Крушение кумиров

3. Кумир культуры.

Кумир "революции" и кумир "политики вообще" рухнули в нашей душе преимущественно под впечатлением опыта русской революции. Но есть еще другой кумир, в каком-то смысле родственней им и с ними связанный, который тоже потерпел крушение или по крайней мере по­шатнулся под влиянием, главным образом, иного опыта - опыта, так сказать, всеевропейского - под впечатлением мировой войны и после­военного духовно-общественного состояния мира. Этот кумир мы назо­вем несколько неопределенным именем "кумира культуры". Прежде чем систематически анализировать, в чем он заключался, и обосновывать характер его крушения, постараемся и здесь непритязательно и прав­диво воспроизвести наш непосредственный духовный опыт.

В довоенное время, …, все мы верили в "культуру" и в куль­турное развитие человечества.... Нам казалось, что в мире царит "прогресс", постепенное и непрерывное нравственное и умственное совершенствование человечества, неразрывно связанное с таким же совершенствованием его материальной и правовой жизни. Мы восхища­лись культурой Европы и скорбели о культурной отсталости России. В Европе мы во всем усматривали признаки "культуры": в обилии школ, во всеобщее грамотности, в том, что каждый рабочий и крестьянин читает газеты и интересуется политикой, в твердости конституцион­но-правового порядка, в уважении власти к правам граждан, в жиз­ненном комфорте, в удобстве путей сообщения, в высоком уровне на­учных знаний, в широкой гласности и чувстве собственного достоинст­ва, в трудолюбии и промышленном богатстве, в общей налаженности и упорядоченности жизни.... Конечно, мы не закрывали глаза и на тем­ные стороны европейской жизни.... Но в большинстве случаев нам ка­залось, что эти темные стороны суть еще непреодоленные остатки про­шлого, которые сами собой постепенно будут устранены дальнейшим развитием культуры.

... Во всяком случае, основной фундамент культу­ры и мирной гражданственности казался незыблемо заложенным в Европе и мы мечтали, что Россия скоро войдет, как равноправный член, в мирную, духовно и материально благоустроенную семью культурных народов Европы....

Поэтому, когда разразилась великая европейская война, она ока­залась для большинства русских образованных людей совершенной нео­жиданностью... Когда она стала уже совершившимся фактом, она еще продолжала казаться каким-то великим недоразумением, какой-то несчастной случайностью... Никто еще не мог поверить в длительность, жестокость и разрушительный характер этой войны; она казалась не естественным результатом и выражением духовно-общественного состоя­ния Европы и не великим историческим событием, знаменующим новую эпоху, а случайным эпизодом, болезненным, но кратким перерывом нормального культурного развития. Когда война затянулась на годы...; тогда каждой из воюющих сторон... стало казаться, что вернуться к нормальной культурной жизни можно, только уничтожив врага, оконча­тельно устранив самый источник войны... Когда разразилась русская революция... большинство русских снова с патриотической горечью ощутило, что Россия еще не доросла до гражданской зрелости Европы, что она сама себя вычеркнула из состава европейских государств, бо­рющихся за свое существование и свою культуру....

И тут неожиданно грянула германская революция... Потом после­довал Версальский мир... А затем стало очевидным, что в этой войне вообще нет победителей...

Мы изобразили резкими, схематическими штрихами процесс падения веры в европейскую культуру, подчеркнув отдельные сильные толчки, исходившие от крупных внешних событий и один за другим расшатывав­шие эту веру. В действительности, конечно, процесс этот гораздо сложнее; он совершался более постепенно и неприметно, будучи ре­зультатом-накопления множества разнородных, и сильных, и бесконечно малых впечатлений. И эти впечатления были только поводами для него; как все глубокие духовные и жизненные перемены, он осуществлялся спонтанно, шел из каких-то невидимых глубин души и в точности психологически необъяснимым. Что-то умерло в нашей душе; былой жар, былые восторги испарились, и мы с трудом вспоминаем о них; мы состарились и духовно охладели, и сами не знаем, как это случилось....

Не радует нас больше и прогресс науки и связанное с ним разви­тие техники...

... наука перестала для нас быть кумиром. Толстые ученые кни­ги, плоды изумительного прилежания и безграничной осведомленности, всякие научные школы и методы не внушают нам прежнего почтения и как-то не нужны нам теперь.... И иногда кажется, что вся так назы­ваемая "наука", к которой мы также раньше относились с благогове­нием неофитов и ученическим рвением, есть только искусственный способ дрессировки бездарностей, что настоящие умные и живые мысли­тели всегда выходят за пределы "научности", дают нам духовную пищу именно потому, что ничего не изучают и никак не рассуждают, а видят что-то новое и важное, и что этому не может научить никакая наука, - или же, что в этом и состоит единственная подлинная наука, которой еще так мало в том, что слывет под именем науки...

... Те, кто накопившееся в душе раздражение против всего зла современной европейской жизни или презрение к ее убожеству и смутно­сти, а также естественно нарастающее в душе изгнанников мучительно-острое чувство любви к несчастной родине и веру в ее будущее превра­щают в стройную и систематическую теорию гибели европейской культуры и нарождения новой, русской, "евразийской" культуры, - не могут рас­считывать на общее признание, на исцеление нас новой, вдохновляющей и убедительной верой. Мы склонны видеть в этой теории не объективно­го судью нашего безвременья, а скорее его болезненный результат; душа наша не может жить той узостью, тем обилием ненависти и презре­ния, тем горделивым осуждением чужого и превознесением себя самих, которыми веет от этой теории и в которых она видит исход из кризиса…

Если мы попытаемся теперь систематизировать эти впечатления и оценки и хоть до некоторой степени подвести им объективный, обосно­ванный итог, то мы можем выразить его,..., в двух основных положени­ях. Во-первых, мы потеряли веру в "прогресс" и считаем прогресс понятием ложным, туманным и произвольным. Человечество вообще, и европейское человечество в частности, - вовсе не беспрерывно совер­шенствуется, не идет неуклонно по какому-то ровному и прямому пути к осуществлению добра и правды. Напротив, оно блуждает без предуказанного пути, подымаясь на высоты и снова падая с них в бездны, и каждая эпоха живет какой-то верой, ложность или односторонность ко­торой потом изобличается. И, в частности, тот переход от "средневе­ковья" к нашему времени, то "новое" время, которое тянется уже нес­колько веков и которое раньше представлялось в особой мере бесспор­ным совершенствованием человечества, освобождением его от интеллек­туальной, моральной и общедуховной тьмы и узости прошлого, расшире­нием внешнего и внутреннего кругозора его жизни, увеличением его могущества, освобождением личности, накоплением не только материаль­ных, но и духовных богатств и ценностей, повышением нравственного уровня его жизни, - это "новое время" изобличено теперь в нашем со­знании как эпоха, которая через ряд внешних блестящих успехов завела человечество в какой-то тупик и совершила в его душе какое-то непо­правимое опустошение и ожесточение. И в результате этого яркого и импонирующего развития культуры, просвещения, свободы к права чело­вечество пришло на наших глазах к состоянию нового варварства.

"Прогресса" не существует. Нет такого заранее предуказанного пути, по которому бы шло человечество и который достаточно было бы объективно констатировать, научно познать, чтобы тем уже найти цель и смысл своей общественной жизни...

Это - первое, и с этим тесно связан и второй объективный итог нашего духовного развития, который есть лишь другая сторона первого. Старое, логически смутное, но психологически целостное и единое понятие "культуры" как общего комплекса достижений человечества, то как будто стройное, согласованное и неразрывное целое, в сос­тав которого входили и наука, и искусство, и нравственная жизнь, умственное образование и жизненное воспитание, творчество гениев и средней духовный уровень народных масс, правовые отношения и государственный порядок, хозяйство и техника, - это мнимое целое разложилось на наших глазах, и нам уяснилось его сложность, про­тиворечивость и несогласованность. Мы поняли, что нельзя говорить о какой-то единой культуре и преклоняться перед нею, разумея под ней одинаково и творчество Данте и Шекспира... Мысли, когда-то намеченные нашими славянофилами и ныне повторенные Шпенглером, о различии между "культурой" и "цивилизацией", между духовным твор­чеством и накоплением внешнего могущества и мертвых орудий и средств внешнего устроения жизни отвечают какой-то основной правде, ныне нами усмотренной, как бы сложно и спорно ни было теоретическое выражение этих мыслей. Так же ясно усмотрели мы различие и даже противоположность между глубиной и интенсивностью самой духовной жизни, с одной стороны, и экстенсивной распространенностью ее внеш­них результатов и плодов - с другой, между истинной просвещенностью и блеском внешней образованности,.... между культурой духа и культурой тела. Мы замечаем часто ослабление духовной активности при господстве лихорадочно-интенсивной хозяйственной, технической, политической деятельности, внутреннюю пустоту и нищету среди царства материального богатства и обилия внешних интересов, отсутствие подлинной осмысленности жизни при строгой рациональности ее внешнего устроения и высоком уровне умственного развития.

... От туманного, расползающегося на части, противоречивого и призрачного понятия культура мы возвращаемся к более коренному, простому понятию жизни и ее вечных духовных нужд и потребно­стей. "Культура" есть производное отложение, осадок духовной жизни человечества; и смотря по тому, чего мы ищем, и что мы ценим в этой жизни, те или иные плоды или достижения жизни мы будем называть культурными ценностями. Но здесь, следовательно, у нас нет более осязаемого, внешне данного и бросающегося в глаза, общеобязательного критерия уровня жизни, жизнь есть противоборство разнородных начал, и мы должны знать, что в ней хорошо я что - дурно, что - ценно и что - ничтожно. Если мы найдем истинное добро, истинную задачу и смысл жизни и научимся их осуществлять, мы тем самым будем соучаствовать в творчестве истинной культуры. Но никоим образом мы не можем нормировать наш идеал, нашу веру, озираясь на то, что уже признано в качестве культуры и приспособляясь к нему.

В этом смысле и вера в "культуру" умерла в нашей душе, все старые, прежде бесспорные ценности, причислявшиеся к ее составу, подлежат еще по меньшей мере пересмотру и проверке. Обаяние кумира культуры померкло в нашей душе так же, как обаяние кумира револю­ции и кумира политики...

Франк С.Л. Крушение кумиров

// Сочинения. М., 1990. С. 132-144.