2015-07-14
1152
Феннелл характеризует Федора Курицына как «одного из самых ярких и достойных государственных деятелей»[328] эпохи Ивана III и лидера московских еретиков[329]. Георгий Вернадский, комментируя политическую и дипломатическую историю того времени, отмечает: «Ивану несказанно посчастливилось заручиться поддержкой такого способного дипломата, каким был его посольский дьяк Федор Курицын»[330].
В 1482 году Курицын направляется в качестве посла к венгерскому королю Матиасу с предложением о заключении договора между двумя странами[331]. Курицын отправился из Москвы в сопровождении фрязинов (итальянцев) – вероятно, тех самых художников, архитекторов и других специалистов, которых он привез в Москву после своего предыдущего путешествия за границу[332]. Курицын оставался в Венгрии более года и собирал информацию о положении дел в Центральной Европе и на Балканах. По пути домой он встретился с господарем Молдавии Стефаном Великим.
Осенью 1484 года Курицын направляется с дипломатической миссией в Крым, но вследствие натянутых отношений между турками и венграми, турки арестовали его и содержали под стражей в Аккермане более двух лет[333]. В течение этих лет Курицын преуспел в установлении неофициальных отношений с Турцией. Вернадский предполагает, что, «вероятно, именно в течение этой поездки Курицын и знакомится с некоторыми еврейскими лидерами»[334].
|
|
|
Курицын поддерживал дипломатические отношения с крымским ханом Менгли–Гиреем, который поднял восстание против Золотой Орды. Мингли–Гирей стал ценнейшим союзником для Ивана III, который использовал его как против Литвы, так и против Золотой Орды.
Важной мотивацией крымской политики Ивана III было культивирование дружеских отношений с рядом влиятельных евреев[335]. Вернадский отмечает, что «он [Курицын] использовал евреев также как проводников московской политики в Литве, Крыме и на Ближнем Востоке, имеющих широкие полномочия»[336]. Курицын, стоявший также во главе других дипломатический миссий, по всей вероятности был первым русским, собравшим значительный опыт европейской дипломатии.
Федора Курицына не вызвали на суд в 1490 году несмотря на то, что архиепископ Геннадий уверял митрополита Зосиму и других епископов в его ереси. Курицын оставался в Москве на протяжении 1490–х, играя важную роль в русской политике. Он часто выступает в качестве представителя самого русского государя в переговорах с иностранными дипломатами, много путешествует в составе различных дипломатических миссий и пользуется полным доверием со стороны Ивана III, который, согласно Иосифу Волоцкому, «… того бо державный во всем послушаше»[337]. Вместе с братом Иваном Волком Федор Курицын преуспел в продвижении их товарища Кассиана, разделявшего их богословские взгляды, на должность архимандрита Юрьева монастыря, находившегося в самом центре владений архиепископа Геннадия. Кассиан, согласно Иосифу, не страшился Геннадия, «понеже помощь имеяше Федора Курицына»[338].
|
|
|
Весной 1494 года Федор Курицын отправился в Литву в составе посольства, возглавляемого князьями В. И. Патрикеевым[339] и С. И. Ряполовским для подписания мирного договора, а также для переговоров о деталях заключения брака между Александром Литовским и Еленой, дочерью Ивана III. В 1500 году Курицын вел переговоры с литовским послом Петрашкевичем. Это последнее упоминание о Курицыне в исторических источниках.
Нам ничего не известно о дальнейшей судьбе Федора Курицына. Вероятно, он умер в самом начале XVI столетия и не стал свидетелем тех жестоких казней, которые постигли его друзей и его брата Ивана в 1504 году.
Лаодикийское послание
Лаодикийское послание было, вероятно, написано Федором Курицыным, и принадлежит к группе трудов, обычно связываемых с русскими еретиками конца XV столетия[340]. Клибанов отмечает: «Опубликованное еще в прошлом столетии, Лаодикийское послание, по существу, оставалось не прочтенным в дореволюционной историографии, хотя этим сочинением, малодоступным вследствие своеобразной формы изложения, интересовались Н. Тихонравов, В. Иконников, Ф. Успенский»[341].
Это послание делится на три части: (1) философские высказывания, построенные так, что каждая последующая секция начинается с того слова, которым заканчивалась предыдущая секция, образуя 10 строчек в стихе; (2) Литорея в квадратах – таблицы из сорока ячеек, каждая из которых содержит в себе две буквы алфавита и грамматический комментарий на них; и (3) подпись Курицына, зашифрованная в цифрах (благодаря чему, по всей видимости, документ и сохранился)[342]. Всего лишь один фрагмент из этой книги сохранился в манускриптах конца XV — начала XVI столетий. Этот фрагмент содержит не только философскую секцию, но и грамматическую, и на самом деле связан с лидером московских диссидентов Федором Курицыным[343].
Философская часть Лаодикийского послания
Ниже приводится полный текст этого документа:
«Душа самовластна. Заграда ей вера. Вера наказание ставится пророком. Пророк старейшина исправляется чудотворением. Чудотворения дар мудростью усилеет. Мудрости сила фарисейство жительство. Пророк ему наука. Наука преблаженная. Сею приходит в страх Божий. Страх Божий начало добродетели. Сим вооружается душа».
Какого рода информация относительно природы движения субботников может быть почерпнута из этой краткой работы? С начала 1950–х первые два предложения этого послания рассматривались как лозунг русского гуманизма. Ряд гуманистически настроенных ученых предполагал, что Курицын рассматривает веру как барьер, как заграду на пути души к свободе[344]. Однако со всей очевидностью из текста явствует противоположное. Курицын представляет веру как охрану для души. Слово заграда имеет значение не только ограничения, но и защиты. Заградить означает защитить, спасти. Таким образом, гуманистическая интерпретация данного отрывка представляется не совсем уместной[345].
Моше Таубэ, который считает, что Лаодикийское послание имеет еврейское происхождение[346], предлагает альтернативный перевод начала этого послания: «Душа есть отдельная субстанция, чьим вместилищем является религия»[347]. Этот перевод основан на предположении, что Лаодикийское послание отражает в себе тенденции, найденные в «Secreta Secretorum»[348]. Однако этот перевод не находится в гармонии с русским текстом Лаодикийского послания. Более вероятно, что философская часть Лаодикийского послания находится в гармонии с его непосредственным контекстом — Литореей в квадратах. Литорея в квадратах, с другой стороны, делает сильный акцент на единстве души и тела, что находится в прямой противоположности с дуалистическими тенденциями «Secreta Secretorum»[349]. Вряд ли возможно, что философская часть Лаодикийского послания является обработанным переводом недостающего «духовного круга» «Secreta Secretorum»[350]. Независимо от толкования, как богословское, так и философское ударения этих двух работ противоположны, что обеспечивает Лаодикийскому посланию независимый характер.
|
|
|
С недавнего времени Лаодикийское послание стало привлекать к себе внимание многих западных исследователей. При анализе философской части этого послания Файн и Майер усматривают следы иудаизма[351]. Фрейданк и Ханей, напротив, связывают его с греко–византийской традицией. Фрейданк усматривает эту связь, прежде всего, в Литорее в квадратах, грамматической части Лаодикийского послания [352]. Ханей видит влияние Платона и неоплатонизма в философской части этого документа[353].
Относительно недавно исследователь Ф. В. Лилаейнфелд написала несколько работ о Лаодикийском послании как источнике для изучения истории социальной мысли конца XV столетия[354]. Лилаейнфелд начинает свой анализ с Литореи в квадратах – труда, который она рассматривает как доказательство того, что автор этих сочинений проявлял интерес к еврейской кабале. Однако Лилаейнфелд не исключает, что эта «кабала» может быть мотивирована христианской мыслью.
Литорея в квадратах
Литорея в квадратах следует непосредственно за Лаодикийским посланием и найдена в тех же манускриптах. Литорея в квадратах состоит из сорока квадратов, каждый из которых содержит две буквы алфавита и грамматические комментарии к ним. Составлять подобного рода грамматические послания было в традициях восточных православных богословов. Ягич отмечает: «Начиная с XVI столетия, мы встречаем все больше и больше коротких статей по грамматике»[355]. Максим Грек, знаменитый православный богослов, трудившийся на Руси в XVI столетии, использовал подобную таблицу для своих исследований в области грамматики.
|
|
|
Литорея в квадратах составляет вторую часть Лаодикийского послания и по большей части являются собранием грамматических правил. Отдельные квадраты предназначены для каждой буквы алфавита и раскрывают различные характеристики этой буквы. Здесь мы находим записи о гласных и согласных звуках, мужском, женском и средних родах, о знаках ударения и т. д. Литорея в квадратах, вместо принятых в русском языке, предлагает новые варианты названий для гласных и согласных звуков: душа для гласных и тело для согласных.
Изначально предназначенные для выражения фонетического и грамматического значения, данные таблицы зачастую передают определенную идеологию. Литорея в квадратах не является исключением. Это сочинение представляет антропологические взгляды новгородско–московских диссидентов. Эти взгляды определяют весь диапазон доктринальной позиции новгородско–московского движения. В противоположность средневековому богословию, находящемуся под влиянием идей Платона и Аристотеля, субботники признавали психосоматическое единство души и тела. Курицын сравнивает согласные буквы с телом, а гласные — с душой. Только их единство, настаивает он, дает жизнь словам и предложениям[356].
Толкование
Литорея в квадратах была составлена для профессиональных переписчиков. Она не могла быть используема как самостоятельное пособие по грамматике. Для того чтобы этот документ можно было использовать, требовалось руководство для начинающих. Таковым являлось Толкование — документ, который обычно располагается в манускриптах, содержащих Лаодикийское послание. Он объясняет терминологию, используемую в Литорее в квадратах. Автор Толкования сообщает, что оно написано для тех, кто вопрошает «како и по чему глаголются столпи и плоти, приклады ж души, и что сих различие… Мы же по елику Духа Святого подасть благодать сих соединение и растояние противу мощи своея поведати начнем»[357]. Цель Толкования, согласно автору, помочь людям в понимании грамоты: «И той вины грамота состроена, да искуснее будут человеци и не удаляются от Бога»[358].
Стиль и цель этого документа предполагают, что его автором является Федор Курицын. Клибанов не сомневается в этом: «Кто, как не сам автор грамматической таблицы, мог объяснить ее? У нас также имеются прямые доказательства того, что Федор Курицын и есть автор Толкования»[359]. Клибанов сравнивает фонетику и стилистику обоих документов и приходит к заключению, что они были написаны одним и тем же автором[360]. Даже последние слова Лаодикийского послания – это те же слова, что выражают цель Толкования:«Сие послание чтуще, разумети толкованье его, да тако писати божественыа книгы прямо и гладко»[361].
Оба документа разделяют одну и ту же философскую тему. Автор Толкования утверждает: «Якоже бо душа неведома без тела, сице и тело нечювственно без души. Тело приуготовление, а душа совершение, и обеими обретается разум»[362].
Фонетическая система, предложенная Курицыным, не приобрела большой популярности на Руси. Клибанов отмечает: «Церковь не могла признать фонетической классификации Лаодикийского послания, так как эта классификация была проникнута философской тенденцией, враждебной церкви. Она могла согласиться с тем, что «тело нечювственно без души», но никак не с тем, что «душа неведома без тела»[363].
