Народ, лидеры, власть

Отношение российского населения к власти – один из самых важных вопросов, интересовавших нас в ходе исследования. Причин тому по меньшей мере две. Во-первых, речь идет о новом для России типе власти, о власти, которую население в значительной степени формировало само. Речь идет о всенародно избранном президенте – политической фигуре, которой в стране раньше никогда не было, о парламенте, который тоже выбирался хотя и при старой системе, но относительно свободно и в таком качестве для России тоже не очень привычен. Во-вторых, от отношения населения к политическим лидерам и власти вообще (причем не только президентской и представительной, но и к правительству и местным органам), от ее легитимности зависят, как известно, ход и темпы реформ, их успех или неуспех, их глубина и основательность.

Отношение к властям выяснялось прямым вопросом об одобрении (или неодобрении) того или иного политического института. При этом мы стремились замерить и степень вовлеченности людей в государственную жизнь (посредством вопроса об осведомленности или неосведомленности о деятельности того или иного органа власти), меру их отчуждения от государства.

Как нетрудно было предположить заранее, самый высокий рейтинг сегодня у президента России Бориса Ельцина. О деятельности Ельцина не осведомлены лишь 4% городского населения, 48% (среди тех, кто осведомлен) в феврале ее одобряли, 29% - не одобряли и 22% колебались. Из всех органов власти, мнением о которых мы интересовались, только президент получил больше положительных оценок, чем отрицательных. Работу российского правительства одобрили 30% (при 42% неодобривших и 27% колеблющихся). При этом 11% опрошенных ответили, что о деятельности правительства они ничего не знают. Степень неприязни к парламенту еще выше: лишь 23% - "за" и 48% - "против" при 29% колеблющихся и 18% совершенно не осведомленных о его деятельности. И наконец, отношение к местной власти (районной и городской): 19% о ее деятельности не осведомлены, 83% осведомленных оценивают эту деятельность отрицательно и всего 6% - положительно (число колеблющихся здесь сравнительно невелико – около 10%).

Сразу же бросается в глаза несоответствие, которое существует между позицией, занятой российским парламентом и его руководителями почти сразу после начала экономической реформы, и отношением к нему населения. Казалось бы, все должно быть наоборот: лидеры Верховного Совета России и многие народные депутаты резко выступают против тех самых мер правительства, которые не принимаются и многочисленными слоями населения (наш опрос это подтвердил), парламентарии выступают от имени народа и в защиту народа, а доверия это им не прибавляет, более того, их деятельность вызывает даже большее неодобрение, чем деятельность правительства. В чем тут дело?

Разумеется, причины могут быть самые разные, в том числе и преходящие, даже случайные. Могло быть так, что к февралю люди еще не успели уловить различие позиций правительства и парламента. Могло быть и так, что в массовом сознании существует образ Верховного Совета как не очень прогрессивного учреждения, которое в свое время не раз ставило палки в колеса Ельцину. Могло быть и так, что избиратели, в отличие от парламентариев, не очень склонны отделять правительство от президента, который это правительство возглавляет, и потому критику в адрес правительства воспринимают как критику в адрес президента, а неприятие этой критики отталкивает их от вроде бы защищающего их парламента. Любой из этих мотивов, если он имеет место, уже сам по себе дает основание для вывода о сложной, непрямой связи, которая существует в сознании населения между его повседневными интересами и деятельностью политических институтов.

Но могла быть и еще одна, более фундаментальная причина. Не исключено, что образ парламентаризма с его особыми процедурами по-прежнему Россией не воспринимается: бесконечные обсуждения и дискуссии, без которых невозможно достижение компромиссов, кажутся пустыми словопрениями, праздной болтовней, уводящей от насущных проблем выхода из кризиса и улучшения жизни. Это предположение интересно, помимо прочего, тем, что, в отличие от приведенных выше, оно в какой-то степени может быть проверено данными нашего исследования. Ведь если речь идет о неприятии парламентских процедур как о проявлении особых свойств российской политической культуры, то эти особые свойства, этот архаизм должны в первую очередь обнаружиться среди наименее развитых слоев и групп населения. Все дело в том, однако, что ничего такого в наших данных не обнаруживается.

Правда, на первый взгляд, это подтверждается меньшим, чем в городе, интересом, проявленным к парламенту деревней (около 30% ничего не знают о его деятельности, между тем как среди городского населения в целом лишь 19%). Но дело в том, что такое отношение деревня проявляет не только к парламенту, но и ко всем центральным органам власти, включая президента (о деятельности местных властей село, наоборот, знает лучше, чем город). Что касается самого отношения к Верховному Совету, то у работников сельского хозяйства оно не хуже, а даже лучше, чем, например, у работников культуры.

Если мы теперь обратимся к наименее развитой городской группе – к подсобным рабочим, то и здесь увидим картину, не только не соответствующую, но и прямо противоречащую нашему предположению. Подсобные рабочие, которые по уровню и характеру своей политической культуры должны, казалось бы, относиться с наибольшим предубеждением к парламентаризму и "парламентскому кретинизму", демонстрируют чуть ли не наибольшую лояльность к парламенту: 36% одобряют его деятельность и столько же - осуждают, между тем как среди квалифицированных рабочих эти цифры составляют 23% и 46% соответственно, среди инженеров – 20% и 46%, среди работников науки и культуры - 13% и 52%. Таким образом, вырисовывается картина неприятия российского парламента наиболее "продвинутыми" группами населения, что подтверждается и данными по различным образовательным группам (наименьшую поддержку мы находим среди людей с высшим образованием), и материалами опроса элитных групп (27% положительных оценок при 40% отрицательных у директоров и 19% положительных при 52% отрицательных у руководителей новых предпринимательских структур).

Отсюда можно сделать вывод: преимущественно негативное отношение к российскому парламенту обусловлено не столько особенностями политической культуры, не столько отношением к парламентаризму как к таковому, сколько пониманием или ощущением, что представительная власть в период реформирования коммунистического тоталитаризма играет весьма ограниченную роль, не способна сколько-нибудь серьезно влиять на ход событий. Это отношение не связано непосредственно с позицией парламента, с его прогрессивностью или консервативностью; оно связано прежде всего с его функциональной несамостоятельностью, его внутренней рых­лостью и аморфностью в стране с неразвитым гражданским обществом, слабой структурированностью интересов и, соответственно, с размытостью политических ориентаций, проявляющейся в неоформленности многопартийной системы (много мелких, слабых и невлиятельных партий, не способных образовывать сколько-нибудь устойчивые блоки). Отсюда резкое падение избирательной активности во всех посткоммунистических странах, которого не избежать и нам.

Что касается более терпимого отношения к российскому парламенту наименее развитых слоев населения, то оно определяется или тем, что критика правительственного курса дошла до этих слоев и они видят в парламенте своего защитника (если так, то число сторонников парламента будет увеличиваться), или традиционно более терпимым отношением этих слоев к центральной власти вообще, причудливо сочетаемым с отмечавшимся нами недоверием к ее обещаниям. Последнее более вероятно хотя бы потому, что работники сельского хозяйства и подсобные рабочие оценивают деятельность парламента примерно так же, как и правительства, от которого парламент их пытается защитить. Более того, подсобные рабочие удовлетворены деятельностью правительства даже больше, чем парламентом (всего 24% отрицательных оценок при 44% положительных). И еще более того: подсобные рабочие – одна из немногих групп, удовлетворенных в целом деятельностью правительства.

У других социально-демографических групп отношение к правительству или примерно такое же, как к Верховному Совету, или лучше, но при общем преобладании отрицательных оценок над положительными. В этом и сказывается, с одной стороны, недовольство ходом реформ и падением уровня жизни, с другой – осознание (или ощущение) функциональных преимуществ исполнительной власти перед представительной в условиях нестабильности и осуществления трудных реформ.

Принципиально не противоречат такому пониманию вещей и установки хозяйственных элит. Это очень важно, так как их ориентации связаны не столько с социальной, сколько с профессионально-функциональной реакцией на экономическую политику реформаторской власти. Очень терпимо относятся к правительству предприниматели: 36% - "за" и столько же - "против", между тем как парламент получил лишь 19% "за" при 52% "против". Правда, директора государственных предприятий, поставленные в крайне трудное положение, выставили правительству больше негативных оценок, чем парламенту (50% против 40%). Однако и у них надежд все же чуть больше на правительство, чем на Верховный Совет (соответственно 31% и 27% положительных оценок). И какие бы колебания и даже скачки настроений ни имели место в дальнейшем, это вряд ли приведет к переориентации населения с исполнительной власти на представительную. В обществе, обеспокоенном отсутствием элементарного порядка, образ власти не может быть связан с учреждением, работа которого состоит в принятии многочисленных документов, пусть даже очень важных, и многочасовых обсуждениях бесконечных дополнений, изъятий и поправок. Рейтинг парламента может увеличиться, да и то лишь временно, только в одном случае, который нам хорошо знаком по горбачевской эпохе: это тот случай, когда заседания законодательного органа превращаются в многочасовые митинги с очередями у микрофонов и громкими разоблачениями виновников народных страданий.

В этой обстановке полубезвластия ключевой фигурой в глазах населения выглядит первый в России всенародно избранный глава государства, президент Ельцин. Для России традиционны два прямо противоположных восприятия власти: ощущение полной зависимости от власти и потому возлагание на нее чрезмерных надежд и полное неприятие власти, обвинение ее во всех бедах. Ельцин как бы совместил в себе обе установки: он был для населения, с одной стороны, человеком старой власти, с другой – стал ее беспощадным критиком и разоблачителем, носителем идеи праведной власти, противостоящей неправедной. Если вспомнить о том, что российский человек традиционно отождествлял власть не столько со структурами и учреждениями, сколько с личностью первого государственного лица, от которого, по мнению народному, и зависит деятельность этих учреждений и ее характер, то причина стремительного возвышения Ельцина и его высокого политического рейтинга, в определенной степени сохраняющегося и поныне, станет прозрачно ясной. Ясно и то, что реальную конкуренцию Ельцину в перспективе может составить лишь тот, кто повторит его путь, т. е. человек из высших эшелонов власти, ставший ее непримиримым крити­ком.

Пока российский президент находит поддержку почти во всех группах населения, кроме работников сельского хозяйства (44% отрицательных оценок при 28% положительных) и отдельных слоев управленцев. Положительные оценки преобладают и в группах директоров и предпринимателей. Но для лучшего понимания динамики процесса, тенденций его развития мы хотели бы обратить внимание не только на это, но и на некоторые настроения, которые начинают проявляться на крайних полюсах общества: среди хозяйственных элит, с одной стороны, и среди аутсайдеров – с другой.

С этой точки зрения важно не столько то, что среди новых предпринимателей поддержка Ельцина и удовлетворение его деятельностью значительно выше, чем в среднем по населению (57% "за" при 21% "против"), сколько относительно слабая поддержка со стороны директорского корпуса (36% "за" при 28% "против" и значительной - 27% - доле колеблющихся). Это важно уже потому, что за директорами – почти вся производительная часть промышленности с десятками миллионов занятых в ней людей, а за новыми бизнесменами пока никто (или почти никого), кроме них самих, не стоит. Правда, среди городских рабочих одобрительное отношение к Ельцину пока тоже преобладает (52% положительных оценок среди квалифицированных и 47% – среди подсобных рабочих). Но, во-первых, в их среде тоже очень значителен процент колеблющихся, а во-вторых, начинает отчетливо прослеживаться тенденция политического отстранения от Ельцина наименее образованной части населения, входящей, естественно, прежде всего в группы рядовых рабочих. Так, среди людей с незаконченным средним образованием против Ельцина выступают 40% опрошенных, между тем как среди лиц с высшим образованием – 25%, со средним – 29%. Примерно те же пропорции мы наблюдаем и среди поддерживающих по­литику президента – по мере роста образования поддержка увеличивается.

Конечно, мотивы элитной директорской группы и мотивы социальных аутсайдеров скорее всего различны: у первых ущемляется их корпоративный интерес, а в глазах вторых, судя по всему, Ельцин становится воплощением власти, ее персонификацией и утрачивает образ праведника. Но в условиях, когда эта власть слаба, когда она не может справиться с ею же самой утвержденными демократическими нормами и процедурами, отмеченное выше двойственное отношение к ней у таких слоев превращается во все более однозначное: ощущение зависимости и страха отходит на задний план, доминирующими же становятся раздражение и неприязнь. В такой ситуации важнейшее значение приобретает выработка механизмов усиления демократически избранной власти при обеспечении гарантий ее демократичности. Как же воспринимается эта проблема общественным сознанием?

Еще раз о "железной руке"

Учитывая широкий интерес к проблеме соотношения авторитарных и демократических методов модернизации, обнаружившийся в последнее время, мы решили выяснить отношение населения в целом и его различных групп к установлению авторитарного режима вообще и к Ельцину как возможной персонификации такого режима. Эту задачу мы намеревались решить, предложив респондентам оценить одно возможное событие (установление на период перехода к рынку режима "твердой руки") и одно реаль­но происшедшее (предоставление Ельцину дополнительных полномочий на период реформ осенью 1991 г.).

В целом по населению "за" "твердую руку" в феврале выступили 43% опрошенных при 38% "против" и 18% колеблющихся. Эти цифры безусловно свидетельствуют о том, что в обществе начинают преобладать авторитарные настроения, но ничего не говорят ни о том, какой смысл вкладывают те или иные группы в термин "твердая рука", ни о том, какой рынок они намерены с ее помощью внедрить и рынок ли это вообще.

Уже распределение ответов в зависимости от образования и возраста респондентов говорит о том, что группы, призывающие на помощь "твердую руку" и ссылающиеся на примеры Чили, Южной Кореи и другие образцы авторитарной модернизации, стыкуются с группами, призывающими "руку", исходя из несколько иных мотивов. Преимущественно это люди старше 35 лет с неполным средним и средним образованием. Распределение же ответов в зависимости от рода деятельности и отраслевой принадлежности респондентов показывает, что среди малообразованных наибольшую приверженность идее "твердой руки" проявляют подсобные рабочие (67% "за" при 30% "против"), а среди образованных – директора государственных предприятий. Это – наивысшие показатели среди всех групп, и мы надеемся, что читатель уже сам обратил внимание на удивительное совпадение позиций этих двух групп по целому ряду важнейших политических вопросов. Зная позицию названных групп по другим проблемам, в том числе и экономическим, мы можем более или менее отчетливо представить себе и нынешнюю социальную базу авторитарного режима (плюс значительные слои квалифицированных рабочих, специалистов-производственников и сельских жителей – во всех этих группах положительные оценки в меньшей степени, но все же преобладают над отрицательными), и тот тип рынка, которому этот авторитаризм проторит путь. Это будет рынок, где доминируют интересы нынешнего государственного сектора экономики, определенным образом преобразованного и приспособленного к новым условиям работы. Иными словами, это и будет тот самый "социалистический рынок", рынок, в котором частный интерес получит свободу действий лишь в потребительском секторе. В таком рынке, как мы видели, заинтересована и оборонная промышленность, которая, кстати, является одной из отраслевых групп, сильнее прочих ориентирующихся на "твердую руку".

Данные, полученные при опросе элитных групп, подтверждают сказанное со всей очевидностью. Если в директорском корпусе обнаружилось 59% сторонников "твердой руки" и лишь 27% противников, то среди новых предпринимателей распределение оценок почти прямо противоположное: лишь 29% "за" при 53% "против". Это значит, что предприниматели заинтересованы прежде всего в сохранении нынешнего политического режима, помогающего им встать на ноги, а директора – в его авторитарной трансформации. Отсюда, однако, вовсе не следует, что промышленники будут этого непременно добиваться. Нет, пока соотношение сил в представительных органах таково, каково оно сегодня, пока противники "социалистического рынка" крайне слабы, промышленники могут добиваться коррекции реформаторского курса в своих интересах и через парламент.

Вопрос о типе политического режима в период реформ – один из тех, которые наиболее явно обнаруживают недостаток традиционного подхода в изучении общественного мнения, так как здесь экономические, политические и идеологические ориентации максимально переплетены, а выявить эти пересечения очень непросто. И даже очевидные зависимости, которые просматриваются в данном случае в элитопросе, оставляют огромное количество вопросов открытыми. Во-первых, хотелось бы все же знать, какими идеологическими установками руководствуются представители разных групп со столь различными интересами, сближающиеся на почве какой-то политической идеи. Во-вторых, как, по каким критериям раскалываются сами эти группы, какие цели и ценности оказываются более значимыми, чем групповой интерес, когда (в тех же элитных группах) меньшинство одной группы солидаризируется с большинством другой, противостоящей ей. Понятно, что многие вопросы такого рода находятся за пределами эмпирической социологии вообще, но некоторое продвижение здесь все же возможно.

Пока же нам предстоит рассмотреть, как то или иное отношение к "твердой руке" вписывается в нынешний политический контекст, т. е. соотносится в глазах населения с личностью и политическими перспективами президента Ельцина. В этой связи отношение к предоставленным ему осенью прошлого года дополнительным полномочиям представляет безусловный интерес, особенно если учесть, что именно этот вопрос оказался в последнее время в центре политического противоборства парламента и правительства.

Оценка этого факта почти буквально совпадает с рейтингом Ельцина (48% "за" при 27% "против" и 25% колеблющихся). Однако утверждать, что сторонники увеличения полномочий Ельцина – поклонники "твердой руки", нет никаких оснований хотя бы потому, что это не всегда так: более того, если идея "твердой руки" наиболее популярна среди людей с неполным средним образованием, то факт предоставления дополнительных полномочий Ельцину встретил здесь значительно большее неприятие, чем в других образовательных группах (среди лиц с высшим образованием – закономерность прямо противоположная). То же самое – среди работников сельскохозяйственной отрасли: выявив одну из самых сильных установок на "руку", она дала в то же время самый большой процент противников дополнительных полномочий Ельцина (50% при 57% сторонников "руки").

Правда, в других группах ориентация на "твердую руку" в значительной степени совпадает с ориентацией на расширение полномочий нынешнего российского президента. Это имеет место и среди населения, и среди элит (среди директоров поддержали предоставление Ельцину дополнительных полномочий 53% опрошенных при 26% не поддержавших, т. е. картина примерно та же, что и в оценках "твердой руки"). Но, чтобы лучше понять смысл этих совпадений, мы хотим привлечь внимание и к тому, что за полномочия Ельцина высказались большинством голосов и те группы, которые идею "твердой руки" категорически отвергли (работники науки и культуры, а также предприниматели, отдавшие в данном случае Ельцину 58% голосов при 17% отрицательных оценок). Иными словами, расширение властных полномочий Ельцина связывается этими группами не с установлением авторитарного режима, не со свертыванием демократии, а с ее упрочением, с созданием для нее дополнительных гарантий. Возможно, это обстоятельство проливает некоторый свет и на мотивы сторонников "руки", ставящих на Ельцина. Возможно, они потому и выступают за нее, что имеют в виду "руку Ельцина", которая, став крепче, сумеет защитить их лучше, чем защищает сейчас, не особенно ущемляя и подавляя интересы других.

Что же касается тех групп (работники сельского хозяйства, люди с низким образованием), которые одновременно выступают за "твердую руку" и против Ельцина, то они-то скорее всего и являются сегодня главным источником и главной опорой авторитаризма нецивилизованного толка. Но, думается, не надо доказывать, что авторитаризм, сделавший ставку на эти слои, не поведет нас даже к "социалистическому рынку", а поведет к чему-то очень похожему на то, свидетелями чего мы были в последние три четверти XX столетия.