ММД как фактор формирования отчуждения

Недостаточно контролируемые побуждения напрямую не ассоциируются с церебральной недостаточностью, но многими авторами признается некая (разная в своей основе) связь между ними. Особенно эта мысль была популярна в конце ХIХ века, когда феноменологии «порочной и злой воли» уделялось много внимания.

Неустойчивость (по А. Личко), безудержность (по Э. Крепелину), безвольность (по К. Шнейдеру) в наши дни трактуются как акцентуация характера, когда «всякое желание быстро переходит в хотение, избегая руководящего влияния основных элементов личности». По описанию А.Е. Личко, люди такого склада «не испытывают истинной любви к близким и к советам старших прислушиваются лишь формально, особенно когда речь заходит о работе или учебе. Их увлечения ограничиваются коммуникативными хобби да азартными играми, так как истинную тягу они чувствуют только к развлечениям, не требующим усилия. Не способные занять себя, они тянутся к уличной среде, где попадают под влияние более волевых приятелей, трусость и недостаток инициативы приводят их в число зависимых и помыкаемых, что, кстати сказать, не вызывает особого протеста, коли "есть кому заступиться "». Когда условия жизни (и воспитания) строго регламентированы, они смиряются с обстоятельствами (например, в армии), но стоит ослабить контроль, привычка к дисциплине исчезает без следа. Односторонняя активность («нецелеустремленная криминальность») не позволяет причислить их к числу людей с дефицитом побуждений, так как он (дефицит) проявляет себя весьма избирательно.

Гораздо чаще психологам приходится работать с людьми, которые испытывают давление воли на личность: навязчивые влечения, появляющиеся вопреки искреннему желанию самого человека от них освободиться, и насильственные побуждения к действию.

Многочисленные описания извращения влечений и попытки их систематизации пока остаются на уровне констатации фактов. В какой-то мере к пониманию феномена приблизился психоанализ с его представлениями о комплексных переживаниях, остающихся в границах бессознательного, и физиология высшей нервной деятельности с ее истолкованием парадоксальной реакции на обычные раздражения, исходящие как извне, так и изнутри. Однако дальше гипотез дело не продвинулось. Личный опыт участия в расследовании так называемых безмотивных преступлений позволяет мне утверждать, что существующие на сегодняшний день концепции, составленные задним числом, когда задержанный рассказывает о своей жизни, не годятся для того, чтобы на основании версии можно было кого-то более или менее обоснованно заподозрить. В обыденной жизни конфликт между волей и личностью выглядит не так драматично.

Чаще всего речь идет о чем-то попроще. Например, честный человек мучается желанием украсть (клептомания), как правило, совершенно ненужные ему вещи. Нормально воспитанный и вполне успешный член семьи и общества обуреваем тягой к бродяжничеству, которая время от времени делает размеренный ход жизни совершенно невыносимым, а желание все бросить – жгучим и труднопреодолимым. Добрый по натуре субъект чувствует желание совершить поджог (пиромания). Респектабельный гражданин не может удержаться от стремления скандализировать незнакомых женщин, обнажив перед ними свои половые органы (эксгибиционизм), замирая от страха быть узнанным и разоблаченным. Малопримечательный обыватель одолеваем желанием наносить мучения (садизм). Вариантов много, недаром в прежние времена этот феномен образно называли «сад греческих корней», отдавая должное количеству слов из греческого языка, вошедших в клинические описания.

По своему содержанию перечисленные «мании» не болезненны. И не преступны, пока соблазн не возьмет верх над личностью. Они – источник страдания, так как влечение, обладая несомненным эмоциональным зарядом, переживается личностью как нечто чуждое, враждебное, постыдное. Человек пытается усилием воли навести порядок в своем внутреннем мире и вытеснить окаянные намерения, но наталкивается на сопротивление. Возникает изматывающая душу борьба мотивов, на которую уходит много сил, и в какой-то момент соблазн может перевесить стыд и страх. Тогда ценностно-ролевая структура личности кардинально перестраивается. Поддавшись своеобразному «промыванию мозгов изнутри», человек меняется на уровне принципов, сохраняя оболочку ролей-функций и даже статусных ролей. И, естественно, скрывает происходящее от окружающих, так как делиться проблемами, которые самому противны, довольно трудно. Разве что доверие к психологу может побудить его рискнуть на такой шаг. Деградация личности в подобных случаях неизбежна, а раскаяние в тех ситуациях, когда оно наступает после разоблачения, сомнительно.

Таким образом, расстройства во взаимодействии личности со спонтанностью психического порождают «чувство неполноценности с ощущением слабости социальных интересов» (по А. Адлеру).

Естественно, школьному психологу знания о маниях нужны лишь для общего развития по той простой причине, что у детей для такого рода переживаний еще нет самосознания. В этом возрасте иначе реагируют на нежелательные побуждения, считая их не навязчимыми, а насильственными (компульсивными).

Компульсивные отклонения в поведении, представляющие собой примитивно-защитные приспособительные реакции на уровне неосознанных форм существования психики, – одна из наименее разработанных тем в отечественной детской психопатологии. Те, кто захотел бы составить о них собственное мнение и заглянул в учебники, ничего, кроме психомоторных расстройств, там бы не обнаружил. Остальное – в статьях и монографиях вне образовательного пространства. Так что данный раздел мы будем излагать, опираясь главным образом на «Лекции по детскому психоанализу» А. Фрейд.

По нашим меркам, ее методы работы, которые по ее же признанию, «во многом противоречат правилам психоаналитической техники», целиком и полностью относятся к реабилитационной педагогике по характеру переживаний ребенка (предмет воздействия), стилю общения с пациентом (многомесячное совместное проживание проблемной ситуации), задачам работы (смена ценностно-ролевых акцентов во взаимодействии ребенка с мотивом отклоняющегося поведения).

А. Фрейд разделяет онтогенез личности («нелегкий путь взросления») на три периода дурных привычек – примерно до пяти лет. «Опрашивая людей, которые считают, что у них есть проблемы воспитания с маленькими детьми, приходилось слышать, что те ужасно эгоистичны, заботятся только об удовольствиях, неопрятны и неряшливы; прикасаются к отвратительным предметам и тянут их в рот, обжираются сладким, жестоки по отношению к живым существам, которые слабее их, получают удовольствие, ломая вещи. Как только удастся отучить от одной дурной привычки, тут же появляется другая». Стоит же лишь перегнуть палку в запретах, как расстраивается сон, появляются энурез, тики, затруднения речи. Приходится шаг за шагом вызывать интерес к тому, чего не хочет ребенок, что противоречит врожденным инстинктам, с помощью инстинктов социальных, которые несут с собой эмоции, нужные обществу.

На пятом-шестом году жизни непреодолимая сила детских инстинктов медленно идет на спад. «Высшая точка эмоциональных проявлений в навязчивых инстинктивных желаниях остается позади, и ребенок успокаивается». И хотя инстинктивные побуждения не прекратили свое существование, они отходят в тень (остаются латентными до начала периода полового созревания) под давлением страха когнитивного диссонанса, когда ребенок начинает напоминать «рассудительного взрослого» (появляется «разумное эго»). В этот период (младший школьный и отроческий) конфликт в душе ребенка выливается в своенравие или отказ с элементами страдания. Анорексия, навязчивое выщипывание волос и бровей (трихотилломания), привычка грызть ногти, токсикомания – по сути однопорядковые явления с побегами из дома, отказом ходить в школу, демонстративными кражами. Причем получить связное объяснение мотивов (чего нередко добиваются от ребенка воспитатели и врачи) не только не удается, а не может удастся в принципе. О бессознательных движениях души можно только догадываться, ибо, в отличие от взрослого, для которого навязчивость – лишь «выступление личности против некого элемента психической жизни», у ребенка это – состояние души.

Для иллюстрации я взял одно из наблюдений А. Фрейд над ребенком, направленным к ней в связи с ригидным и тяжелым характером. «Мой десятилетний пациент, находясь на более поздней стадии анализа, вступил однажды в приемной в разговор со взрослым пациентом моего отца. Тот рассказал ему, что его собака растерзала курицу и он, хозяин собаки, должен был за нее заплатить. "Собаку следовало бы послать к Фрейду, – сказал мальчик, – ей нужен анализ". Взрослый ничего не ответил, но впоследствии высказал неодобрение. Какое странное впечатление сложилось у мальчика об анализе! Ведь собака не больна. Я же отлично поняла, что мальчик хотел сказать этим. Он, должно быть, подумал: "Бедная собака! Она так хотела быть хорошей, но в ней есть что-то, заставляющее ее так жестоко поступать с курами "».

С появлением самосознания (суперэго) на первый план выходят мятежные устремления. «Своенравная молодость», умом отрицая сложившиеся порядки и досаждающая взрослым, начинает страдать от своих воспоминаний, осевших в подсознании, когда, напрочь забыв обстоятельства жизни, человек остается в том или ином переживании незрелым и зависимым существом. О таких расстройствах и психологии защитных реакций (сублимации, вытеснения, перенесения, интроекции, рационализации и др.) имеется воистину неисчерпаемая литература, останавливаться на обзоре которой в нашем издании было бы непосильно и неуместно.

Естественно, сами по себе дурные привычки еще не признак церебральной недостаточности в клиническом понимании этого слова. Здесь мы опять возвращаемся к взглядам А.Фрейд, определившей их место в феноменологическом пространстве где-то между незрелостью мозга и психики в целом.