Мозг как источник переживаний

Если организм взаимодействует с личностью на эмоциональной (витальной) основе, отклонения церебрального уровня обнаруживают себя, главным образом, в сфере воли. Когда ребенку ставят диагнозы «органическая недостаточность центральной нервной системы», «минимальная мозговая дисфункция», «органическая психопатия» и т.п., имеются в виду, прежде всего, расстройства активности, изменения темпов психических процессов и появление время от времени недостаточно управляемых побуждений.

Активность может быть как ослаблена, так и усилена.

Дефицит побуждений выражен в широком диапазоне признаков: от банальной лени до клинических форм «редукции энергетического потенциала». И это не удивительно, так как импульс к действию проходит по меньшей мере три ступени реализации, на каждой из которых имеются свои отклонения.

На первой – реакция пробуждения, появление еще неструктурированной активности, когда ощущается лишь некий напор энергии, ее может недоставать в силу особенностей высшей нервной деятельности, а не только из-за плохого воспитания или физического недомогания. Есть люди с изначально вялой инициативностью (апатичные, абуличные), для которых любое усилие, даже внутреннее, недоступно без энергетической подпитки извне. В обыденной жизни с такими, как их обычно считают, лентяями, много хлопот, если окружающие не намерены мириться с их непритязательными запросами. Но бывают случаи, когда дряблая воля делает образ жизни человека совершенно неприемлемым. Равнодушие к физическим неудобствам, а то и прямым страданиям, которым подвергают себя опустившиеся люди, ведущие паразитический образ жизни, шокирует цивилизованного человека, волей случая заглянувшего в «бомжатник». Между этими условными ориентирами располагается обширное поле «общего нерасположения ко всякого рода труду», где люди готовы мириться с утратами, лишь бы ничего не предпринимать или действовать по минимуму. Таков склад их психики.

На второй ступени, когда воля концентрирует внимание на осмыслении плана дальнейших шагов и начинает путь к принятию решения, включается механизм борьбы мотивов. Здесь многое зависит от характера и присущей ему склонности сомневаться. Говоря языком психологии, целеролевые побуждения начинают взаимодействовать с ценнностно-ролевыми, и если между ними нет единства, движение импульса может надолго застрять в сфере воображения. Обычно люди такого склада ищут у окружающих поддержки (одобрения или порицания) для того, чтобы сделать свой выбор более или менее обоснованным. В клинической психологии подобный склад обозначают термином «ананкасты» (склонные к навязчивостям).

На третьей – личностной ступени – решение должно воплотиться в действие. Для этого нужна целеустремленность, которой нам, обычным людям, как правило, недостает. Как заметил Д.К. Джером, если бы люди учитывали великую ценность того, что мы были намерены сделать, они относились бы к нам много лучше, чем сейчас. К сожалению, путь волевого усилия из воображения в действительность – самое слабое звено человеческой психологии. Но у некоторых людей склонность импульса «засидеться в фантазиях» выражена сильнее обычного. Здесь ключевой момент состоит в том, что, представив себе запланированное, а, тем более, проговорив намерение, человек не только перестает нуждаться в исполнении, но и через некоторое время начинает искренне верить, что все это было на самом деле. В известной мере причиной такого «синдрома Мюнхгаузена», как это явление обозначали предки, можно считать психопатологию памяти, и это будет верно, но не до конца. Увлекая психическую деятельность в мир воображения (когда нет оснований говорить о расщеплении личности), она отдаляет смыслы поведения от реальности. В детстве это нормальное явление, но когда такой расклад остается и в зрелые годы, он становится предметом клинического истолкования.

Истощаемость волевого усилия называется астенией. По сути, это расстройство дает о себе знать на уровне психических процессов, когда на первом плане такие признаки, как слабость активного внимания и эмоциональная неустойчивость. При появлении препятствий к достижению цели фрустрационное напряжение разряжается гневом или отчаянием, сопровождаясь головной болью, обостренной чувствительностью к свету, звукам, запахам. Мышление легко соскальзывает в игру воображения, а память – в поток непроизвольных воспоминаний. Но главная личностная характеристика – способность исходить из собственных намерений – остается за человеком. Астения лишь подрывает ее возможности и меняет стиль поведения.

Подобные состояния знакомы каждому, кого хоть раз в жизни заставляли тяжело работать, лишали пищи на более или менее длительное время, истощали воспалительные заболевания и т. п. Обычно для восстановления сил хватает отдыха, но иногда он недоступен по стечению обстоятельств: затяжное хроническое заболевание, необходимость вместе с борьбой за жизнь кормить ребенка грудью, полевые условия военной службы и т. п. Если же фактор физического истощения защитных сил организма усугубляется еще и эмоциональным давлением, то и личность не остается в стороне. Активная воля, направленная на реализацию собственных стремлений, уступает место пассивной подчиняемости. Мышление выскальзывает из логических рамок в мир воображения с присущим тому слепым доверием к чувствам. Последние, в свою очередь, обостряются, когда речь идет о сиюминутных впечатлениях, но притупляются, когда нужно предвидеть более отдаленные перспективы. В результате появляется равнодушие к риску, ослабевает инстинкт самосохранения и человек может действовать легкомысленно, «очертя голову» и «махнув рукой на последствия».

Ключевым моментом, позволяющим установить факт влияния астении на мотивы поведения, выступает ослабление внутренних позиций личности, утомление от необходимости удерживать статусные роли, а ориентиром – те способы, которыми человек при этом пользуется. Это может быть пустая мечтательность, уход в мир навязчивостей, переключение на поиск у себя несуществующих болезней, отказ от сотрудничества или даже сосуществования с людьми.

Одним из вариантов такого расстройства является так называемое мимовольное действие, или «реакция короткого замыкания», когда человек, уставший соответствовать требованиям своего положения, «срывается» на по-человечески понятный, но абсолютно неприемлемый поступок. Художественная литература полна такого рода сюжетов, а законодатель проявляет сострадание даже при тяжких преступлениях. Например, «убийство матерью новорожденного ребенка в условиях психотравмирующей ситуации» наказывается лишением свободы на срок до пяти лет вместо «до пожизненного заключения» по другим мотивам насильственного лишения жизни.

У детей феномен астении церебрального происхождения чем-то особенным от взрослых не отличается. Разве что возрастная психология придает ему невропатический оттенок.

Активность, требующая обуздания, представлена несколькими феноменами. Прежде всего (по частоте встречаемости) нужно выделить минимальную мозговую дисфункцию. Или, как его иногда называют, простую моторную гиперактивность с дефицитом внимания.

Детям свойственны: неугомонность, нетерпеливость, рассеянность, что мешает обычному развитию как в интеллектуальном, так и в социальном отношении. В коллективе они сразу попадают в число непослушных, за которыми нужно все время присматривать во избежание рисковых ситуаций. Родители и воспитатели, вынужденные считаться с непоседливостью как неотвратимой реальностью, стараются приспособить ребенка к тем условиям, где приходится учиться. Увеличивают время рекреаций, давая возможность «сбросить моторное напряжение», дома предоставляют более полноценный отдых, понимая, что в основе инициативности лежит не сила, а слабость высшей нервной деятельности, применяют фармакологические средства, улучшающие адаптацию, и т. д. Если при этом память и мышление достаточно сильны от природы и хорошо развиты благодаря усилиям близких, дети успевают комбинировать получаемые впечатления в более или менее устойчивые навыки. Когда же собственные задатки и способности невелики, слабость познающей воли быстро сворачивает психическую активность на путь пустой мечтательности, а расторможенность в сфере инстинктов создает воспитанию ощутимые помехи. А если учесть, что при такой дисфункции часто встречаются плохой сон (удлинение периода засыпания, отражение в снах событий дня, устрашающие сновидения), ночное недержание мочи, логоневроз, страх темноты, обмороки и рвота в духоте и при вестибулярной нагрузке, формирование навыков работы над собой выливается в серьезную проблему, решать которую родителям приходится в сотрудничестве как с учителем, так и с врачом, а посредником, организующим их взаимодействие, выступает психолог. Небрежное воспитание, как правило, ведет к серьезным деформациям личностного плана, когда отрицательный социальный опыт «выставляемого за дверь» трансформируется в патохарактерологическое развитие.

К подростковому возрасту моторная гиперактивность спадает, но остаются признаки эмоциональной незрелости, отставание в развитии логического мышления, наивность во взаимодействии с окружающими, что в целом делает подростка зависимым либо от семьи, либо от среды неформального общения.

В тех случаях, когда на первый план выступает недостаточность сдерживающих начал (инстинкта самосохранения, страха неизвестного, боязни наказания и т. п.), это свойство и обусловленные им отклонения в поведении обозначают термином органическая психопатизация. Не считая такое отделение от «минимальной мозговой дисфункции» достаточно обоснованным (причина по-прежнему остается неустановленной), мы считаем себя обязанными предоставить слово сторонникам этой концепции.

«С раннего детства обнаруживается необычная крикливость, непоседливость, постоянное стремление к движению. Мимика поражает грубой выразительностью. Долго сохраняется привычка все хватать. Внимание быстро перебегает с одного предмета на другой. Такие дети ни минуты не остаются в покое. Приходилось слышать, что в детстве их привязывали к кровати, стулу, чтобы немного отдохнуть от суеты. Несмотря на подвижность, моторные навыки развиваются с запаздыванием. Ходить и говорить начинают позже обычного. Позже в сравнении со сверстниками научаются одеваться, мыться, шнуровать ботинки. Школа с первых дней становится мучением для них, а они для школы. Не в силах долго усидеть на месте, такие дети на уроках начинают бегать по классу, отвечать за других, прячутся под парту и там играют. Пишут они грязно, неряшливо, их тетради и книги вечно замызганы, а одежда испачкана. Крайне затруднена выработка поведенческих тормозов. Всякое "нельзя" дается с большим трудом. Все желания они хотят исполнять в ту же минуту. Кроме того, в детстве отмечаются невропатические симптомы. С начала пубертатного периода картина моторной бестормозности сменяется поведенческой неустойчивостью. Внешне такие подростки могут становиться даже несколько вяловатыми. В тех случаях, когда признаки мозговой дисфункции смыкаются с эпилептоидностыо, расстройства настроения могут приобретать разрушительный характер» [7].

На последней фразе этой цитаты мы хотели бы остановиться подробнее. Мы видим, что стремление врачей отделить все, что имеет хотя бы предположительно биологическую основу, от собственно личностного, где они бессильны повлиять на ситуацию, ведет к весьма сомнительным ассоциациям. В данном случае речь идет о попытке отнести к одной рубрике состояния, выделенные по признаку недостаточной социабельности (органическая психопатия) и отличающиеся всего лишь тугоподвижностью, вязкостью психических процессов (эпилептоидность). Этот шаг, сделанный в XIX веке Ч. Ломброзо, на долгие годы демонизировал представления врачей о феноменах, обозначаемых терминами с корнем слова «эпи», если не извратив, то сильно деформировав представления о его психологической сущности.

И это при всем том, что эпилептоидность как комплекс психических особенностей, сопровождающих неврологическое заболевание, патогенез которого состоит в расстройстве электрохимических процессов в центральной нервной системе, заключается не более чем в замедленномтемпепсихических процессов: вязкости мышления, застойности чувств, стабильности волевого усилия. Такого склада человек испытывает постоянный дискомфорт в общении с окружающими людьми, которые его «недослушали», «отмахнулись», «не дождались». Спасаясь от неудобств «вечно дезорганизованной» жизни, он старается максимально запрограммировать весь ее уклад. Каждая вещь находится строго на своем месте. Режим – по раз и навсегда установленному расписанию. Инициатива со стороны минимизирована. Работе с бумагами отдается явное предпочтение. При этом стремление навязать свою волю окружающим, вполне естественное для человека с твердым духом, когда оно не может быть реализовано вовне (не все бывают согласны терпеть деспотические замашки), направляется внутрь личности. Устойчивость цели, упорство, верность себе, готовность на большие усилия, способность к отчуждению без тоски по отождествлению дают большие преимущества. Но, конечно, когда окружающие не считаются с индивидуальными отличиями психики эпилептоида, фрустрационное напряжение может выплеснуться по незначительному поводу на оказавшихся «под рукой» людей, что производит тягостное впечатление на окружающих.

Особенно если учесть два обстоятельства, усугубляющие момент. Испытывая «раздражение против всех», любой человек скрывает его под маской слащаво-лицемерного поведения. Только обычным людям такая необходимость не свойственна или встречается достаточно редко, а здесь – это постоянный фон эмоциональной готовности. Кроме того, будучи в какой-то мере не лишен электрохимических отклонений в центральной нервной системе, эпилептоид больше других подвержен колебаниям настроения, когда нахлынувшие чувства в той или иной мере застилают ясность сознания. Понятно, что люди, ошарашенные тем, какие черти водятся в этом сверхупорядоченном омуте, подернутом ряской льстивых манер, склонны подозревать человека во всех смертных грехах. И это тогда, когда диапазон работоспособности даже при явном заболевании, по словам Н. Бурденко, колеблется от полной инвалидности до явной гениальности. Так что нам остается лишь процитировать авторов, имеющих другую точку зрения на природу эпилептоидности, чем та, с которой мы начали развивать мысль.

«Даже среди больных с явными проявлениями эпилепсии редко встречаются люди "с молитвенником в руках и бесконечной низостью в душе", как о них иногда пишут в учебниках психиатрии. Также редки и "асоциальные эпилептические типы". Большинство из тех, кого называют эпилептоидами, это в сущности добросердечные люди, привязчивые и прямодушные; в работе они прилежны, основательны и добросовестны; они преисполнены благодарности к учреждениям и лицам, которые устроили их на работу, и признательны за всякое проявление участия, теплоты и уважения к их личности. Они могут стать невыносимыми, если окружающие люди не будут относиться с должным вниманием и терпением к их особенностям, словоохотливости, многоречивости, обстоятельности и педантизму»[8].

Нам остается лишь выразить сожаление по поводу того, что в нашей стране предвзятое отношение к людям с эпилептоидной акцентуацией характера поддерживается многими авторами, бездумно переносящими ошибки прошлого в день текущий.