Трансформационные экономические сети: примитивное накопление, фрагментарная глобализация и локальное выживание

Суждение о том, что в России формируется чрезвычайно специфичная форма рыночной экономики, хорошо известно (7, 8). Определим главные черты этого процесса как основы для решения поднимаемых далее аналитических вопросов. По оценкам С. Шенфилда из Brown University, с 1989 г. по 1997 г. ВНП России сократился на 45 %, реальные капиталовложения — на 92 %, нефрепереработка — на 50 %, при этом реальная заработная плата снизилась за 1991—1997 гг. на 78 %. В 1997 г. две трети наемных работников получали зарплату или не полностью или не вовремя. Удар по жизненному уровню может быть оценен в терминах здоровья: 40 % населения страдают от недоедания, 40 % детей хронически больны и 60 % испытывают недостаток витаминов; 2 млн человек инфицированы туберкулезом; число больных сифилисом увеличилось от 8 тыс. человек в 1990 г. до 450 тыс. в 1997 г. (9). В 1998 г. социальная ситуация еще более ухудшилась. В “Известиях” от 16 октября 1998 г. были приведены слова В. Линника, председателя думского комитета по труду и социальной политике, о том, что более 40 % россиян находятся за чертой бедности. Минимальная заработная плата и пенсии были менее 6 долл. в месяц, тогда как среднемесячная зарплата составляла 60 долл., а среднемесячная пенсия — 25 долл. В стране насчитывалось 15 млн безработных, реально неработающих было еще больше — из 75 млн трудоспособных лишь 40 млн реально работали в формальной экономике. При том, что подавляющее большинство населения могло рассчитывать на социальные льготы и дотации, их получали очень немногие (10). Характеризуя социальные анклавы, программа новостей ОРТ привела информацию о ситуации в российских тюрьмах, где заключенные платят носителям туберкулеза, чтобы заразиться от них. Целью является перевод в госпиталь с приемлемым питанием. Более того, заключенные отказываются от лечения, чтобы остаться в госпитале как можно дольше.

Для тех, кто еще сомневаются в крахе свободного капитализма в России и верят в то, что социальные издержки оплатили постепенную стабилизацию макроэкономических параметров, включая контроль над инфляцией, отметим, что эта видимость стабилизации была утеряна в течение нескольких недель в результате разорительного валютно-финансового кризиса августа—октября 1998 г., имевшего чудовищные последствия: откат к негативным темпам роста, всплеск инфляции, отток иностранных инвестиций, коллапс российского фондового рынка, сложность с выплатой долгов по международным займам как частным, так и государственным кредиторам, сокращение внутреннего рынка, “бегство” капитала, снижение внутренних частных сбережений и инвестиций. Таким образом, после шести лет ограничительной экономической политики российская экономика не смогла выдержать удара, вызванного финансовой зависимостью и внутренней политической нестабильностью.

Чтобы объяснить этот экстраординарный провал, надо обратиться прежде всего к поразительному успеху российских олигархов. Доминирующей чертой экономической трансформации России явились варварское накопление капитала, перевод активов общественного сектора экономики (всех активов России) из государственной собственности в частную с последующей защитой интересов новых олигархов путем как попустительства при сборе налогов и регулировании международных потоков капитала, так и терпимостью к ненадежности банковских операций. Примеры варварского накопления: эксклюзивная недвижимость в Москве, “Норильский никель”, “Газпром”, судостроительное предприятие в Санкт-Петербурге (чубайсовский фаворитизм…).

В итоге в России возникло семь крупнейших конгломератов с мегабанком в ядре каждого из них, контролирующих примерно половину российской экономики. Фактически им принадлежало все, что имело какую-либо денежную ценность. Этот пул олигархического капитализма прочно связан с глобальной экономикой. Входящие в него компании действовали как проводники большей части иностранных инвестиций в России. Инвесторы, молодые авантюристы-капиталисты, многие из которых являются американцами русского происхождения, были связаны с этими олигархическими группами, примером чего служит “Ренессанс МKФ Инвестиционный банк”. Но более важно то, что российские банки и крупные компании начали переводить средства на счета иностранных банков. В 1992—1997 гг. соответствующие суммы оценивались в 75—300 млрд долл. (11). Это представляет собой явный контраст с менее чем 12 млрд долл. иностранных инвестиций, поступивших в Россию за тот же период. По данным Business Week, частные домохозяйства, обжегшись на нескольких девальвациях и банкротствах, заняли оборонную позицию: 40 млрд наличных долл. спрятано у населения под матрасами на черный день. Это решение можно считать вполне благоразумным с учетом событий 1998 г. Но это также означает сбой функциональной связи между сбережениями и инвестициями, поскольку 40 млрд долл. не инвестированы в реальную экономику, а вложены в казначейство США. Положение усугубилось падением цен на нефть, служившей основным источником твердой валюты для России.

В условиях скудных налоговых поступлений и коллапса экономики федеральное правительство становится международным нищим, серьезно задолжавшим как собственным гражданам, так и кредиторам. Во-первых, в течение 1995—1998 гг. Международный валютный фонд выделял России в среднем 430 млн долл. ежемесячно, вдохновляя российское правительство на дополнительные займы у общественных международных институтов, правительств и частных банков на десятки млрд долл.: учитывая общественные и частные источники, только Германия одолжила России в 90-е годы около 30 млрд долл. Во-вторых, российское правительство систематически задерживало или не выплачивало зарплаты и пенсии в общественном секторе и на государственных предприятиях. В-третьих, правительство решало многие финансовые проблемы с помощью депозитных сертификатов, печально известных облигаций ГКО, под очень высокие проценты, составлявшие в среднем 35 % годовых. Поступая подобным образом, правительство отвлекало с рынка инвесторов заемные средства, которые при другом раскладе могли бы обратиться в производственные инвестиции. Кроме того, правительство пошло на создание финансовой пирамиды, растущие поступления от которой должны были использоваться для выплат процентов. Так продолжалось вплоть до 1998 г., когда стала очевидной неплатежеспособность правительства и необходимость реструктурирования долгов в долговременные облигации.

Экономика фактически перешла в режим выживания в самых нетрадиционных формах. Около 40 % взаимодействий приходится на бартер. Компании образовали чрезвычайно широкие бартерные сети, поддерживающие фабрики в работающем состоянии. Например, одна из таких бартерных сетей, описанных в “The New York Times” (12), была создана фабрикой “Сплав” из Новгорода. Не имея возможности рыночной реализации своей продукции, “Сплав” приступил к бартерному бизнесу, налаживая связи и устанавливая детализированные соглашения с другими компаниями России и бывших советских республик. Бартерные соглашения со временем по мере включения в сети новых компаний и новых продуктов меняются.

В конечном счете экономика реконструируется вокруг паутины горизонтальных связей, выходящих время от времени на денежные продажи посредством налаженного доступа к товарам, пользующимся спросом на денежном рынке. Подобные деловые сети принципиально отличны от тех сетей, существующих в полностью монетаризованной рыночной экономке. Они организованы не на основе принципа дополнительности продуктов, экономии на масштабе производства или размахе операций, а на базе явных оппортунистических связей. Обмен одних товаров и услуг на другие становится способом включения в цепочки взаимодействий. Но вне этих сетевых возможностей компании, дающие работу тысячам и тысячам рабочих по всей России, просто не имели бы шансов выжить. Хотя эти сети не очень продуктивны с традиционной экономической точки зрения, вряд ли может быть что-либо более продуктивное для предприятия, выбирающего между жизнью и смертью.

Одновременно неформальная “экономика киосков” обеспечивала гибкую адаптацию к нуждам и кошелькам потребителей, несмотря на то обстоятельство, что цены оказались опутанными паутиной местных и этнических мафий.

Легион коммерческих и финансовых посредников, сопровождаемый шлейфом сервисных служб, включая службу безопасности, гостиничный и развлекательный бизнес, выросли как грибы на базе посреднических операций, осуществляемых между общественным сектором и новыми олигархами, между доминирующими секторами российской экономики и глобальным капитализмом.

Таким образом, вряд ли можно говорить о наличии в России информационной экономики. Знания и информация (за исключением специфических знаний собственно торговли) не являются источником продуктивности и конкурентоспособности российской экономики, если только не брать в расчет элементарную грамотность в проведении международных сделок и способность придумывать дерзкие спекулятивные схемы. Это экономика, основанная на грубом контроле за доступом к ресурсам и принятию административного решения. Контроль находится в руках небольшой группы магнатов, борьба между которыми стихает лишь тогда, когда от них требуются совместные действия для поддержания власти, действующей в их интересах. Так, они спасли выборы Ельцина в 1996 г. от неожиданно сильной конкуренции коммунистов. И все же это действительно процесс глобализации. При отсутствии доверия к российской валюте только выход на международную арену мог превратить дикое накопление в виде бывших активов общественного сектора экономики России в прибыльное мероприятие. Таким образом, господствующее ядро является полностью глобализированным, что касается и рынков (экспорта и импорта), и деловых альянсов, и информации о глобальных финансовых возможностях, и распродажи акций по всему миру, и размещения вырученных средств. Кроме того, это служит единственной возможностью защиты государства, охраняемого международным сообществом в лице МВФ, в силу стремления к геополитической стабильности.

Однако эта система олигархического капитализма подверглась серьезному удару в сентябре—октябре 1998 г. Столкнувшись с перспективой тщательных финансовых и фискальных проверок, Б.А. Березовский и его союзники спровоцировали политический кризис, рассчитывая на слабость власти Ельцина. Но кризис вышел из-под их контроля как в политической, так и в экономической области, усугубив тем самым кризис финансовый и приведя к тяжелым потерям для всех, включая олигархов. Более того, их политический контроль становился все более неопределенным ввиду усиления Государственной думы, дезинтеграции ельцинского окружения, укрепления региональных властей и отклонения Думой кандидатуры В.С. Черномырдина, человека, пользующегося доверием финансовой олигархии. В России могло начаться перераспределение богатства и власти между различными олигархическими группами (13). Однако, несмотря на рост и падение влияния магнатов, их относительные шансы на прибыль по-прежнему зависели от действий, предполагающих одновременное обладание как международными, так и российскими активами. Магнатов характеризуют две черты — их дом в России, но их амбиции глобальны.

Итак, ядро российской экономики является в значительной степени глобализированным из-за включенности в сети капитала, управления, торговли и межкорпорационных связей. Вместе с тем для большинства видов деятельности и подавляющей части населения России глобализация ограничена доступом к потребительским товарам, распространяемым многочисленными киосками. Основное и социально значимое исключение составляет заметный размер профессионального среднего класса в главных городах, который возник в сфере обслуживания и посреднических операций вокруг глобализированного ядра экономики. Мы еще вернемся к этой чрезвычайно важной особенности российского общества, пока же ограничимся замечанием, что с экономической точки зрения их существование зависит от экспансии глобализированного олигархического сектора, возникшего в процессе приватизации и глобальных связей.

Третьей характеристикой сетевой экономики со всей очевидностью является ее организация вокруг сетей кооперации, производства, распределения и управления. Эта черта стала абсолютно определяющей в новой российской экономике, ключевым элементом в обеспечении динамизма олигархического ядра, в стратегиях выживания большинства вовлеченных в неформальную экономику, а также в бартерной экономике. Крупные конгломераты выработали гибкую внутреннюю сетевую структуру, очень похожую на то, что практикуют в Японии. Они также организовали свою деятельность вокруг совместных проектов и поставленной задачи, аккумулируя ресурсы и влияние для их выполнения (например, совместными усилиями стремясь присвоить приватизированные активы, контролировать телекоммуникации в данном регионе или на данном направлении бизнеса), с последующим распадением связей по мере достижения целей и созданием новых альянсов вокруг вновь организованного бизнес-проекта. Такая сетевая логика объясняет, почему жесточайшая конкуренция между магнатами идет рука об руку с их попыткой как группы контролировать экономику и правительство.

Ирония ситуации заключается в том, что олигархическая властная система в России крайне напоминает традиционную карикатуру на государственно-монополистический капитализм, приписываемый коммунистической мифологией западному миру. Сетевая организация в значительной степени объясняет многообразие и динамизм городской неформальной экономики, которая обеспечивает потребителей и создает рабочие места повсюду в России, избегая при этом огромных расходов. Сети, взаимные расчеты, строящиеся на основе доверия, являются становым хребтом бартерной экономики, позволяющей выжить общественному сектору и неприбыльным, но все еще необходимым государственным предприятиям. Некоторые из таких сетей нуждаются в информационных и коммуникационных технологиях и используют их.

Подобная сетевая структура свойственна не только деловому сегменту, включенному в глобальные процессы, но и разнообразным мафиям, а также мелким торговцам, связывающимся посредством сотовых телефонов и извлекающим прибыль из контрабандной торговли. Неформальные сети, бывшие главной чертой советской теневой экономики, расцвели пышным цветом, пронизывая собой целый спектр деятельности в рамках новой экономики, помогая как выражению интересов олигархического сектора, так и выживанию людей с помощью мелкой торговли. Образование сетей является фундаментальной характеристикой новой российской экономики, хотя их проявления довольно неприглядны, поскольку характеризуются спекуляцией, фискальным мошенничеством и раздвоением между заработками и инвестициями: заработки привязаны к конкретной местности, инвестиции же преимущественно глобальны.