2015-07-14
1227
Развивается, однако, и более народная форма лирической поэзии: таковы политические песни народного флорентийского поэта Буркьелло и strambotti Лионардо Джустиниани.
Народный характер носят и лирические произведения Лоренцо Медичи Великолепного. Ballate, barzellette, frottoli восходят к народной плясовой песне, известной и в ранней поре провансальской лирики; они приурочивались обыкновенно к праздничной обрядности и в Италии были связаны с карнавалом (canti Carnavaleschi). В северной Франции, где труверская поэзия всегда была ближе к народной лирике, чем на юге, в конце XIII в. она приобретает ещё более народный характер, когда из феодального замка переходит на городскую площадь.
Среди городского населения образовались литературные общества (puis), выдававшие призы за лучшие пьесы. Разные виды мещанской лирики Франции носят названия dits, chansons, complaintes и др. Среди этой мещанской поэзии выдвинулся один вполне личный поэт Рютбеф, парижский бедняк, отзывчивый к злобе дня. Поэзия вагантов носит интернациональный характер; крупнейший сборник их произведений, «Carmina Burana», возник в Германии.
Отзвуки труверской лирики продолжаются во Франции и в XIV веке; всё внимание обращено на форму, несколько обновлённую народным влиянием. Излюбленными видами лирики были rondeau (хороводная песнь), vireloi, ballade, chant royal.
Особенно вошли в моду баллады, распространённые столько же, сколько сонеты в Италии. Последним рыцарем-поэтом был Карл, герцог Орлеанский. Другой выдающийся поэт XV века во Франции, Франсуа Вийон, опять вводит нас в среду беднейшего класса населения, близкую к Рютбефу.
Лирика XVI—XVIII веков[править | править вики-текст]
В новую фазу самостоятельного развития французская лирика входит в начале XVI века. Её обновляют идеи гуманизма и Реформации, но форма ещё не оторвалась от средневековья. Сборник стихотворений Маргариты Наваррской живо отражает светлые надежды и широкие взгляды начала французского Возрождения. Самым талантливым поэтом того времени был Клеман Маро.
Реформационное движение в Германии вызвало оживление и в лирике, преимущественно религиозного характера. Уже в XV в. сочинял духовные пьесы Генрих фон Лауфенберг, пользуясь при этом формой народной песни; этот-то вид лирической поэзии и обновил Лютер.
К религиозной лирике можно отнести и полемические пьесы Ульриха фон Гуттена. Немецкая лирика XVI в., как и французская, носит национальный характер и близка к мейстерзингерам; но как во Франции, так и в Германии национальная лирика отступает перед петраркизмом, то есть подражанием петрарковым сонетам. Главным петраркистом XVI в. в Италии был Пьетро Бембо. Во Франции первым подражателем Петрарки является Меллен де Сен-Желе.
Это движение особенно сильно отразилось в Англии. Здесь до XVI в. лирика была вообще мало развита: существовала народная песня обрядовая и бытовая, как это можно полагать по отрывкам песен у Шекспира, но особенным расположением пользовалась лирико-эпическая песня, воспевавшая подвиги Робин Гуда.
Попытка Чосера ввести французскую балладу не привилась. Таким образом, здесь сонетам не пришлось вытеснять национальную лирику. Ряд английских сонетистов начинается с Т. Уайетта и Г. Суррея; за ними следуют Ф. Сидни, Шекспир и др. Сонетизм продолжается в литературах Италии, Франции, Англии и в XVII в. и принимает здесь вместе с мадригалом и эпиграммой салонный характер, осмеянный Мольером.
В Италии и Испании он обновился новой манерностью под влиянием поэтов Дж. Марино и Л. де Гонгора. Из французских сонетистов XVI и XVII в. выделяются П. де Ронсар, В. Вуатюр, Ж.-Л. де Бальзак. Этим видом поэзии не пренебрегал и П. Корнель. В Германии сонетизм процветал у так назывемых Пегницшеферов (нем. Pegnitzschäfer. Итальянские моды, распространившиеся по Европе вместе с гуманизмом, принесли и больший интерес к древним.
Жоашен дю Белле (в середине XVI в.), отвергнув все виды поэзии, унаследованной от средних веков, рекомендовал прежде всего античную лирику: оды, элегии, анакреонические песни, эпиграммы, сатиры и т. д., и только вдобавок указывал на сонеты. С этих пор на протяжении всего времени господства так называемого ложноклассического направления мы видим в лирике именно эти её виды. Они процветали и во Франции, и в Германии, и в России, как только она восприняла западноевропейскую цивилизацию.
Напыщенную ложноклассическую[стиль!] придворную оду во Францию ввёл впервые Ронсар. За ним следовал Ф. де Малерб; известны также оды Н. Буало, Ш. Перро, А. де Ламотта и др., но вообще весь ложноклассический период очень беден лирикой и значительного ничего в этой области не произвёл[источник не указан 342 дня]. Лирическая поэзия оживает во Франции только в конце XVIII в. в элегиях и ямбах Андре Шенье, черпавшего вдохновение у древнегреческих лириков.
В Германии псевдоклассицизм и подражание Франции также произвели придворную оду. Национальная традиция долго держалась только в виде студенческой лейпцигской песни и пробудилась к новой жизни лишь под влиянием патриотизма. Таковы «Прусские военные песни гренадера» И. Глейма, вызвавшие множество подражаний.
Длинный ряд русских од начинается с оды на взятие Данцига В. К. Тредиаковского, слепо следовавшего Буало. Из 19 од М. В. Ломоносова многие не поднимаются выше обыкновенной придворной оды, но есть между ними и такие, сюжеты которых близки сердцу Ломоносова и глубоко прочувствованы; таковы, например, ода из книги Иова, «Рассуждения о Божием величии» и многие другие.
Г. Р. Державин умел соединять напыщенность оды с разнообразием сатиры и искусно пользовался описаниями природы. Особенно знаменита его ода «Бог». Он писал также подражания псалмам, анакреонтические песни и др. Рядом с Державиным было много сочинителей од, менее талантливых и искренних. Потребность сочинять оды стала чем-то вроде болезни века и была, наконец, осмеяна Дмитриевым в «Чужом Толке».
XVIII век, несмотря на своё увлечение ложноклассицизмом, не гнушался и народной песнью. Екатерина II любила этот вид лирики и вставляла народные песни в свои комедии. Тогда же богатые люди стали содержать хоры песенников, что отозвалось в народной лирике так наз. «лакейскими песнями». Одна из лучших песен этого рода, «Вышел барин из лесочку», пелась ещё в начале XX века.
Лирика XIX века[править | править вики-текст]
Романтизм дал могучий толчок развитию лирики. На возрождение лиризма во второй половине XVIII в. в Германии повлияло то, что литературный вкус далеко перешагнул за узкие границы, поставленные ему классицизмом; восстановлены права индивидуализма, как национального, так и личного, и литературу охватило горячее стремление вложить в искусство новые идеи. Когда немецкий романтизм охватил все литературы Европы, они также стали лирическими; в этом сказалось влияние Гёте, Ф. Шиллера, Г. Бюргера, Л. Уланда и Л. Тика.
Английские романтики У. Вордсворт, С. Кольридж, Р. Саути, Байрон, П. Шелли, Джон Китс являются по преимуществу лирическими поэтами. То же можно сказать о французских романтиках: А. де Ламартине, В. Гюго, А. де Виньи, А. де Мюссе, и об итальянцах В. Монти, У. Фосколо, Дж. Леопарди. Лирическое настроение вдохновляет и русских поэтов начала XIX века — В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, К. Ф. Рылеева, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, П. А. Вяземского, Е. А. Баратынского, А. И. Одоевского.
Лиризм проникает во все роды поэзии, даже в повествовательные поэмы. «Страдания юного Вертера», «Деды» А. Мицкевича, «Песнь о Колоколе», «Корсар», «Королева Маб», «Ролла», «Цыганы», «Кавказский пленник» носят лирический отпечаток. Форма лирики становится свободной и подчиняется только внутренним эстетическо-психологическим законам. Лирические пьесы романтического периода и современной лирики называются просто стихотворениями (Gedichte, poésies) и чаще всего не подходят ни под одну из традиционных форм. Правда, Гёте пишет элегии, Вордсворт — сонеты, Виктор Гюго — оды, но эти виды лирики принимаются наряду со всем комплексом поэтических форм, когда-либо выработанных человечеством.
Специально разрабатывалась романтиками баллада, сюжеты которой берутся или из средневековья, или из современного народного быта. На её возникновение повлияли, среди прочего, имевшие громадный успех в XVIII в. песни Оссиана, отчасти сочинённые, отчасти переделанные из шотландских баллад Дж. Макферсоном. Романтические баллады писали Шиллер, Бюргер, Уланд в Германии, в Англии Вордсворт, Кольридж, Саути. Их баллада — более реалистического содержания. Такие баллады писал и Мицкевич.
Русская баллада началась с переводной, как, например, у В. А. Жуковского, но позднее, как и в Польше, приобрела национальный характер, например, у А. С. Пушкина, у А. К. Толстого. Таков единственный определённый вид романтической лирики; остальная лирика романтиков лучше всего может быть подразделена по внутреннему содержанию — на стихотворения, посвящённые изображению чувства, восприятия или идей. Первая группа включает в себя наиболее субъективные пьесы, например любовные.
К стихотворениям, отвечающим восприятию, принадлежат прежде всего описания природы. Гёте раньше других обратился к изображению природы в своих лирических пьесах. Стихотворения описательного характера часто совпадают с изображающими личное настроение поэта, но часто ограничиваются чисто описательными целями, и это составляет характерную особенность романтической и более поздней лирики.
Последний отдел лирической поэзии, идейный, воспроизводит какую-либо философскую, политическую или социальную мысль. В романтический период европейская лирика достигла своего высшего совершенства; но скоро на смену романтизму пришло реалистическое направление, и с этого времени поэзия перестаёт быть по преимуществу лирической. На первый план выступают более объективные виды поэтического творчества: роман, повесть и пр. В конце XIX века лирика отчасти продолжает жить старой традицией, как у «парнасцев» во Франции, А. Теннисона в Англии, А. К. Толстого, А. Н. Майкова, Я. П. Полонского, Ф. И. Тютчева, А. А. Фета, А. Н. Плещеева в России, отчасти подвергается влиянию реализма, как у Ф. Коппе, Ш. Бодлера, Ш. Леконта де Лиля, Ж. Ришпена во Франции, отчасти проникается социальными и политическими идеями, как у Гейне, Н. А. Некрасова, Н. П. Огарёва, С. Я. Надсона и др. Философские идеи века также отражаются в лирической поэзии, преимущественно у Р. Браунинга, В. Гюго и Сюлли-Прюдома.
РЕФО́РМА ТРЕДИАКО́ВСКОГО — опыт теоретического и практического создания системы русского стихосложения, изложенный автором в книге «Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих званий» (т. е. терминов), изданной в 1735 г. Суть реформы состояла в том, что, соблюдая равносложие в определенных силлабических размерах, В. Тредиаковский ввел обязательную константность ритма, при которой ударные слоги должны совпадать с метрическими акцентами; тем самым Тредиаковский осудил ритмическую инверсию в стихе. Старые вирши с их неуклюже инверсированным ритмом, он остроумно назвал «не прямыми» стихами. Подчеркивая решающую роль ударных слогов в формировании устойчивого константного ритма, Тредиаковский назвал свою систему «то́нической» (от греч. слова τονος — напряжение, удар), или «удари́тельной». Ударные слоги он условно, подражая античной метрике, называл долгими, а безударные — короткими. Первоначально Тредиаковский установил четыре стопы: хорей, или трохей,, ямб, спондей, пиррихий, что свидетельствует о признании в русском реформированном стихе двусложных стоп. Двусложие было негативной нормой и в виршевой просодии, хотя в своем «Письме... о сложении стихов русских» А. Кантемир писал: «§ 19. Стихи русские могут составлены быть от тринадцати до четырех слогов. § 20. По моему мнению, рассуждение стоп в составлении всех оных излишно. Но нужно наблюдать, чтоб во всяком стихе на некоторых двух слогах лежало ударение голоса». Исходя из структуры силлабических тринадцатисложников и одиннадцатисложников, нужно думать, что Кантемир имел в виду такие ударные слоги в стихе, которые поддерживают инерцию ритма: один слог в первом полустишии, а другой — во втором полустишии. В первом полустишии таким опорным слогом был ударный слог на цезуре, а во втором — ударный слог на женской рифме. В этом случае модель тринадцатисложника выглядит так: | |^ || | ^^ | при мужской цезуре и | | ^ || |^^ | при трехсложной («дактилической») цезуре. Таким образом, «хореический» механизм стиха наполовину уже сложился. Отсюда нетрудно домыслить остальные опорные слоги для всей структуры тринадцатисложника как сдвоенного четырехстопного «хорея» с ритмической инверсией. Подобную же операцию следует применить и к кантемировскому одиннадцатисложнику, модель которого выглядит так:
| |/\ |.
Это — сдвоенный трехстопный «хорей» с ритмической инверсией (ритмологически — шестидольник первый).
Из силлабических размеров Тредиаковский подверг реформе (скорее модернизации) в первую очередь тринадцатисложник и
одиннадцатисложник. Тредиаковский считал совершенными те стихи, в которых фигурируют только хореические стопы, затем «средней доброты» он считал те стихи, где большая часть стоп состоит из спондеев или пиррихиев, и, наконец, «тот весьма худ, который весь ямбы составляют, или большая часть оных». Ямбами среди хореев Тредиаковский считает случаи ритмической инверсии. Отсюда видно, что он безоговорочно признавал стихи только константного ритма и отрицал стихи с ритмической инверсией, которая, по его мнению, была незаконным вторжением «ямбов» в хореическую среду. Тринадцатисложник он определил как «стих Героический Российский», который «состоит в тринадцати слогах, а в шести стопах...».
«Через сию схему выразуметь, да и видеть можно, — писал Тредиаковский, — что наш героический стих есть эксаметр, то есть шестимерный, не считая слог пресечения долгий, для которого он гиперкаталектическим, то есть лишний слог вне числа стоп имеющим называться может». Здесь Тредиаковский допустил большую теоретическую и фактическую ошибку: вопреки своей же теории о двусложном «хореическом» начале, он неправильно разбил тринадцатисложник на неравные составные части, подогнав свою двусложную схему под «эксаметр», т. е. под шестистопник; для этого в четвертую «стопу» он поместил три слога вместо двух, игнорируя т. н. «пресечение», т. е. паузную цезуру. Даже с точки зрения теории двусложности кантемировский стих следовало бы разбить так:
| Ум толь | слабый | плод тру|дов /\ || кратки|я на|уки|.
Получается семистопный хорей с паузной цезурой посредине. Но если принять во внимание не только однодольную срединную паузу на цезуре, но и двудольную структурную паузу в конце стиха и рассмотреть эту формацию не как систему двусложника, а как четырехдольник, то мы получим правильный тактометрический период — четырехкратный четырехдольник первый:
| Ум толь слабый | плод трудов /\ || краткия на|уки. /\ /\ |.
Как мы видим, здесь нет даже намека на шестистопность и на гекзаметр. Механизм реформы стиха Тредиаковского станет понятным, если сравнить дореформенный и пореформенный варианты его тринадцатисложника. Вот вариант дореформенный — «не прямой» стих с ритмической инверсией («ямбы» среди «хореев»):
| Ах, не возмож|но сердцу /\ | пробыть без пе|чали, /\ /\ |
| Хоть уж и гла|за мои /\ | плакать пере|стали: /\ /\ |
| Ибо сердеч|на друга /\ | не могу за|быти, /\ /\ |
| Без которо|го всегда /\ | принужден я | быти. /\ /\ |
А теперь рассмотрим вариант послереформенный, «выпрямленный» стих, где всюду константный ритм, ударные слоги совпадают с метрическими акцентами:
| Не возможно | сердцу, ах, /\ | не иметь пе|чали, /\ /\ |
| Очи також|де еще /\ | плакать не пре|стали: /\ /\ |
| Друга мило|го весьма /\ | не могу за|быти, /\ /\ |
| Без которо|го теперь /\ | надлежит мне | быти. /\ /\ |
В той же книге Тредиаковского помещены «Стихи, научающие добронравию человека», перевод с французского (Фенелон). Переводчик писал: «Нарочно сочинены российским новым эксаметром для примеру». В этих стихах тоже четкий константный ритм:
| Отдавай то | всё Творцу, /\ | долг что отда|вати; /\ /\ |
| Без рассудка ж | ничего /\ | ти б не начи|нати, /\ /\ |
| Токмо с добры|ми людьми /\ | в жизни сей дру|жися; /\ /\ |
| А таланты | чрез твои /\ |никогда не | льстися. /\ /\ |
Конечно, эти сравнительно легкие тринадцатисложники отличались и ритмом и языком от тяжелых, с неуклюжей ритмической инверсией, стихов Симеона Полоцкого:
| Чин купецкий | без греха /\ | едва может | быти, /\ /\ |
| На многи бо | я злобы /\ | враг обыче| лстити; /\ /\ |
| Изряднее| лакомство /\ | в купцех оби|тает, /\ /\ |
| Еже в многи|е грехи /\ | оны убеж|дает. /\ /\ |
Закончив свои замечания о тринадцатисложнике, Тредиаковский обратился к одиннадцатисложнику. Он писал: все, что сказано о «Героическом нашем стихе», относится и к одиннадцатисложнику. Но и здесь он допустил ошибку, причислив этот стих к пентаметру; он разбивал строку следующим образом:
| Силы | в сереб|ре всяк ску|пой не | знает, |
| Срамно | то, ког|да в землю | зары|вает. |
Ритмологическая разбивка стихов должна быть такой:
| Си́лы в сереб|ре́ /\ || вся́к скупой не | зна́ет, |
| Сра́мно то, ког|да́ /\ || в зе́млю зары|ва́ет. |
То есть, строка одиннадцатисложника состоит из сдвоенного шестидольника первого. Силлабический одиннадцатисложник А. Кантемира имеет «непрямой» ритм, он инверсирован:
| Кто любит бо|га, /\ || не ревнуй лу|кавым, |
| Ниже зави|ди /\ || грешникам не|правым, |
| Ибо исчез|нут, /\ || яко трава, | вскоре, |
| Яже зеле|на /\ || при утренней | зоре.|
| И цвет ей кра|сен, /\ || скрепленный ро|сою, |
| Потом увя|нет, /\ || посечен ко|сою.|
Современник В. Тредиаковского молодой А. Сумароков быстро усвоил технологию реформированных одиннадцати- и тринадцатисложников с константным ритмом; через пять лет после выхода в свет «Нового и краткого способа...» в 1740 г. он напечатал две поздравительные оды императрице Анне. Первая ода была написана «выпрямленным» одиннадцатисложником:
| Как теперь на|чать /\ || Анну поздрав|ляти, |
| Не могу ког|да /\ || слов таких сы|скати, |
| Из которых | ей /\ || похвалу спле|тати, |
| Иль неволей | мне /\ || будет промол|чати? |
Вторая ода была составлена тринадцатисложником с незначительными отступлениями от константного ритма:
| О, Россия, | веселись, /\ | монархиню | видя, /\ /\ |
| Совершенну|ю в дарах /\ | на престоле | сидя, /\ /\ |
| И, играя, | возопий: /\ | «Анна мной вла|деет! /\ /\ |
| Чем против мя | устоять /\ | никто́ не у|меет». /\ /\ |
Необычайно популярный в эпоху виршевиков, тринадцатисложник остается ходовым размером стиха и после реформы Тредиаковского вплоть до наших дней. Можно лишь напомнить, что «Светлана» В. Жуковского, «Генерал Топтыгин» Н. Некрасова и стихотворение М. Исаковского «Дайте в руки мне гармонь, золотые планки» написаны тем же константным тринадцатисложником, лишь кое-где у Некрасова встречается случайная ритмическая инверсия:
| Свечерело. | Дрожь в конях, /\ |
| Стужа злее | на ночь; /\ /\ |
| Заворочал|ся в санях /\ |
| Миха́йло И|ваныч, /\ /\ |
(Н. Некрасов)
Следует особо подчеркнуть правоту В. Тредиаковского, который утверждал, что в одиннадцати- и тринадцатисложнике может быть только женская рифма. Ломоносов не понял в данном случае Тредиаковского и придирчиво с ним полемизировал; ритмическое чутье, однако, не обмануло Тредиаковского. К этим размерам не подходят ни мужские, ни трехсложные рифмы. В этом можно убедиться, прочитав следующие одиннадцатисложники Симеона Полоцкого с рифмами всех трех типов; рифмы звучат естественно лишь в последнем двустишии:
| Отче мой дра|гий! /\ || Отче любе́з|нейший! |
| Аз есмь по вся | дни /\ || раб ти смире́н|нейший. |
| Не смерти ско|ро /\ || аз желаю | тебе́, |
| Но лет премно|гих, /\ || як самому | себе́.|
| Честнии ру|це /\ || твои лобызаю, |
| Честь воздая|ти /\ || должну обе|щаю. |
(«Комидия о блуднем сыне»)
Остается добавить, что в своей небольшой книге «Новый и краткий способ...» Тредиаковский первым среди русских поэтов дал образцы таких форм поэзии, как сонет, рондо, эпистола, элегия, ода, мадригал, эпиграмма. Первый опыт четырехстопного ямба с женскими рифмами принадлежит тоже Тредиаковскому, но ритм стихов колеблющийся, инверсированный:
Что то за злость? И что за ярость?
Что за смрадна́ пороков старость?
... Чудовище свирепо, мерзко,
Три головы подъемлет дерзко;
Тремя сверкает языками!
Яд изблевать уже готово:
Ибо наглостию сурово,
Тремя же зевает устами.
В примечании к оде, из которой взят этот отрывок, Тредиаковский писал: «Сочинена для примера простого российского стиха».
См. Вирши, Одиннадцатисложник, Тринадцатисложник, Инверсия ритмическая, Силлабическое стихосложение.
“Езда в остров Любви”
“Езда в остров Любви” – первый печатный роман на русском языке (перевод книги Поля Тальмана). Такой философии любви, какая выражена в оригинальной любовной лирике Тредиаковского, нет в романе Поля Тальмана, как не было ее у того направления, с которым связана “Езда в остров Любви” [306. С. 113]. Любовно-аллегорический роман Тальмана Тредиаковский перевёл уже в самом конце своего пребывания за границей. Этот перевод – своеобразный отчёт Тредиаковского перед своими современниками, демонстрация его познаний, литературных дарований, итог его изучения современной французской литературы [306. С. 104].
Тальман – третьестепенный автор второй половины XVII века, хотя роман пользовался популярностью: с 1664 по 1729 годы роман был опубликован 6 раз, а его автор был избран членом французской академии. Хронологически принадлежа к “аллегорически-помпезному стилю” (Л. В. Пумпянский), Тальман на практике этот стиль не использовал: объявив “искусственным”, “ненастоящим”: прециозность не нравилась ему. Роман аллегоричен, но не прециозен. Русского переводчика заинтересовала этико-эстетическая концепция романа, сочетание в нем прозы и стихов.
Роман состоит из двух частей, двух путешествий на остров Любви. Обеим частям придана условная форма писем к другу автора Лициду. Форма частного письма давала возможность Тредиаковскому быть близким к читателю.
В первой части – история несчастной любви Тирсиса к Аминте. Герой вместо страны Роскоши попадает на остров Любви, где и встречает и страстно влюбляется в неё. Не слушая “речей и здравых советов” Разума (аллегорический персонаж; в романе много персонифицированных образов), Тирсис стремится к Аминте. Его предостерегают Предосторожность и Почтение, но он их не слушает – и попадает в местечко Беспокойность, в город Надежду, стоящий на реке Претенция. Почтение и Купидон ведут героя в крепость, которую стерегут Молчание и Тайна. Пока столь длительно Тирсис разыскивал Аминту, она удалилась в пещеру Жестокости. Объятый горем, Тирсис приходит к озеру Отчаяние, а девица Жалость сочувствует ему и приводит к нему Аминту. Они удаляются в замок Искренности, а при выходе из замка Аминту похитила Должность. Опять Тирсис один и страдает. После всех приключений Тирсис и Аминта попадают, наконец, в город Любви, где счастливо живут, пока Рок не разлучает их. Так заканчивается первая часть романа.
Вторая часть (или второе письмо к Лициду) сообщает об изменениях нравов героев. Тирсис убедился в измене Аминты. Он заводит интригу сразу с двумя женщинами – Сильвией и Ирисой. Сначала такая жизнь ему очень нравится: два письма в день, два “сходбища”; но вскоре надоедает, “ибо сие весьма трудно, чтоб жить с двумя персонами в одной союзности!” Он оставляет любовь, увлекается Славой и, следуя совету Разума, покидает остров Любви.
В предисловии “К читателю” Тредиаковский говорит, что “сия книга есть сладкая любви”, “книга мирская” – тем самым подчеркивает её светский характер, новизну содержания. Петровская эпоха привнесла в жизнь новые нравы, новую этику: любовь перестала быть греховным чувством – человек первой трети XVIII в. вдруг осознал, что любовь – это высокое, нежное переживание души. Тредиаковский в этом первом любовном, галантном переводном романе в прозе и стихах впервые воспел земное, прекрасное чувство – “сладкия любовь”. “Кто залюбит больше, тот щастлив есть надольше!” – восклицает автор и переводчик. Тредиаковский-переводчик не слепо следовал оригиналу, особенно в стихах: менял строфику, ритмику. Если у Тальмана были отвлечённые суждения о женской красоте, то наш поэт конкретно изобразил внешний вид возлюбленной. Более того, И.3.Серман установил [306. C. 107–109], что Тредиаковский ввёл в роман эротические ситуации и описания, чего не было в оригинале, например:
– “Руки ей давил, щупал и все тело…”,
– “В жаре любовном целовал ю присно…”,
– “Вся она была тогда в его воли,
Чинил как хотел он с ней се ли то ли…”
Конкретные описания любовных сцен явились полной неожиданностью для русского читателя. Поэт материализует и конкретизирует отвлечённое у Тальмана чувство любви.
Успех книги был ошеломляющий. Поэт пишет Шумахеру: “Моя книга входит в моду и, к несчастию или к счастию, я также вместе с ней… Меня ищут со всех сторон, повсюду просят мою книгу” [цит. по: 306. C. 112]. От нападок же духовенства и реакционеров, осуждающих переводчика, поэт защищался новой песней:
Худо тому жити,
Кто хулит любовь:
Век ему тужити
Утирая бровь [64. C. 91].
36) Лирические жанры, введенные В.Тредиаковским в русскую литературу. Предисловие к переводу романа "Езда в остров любви" как попытка реформы литературного языка.
Творчество Тредиаковского вызывало немало споров как при жизни автора, так и после его смерти. С одной стороны, отчасти под влиянием мнения противоборствующих ему придворных и литературных группировок, Тредиаковский остался в истории как бездарный стихотворец, придворный интриган, плетущий заговоры против своих талантливых коллег. Вышедший в 1835 году роман И. И. Лажечникова «Ледяной Дом» поддерживал этот миф[4], что привело к тому, что на протяжении XIX века имя Тредиаковского часто употреблялось как нарицательное для обозначения бездарного стихотворца. В то же время, А.С. Пушкин в статье о книге Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» так отзывается о Тредиаковском:
Тредьяковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел в русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство изящного. В «Тилемахиде» находится много хороших стихов и счастливых оборотов… Вообще, изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского…[5]
Ряд современных авторов называет Тредиаковского основоположником русской лирики Нового Времени[6], русского классицизма XVIII века с его антично-европейскими истоками[7], одним из наиболее плодотворных идеологов и практиков русской буколической поэзии[8] и т. д.
Раннее творчество Тредиаковского, несомненно, оказывается в русле т. н. русского литературного барокко с характерными для него помпезностью стиля, наслоениями метафор, инверсиями, церковно-славянизмами. В то же время, будучи новатором, Тредиаковский заложил основные линии формирования русской лирики нового времени, блестяще развитые позднее Жуковским и Пушкиным. Поздние стихотворения Тредиаковского тяготеют к зарождающейся классицистической традиции, создаваемой современными ему Ломоносовым и Сумароковым. Однако, стать «образцовым классицистом» Тредиаковскому так и не удалось.
«Песни мирские». Любовная лирика[править | править вики-текст]
Первые песенные сочинения Тредиаковского датируют 1725—1727 годами, то есть временем учёбы в Славяно-греко-латинской академии, однако наиболее интересными произведениями, созданными в этом жанре следует считать русские любовные стихи, зародившиеся под влиянием французских салонных песен в 30-е годы XVIII века, т.е во время учёбы Тредиаковского в Париже. По мнению Н. П. Большухиной, в начале XVIII века "Любовная (и шире — светская) песня находилась … за пределом представлений о стихотворстве, поэзии. Только в 30-е годы XVIII века она будет осознана в качестве определённого жанра и … включена Тредиаковским в систему национальных лирических жанров. В качестве одного из характерных примеров подобного творчества можно взять «Стихи о силе любви». В нём Тредиаковский обращается к античным и библейским образам, отмечая внепространственную и внекультурную силу любви, которая «есть велико дело». Такое представление было весьма в духе французской песенной традиции, однако для русской поэзии явилось новым. В частном письме Тредиаковский писал о том, «что сама природа, эта прекрасная и неутомимая владычица, заботится о том, чтобы научить все юношество, что такое любовь».[6] Сильное влияние французской песенной лирики также можно отметить в стихотворении «Песенка любовна» (1730). Стихотворение написано в куплетной форме, а две завершающие строки каждого куплета образуют рефрен. Присутствует характерное для французской поэзии наличие мужской рифмы рядом с женской[8]. Любовь в стихотворении рассматривается как порыв, неосознаваемая и не поддающаяся рефлексии. Лирический герой «гибнет от любви», не в силах разобраться, что с ним происходит.
