III После войны

В 1945 году я перешёл в школу № 36 у Зачатьевского монастыря. Там у меня появились новые друзья — Женя Фельдт, Саша Романов, Лёс Берёзов, а с ними и новые интересы — шахматы. Война окончилась, но отца не выпустили — только перевели на вольное поселение. Он мне писал замечательные письма — по ним я понял, что такое настоящий русский язык. Эти письма очень сильно влияли на меня. Они сформировали чувство языка, чувство общности с мировой культурой и воспитали во мне чувство достоинства личности. В 1945 году мы с мамой поехали к отцу в Воркуту на реке Печоре. Была зима, поселились мы в избе. Я спал на полу, у меня начался приступ аппендицита, врачей не было, но как-то обошлось. Там я впервые увидел лагеря и заключённых. В школу ездили на санях, и в первый же день меня как москвича выбросили из саней в снег. Я был одет в большие валенки и пошёл не по дороге, а по целине. Помню, что обессилел, но на упрямстве дошёл, не замёрз, однако любовь к новым товарищам не появилась. Зато появилась стойкая неприязнь к тому, что было связано с Гулагом. А с ним было связано немало. Вскоре отец работал на другом конце страны — в Ашхабаде, в геологической экспедиции. Пережил страшное землетрясение. В 1949 г. его вызвали в Москву и в тот же день арестовали — шла волна вторичных репрессий.

Арест и обыск я пережил очень болезненно. Когда они стали шмонать мои детские вещи, я вырвал сумку и хорошо помню, как один из них с ненавистью сказал мне: «У, волчонок». В это же время музыка стала незаметно входить в мою жизнь. Я полюбил оперу и стал ходить в Большой театр и филиал. Билеты на галерку стоили копейки, и я слушал оперу два-три раза в неделю. Запомнил много опер наизусть. Особенно полюбил «Бориса Годунова» и «Кармен». Голоса тогда были уникальные — Козловский. Лемешев, Неллеп, Михайлов, дирижёры Голованов, Небольсин — ничего похожего на то, что сегодня. Появилось какое-то странное состояние — в школе, где меня звали «кочевником» за любовь к перемене мест (к пересаживанию на уроке с парты на парту), я стал испытывать неслыханное наслаждение от того, что вдруг на меня находило какое-то музыкальное наваждение — я сочинял музыку, слушал её, как живую. Про это моё переживание не говорил никому. Но когда в десятом классе я влюбился в живую и непосредственную девочку Риту Зотову, и она меня спросила, кем я стану, я ей ответил: «Я буду композитором». Она как-то странно на меня посмотрела, но промолчала. Первая любовь кончилась трагически — через год Рита умерла от саркомы. К этому времени я поступил в МИТХТ, институт тонкой химической технологии. Это было трезвое и верное решение — в университет меня, как сына репрессированного, не приняли бы. Я даже не вступил в комсомол. МИТХТ был бывший третий университет, когда-то объединявший II медицинский институт и Московский педагогический институт. Все они были в одном дворе на Малой Пироговке. Туда же ходил мой будущий друг молодой педагог Юлий Ким, а рядом жила маленькая девочка — моя будущая жена Оля Щиголева.