Послесловие

Я

стоял на запруженной улочке китайского квартала, ожидая господина Квана. Он жил в небольшом, мрачном отеле — лучшего жилья Кван не мог себе позволить. Я взглянул на здание из бледно-розового известняка, пробежал глазами по мутным окнам, гадая, какое же из них — его и видит ли он меня. Я пришел, чтобы помочь ему справиться с кое-какими мелкими поручениями до того, как начнутся занятия в его крохотном классе. Несмот­ря на то что мы заранее условились о встрече, я не стал ему звонить и не поднялся в номер. Кван опаздывал.

Многие виды искусств, которым обучал Кван, лишь вскользь упоми­нались в книгах, а то и вовсе снабжались пометками «ныне утраченное» или «мифическое». В свое время я интересовался китайскими боевыми искусст­вами и даосизмом, так что мне довелось слышать о таких стилях китайского рукопашного боя, как Ладонь Восьми Триграмм или Бокс Змеи; встречались сведения об упражнениях для укрепления здоровья типа Восемь Кусков Пар­чи, Трактат об Изменении Мышц и Игры Пяти Животных. Мне рассказы­вали о техниках медитации — например, о Микрокосмической Орбите или о Медитации Восьми Психических Меридианов, которой занимались в поло­жение стоя. Долгие годы я хотел научиться всему этому.

Я читал об известном генерале династии Сун, которого звали Юэ Фэй. Теперь же появился некто, кто знал его стиль. Я читал о героях классического трактата «Речные заводи»; и снова рядом со мной был человек, который знал, как пользоваться странным оружием тех воинов. Я слышал об известном даосском стратеге Чжу Гэляне — и был человек, который в свое время изучал подобные философские взгляды. Классическим идеалом имперского Китая были ученые и военные таланты. Господин Кван также выступал за это. Его жизнь — даже не жизнь, а целая история боевых искусств — служила доста­точным тому доказательством.

Признаюсь: мое увлечение боевыми искусствами было немного роман­тичным, даже идеалистическим. Мне нравились старые китайские романы о рыцарях, чести, благородстве. Во многих произведениях были выписаны сверхъестественные силы — привидения, гоблины, демоны, маги — и даосы. Обычно считалось, что эта люди обладают поразительными умениями, зна­ют искусство магии и воспринимают все совершенно иначе, так что этот мир им представляется иллюзорным. Даосизм часто встречался в литературе, будь то литературные персонажи Лао-цзы и Чжуан-цзы в оперных либретто или история о Хань Чунли в пьесе «Сон желтого проса». Как правило, даос служил воплощением мудрости, несогласия со старыми догмами и бескорыстного героизма. Даосы часто появлялись в жизни разных людей, чтобы в нужный момент вмешаться в ход событий. Подковав себя такими культурными поз­наниями, я был настроен на встречу с Даосом.

Господин Кван начал разговор с простого предположения, что прежде всего необходимо превратить тело в надежный инструмент для разума и духа. Я начал изучать растяжку, акробатику, различные виды рукопашного боя. Дыхание также следовало упражнять — и вот я уже разучил множество ды­хательных упражнений (цигун), которые предназначались для направления потока физической энергии в теле. Он не читал лекций по философии; я просто повсюду сопровождал его, обучаясь по реакциям Квана на различные жизненные проявления. Искусству медитации он собирался учить меня, только убедившись в моей тщательной подготовке (на которую, возможно, потребуются годы).

Его метафизические рассуждения были не только просветляющими — они были практически неуязвимы для возражений. Глубина его познаний в области культуры Китая была просто поразительной. Он знал даже то, о чем не имела представления моя бабушка, а в некоторых случаях он оказывался даже более традиционным и консервативным, чем она. Но стоило мне вспом­нить мгновения тренировок, когда он демонстрировал воздействие того или иного удара, как все сомнения отпадали сами собой. Его умение было оче­видным. Никто не в состоянии имитировать талантливость.

Слушая о его путешествиях по США, я знал, что и ему приходилось идти на компромисс а иногда и совершать неизбежные ошибки. Может, кто-ни­будь даже сказал бы, что иногда он вел себя «не духовно». Что ж, гот, кто дрался с уличным хулиганьем, работал поваром и официантом, кто наравне с другими иммигрантами отчаянно цеплялся за жизнь, вполне мог не подпа­дать под понятие святого монашка, еще больше стремящегося к святости. Но человек, который лицом к лицу встречается с самыми заковыристыми вопро­сами жизни, редко получает удачу и существование, лишенное конфликтов и сомнений. Духовность, которая никогда не проверяется огорчением, которой никогда не приходится сталкиваться с дилеммой противоречивого опыта, никогда не станет ни сильной, ни честной, ни истинной.

Именно к такой целостности несомненно стремился господин Кван. Он недвусмысленно заявлял, что не считает себя особенным. Он объяснял, что его единственным секретом является то, что он старается сохранять линию своего мастера, заботится о своем здоровье, ищет смысл жизни и помогает всем, кто ему встретится, не заботясь о том, чтобы привязать этих людей к себе. Его даосизм представляет собой несгибаемую, практичную, трудную и дисциплинированную систему. Он был приверженцем обета безбрачия, воз­держания от спиртного, наркотиков, определенных видов мяса, дурных мыс­лей, а также выступал против излишней увлеченности мирским. Для него существовали только ежедневные занятия, дисциплина, честь и понимание.

Возможность следовать за учителем требовала от потенциального уче­ника серьезных, жертв. Я не удивлялся количеству учеников, которые бро­сили Квана, — их было в десятки раз больше, чем тех, кто решил остаться. Уходившие не хотели приносить жертвы в виде собственных удовольствий, отношений или соображений карьеры. Кван однажды сказал мне, что, поскольку далеко не каждый может остаться и учиться, у него не остается иного выхода, кроме как отпускать прочь всех недовольных. Тогда я подумал: это очень прискорбно; но сейчас, через много лет после этих слов, я вынужден согласиться с тем, что Кван был прав.

Я также не избежал жертвоприношений, хотя это было делом совершен­но добровольным и постепенным. В частности, иногда я любил выпить. Ког­да я начал изучать цигун, господин Кван предупредил меня: брось пить. Когда тело очистится, оно само освободится от всего вредного. Я лишь внутренне посмеялся над таким советом. Разве можно верить, что все эти «вдох-задер­жка-выдох» и прочая чепуха возымеют какое-нибудь действие? Лучше по­дождем, посмотрим — подумал я. Другим прискорбным увлечением была любовь к пирожным.

Вскоре я обнаружил, что переношу спиртное уже не так, как раньше; хуже того — удовольствие от этого занятия стало блекнуть. Наверно, чисто психологическая реакция, решил я, упрямо отказываясь меняться. К оконча­тельному решению меня подтолкнул настоящий кризис.

...Господин Кван тогда был в далеком отъезде. А я только что переехал в новый дом и на следующий день собирался устроить вечеринку. Внезапно меня начало жестоко тошнить — я проснулся ночью с ощущением, что вот-вот умру. Безусловно, вечеринку можно было отменить, но я не желал расст­раивать праздник. Но также я не мог придумать и спасения от кошмарного состояния. Я стоял в уборной на коленях и, сотрясаясь от озноба, ожидал, когда это начнется. Я ненавидел, когда меня мутит; и мне совсем не нрави­лось блевать. Чувствуя, как желудок корчится в сухих, бесплодных спазмах, я проклинал Квана.

«Знаю, это ты мне все подстроил, — с подозрением шептал я. — Или какой-нибудь твой сообщник сверху. Хорошо же: по рукам. Дай мне только поправиться до вечеринки, и я брошу пить».

К моему величайшему изумлению, на следующий день я чувствовал себя прекрасно. Я решил сдержать свое обещание — оно было ничем не хуже любых других оправданий перед друзьями, которые в тот вечер не могли надивиться моей упорной трезвости.

Когда я решился на такое самопожертвование, с другими пошло гораздо проще. Постепенно я старался приводить мою жизнь в соответствие с путем, который я изучал. Конечно, было много ошибок, но я был настойчив. Гос­подин Кван всегда делал особое ударение на дисциплине. Имея уже опыт собственных жертв, я понял: дисциплина — действительно синоним свобо­ды. Самоотречение в чистом виде не имеет никакой внутренней ценности. Зато дисциплина и самоконтроль позволяют устанавливать себе цель и совер­шать все необходимое для ее достижения. Я ценил наши отношения с г-ном Кваном, и в этом заключалась часть причины, по которой я не возражал ничего против перспективы мяться в ожидании на углу улицы китайского квартала.

Наконец на ступеньках появился г-н Кван. Я тут же отставил свои вос­поминания. Он был одет в тренировочный костюм и беговые туфли. Лицо у Квана было широким, почти квадратным, и красным. Меня всегда поражали его большие, неизменно блестящие глаза. Когда он пересек улицу, сердце мое опустилось: г-н Кван был в дурном расположении духа.

—Здравствуйте, Сифу, — уважительно поприветствовал его я.

—Эти люди не ведают, к кому пристают, — начал он без околичностей.
Что случилось? У него неприятности? Но расспрашивать было невежливо.

— У вас какие-то трудности? — наконец осторожно выдохнул я.
Но г-н Кван уже вполне овладел собой:

— Да так, пустяки, — отмахнулся он. — Наверное, я единственный зани­мающийся даосизмом, который вынужден батрачить, добывая себе на про­питание. Но мне необходимо поговорить с тобой.

Я изумился: Кван редко говорил в таком тоне.

—В этой стране они забрали у меня все. Я подвергаюсь дискриминации. Я потерял очень многое. Но я хочу дать тебе кое-что, что никто не в состо­янии отобрать.

—О чем вы, Сифу? — спросил я, надеясь, что это не какая-нибудь без­умно ценная реликвия. У меня была склонность терять вещи. Может, попро­бовать заказать себе сейф?

—Духовное наследие. У тебя есть отец. Когда-нибудь он оставит тебе наследство. Это будет твое материальное наследство. Учитель же — вроде духовного отца. Его наследство духовно. Оно передается от учителя к уче­нику. Это живет внутри. Никто не сможет забрать у меня это, но это великий подарок.

Я просто не верил своим ушам: мне? Он дарит это мне?

—Я буду стараться, Сифу, — поспешно отозвался я.

—Хорошо. А теперь пойдем, купим кое-чего.

Мы сели в мою машину. Итак, он попросил меня взять на себя обяза­тельство и я взял его. Теперь, говорил я себе, обязательно начнется новая ступень в моей жизни.

—Сифу, — обратился я к нему, берясь за стартер.
––Да?

—Есть только один вопрос, который я хотел бы вам задать.

—Давай.

—Что вы такое сделали, чтобы отучить меня от алкоголя?
Обычно стоически-серьезный, Кван сейчас побагровел от смеха.

— Я бы не стал применять к тебе магию, даже если бы владел ею, — сказал Кван, вдоволь насмеявшись. — Ты молодой, почти оформившийся мужчина. Ты знаешь, как принимать решения в жизни. С моей стороны было бы неправильно околдовывать тебя, потому что ты никогда бы не понял причину этого. Я могу лишь высказывать предположения в надежде, что ты выслушаешь их. Если бы ты был ребенком, все было бы иначе — когда ребенок делает что-то неправильно, взрослые наказывают его. Если бы я гак же относился к тебе, то лишь отдалил бы тебя.

Я хочу, чтобы мы сотрудничали. Ты должен делать усилия. Я не пытаюсь наполнить твою голову, словно сосуд. Ты сам создаешь себя. Я — скульптор, который немного уберет здесь, чуть-чуть добавит там, но не способен изме­нить природную структуру материала.

И я стал скульптурой, которая участвует в своем собственном изготов­лении. С этого момента мои знания начали значительно углубляться. Кто-то сказал, что ученик не может учиться без благословения учителя. Это оказа­лось правдой. Даже обнаружив в книге подробное описание какого-либо дей­ствия, я не мог добиться результатов, пока Кван не учил меня этому, — и каждый раз оказывалось, что в книге не хватало каких-то существенных ме­лочей. Думаю, именно это и называлось «непосредственной передачей зна­ний». В этом не было ничего мистического или сверхъестественного — толь­ко стремление передать знания в надежные руки, сила древнего рода и повы­шенная жизнеспособность от ощущения, что тебя учат.

Некоторые из самых лучших уроков Квана проходили совершенно спон­танно. Помню, как однажды он объяснял мне, что такое Инь и Ян. Я тогда припарковал машину у обочины, и мы сидели внутри. Мы едва начали беседу о фундаментальной двойственности вселенной. Несмотря на то что выбран­ное место не напоминало традиционно прелестный уголок рядом с горным водопадом, пламя дискуссии разгоралось.

— Инь напоминает эти движущиеся машины и спешащих людей, — вдруг произнес Кван. — А Ян — словно этот телеграфный столб.

Я озадаченно посмотрел на него, быстро вспомнив все, что я читал о инь и ян. Я изумился: неужели непосредственный опыт учителя мог заставить его произнести столь странное утверждение?

Все мои познания об Инь и Ян сводились к следующему. Ян был вопло­щением всего положительного: света, твердости, огня, движения. Инь харак­теризовала отрицательное — темноту, мягкость, воду, неподвижность. В классических определениях не было ничего, что могло бы навести на ана­логию Квана. Тогда я решил потребовать объяснений.

—Инь воплощает в себе амбиции, стремление, движение, — сообщил мне г-н Кван. — Это качество женское, это плодородие в высшем понимании. Ян по своей природе очень силен, но в своем чистом виде лишен мотивации стремления. Следовательно, Ян статичен: он не может двигаться без Инь. Зато без Ян у Инь не будет ни направления, ни формы.

—Значит, Инь — это движение, а Ян — неподвижность? — переспросил я. — Но вы утверждаете совсем противоположное тому, что пишут в книгах.

—Вот почему книжные знания не всегда верны, — сухо отозвался он. — Я узнал это лишь тогда, когда мне довелось путешествовать с двумя даосами. Они рассказали мне, что жизненные уроки гораздо более ценны, чем слова людей. Мои мастера говорили, что жизнь — это единственно истинная шко­ла, а практический опыт — самый надежный учебник.

Больше всего господину Квану нравились реальные ситуации из жизни. Дао можно было найти везде; и понимание его нужно было извлекать в любое время. Теория была важна, но книге было не под силу разрушить ни одно из неверных представлений ученика. Зато учитель мог легко это сделать. Это могло произойти в любое время и в любом месте — даже после похода в кинотеатр.

—Казанова — совершенный даос, — объявил господин Кван после того,
как.мы посмотрели фильм «Вареннские ночи». Меня это опять заинтригова­ло. Как может человек, который вырос в монастыре и пропагандирует жизнь в медитациях, дисциплине и безбрачии, так отзываться о Казанове?

—Вы уверены? — спросил я. — Он выглядит самовлюбленным соб­лазнителем.

—Но он умеет смотреть внутрь вещей, — твердо сказал г-н Кван. — Он познал свою собственную природу и без колебаний исполнил назначенное судьбой. Он был свободомыслящим человеком, высоко образованной лич­ностью. Вот почему я называю его совершенным даосом.

Иногда прагматизм господина Квана доходил до того, что занятия пере­водились исключительно в плоскость боевых искусств. Одно время город захлестнула волна грабежей в городских автобусах. Как-то вечером Кван при­шел в класс с крайней озабоченностью на лице. Он заставил нас поставить стулья рядами, чтобы изобразить салон автобуса, после чего наступила мно­гочасовая тренировка, на которой мы разбирали каждый аспект атаки в об­щественном транспорте. Он даже учил женщин особым приемам самооборо­ны, используя одолженную сумочку, чтобы продемонстрировать ее возмож­ности как оружия. Постепенно его опыт жизни в Нью-Йорке перерос в стра­тегию. Между прочим, именно тогда мы впервые услышали, что в свое время Кван жил в этом городе. У нас до сих пор есть стиль, который мы называем «Нью-йоркская подземка», вместо его оригинального и более поэтического названия — «Красный Ребенок, Поклоняющийся Будде».

С

егодня Великий Мастер и оба служки живут в безвестности, оставаясь единственными обитателями островного храма на северо-западе Китая. Из тринадцати учеников Великого Мастера до сих пор живы только пятеро.

Ду Юэшэнь в 1945 году вернулся в Шанхай и восстанавливал старый шанхайский мир вплоть до 1949 г., когда город захватили коммунисты. По­том он бежал в Гонконг, где и скончался 16 августа 1951 г. Потом его тело перезахоронили на Тайване.

Хуашань захватили красноармейцы. Монахов убили, храмы оказались разрушенными, святая земля была опустошена и осквернена. Вояки уничто­жили древние письмена и реликвии, среди которых была одна из древнейших дошедших до наших дней копий трактата «Семь Бамбуковых табличек из небесной котомки». Возможно, что оригинал до сих пор хранится где-то в Маошань; но это место считают дурным и всячески его избегают? а монахи-хранители Маошань являются могучими магами, которых вряд ли беспокоит мирская суета. Считается, что все известные на сегодня варианты и часта этого трактата являются лишь обрывками, смысл которых значительно иска­жен более поздними комментариями.

Г-н Кван продолжает свою борьбу и все так же ищет ответ на заданный ему учителем вопрос. Великий Мастер, который до сих пор живет в Китае, не разрешает Квану вернуться домой, потому что тот все еще не нашел ответа. В чем бы ни заключалось это задание, его смысл лежит далеко за пределами обыденного понимания, просто просветления или выполнения нескольких поручений. Я не хочу заставить вас, читатель, гадать о дальнейшей судьбе г-на Квана. Скорее, я призываю вас задуматься о вашей собственной судьбе. Каж­дый из нас должен пройти свой жизненный путь, лично отгадав свою загадку. Если такой человек, как г-н Кван, может настойчиво стремиться вперед с не меньшей решимостью, значит, каждый из нас может отложить в сторону мелкие повседневные банальности и устремиться к высшей цели.

Все особые методики даосизма имеют смысл лишь потому, что они по­могают прояснить цель и добиться ее. Как и любой другой, даос должен пере­носить страдания и несчастья. Единственная разница заключается в том, что даосы верят в наличие множества умений и способов, позволяющих преодо­леть этот загадочный океан жизни. Никто не знает заранее, как сложатся его личные обстоятельства; но какими бы они ни были, даосы верят, что у них всегда найдутся средства продолжать свой путь к цели.

Я

написал «Хроники Дао» для того, чтобы поддержать господина Квана и отдать дань уважения его традиции, чтобы показать преемственность по отношению к столь ценимой им древности. Тот факт, что его система до сих пор жива, еще не означает безумной попытки заново возродить старый дао­сизм. Скорее, это бережное ухаживание за семечком от некогда мощного дерева. Если оно даст росток и достигнет зрелости — значит, в этом и во­плотится духовное наследие г-на Квана.

Сейчас господин Кван удалился от дел, устав от повседневной суеты и не желая публично раскрывать свои умения. Он удалился от общества, стал от­шельником, готовясь к последней поре своей жизни. Но я счастлив — я на­шел тот путь в жизни, который поддерживает и направляет меня. Я ценю это наследие; теперь я наконец понимаю, почему раньше мастера предпочитали скорее умереть, чем отдать свое богатство в чужие руки. Я пройду по собст­венному пути столько, сколько мне отведено, неизменно благоговея перед красотой, рождающейся вновь и вновь, и перед мудрыми, которые живы и по сей день