Переосмысление России на пороге нового тысячелетия

Кризис, переживаемый Россией, вновь, в конце XX столетия, бросил вызов нашему концептуальному созиданию. Без глубокого понимания текущих кризисных процессов и перемен будет трудно, как в России, так и в мире в целом, управлять наиболее опасными переходами. К тому же зачастую интеллектуальные категории, посредством которых мы интерпретируем российские проблемы и конфликты, являются пленниками устаревшей структуры, в значительной степени носящей следы интонаций холодной войны. Мы все еще думаем в терминах дихотомии между капитализмом и социализмом, либерализмом и советизмом, Западом и Востоком, предпринимателями и бюрократами, свободой и коммунизмом, централизмом и локальностью. Наш прежний образ мыслей просто неприменим к России, да и к миру в целом. Но в России аналитический вызов даже более ощутим, поскольку в конце столетия она комбинирует различные направления перемен, полностью погружаясь в новую глобальную реальность.

Принимая во внимание состояние беспорядка, в котором мы пребываем в настоящее время, мы ничего не теряем, пытаясь применить неопробованную схему анализа. Мы предполагаем, что, переосмысливая Россию в рамках модели сетевого общества, можно пролить свет на процессы перемен в других районах мира и внести некоторую ясность в наше понимание будущего. Например, если мы считаем, что огромная территория России вместо того, чтобы быть фактором ее изоляции от мира, определяет внутреннюю социальную разобщенность между узлами, связанными с глобальными сетями, и локальностями, замкнутыми в их оборонительности выживания. Или, если мы понимаем экономику как набор сетей с различными уровнями связей, как различные сети, организующие финансовые потоки, экономику, ориентированную на экспорт природных ресурсов, бартерную, киосковую и криминальную экономику, когда выявление точек соприкосновения, изменяющихся во времени, зависит от результата торга между экономическими агентами. Трансформация государства также может быть лучше понята как разорванная сеть институтов, что в целом подрывает практику политического суверенитета посредством установления связи с различными конфигурациями экономических и политических элит. Это противоречит традиционному формальному подходу в терминах моделей федерализма.

Взгляд на новую российскую культуру как на лоскутное одеяло глобальных сообщений и местных прочтений при постоянном переопределении смысла по ходу увеличивающегося потока электронного гипертекста — по-разному принимаемого людьми в зависимости от их точек зрения — может помочь переосмыслить возникающие идентичности.

Если мы способны переосмыслить Россию в категориях информационной эпохи, мы можем приблизиться к разгадке величайшей тайны — отсутствию социальных движений в переходной России от нигде до везде. Ведь существует железное правило социальной истории: социальные движения являются критическими требованиями, запускающими и ориентированными на социальные изменения, даже если в большинстве случаев идеалы и планы движений оказываются разрушенными, видоизмененными и размытыми в процессе институциализации. Наследие советского коммунизма является наиболее значительным в современной истории исключением из этого правила. С очень немногочисленными оговорками (национализм в республиках Балтии, “Демократическая Россия”) социальные движения были второстепенным фактором российской реформы как революции сверху, вышедшей из-под контроля. Но парадокс усиливается отчетливой политической пассивностью, терпимостью российского населения к страданиям, причиненным трансформацией, к реализации циничной эксплуатации новыми “демократическими” спасителями, криминализации сегментов экономики и государства, национальному унижению и нескончаемому предательству их надежд.

Нетрудно понять, почему россияне, особенно молодые, не соблазняются на популистские призывы слегка обновленных коммунистов, и почему они не доверяют неолиберальным экономистам, поклонникам Пиночета. В истории социальные движения всегда вырастали из глубин общества, не спрашивая на то позволения самозванных политических лидеров. Почему в сегодняшней России этого нет? С нашей точки зрения, базирующейся на 25-летнем исследовании социальных движений по всему миру, существует простой ответ. Социальные движения не вырастают лишь на основе боли, страдания и угнетенности. Это почва для мятежа, но не для движения. Российское население в целом слишком образованно, чтобы взорваться без учета последствий своего восстания. В итоге индивидуальные и групповые стратегии выживания являются более приемлемым средством в ситуации, когда мир не может быть изменен. Соответственно вопрос состоит не в том, почему россияне не поднимают восстание, а в том, почему они не верят, что мир может быть изменен.

Социальные движения всегда сочетают раны страданий с целительными идеалами. Без идеалов, мечтаний и надежд нет социальных движений. Россия всегда была одновременно долготерпящим и потенциально революционным обществом, до тех пор пока истощение идеалов в период правления Сталина, Брежнева, Горбачева, Ельцина, во время бюрократического социализма и дикого капитализма не иссушило надежду и веру. Следовательно, пока способность людей генерировать новые идеалы не восстановится, не будет и социальных движений, а без них Россия не изменится.

Ортодоксальные экономисты заблуждаются: общества создают институты, позволяющие рынкам действовать продуктивно. Рынки без институтов подобны диким джунглям, наполненным насилием. Институты, которые не укоренены в обществе, являются бюрократическими и становятся источником угнетения. Социальное изменение в России зависит от формирования гражданского общества, порождаемого новыми социальными движениями.

Но эти социальные движения не могут быть такими же, что были в прошлом. Не будет ни знамен, ни массовых парадов, ни всеохватывающих идеологий, ни авангардных партий и натиска государства. В информационную эпоху овладение символами, вера в человеческие ценности становятся решающим фактором мобилизации населения. Децентрализованные, сетевые и глубоко укорененные процессы социального изменения, использующие информационные и коммуникационные инструменты и создающие новое общество, находясь внутри его, являются новым алгоритмом социальной трансформации. Нынешнее обилие неправительственных организаций в России могло бы стать прообразом новых форм социального изменения.

Мы не знаем, что конкретно это означает для России, но мы знаем, что значительное социальное изменение не будет инициировано политической системой. В лучшем случае творческие политические фигуры могут быть открыты для принятия новых ценностей, которые вводятся людьми, изменяющими свою жизнь. И мы знаем, что интеллектуальные схемы, которые мы используем, не могут обнаружить эти процессы создания трансформационных ценностей. Необходимо уловить, как россияне генерируют новые идеалы и как эти идеалы становятся источниками альтернативных форм общества. Общества, способного развивать рынок, не превращая его в фетиш. Общества, которое примет демократию, так как она будет связана с повседневной жизнью. Переосмысление России есть изначальное условие, чтобы почувствовать Россию. И дать возможность россиянам почувствовать, что они вновь могут поверить в возможность действительной трансформации: от выживания к жизни.

Концептуальная схема, представленная в этой статье, являет собой попытку понять Россию в категориях ее будущего, тогда как Россия все еще пробивается через новое время несчастий неявного перехода от своего прошлого.

Перевод с английского С.Ю. Барсуковой