Заключение

Завершая обзор иерархий ценностей в разных гендерных, возрастных и социальных группах населения, следует отметить, что не все вошедшие в список категории оказались сензитивны к различиям в содержании массового сознания указанных групп населения России. В первую очередь это касается слова "могущество". Могущество неизменно оказывалось в середине списка 15 основных ценностей, собирая в среднем 30–35% голосов респондентов в каждой изучаемой социальной или демографической группе. Отмеченный факт показывает устойчивое отношение к идее и к ощущению Могущества в совершенно разных слоях россиян. В этой связи представляется интересным сравнить иерархию ценностей россиян с аналогичными иерархиями в других культурах. Вполне возможно, что идея Могущества в разной степени может захватывать разные народы и государства на разных этапах их истории. И конечно же, только сравнение полученных в настоящем исследовании данных с результатами исследований, проведенных в других странах, поможет понять положение вещей в этой области в сегодняшней России.

Несомненно, результаты настоящего исследования нуждаются в дальнейшем уточнении. Необходима независимая проверка полученных данных на другой выборке и с составлением итогового списка, уже свободного от преимущественного внимания к словам, входящим в современный политический словарь. Следует учесть также, что выполненное с помощью кластер-анализа разбиение большого начального списка на группы семантически близких дескрипторов позволяет с известными оговорками соотносить выводы настоящего исследования иерархий ценностей с другими, проведенными на базе иных списков, – при условии, конечно, что эти исследования велись в рамках одной и той же культуры.

Вместе с тем даже без некоторой вероятной коррекции полученные результаты могут уже сегодня оказаться полезны тем, в чью задачу входит воздействие на массовое и индивидуальное сознание: сотрудникам рекламных агентств, политикам, работникам различных средств массовой информации, педагогам, священнослужителям, лицам, занимающимся страхованием, и т. д. Главное, что им следует при этом учитывать, – неравнозначность слов, оказавшихся в одном кластере. Будучи близкими друг другу по смыслу, слова несут разную нагрузку в зависимости от того смыслового оттенка, который им придается, и от степени употребимости их широкими слоями населения. В остальном же полученный материал представляется достаточно перспективным для подачи любой информации в соответствии с предполагаемой иерархией ценностей аудитории, а значит, и с ее ожиданиями. Эффект, производимый передаваемым сообщением, может быть существенно усилен благодаря апелляции к ценностям, связанным с неудовлетворенными социальными потребностями, или, наоборот, заметно ослаблен использованием категорий, находящихся в настоящее время в нижней части иерархии ценностей адресата.

Использованная литература

Дубов И.Г. Феномен менталитета: психологический анализ //Вопросы психологии. 1993. № 5. С. 20–29.

Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1978.

Allport G.W., Vernon P.E. Study of values. Boston: Houghton Mifflin, 1931.

Anderson N.H. Likableness ratings of 555 personality-trait words // Journal of personality and social psychology. V. 9. 1968. Р. 272–279.

Cantril H. Pattern of human conserns. New Brunswick, NY: Rutgers Un. press, 1965.

Dunn J.C. A graph theoretic analysis of pattern classification via Tamura fuzzy relation // IEEE transactions on systems, man, and cybernetics. 1974. SMC–4. Р. 310–312.

Gillespie J.N., Allport G.W. Youth's outlook on the future. N.Y.: Double day, 1955.

Hofstede G. Culture's consequences: International differences in work-related values. Beverly Hills, CA: Sage, 1980.

Morris C.W. Varieties of human values. Chicago: University of Chicago press. 1956.

Rokeach M. Nature of human values. NY: Free press, 1973.

Rokeach M. (Ed.) Understanding human values. NY: Free Press, 1979.

Rokeach M., Ball-Rokeach S.J. Stability and change in american value priorities, 1968–1981 // American Psychologist., 1989, V. 44, № 5. Р. 775–784.

Schwartz S.H., Bilsky W. Toward a psychological structure of human values // Journal of Personality and Social Psychology. 1987. V. 53. P. 550–562.

Schwartz S.H., Bilsky W. Toward a theory of the universal content and structure of values: Extentions and cross-cultural replications. // Journal of Personality and Social Psychology. 1990. V. 58. P. 878–891.

Schwartz S.H. Universals in the content and struture of values: theoretical advances and empirical tests in 20 countries // Advances in experimental social psychology. 1992. V. 25. P. 1–65.

Spranger E. Lebensformen. Halle, 1914.

Triandis H.C. et al. The analysis of subjective culture. NY, 1972.

Zavalloni M. Values // Handbook of cross-cultural psychology. 1980. V. 5 (Social psychology). 1980. P. 73–120.

И. Клямкин
Советское и западное:
возможен ли синтез?
(1994)

Весной 1994 г. в ходе очередного опроса[214] Фонд "Общественное мнение" попытался сделать еще один шаг в изучении жизненных ценностей постсоветского человека[215]. Напомню, что мы предлагали респондентам выбрать из списка слов-ценностей те, которые лучше всего передают их представление о достойной жизни. Жесткие условия выбора (респондент имел право назвать строго ограниченное число слов) были призваны помочь выявлению ценностей, наиболее значимых именно сегодня. Преимущество подобного подхода заключается в том, что он позволяет зафиксировать сиюминутное, ситуативное состояние массового сознания, отделить в нем актуализированное от неактуализированного. В то же время мы не могли не отдавать себе отчет, что такой подход может несколько исказить реальную картину: в обстановке нестабильности и неустойчивости существования основное внимание людей сосредоточено на внешних условиях, обеспечивающих индивидуальное выживание (в том числе и физическое), сохранение первичных ячеек социального бытия, в первую очередь – семьи. Неудивительно поэтому, что в сознании людей актуализированы прежде всего такие ценности, как мир, стабильность, безопасность, законность, семья, достаток, а к таким словам, как, скажем, "достоинство", наши респонденты проявили равнодушие. Но мы понимали, что это говорит не о повальном отсутствии чувства собственного достоинства, а лишь о том, что при необходимости жесткого выбора между достоинством и ценностями выживания люди отдают предпочтение вторым (равно как и о том, что выживание не выглядит в их глазах стопроцентно гарантированным).

Кроме того, мы с самого начала сознавали, что многие из предлагавшихся нами слов-ценностей (такие, как законность, свобода, демократия, равенство и целый ряд других) воспринимаются респондентами не столько как ценности, сколько как своего рода идеологические символы, которые могут наполняться самым разным содержанием (или не наполняться никаким конкретным содержанием вообще). Все это открывало широкий простор, с одной стороны, для интерпретаторского творчества (чем мы не преминули воспользоваться), с другой – для интерпретаторского произвола (чего нам при всем желании вряд ли удалось избежать). Что касается уточняющих вопросов, призванных выявить, как же именно люди воспринимают и понимают те или иные ценности, то эти вопросы касались лишь ценностей, имеющих непосредственное отношение к либеральному мироощущению[216].

Начатую работу можно было продолжить в одном из двух направлений. Можно было приступить к выяснению того, какой смысл вкладывают граждане России не только в либеральные, но и в другие ценности. Но мы по этому пути не пошли. Во-первых, при более или менее представительном списке ценностей анкета приобрела бы слишком громоздкий вид. Во-вторых, мы нашли, как нам кажется, более удобный способ, позволяющий одновременно решать несколько исследовательских задач. Суть его состоит в следующем.

1. Определяется отношение различных социальных групп к словам, в той или иной степени претендующим на символически-знаковое звучание. Речь идет как об идеологических символах коммунистической эпохи (коллективизм, интернационализм и др.), так и о символах перехода в новое общественное состояние (свобода, собственность, демократия и т. д.). Разумеется, это деление на "старое" и "новое" в данном случае довольно условно: отдельные слова из коммунистического словаря могут в чьем-то сознании наполняться либеральным смыслом, а в некоторых либеральных терминах кому-то слышатся вполне коммунистические ноты, не говоря уже о том, что многие из предложенных нами слов и десять лет назад, т. е. в совершенно ином идеологическом и социально-политическом контексте, звучали не менее естественно и органично, чем сейчас, хотя воспринимались принципиально иначе.

2. Выявляется конкретное смысловое наполнение этих символов "хорошей жизни" или отсутствие такого наполнения, что, помимо прочего, свидетельствует о степени рациональности или, наоборот, идеологизированности сознания. С этой целью респондентам был предложен список условий ("ценности-условия") и личностных качеств ("ценности-качества"), отношение к которым показывает, какие именно внешние обстоятельства и какие особенности внутреннего состояния имеет в виду человек, когда свое представление о достойном существовании выражает такими, к примеру, словами, как "свобода", "законность" или, скажем, "труд". В результате был получен ряд ценностных гнезд, в которых смысловое наполнение слова-символа раскрывается родственными ему "ценностями-условиями" и "ценностями-качествами" (например, в гнездо, образованное словом "труд", входят "свобода труда", "дисциплина труда", "прибыльность труда", "трудолюбие", "профессионализм", "деловитость", "предприимчивость" и "энтузиазм").

При этом символы "достойной, счастливой жизни", с одной стороны, и "ценности-условия" и "ценности-качества" – с другой, были помещены не в один, как в предыдущем опросе, а в два разных списка, что, на наш взгляд, увеличивает степень объективности полученных данных. Разумеется, уже само наличие двух списков с неодинаковым количеством слов предполагало, что респонденту будет предоставлено право на любое число ответов – в противном случае сопоставлять результаты было бы некорректно.

3. Респондентам предлагалось не только назвать ценности, которые им лично кажутся значимыми, но и высказать свое мнение о национально-историческом происхождении всех вошедших в список "ценностей-условий" и "ценностей-качеств" (являются ли они традиционно русскими, советскими или западными). Кроме того, им предстояло ответить, на какие ценности, по их мнению, должна ориентироваться сегодня Россия. Учитывая подтвержденное многочисленными опросами отторжение массовым сознанием советских идеалов и символов, мы предложили респондентам выбрать между ценностями традиционно русскими и западными, оставив в то же время возможность компромиссного ответа ("Россия может ориентироваться и на западные, и на традиционно русские ценности и стандарты жизни, между ними нет принципиальной несовместимости"). Этот блок вопросов позволил выявить некоторые неожиданные и даже парадоксальные особенности мироощущения постсоветского человека, когда то, что "важно для России", и то, что "важно для себя", оказывается, мягко говоря, не совсем одинаковым.

После этих предварительных замечаний я могу перейти к изложению и комментированию результатов исследования.

Идеологические символы, "ценности-условия"
и "ценности-качества"

Начну с отношения населения России к символам "хорошей жизни". Предпочтения распределились так, как показано в таблице 1 (напомню, что респондент мог назвать любое количество слов).

Таблица 1

Символы "достойной, счастливой жизни" в сознании россиян*, %

Символы	Население в целом	Директора	Председатели	Предприниматели	Фермеры	Управленцы	Офицеры	Рабочие	Колхозники	Бюджетники	Безработные	Пенсионеры	Студенты
Семья				-5							-4	-4	-16
Безопасность									-12		-7
Совесть				-3	-3				-12		-11		-8
Порядок		-3							-6		-13		-6
Труд				-4					-3		-11		-16
Права человека								-2	-5		-1	-8
Деньги		-16	-17			-13	-3					-10
Законность								-2	-8		-8	-1	-3
Свобода									-6	-1	-2	-11
Духовность					-3			-8	-15		-8
Собственность								-3				-11
Гуманизм							-1	-5	-13			-1
Равенство		-4		-7	-3				-1		-8		-2
Демократия								-2	-2		-6	-3
Патриотизм								-3	-5		-7		-7
Призвание									-10			-5
Интернационализм					-1			-4	-4		-2		-3
Индивидуализм		-4				-2			-4			-6
Коллективизм				-3	-3						-4		-5
Воля, вольница		-2				-4			-2	-3		-3
Рациональность									-2		-1	-3
Соборность		-1		-1					-2		-1		-2
Затр. ответить		-2	-2		-3					-1	-1		-1

* Показана разница (в %) между долей приверженцев тех или иных символов среди населения в целом
и в отдельных социально-профессиональных группах.

Если читатель сравнит данные, представленные в табл. 1, с результатами нашего предыдущего опроса[217], то без труда обнаружит, что есть символы, отношение к которым мало зависит от того, какие слова помещены рядом с ними, равно как и от длины предлагаемого списка и от условий, в которые ставится респондент (возможность дать ограниченное или неограниченное число ответов). В любом случае такие слова, как "семья", "безопасность", "труд", "порядок", "законность", "свобода"[218], почти во всех социальных группах оказываются среди наиболее предпочитаемых, а такие, как "патриотизм", "демократия", "коллективизм", "равенство", воспринимаются довольно отчужденно[219]. Причины тут разные, мы о них подробно говорили в наших предыдущих публикациях.

Едва ли не единственное действительно заметное и повсеместное (т. е. во всех группах) изменение рейтинга – увеличение – мы находим у слова "собственность". Будучи актуализированным в массовом сознании очень слабо (при ограниченном праве выбора респонденты крайне редко называли "собственность" в числе предпочитаемых символов "хорошей жизни"), при снятии ограничений это слово оказывается уже не в нижней части, а в середине списка, а во многих группах (директора, председатели, офицеры, рабочие, колхозники, безработные, учащиеся и студенты, не говоря уже о предпринимателях и фермерах) входит в первую десятку. Это показывает, что значительными слоями российского общества идея собственности не только не отторгается, но и воспринимается более чем благосклонно, а ее слабая актуализация означает лишь то, что многим она кажется полезной "вообще", с ней связывают перспективы общего улучшения жизни, но какую службу эта идея может сослужить им лично, причем не когда-нибудь, а сейчас, большинство людей себе не представляют. Но раз так, то чрезвычайно важно и интересно выяснить, что же все-таки понимают (или, по крайней мере, что не понимают) наши сограждане под "собственностью".

Это тем более важно и интересно, что заметный интерес к идее собственности демонстрируют две из трех групп, которые отличались и отличаются максимальной приверженностью традиционно советским ценностям. Я имею в виду руководителей колхозов и совхозов и их рядовых подчиненных, т. е. колхозников (для удобства будем пользоваться пока этими старыми названиями). Мало того, руководители колхозов и совхозов по степени интереса к "собственности" вышли на третье место, пропустив вперед лишь предпринимателей и фермеров. Правда, в иерархии символов "хорошей жизни" "собственность" занимает у председателей довольно скромное девятое место (у предпринимателей и фермеров, соответственно, третье и второе), но это все же выше, чем в подавляющем большинстве других групп, включая директорский корпус, управленцев и военных.

Похоже, в среде руководителей колхозов и совхозов, как ни в какой другой, можно наблюдать сегодня наложение и взаимопереплетение старого и нового идеологических официозов. С одной стороны, эти руководители входят в тройку самых горячих приверженцев не только собственности, но и свободы, с другой – именно они оказываются единоличными и бесспорными лидерами, когда речь заходит об оценке таких символов, как "труд", "коллективизм" и "интернационализм".

Наибольший отклик находит среди руководителей колхозов и совхозов и идея патриотизма. Но чего тут больше – воспоминаний о патриотизме советском или надежд на патриотизм новый, перехватываемый нынешними властями у оппозиции после успеха В. Жириновского на декабрьских выборах, – сказать пока трудно. Хочу лишь привлечь внимание читателя к тому, что во время нашего предыдущего опроса (август – сентябрь 1993 г.) повышенный спрос на "патриотизм" можно было обнаружить только у военных. К весне же 1994 г. не только председатели, но и все старые элиты стали заметно выделяться среди других групп своей приверженностью этой идее. Если к тому же добавить, что из всех старых элит только у директоров рейтинг "демократии" остался выше, чем рейтинг "патриотизма", а у других он стал ниже (раньше так было лишь у офицеров), то вывод о наметившейся в старых элитах смене идеологических вех не покажется беспочвенным. А если учесть и то, что в частном секторе предпочтение по-прежнему отдается "демократии", то последекабрьская линия идеологического размежевания старых и новых элит будет выглядеть достаточно отчетливо[220].

Еще одно существенное различие между элитными группами – на этот раз не столько идеологическое (хотя и идеологическое тоже), сколько социально-психологическое – обнаруживается в их отношении к деньгам. В трех старых элитах, и только в них (исключение составляют военные), "деньги" не входят в десятку главных символов "хорошей жизни". Учитывая, что представители массовых групп стесняются демонстрировать любовь к деньгам заметно меньше, чем директора, председатели и управленцы (рабочие и колхозники почти не отличаются в данном отношении от предпринимателей и фермеров), можно предположить, что традиционная советская ментальность с ее пафосом более высоких, чем деньги, жизненных целей и стимулов сохраняется главным образом у "начальства", а среди подчиненных неотвратимо и необратимо размывается. И это понятно: мобилизационная коммунистическая экономика не могла бы существовать и развиваться, если бы при мизерной оплате труда (а это – основа мобилизационной экономики) значение денег идеологически не принижалось. Если же "начальство" демонстрирует повышенное равнодушие к ним и сегодня, то это значит, что существенная его часть не чувствует в себе сил для создания экономики, принципиально отличающейся от мобилизационной, экономики, в которой деньги ассоциировались бы не только с собственным должностным окладом (достаточно высоким, чтобы можно было "о деньгах не думать", и достаточно отличающимся от окладов большинства людей, чтобы стараться не афишировать его размер).

Это, разумеется, вовсе не означает, что большее почтение к деньгам, демонстрируемое "низами", свидетельствует об их большей готовности работать в условиях немобилизационной, т. е. рыночной, системы хозяйства. В наших предыдущих публикациях неоднократно говорилось об особой разновидности индивидуализма, который достался нам в наследство от советского периода отечественной истории, – индивидуализме не производительном, а исключительно потребительском ("нелиберальном индивидуализме", как мы его однажды назвали). Высокий рейтинг денег может свидетельствовать как о психологических предпосылках преодоления советской ментальности, о готовности, хотя бы частичной, приспосабливаться к условиям рынка, так и о разложении этой ментальности, когда потребительские и анархические ее элементы полностью вытесняют уравновешивавшую их привычку подчиняться ритму повседневного труда (пусть даже символического), гарантировавшего выживание, и определенному порядку в более широком смысле слова.

Тенденция разложения отчетливее всего, как и следовало ожидать, просматривается в сознании постсоветских безработных. Прежде всего обращает на себя внимание то, что потеря работы не повышает, а, наоборот, снижает рейтинг "труда" (ниже, чем у безработных, он только у учащихся и студентов). Выключение из процесса повседневной трудовой деятельности постепенно приводит к ликвидации едва ли не единственного – пусть слабого, пусть символического, пусть проявляющегося у многих в привычке каждый день приходить на работу и получать за это зарплату – дисциплинирующего начала и актуализации анархических потенций сознания, которые в атомизированном обществе тоталитарно-коммунистического типа чрезвычайно велики. И если именно у наших безработных слабее, чем у кого бы то ни было, выражена потребность в "порядке", то это, скорее всего, не случайность, а важный симптом и надежный показатель превращения коммунистического "коллективизма" в "нелиберальный индивидуализм".

Его особенность не только в приверженности беспорядку и в разрушенной (или не успевшей сформироваться) трудовой этике, но и в безразличии к нравственности вообще, в самоосвобождении от пут даже той внешней, демонстрационной морали, которая худо-бедно обеспечивала социализацию индивида в советском обществе (в том числе и в период его разложения, названного впоследствии периодом "застоя"). Я не испытываю очень уж большого оптимизма в связи с тем, что в тройку самых важных для российского населения символов вошло слово "совесть". (Почему не испытываю – об этом ниже.) Но еще меньше оптимизма вызывает у меня то, что именно у безработных, в сознании которых просматриваются очень существенные и достаточно тревожные тенденции нашего развития, слово "совесть" находит более слабый по сравнению с другими социальными группами отклик (слабее он только у колхозников, чей уклад жизни тоже подвержен разложению).

Зато у безработных самый высокий (они делят первое - второе места с предпринимателями) рейтинг слова "деньги". Ни у кого другого это слово не занимает и столь высокого положения в иерархии символов (оно у безработных на втором месте). Взаимопереплетение анархических и потребительских ориентаций при размывании трудовой мотивации – это и есть "нелиберальный индивидуализм", представляющий собой продукт не только разложения, но и отрицания советской ментальности. Последнее, в свою очередь, проявляется не только в размывании образов "труда" и "порядка" (ведь это образы, характерные для старой системы, поскольку новые в связи с нынешней маргинальностью большинства безработных сформироваться у них не могли), но и в попытках приспособиться к новым идеологическим веяниям, найти точки опоры для своего мироощущения не в прошлом, что характерно, скажем, для пенсионеров, а в настоящем и будущем. Отсюда, быть может, и сравнительно высокий рейтинг "собственности" (в среде безработных он выше, чем в среднем по населению), и, что еще более симптоматично, хотя в количественном отношении и не очень впечатляюще, – повышенный спрос на "индивидуализм".

Это слово, судя по нашим данным, очень плохо приживается на отечественной почве и, учитывая всю совокупность социальных и культурных традиций, может не прижиться вообще. Постсоветский человек, будучи индивидуалистом, таковым себя тем не менее не считает: в этом слове ему слышится, очевидно, нечто чуждое. Впрочем, и альтернативы ему в сознании постсоветского человека не просматривается тоже: "коллективизм" из него почти вытеснен, а такое слово, как "соборность", при всей его наполненности традиционно российским, а не советским содержанием, пока не вошло и войдет ли – неизвестно. Но меня сейчас интересует другое: отторгаемый российским обществом индивидуализм вызывает наибольшее сочувствие опять-таки именно у безработных (наряду с предпринимателями и учащейся молодежью). После всего сказанного тут вряд ли нужны какие-либо дополнительные комментарии.

Теперь, составив себе приблизительное представление о символическом идеологическом поле, в котором живет нынешнее российское общество, можно перейти к более содержательным вопросам, посмотреть, чем именно заполнено это поле. Еще важнее и интереснее понять, заполнено ли оно чем-то конкретным и рациональным вообще или речь идет о сознании принципиально нерациональном, в котором для понимания реальности и себя в ней отвлеченные словесные символы значат больше, чем расшифровывающие, конкретизирующие их нормы и принципы. Но все же прежде чем говорить о том, какими "ценностями-условиями" и "ценностями-качествами" (и насколько) заполнено символическое поле различных групп российского общества, имеет смысл хотя бы бегло рассмотреть те и другие ценности как сами по себе, так и в соотнесении друг с другом. В противном случае значительная часть полученного нами материала останется за рамками анализа.

Еще раз напомню: "ценности-условия" и "ценности-качества" находились в анкете в общем списке, что, при всех очевидных "минусах", имеет один существенный "плюс", а именно – дает возможность непосредственно сравнивать восприятие двух видов ценностей. Однако для удобства читателя цифровой материал расположен в двух разных таблицах (см. табл. 2 и 3). При этом прошу учесть, что некоторые слова (такие, как "борьба", "благотворительность", "справедливость") отнесены к "ценностям-качествам", а другие (скажем, "дисциплина труда") – к "ценностям-условиям" с определенной долей условности, поскольку они одновременно характеризуют и состояние общества, и качества личности. Для решения стоящих перед нами исследовательских задач такое огрубление принципиального значения не имеет, но я все же счел уместным сделать необходимые оговорки.

Как и при анализе материалов табл. 1, начну со сравнения полученных данных с результатами осеннего (1993 г.) опроса. Из списка символов "хорошей жизни", который мы использовали в том опросе, в приведенных двух таблицах можно обнаружить лишь "справедливость"[221], "профессионализм" и "личное достоинство" (в предыдущем опросе было просто "достоинство"). Что касается "справедливости", то она как была среди наиболее предпочитаемых слов, так и осталась. А вот с "достоинством" и "профессионализмом" дело обстоит иначе: у них не только оказалось намного больше приверженцев, чем раньше (при предоставлении респонденту права на неограниченное число ответов это вполне естественно), но и, что гораздо существеннее, по количеству полученных голосов они переместились из нижней в верхнюю часть списка. И даже более того: "личное достоинство" заняло в нем самую верхнюю строчку!

Таблица 2

"Ценности-качества" в сознании россиян*, %

"Ценности-качества"	Население в целом	Директора	Председатели	Предприниматели	Фермеры	Управленцы	Офицеры	Рабочие	Колхозники	Бюджетники	Безработные	Пенсионеры	Студенты
Личное достоинство								-4	-7		-1	-7
Справедливость		-1		-5	-7			-1	-4		-8	-3
Трудолюбие							-2	-4	-1		-9		-7
Чувство долга				-3	-6			-1	-9		-5		-4
Образованность					-1			-4	-12		-2	-8
Гостеприимство									-9		-5	-6
Профессионализм								-2	-11			-13
Бескорыстие				-1	-1				-8		-13	-2	-1
Умение считаться со взглядами и убеждениями других								-5	-9			-6
Вера в Бога		-6	-8	-4		-8	-4	-1	-4	-1
Деловитость									-5			-5
Терпеливость		-3			-2	-4			-2		-2
Благотворительность		-1							-5		-4	-1
Предприимчивость									-3			-8
Законопослушание									-4	-1	-3
Добровольное подчинение законам									-3		-3	-1
Энтузиазм								-1	-1	-1		-1
Самопожертвование				-3	-2	-1			-5		-3
Борьба		-4							-2			-2
Подвижничество		-2		-1				-1	-1				-2
Атеизм				-1					-1
Затр. ответить		-6	-6	-2	-9	-6	-3			-5	-1

* Показана разница (в %) между долей приверженцев тех или иных ценностей среди населения
в целом и в отдельных социально-профессиональных группах.

Таблица 3

"Ценности-условия" в сознании россиян*, %

"Ценности-условия"	Население в целом	Директора	Председатели	Предприниматели	Фермеры	Управленцы	Офицеры	Рабочие	Колхозники	Бюджетники	Безработные	Пенсионеры	Студенты
Равенство всех граждан перед законом									-5			-3	-6
Гарантии социальных прав личности (доступность образования, здравоохранения и др.)					-5			-1	-5			-6	-4
Дисциплина труда											-3		-8
Свобода выбора убеждений и поведения								-2	-11			-6
Неприкосновенность частной собственности									-7			-10	-1
Свобода труда									-6			-5
Невмешательство государства в частную жизнь граждан									-5			-7
Гарантии политических прав личности (слова, собраний, демонстраций, участия в выборах и др.)									-8			-5
Законность власти								-1	-4			-1
Прибыльность труда									-1			-7
Богатство		-5	-1			-1	-1			-1		-7
Зажиточность									-3			-4	-1
Праведность власти									-1		-1
Гарантии прав меньшинства									-1			-3
Народовластие				-2							-1		-1
Верховенство государственных интересов над интересами личности				-2					-2	-1	-2		-3
Затр. ответить		-6	-6	-2	-9	-6	-3			-5	-1

Прекрасно понимая, что при столь значительном несовпадении результатов разных опросов требуется особая осмотрительность в выводах, рискну все же предположить, что в самом таком несовпадении надо усматривать не только повод для проверки и перепроверки полученных данных (хотя и это, разумеется, тоже), но и проявление некоторых особенностей сознания постсоветского человека[222]. И одна из главных среди них заключается в том, что символы "хорошей жизни" и "ценности-качества" (о "ценностях-условиях" я пока не говорю) существуют как бы независимо, изолированно друг от друга: разумеется, речь идет лишь о тех случаях, когда сами символы воспринимаются как фиксаторы некоего объективированного состояния общества, а не внутреннего состояния людей ("свобода", к примеру, а в наших условиях даже такие понятия, как "совесть" или "духовность", могут обозначать и то, и другое)[223].

При этом символы "хорошей жизни", фиксирующие в предельно отвлеченной форме общие условия индивидуального выживания и столь же общие ориентиры улучшения жизни, в сознании россиян традиционно доминируют, хотя сами символы могут меняться и меняются. Личные же качества человека воспринимаются как второстепенные по сравнению с общими условиями ("обстоятельствами") и фиксирующими их словесными знаками. И лишь в том случае, когда выбор осуществляется не между идеологическими символами и качествами личности, а между самими этими качествами (что и было предложено респондентам в последнем опросе), можно получить более или менее точное представление о том, какие же качества люди считают важными, а какие – не очень.

Но приведенные данные порождают вопрос: почему же "ценности-качества", выглядящие в глазах человека второстепенными по отношению к символам "хорошей жизни", обозначающим внешние обстоятельства, оказываются более значимыми, когда их сравнивают с теми же символами, но конкретизированными, т. е. представленными в виде "ценностей-условий"? Почему, скажем, "труд" или "законность" выглядят важнее "личного достоинства", а "свобода труда" или "законность власти" – наоборот?

Это, быть может, самый важный и интересный вопрос. Повторю еще раз: подобно тому, как "ценности-качества", помещенные в один список с идеологическими символами "хорошей жизни", выглядят по сравнению с этими символами менее значимыми, так и "ценности-условия" выглядят ценностями второго рода, будучи помещенными в один список с "ценностями-качествами". Наши данные иллюстрируют эту закономерность более чем выразительно: лишь в четырех группах "ценности-условия" входят в первую пятерку ценностей ("дисциплина труда" – у руководителей колхозов и совхозов, "невмешательство государства в личную жизнь граждан" – у предпринимателей, "неприкосновенность частной собственности" – у фермеров и "равенство перед законом" – у военных).

Что же кроется за подобным доминированием идеологических символов и "ценностей-качеств" над "ценностями-условиями"? За этим стоит еще одна существенная особенность идеологизированного тоталитарного и остающегося идеологизированным посттоталитарного сознания. В том случае, когда человек находится один на один с государством, когда между ними нет институтов и структур гражданского общества, мир неизбежно воспринимается как двухполюсный: есть государство, воплощающее в своей деятельности определенные общие принципы, и есть "я", которое обладает (или не обладает) набором качеств, позволяющих приспособиться к данным принципам. Но так как деятельность тоталитарного государства никаким рациональным правилам не подчиняется, то принципы, которые оно декларирует, могут работать лишь в том случае, если они предельно абстрактны, не расшифрованы, а значит – поддаются многозначному толкованию и открывают перспективу бесконечного наполнения их все новым и новым смыслом. Законность, скажем, можно укреплять, а свободу расширять постоянно, по ходу меняя значение и той, и другой. А как укреплять "законность власти" или без конца расширять "свободу выбора убеждений и поведения"? Это либо есть, либо нет, а так как при тоталитаризме этого не может быть по определению, то ничто подобное не может быть сколько-нибудь четко отфиксировано и в массовом сознании. "Ценности-условия" потому и не укоренились в нем, что они, как и все конкретное, могут войти в него только из жизненного опыта и из потребностей, развитие которых этим опытом стимулируется. Правда, в посттоталитарный период такой опыт начал появляться, но при не отделившемся до сих пор от государства гражданском обществе и неработающих правовых регуляторах происходит все то же парадоксальное наполнение отвлеченных символов и понятий более конкретным смыслом, чем "ценностей-условий", хотя особенность вторых в том-то и заключается, что они конкретизируют первые.

И это можно понять: отвлеченные символы "свобода" или "права человека" воспринимаются как открывающие перспективу преодоления того не очень уютного состояния, когда свобода кажется урезанной, а права человека – ущемленными, но в чем именно – не очень понятно. Идеологические символы тем и удобны, что они не требуют от каждого ответа на порой мучительный вопрос, в чем же все-таки видит он ущемление своих прав по сравнению с другими и в чем заключается его несвобода. А что может выразить постсоветский человек, выдвигая вместо лозунга свободы требование "свободы выбора убеждений и поведения", а вместо призыва к защите прав человека – призыв к расширению, скажем, "политических прав личности"? Формально он ведь ничем в выборе убеждений не стеснен, а политическими правами вроде бы может пользоваться и пользуется. И потому эти "ценности-условия" не позволяют ему выразить его смутное недовольство, не дают возможности зафиксировать на ценностном языке то, чего ему действительно не хватает и в чем он действительно чувствует себя ущемленным. Не потому ли, кстати, его реакция на неудобства тоталитарного и посттоталитарного существования проявляется не только в предрасположенности к отвлеченной идеологической символике, но и в предпочтении всем "ценностям-качествам" именно личного достоинства, которое кажется по-прежнему ущемленным?

Тут вроде бы сам по себе напрашивается обнадеживающий вывод, что бывший советский человек начал преодоление тоталитарного прошлого не просто и не только с освоения новой идеологической символики (проявляя тем самым потребность в смене одних внешних обстоятельств своего существования на другие), но и с самого себя, с осознания себя неповторимой самоценной личностью, а не просто взаимозаменяемой деталью гигантского социально-политического механизма. Но это, к сожалению, если и верно, то лишь отчасти. Ниже мне придется более подробно говорить о том, что символы и ценности, придающие значимость тем или иным качествам личности, тоже могут выглядеть в глазах человека как надличные, отчужденные, как символы и ценности, на основании которых он судит о других людях и их поступках, но которые при этом могут вовсе не восприниматься как императивы собственного поведения. Пока же остановлюсь на другом.

На основании тех "ценностей-качеств", которые наши респонденты выделяют в числе самых для себя важных и значимых, трудно понять, какие же принципиальные сдвиги произошли в ментальности постсоветского человека в последние годы, чем он сегодняшний отличается от себя вчерашнего или, говоря иначе, какие его новые личные достоинства соизмеримы с обострившимся чувством личного достоинства. Мы находим среди этих ценностей вполне традиционные для национальной культуры (и, как увидим, именно в качестве традиционных и воспринимаемые): "справедливость", "трудолюбие", "чувство долга", "бескорыстие" - почти во всех группах они (кроме "бескорыстия") входят в первую десятку ценностей даже в том случае, если "ценности-качества" расположены в одном списке с "ценностями-условиями". Но все это вполне сочетается с советской ментальностью, тут нет ничего, что было бы с ней несовместимо.

Да, от целого ряда специфически советских ценностей (или ценностей, уходящих корнями в более давнюю традицию, но идеологически резко акцентированных именно в советскую эпоху) произошло самоосвобождение: "энтузиазм", "самопожертвование", "борьба", "подвижничество", "атеизм" – все они практически вытеснены из сознания, причем различные социально-профессиональные группы тут почти ничем друг от друга не отличаются[224]. Но что пришло им на смену? Ведь вытеснены как раз те "ценности-качества", которые характеризовали социальную энергию человека, определенные исторические формы его активности, инициативы. Но ничего, что бы их компенсировало, постсоветский человек, если говорить о большинстве людей (и судить по словесным декларациям), пока не приобрел.

"Образованность", которую в числе десяти наиболее важных ценностей (опять-таки если брать список "ценностей-качеств" и "ценностей-условий" в целом) отметили представители всех групп, кроме колхозников, и даже "профессионализм", названный всеми, кроме колхозников, пенсионеров и фермеров, такой компенсацией служить не могут. Тот же профессионализм в нынешнем социокультурном контексте – это альтернатива не столько советскому типу активности, столько тому господству партийного идеолога и политика над специалистом, которое имело место до недавнего времени и последствия которого не изжиты до сих пор. Не потому ли, кстати, одной из групп, представители которой не назвали "профессионализм" среди главных ценностей, оказались и фермеры? Ведь им не приходилось всерьез сталкиваться с идеологической опекой, парткомы не учили их, как надо "правильно жить и работать", а потому альтернатива "идеолог-профессионал" не воспринимается ими как имеющая или имевшая непосредственное отношение к их профессиональному опыту.

Но какой все же профессионализм противостоит сегодня задним числом идеологической некомпетентности? Что он в себя включает? Каковы источники его внутренней энергии? И есть ли они вообще (подобно тому, скажем, как имелись они в описанном М. Вебером профессионализме раннепротестантского образца)? Если судить по нашим данным, то с этим дело пока обстоит неважно. Даже такое качество, как деловитость, вполне уместное и в советском лексиконе, но не несущее в себе энергетического заряда, вошло в первую пятерку лишь у фермеров, а в десятку – у директоров, руководителей колхозов и совхозов, предпринимателей и управленцев. Что касается такого энергетически наполненного качества, как предприимчивость, без которой сегодня и речи не может быть о профессионализме (по крайней мере у хозяйственных элит), то оно входит в первую пятерку только у предпринимателей, а в десятку – у студентов и учащихся. И больше ни у кого. А это значит, что все сказанное выше о достаточно благосклонном отношении российского общества к таким понятиям, как личное достоинство, профессионализм или образованность, не должно рассматриваться в отрыве от того, что говорилось о потребительском менталитете постсоветского человека.

Не исключено, правда, что какая-то компенсация утраченной энергии (и слов, эту энергию выражающих) может произойти благодаря переосмыслению и наполнению новым содержанием такой официальной советской ценности (принадлежащей одновременно к "ценностям-качествам" и к "ценностям-условиям"), как "дисциплина труда". Об этом нам предстоит говорить во второй части данной работы. Пока же достаточно отметить, что "дисциплина труда" входит в десятку наиболее значимых ценностей во всех группах, кроме безработных, предпринимателей, бюджетников и учащейся молодежи, а в одной из групп (у руководителей колхозов и совхозов) вышла даже на первое место.

Я отдаю себе отчет в том, что прокомментировал лишь незначительную часть представленного в табл. 2 и 3 материала. Надеюсь, что мне удастся в какой-то степени восполнить этот пробел, разбирая вопрос, как соотносятся идеологические символы "хорошей жизни" и различные ценности внутри "ценностных гнезд", объединяющих родственные символы и ценности (табл. 4). При этом я попробую хотя бы в первом приближении подойти к теме, о которой уже упоминал, – соответствия императивов личного поведения декларируемым символам и ценностям.

Мы еще раз можем убедиться в том, что "ценности-условия" (при одном лишь исключении, о котором – ниже) гораздо слабее укоренены в сознании россиян, чем отвлеченные символы "хорошей жизни". Из табл. 4 видно, что символическое поле сознания у многих людей ничем конкретным не заполнено. Но отсюда следует, что символы "хорошей жизни" рассматриваются как своего рода компенсаторы отрицательного мироощущения постсоветского человека: он знает, как "не надо", но имеет довольно смутное представление о том, "как надо". Последнее, как выясняется, его не очень-то и беспокоит. А это значит, между прочим, что предпочитаемые им символы и ценности вовсе не обязательно характеризуют какие-то устойчивые, базисные особенности его сознания; они могут оказаться переводом на символическо-ценностный язык чисто ситуативных реакций, которые постоянно провоцируются переходным состоянием общества.

Но из таблицы следует и нечто другое – быть может, даже более существенное. При том, что "ценности-качества" выглядят в глазах населения заметно привлекательнее, чем "ценности-условия", при помещении тех и других в соответствующее тематическое "гнездо" обнаруживается, что и тут не все однозначно. И дело не только в том, что "ценности-качества" тоже не в состоянии заполнить символическое поле. Гораздо важнее, что в тех редких случаях, когда это происходит, выявляется вполне определенная тенденция: популярность "ценностей-качеств" находится, как правило, в прямой зависимости от того, насколько они олицетворяют индивидуальное освобождение от идеологической и политической опеки государства, и в обратной зависимости от того, насколько они символизируют индивидуальную ответственность. Поэтому рейтинг некоторых "ценностей-качеств" оказывается даже ниже, чем "ценностей-условий", находящихся в том же "гнезде" (читатель при желании может легко найти такого рода примеры в таблице). Но я все же начну с ценностей, имеющих наибольшую популярность.

Таблица 4

Гнезда родственных символов и ценностей в сознании россиян*, %

Символы и ценности

Население в целом

Директора

Председатели

Предприниматели

Фермеры

Управленцы

Офицеры

Рабочие

Колхозники