Посланцы в храм Камо

Императорские посланцы на праздник в храм Камо[497]были избраны из дома Масаёри. Посланцем из состава Личной императорской охраны был второй военачальник Сукэдзуми, из Дворцовой сокровищницы — её глава Юкимаса, из Управления императорских конюшен — глава Управления, сын принца Сикибукё. Всё необходимое для посланцев было приготовлено тщательным образом. Когда они Должны были отправиться из дому, Масаёри сказал Сукэдзуми, чтобы он прикрепил листья багряника к головному убору, и добавил:

— Казалось,

Листочка лишь два

На дереве кацура,

Но вот уже ветка его

Шляпу украсила.[498]

Сукэдзуми на это ответил:

— Глядя на кацура ствол,

Высоко к небу поднявшийся,

Подумают все:

«Как этой ветке

До него далеко!»[499]

После этого посланцы вышли из усадьбы.

Из Кацура правый генерал Канэмаса прислал Сукэдзуми[500]двух прекрасных коней, на одном была богатая упряжь, второй был сменный. Тридцать телохранителей, разумеется, роскошно одетых, несли торимоно[501]. К веткам сделанного из золота багряника были подвешены маленькие кувшины с водой из реки Кацура.

По просьбе Канэмаса Накатада написал письмо:

«Листья срывая

На шляпу тебе,

Я все рукава замочил:

Ведь этот багряник с Кацура, реки,

Где белые волны встают.

Это удивительно!»

Сукэдзуми в ответ на это написал:

«Сколько людей до сих пор

Багряником с Кацура

Шляпы свои украшало!

Наконец-то сегодня

Черёд мой пришёл.

Сегодня, когда стемнеет…»

После этого Сукэдзуми отправился в храм. Мать его изъявила желание увидеть праздник и отправилась туда со свитой: в процессии было десять экипажей.

Когда, посмотрев на отъезд посланцев, Атэмия вернулась в свои покои, ей принесли письмо от наследника престола:

«В храме Камо

Грозных богов алтарь

Мальвой украшен.

Смогу ли в этом году

Сорвать я цветок?»[502]

* * *

Наступил третий месяц.

Советник Санэтада настойчиво просил даму, прислуживающую Атэмия:

— Пусть она не говорит со мной, но дайте мне послушать, по крайней мере, как она разговаривает с вами.

Та спрятала Санэтада недалеко от покоев Атэмия, и он слушал, как она играет на кото и беседует с дамами. Вернувшись к себе, Санэтада лёг в постель и погрузился в мысли о красавице, ничего не замечая вокруг. Потом написал:

«Из гнезда родового

В далёких горах

Умчалась кукушка.

Долго тянутся годы,

Что она в скитаньях проводит![503]

О, милая моя! Похоже, скоро меня не станет, и мне горько, что больше я не смогу посылать Вам писем».

Атэмия ответила:

«Приходит лето,

И странствий жажда

Вдаль манит кукушку.

Но не проходит года,

Чтоб она домой не вернулась».

Пришло письмо от принца Хёбукё:

«Рукой зачерпни:

В дощатом колодце

Вода потеплела.

И хоть на дне холодна она,

Может быть, всё же…»[504]

Атэмия ответила:

«Что бы ни говорил

Человек легкомысленный,

Вижу насквозь

Сердце его, как накидка

Летняя, непрочное».

Пришло письмо от советника министра Масаакира:

«В ожиданье тоскливом

Влачу свои дни.

В цветах унохана

Пеньё кукушки

Душу мне надрывает»[505].

Атэмия ответила:

«Просишь ты ту,

Что ответа не даст.

Только напрасно тоскуешь,

Слушая пеньё кукушки

В цветах унохана».

Накатада прислал письмо, прикрепив его к пустой скорлупке цикады:

«Жаждало бренное тело

Упиться росой твоих слов.

Но напрасны мечты,

Как пустая скорлупка цикады.

Сердце гложет тоска…[506]

Как же быть?»

Атэмия ответила:

«Скудных слов

Ложится роса.

Но если

Кто-то узнает,

Что пишу я тебе?

Как подумаю об этом, писать пропадает охота».

С одним из смышлёных подростков Судзуси прислал письмо из Фукиагэ, провинции Ки:

«Всё время думаю о Вас, но разговоры о Вас с другими не приносят мне успокоения.

Как можно увлечься

Грёзой неясной?

Почему все стенают,

Что и во сне

Не встретить тебе подобной?

Я так расстроен!»

Масаёри прочитал это письмо и сказал:

— Сейчас все только о нём и говорят. Тем не менее, по-видимому, ему не подняться выше крупного сановника, а такими людьми можно спокойно пренебречь.

И Атэмия ничего на письмо не ответила.

Пришло письмо от принца Тадаясу:

«Дольше летних дождей

Длятся стенанья мои.

Много дней пролетело,

Но никак не просохнет

Платья рукав»[507].

Атэмия ничего ему не ответила.

Пришло письмо от Накаёри:

«Даже боги не в силах

Исполнить желаний моих.

Но если смогли бы они

Послать на миг краткий

Забвенье душе!»

От Юкимаса пришло письмо:

«Столько писем послал,

И на мольбы ни разу

Ответить не захотела.

Но лишь на себя негодую:

Как мог я тебя полюбить?»

Атэмия ничего не ответила.

Рано утром пятого дня пятого месяца Накадзуми принёс ирис и, показывая на длинный белый его корень, произнёс:

— Потянул, чтоб сорвать,

Цветок, растущий

У реки моих слёз.

Стал виден корень его,

Скрытый от взоров людских[508].

Но Атэмия слушать его не стала.

Императорский сопровождающий, горько плача, сказал:

— Когда я вижу, что все стремления твои преисполнены благоразумия, я успокаиваюсь за твоё будущее и снова и снова говорю себе, что нужно терпеть. Но терпеть у меня нет сил, и я думаю, что скоро умру. Никто не может знать того, что я тебе говорю. Почему же ты так упорствуешь?

Атэмия рассмеялась и сказала:

— Почему ты всё время твердишь одно и то же? Разве я не сестра тебе?

* * *

Масаёри приказал наместникам провинций, в которых у него были богатые поместья, доставить всё необходимое для праздника пятого дня пятого месяца. Доставку продуктов для госпожи Дзидзюдэн и её детей он возложил на правителя провинции Оми; для Атэмия и её младших сестёр — на правителя провинции Исэ, для самого себя и своей второй жены — на правителя провинции Ки, для семи зятьёв — на правителей провинций Ямато и Ямасиро, для первой супруги — на помощника правителя провинции Харима, для сыновей — на помощника правителя провинции Бидзэн, для гостей — на правителя провинции Тамба.

Когда наступил пятый день, правитель Оми прежде других преподнёс по двадцать квадратных подносов из светлой аквилярии обитателям западных покоев; как всегда в таких случаях, их приняли двадцать слуг четвёртого и пятого рангов и отнесли господам. Двадцать низших служанок, с волосами до пола, надели прекрасные одежды, связали волосы на макушке шёлковыми лентами, украсили причёску шпильками; они вошли в покои и приблизились к господам. Там же собрались юные служанки, делающие причёски унаи, в красных накидках с прорезами и штанах из узорчатого шёлка, и взрослые, одетые в платья из узорчатого шёлка. Перед принцами поставили по двадцать столиков, и вывели двадцать детей, которым принцы вручили красивые мешочки с лекарственными шариками[509]. Получив их, двадцать слуг четвёртого и пятого рангов спустились по лестнице и исполнили благодарственный танец. Такие церемонии проводились перед всеми господами.

В усадьбе, недалеко от северного дома, возле пруда, на четырёх те находилось конное ристалище. К западу и востоку от него были выстроены конюшни, в них служили управляющие бэто и адзукари, множество конюхов ёриудо. В каждой из конюшен было по десять лошадей, предназначенных для императора.

В этот день Масаёри намеревался осмотреть лошадей. Когда господа прибыли на ристалище, наездники в нарядных платьях стали выводить лошадей по порядку справа и слева.

— А ну-ка, господа, садитесь на коней! — сказал Масаёри.

Все, а здесь собрались и его зятья, подчинились генералу.

— Если уж вы сели на коней, устроим соревнование[510], — продолжал Масаёри.

В первой паре состязались принц Сикибукё и правый министр Тадамаса, победил министр. Во второй паре состязались принц Кадза[511]и сам Масаёри, победил последний. В третьей даре были принц Тадаясу и Мимбукё, победил Тадаясу. В четвёртой — Четвёртый принц и муж восьмой дочери Масаёри, военачальник Левой дворцовой стражи, победил последний. В пятой — Пятый принц и муж третьей дочери, служивший главным архивариусом и советником сайсё, победил принц. В шестой — Шестой принц и старший сын генерала, Тададзуми, победил принц. В седьмой — военачальник Императорского эскорта и Цурадзуми, четвёртый сын генерала, помощник военачальника Правой дворцовой стражи, победил военачальник эскорта. В восьмой — пятый сын Масаёри, Акидзуми, помощник военачальника Императорского эскорта и второй помощник главы Военного ведомства, победил первый. Я девятой — девятый сын генерала Киёдзуми, чиновник Третьего класса Палаты обрядов и императорский сопровождающий Накадзуми, победил последний. В десятой — восьмой сын генерала Мотодзуми и стражник Правой дворцовой стражи, победил Мотодзуми.

Масаёри начал осматривать лошадей Левой императорской конюшни.

— Завтра между моими чинами состоятся состязания в стрельбе с лошади, — сказал Масаёри. — Надо сегодня осмотреть лошадей, которых отобрали для этого.

По приказу генерала главный конюший, его помощник и Низшие служащие, а также все чины Левой личной императорской охраны, начиная от вторых и младших военачальников до слуг, искусных в исполнении песен и плясок восточных провинций[512], стали выводить коней.

— Великолепные кони! — восхищался генерал. — Надо рассказать о них государю, он будет очень доволен!

Тем временем разбили шатры, и все — сам генерал, вторые и младшие военачальники, главный конюший и его помощник — расселись там друг подле друга, а чины Личной императорской охраны, начиная со старших стражников, сев на лошадей, стреляли из лука. Затем телохранители, разделившись на правую и левую группы, танцевали пляску «Изображая коня». Масаёри велел бросить им большой мяч, и слуги, взяв клюшки, принялись играть в мяч. Когда игра окончилась, победители ещё раз исполнили танец. Лошадей между тем повели к пруду, дали им остыть и стали кормить.

В тот день правый генерал Канэмаса, желая обсудить детали завтрашних соревнований, отправился на конное ристалище Личной императорской охраны. Когда Канэмаса[513]доложили, что чины Левой личной охраны собрались у Масаёри, он воскликнул:

— Ах, какая приятная новость!

И свита Канэмаса, начиная с его помощников и вплоть до слуг, искусных в исполнении песен и плясок восточных провинций, во главе с конюшими верхом отправилась туда. Перед экипажем правого генерала слуги начали танцевать «Изображая коня».

— Слышится, как будто играют музыканты из Музыкальной палаты, — сказал Масаёри. — Мне кажется, что на органчике играет Сукэдзуми. Уж не чины ли Правой императорской охраны едут к нам? Посмотрите-ка!

— Пожаловал генерал Канэмаса с правыми конюшими, — доложил глава пастухов.

— Поистине, это большая радость! — воскликнул Масаёри.

Он затянул ленты, на которых висел меч, свесил их концы, отвязал подол платья так, что тот волочился по земле, взял в руки органчик и, великолепно заиграв на нём, в сопровождении левых конюших вышел навстречу Канэмаса. Увидев Масаёри, чины Правой охраны быстро спешились. Музыка звучала и с той, и с другой стороны. Чины Левой и Правой охраны внимательно осматривали друг друга. Толпа, заполнившая широкий проспект, была красиво освещена лучами заходящего солнца. Оба молодых блестящих генерала некоторое время исполняли музыку, а потом вошли в усадьбу. Чины Правой и Левой императорской охраны поднимались с противоположных сторон, левые по восточной лестнице, правые — по западной. Первые сели лицом к югу, вторые — к северу. Перед каждым из чинов поставили столики с угощением. Подняли чаши с вином, начался пир.

Император, узнав об этом, подумал: «Такой неожиданный приём! Как он там справляется?» И он отправил главного архивариуса, одновременно состоявшего в чине второго военачальника Правой личной императорской охраны, к императрице, велев сказать: «К Масаёри неожиданно пожаловали гости, я хочу отправить посыльного. Если у вас под рукой есть что-нибудь, что можно вручить в качестве подарков, дайте, чтобы преподнести Масаёри».

Императрица распорядилась положить в длинный китайский короб на ножках сто полных женских нарядов, белые штаны и нарядные платья в десять слоёв. Она отправила это императору, велев передать ему: «Как видите, у меня были только такие мелкие вещи».

Император приказал взять из своей сокровищницы и положить в китайские коробы триста штук шёлка, в десять коробов положить одежду, а в десять коробов положить фрукты из его личной кладовой и отправить всё это в дом Масаёри. Но во дворце не оказалось ни одного архивариуса шестого ранга, которого можно было бы послать к генералу.

— Куда это все разбрелись? — воскликнул император. — Пошлю-ка я Юкимаса, хотя он и слишком высокого ранга для таких поручений.

Он велел позвать Юкимаса, помощника военачальника Императорского эскорта, который в то же время состоял архивариусом, и отправил его к Масаёри, велев передать: «Кажется, к вам неожиданно пожаловали гости, и я беспокоюсь, Как вы справитесь с угощением. У нас всего много, и если у вас не хватит чего-нибудь для подарков, то, не стесняясь, пришлите ко мне гонца».

Император написал на чашке стихотворение:

«В тесных стенах

Тело моё

Томиться должно,

Но душу мою

К тебе могу послать» —

и отправил Масаёри.

В ту ночь около императора несли службу левый министр Суэакира и советник министра Масаакира. Император сказал им:

— Вы должны навестить генерала.

— Слушаем и повинуемся, — ответили оба, и после того как Юкимаса получил императорские подарки, они втроём отправились к Масаёри.

Генерал, увидев на чашке стихотворение, императора, исполнился изумления и почтительности. Он пригласил Юкимаса подняться на веранду, а сам, спустившись по лестнице, исполнил перед ним благодарственный танец и преподнёс ему платье. Императору в ответ он написал так:

«С небесных чертогов

На рукав моего кимоно

Белый нефрит спустился.

Его блеск прекрасный

Восторгом наполнил меня»[514].

Масаёри совсем не догадывался, что вместе с Юкимаса к нему прибыли министр и советник, и изумился, когда неожиданно появились помощники военачальника Императорского эскорта, несущие факелы перед господами. Правый министр и принц Сикибукё спустились навстречу гостям. Левый министр всё приговаривал: «Не стоит беспокоиться!» Наконец гости поднялись по лестнице и уселись на веранде.

— Я очень тронут тем, что вы изволили пожаловать ко мне, несмотря на очень позднее время, — обратился к ним Масаёри.

— Я прибыл сегодня утром во дворец и до сего времени прислуживал государю, — ответил левый министр. — Кто-то доложил государю, что у вас собрались чины из Личной императорской охраны, императорские конюшие и многие сановники. Он очень удивился и сказал мне: «Я должен послать туда кого-нибудь из архивариусов. Не будете ли вы его сопровождать?»

Эти слова доставили хозяину огромную радость.

Затем правый и левый генералы заняли места во главе правых и левых конюших. Принцы и сановники разделились на две группы, и начались состязания. В левую группу избрав великолепных наездников, начиная от старших стражников Левой личной императорской охраны до чинов, исполняющих песни и пляски восточных провинций, в правую группу избрали всадников, вплоть до старших стражников Правой охраны[515]. Обе команды заняли свои места. Мелкие чины из Военного ведомства в костюмах тёмно-синего цвета с чёрным отливом, с зажжёнными факелами в руках вышли из коридоров и стали перед гостями, сидевшими на южной стороне, близко друг другу, в ряд, от конюшен до места, где выстроились всадники, а с северной стороны стали служащие Императорского эскорта во главе с помощником военачальника и телохранители наследника престола. Все они были одинакового роста. Факелы ярко освещали двор.

Правые и левые всадники выстроились в ряд от ограды конюшен до места, где расположились гости. Каждый всадник привязал табличку[516]. Когда всадники трогались с места, отрава и слева играли рандзё, а после окончания поединка исполняли танец. Чиновники третьего ранга Военного ведомства, сидя верхом и находясь около ограды, объявляли масть коней. Во втором туре победила правая сторона. Слуги сыграли рандзё и исполнили танец. В третьем туре победила левая сторона, в четвёртом — правая, в пятом — левая, в шестом — правая, в седьмом — левая, в восьмом — правая, в девятом — левая. После этого подсчитали число очков у каждой группы. В заключительном туре выехали самые знаменитые всадники того времени на лучших лошадях конюшен, с левой стороны — стражник Тикамаса, с правой — Мацуката, бывший в том же чине. Все всадники обеих групп, начиная с предводителей, вознесли богам молитвы. Тикамаса и Мацуката стали соревноваться, и казалось, что мастерство их совершенно равное, но правая сторона перевесила, а левая проиграла.

Несколько раз наполняли чаши вином. Исполнение музыки было блистательным. Во внутренних покоях госпожи стояли перед занавесями, отделявшими их от пирующих. Там были поставлены ширмы высотой в четыре сяку. Все дамы из дома Масаёри собрались здесь и разглядывали гостей.

Левый министр подошёл к Масаёри:

— На этом пиру присутствуют, как мне кажется, все, кого нельзя обойти в нашей столице, по этому случаю поднимем чаши. Но ведь и Санэтада проживает в вашем доме, почему же его не видно здесь?

— Мне сказали, что он нездоров, — ответил тот.

— Странно, — промолвил министр. — Он всегда мог повалиться здоровьем. С чего это он стал так часто болеть? Я уже давно хотел поговорить с вами кое о чём. Может быть, мы поговорим об этом сегодня, за чашей вина? Вы согласились, чтобы ничтожный Санэёри женился на вашей дочери, почему же вы не принимаете в дом Санэтада? У меня много сыновей, но этого я люблю больше всех. Пожалуйста, отнеситесь нему так, как будто это ваш любимый Накадзуми.

— Чтобы относиться к нему так, как к Накадзуми, я должен знать про него всё, — рассмеялся хозяин и добавил серьёзно: — Я действительно должен знать своего зятя досконально. Но у меня нет дочери, которая была бы парой вашему сыну. К тому же, что сейчас говорить, ведь уже наступит пятый месяц[517].

— Ну, подобные отговорки он слышит от вас уже очень давно, — сказал министр, беря в руки чашу с вином, —

Длится бесконечно

Кукушки плач…

Ведь каждый год

Ей повторяют,

Что пятый месяц настал[518].

Масаёри на это ответил:

— Среди цветущих

Ветвей померанца

Ночует кукушка.

Вот и льёт беспрерывно

Пятого месяца дождь[519].

Вся ночь прошла в развлечениях. Сановники и принцы получили по полному женскому наряду, главным конюшим и военачальникам Правой и Левой императорской охраны преподнесли ‹…›, а для чинов ниже их к подаркам добавили штаны из белого полотна. Чинам, зажигавшим факелы, слугам в конюшнях и слугам, искусным в исполнении песен и плясок восточных провинций, преподнесли шёлк и полотно. Гости пировали до рассвета, и ранним утром все отправились по домам.

* * *

Наследник престола прислал письмо Атэмия:

«Так длинен корень ириса,

Что вошёл в поговорку.

Но длиннее ещё

Пятого месяца дождь.

Сможет ли вытерпеть сердце?[520]

Жалеешь ли ты меня? Поскорее переехала бы ты ко мне во дворец!»

Атэмия на это ответила:

«Хотеть сказать

И не мочь говорить

С чем сравнится это мученье?

В поговорку войду,

Страданий не зная конца».

От принца Хёбукё пришло письмо:

«Мыслями о другом

Был отвлечён до сих пор.

Летом стали густы

Деревья на склоне горы.

Нет конца стенаньям моим»[521].

От правого генерала Канэмаса пришло письмо:

«Уныньем охвачен,

Ко всему безучастно

Стало сердце моё.

Как долго длятся

Летние ночи!»

Пришло письмо от советника министра Масаакира:

«Как жаль, что проходит

Месяц пятый, когда о тебе

Думать нельзя,

Но можно внимать повторенью

Названья ооти цветов»[522].

Пришло письмо от Минамото Санэтада:

«Давно в реке слёз

Должен был утонуть.

И если ещё я плыву,

То лишь для того, чтоб в мыслях

Страдать о тебе…

Я не сокрушаюсь о том, что сгубил себя, меня печалит только то, что не могу достичь желаемого».

Читая письмо, Атэмия почувствовала жалость к молодому человеку, но отвечать не стала.

От принца Тадаясу пришло письмо:

«Легкомыслия нет

В думах моих о тебе.

Так почему же сейчас

Я уплываю

По реке слёз?»[523]

Пришло письмо от Судзуси из провинции Ки:

«Ещё не зная,

Как сможет оно

В высокое небо подняться,

Белое облако

В долине грустит»[524].

В последний день пятого месяца Накатада прислал Атэмия подгнивший мандарин, написав на нём:

«Ждал, когда цитрус

Поспеет, но сгнил он

В месяце пятом.

И летнее очищенье

Мне теперь безразлично[525].

Как ужасно, что проходит пятый месяц с его дождями!»

Пришло письмо от императорского сопровождающего Накадзуми:

«Завидую бабочкам:

Летом, летя на огонь,

Сгорают они мгновенно.

Если б и я с ними летел,

Нашёл бы от мук избавленье».

Пришло письмо от младшего военачальника Личной императорской охраны Накаёри:

«Уныньем объят,

Гниёт

Мандарин одинокий.

Скоро на ветке повиснет

Лишь кожура пустая»[526].

Пришло письмо от Юкимаса:

«С лета приходом

Горы и долы

Густая зелень покрыла.

И только в жилище моём

Нет ни листочка…»[527]

* * *

Наступил шестой месяц.

В усадьбе Масаёри был широкий пруд, вокруг него росли густые деревья. На острове посреди пруда, где ветви деревьев красиво свешивались к воде, стоял великолепный павильон для ужения рыбы. Павильон был выстроен на берегу, часть его нависала над водой. Изящные лодки были спущены на воду. К павильону через пруд вёл плавучий мост. В самое жаркое время господа могли наслаждаться там прохладой.

— Сегодня, двенадцатого дня, я свободен от службы во дворце. Никуда не надо идти и можно наслаждаться прохладой в павильоне на пруду. Доставьте туда свежие фрукты, — Приказал Масаёри и отправился на остров.

Сыновья и зятья его в тот день тоже были дома. Масаёри написал на веере:

«Густы так кроны деревьев,

Что даже роса

Не может сквозь них просочиться.

И быстро веет

Ветер, в соснах шумящий»[528] —

и велел Накадзуми отнести это принцу Мимбукё.

Принц прочитал, написал, в свою очередь, стихотворение и послал веер правому министру Тадамаса:

«Холодом ветер веет

На острове в роще густой,

Но приятнее мне

Дома, в прохладной тени

От крошечной ветки[529].

Вот что получил я из павильона для ужения рыбы». Правый министр, прочитав, написал своё стихотворение и послал принцу Накацукасакё:

«Меж деревьев густых

Вея свободно,

Ветер дышит прохладой,

Но моего жилища

Тень мне приятней».

Принц прочитал это, написал стихотворение и послал Минамото Санэмаса:

«Как сотня других,

Уголок этот мне показался.

Не думал, что там

Ветер ласково веет,

Точно дыханье весны».

Военачальник Левой дворцовой стражи написал:

«Пусть тысячу лет

Ложится на землю тень от листвы,

Столь густой, что нельзя просочиться росе

И ветер в соснах

Пусть вечно дует прохладный».

Главный архивариус, состоявший одновременно в чине советника сайсё, написал:

«Сквозь густую листву

Каплям росы не упасть.

Но не в этом причина

Блаженства друзей

Под сенью деревьев тысячелетних…»

Второй военачальник Личной императорской охраны Санэёри написал:

«Каждый из нас

Под густою тенью сосны

Смог место найти.

Пусть долго длится

Век счастливый её!»[530]

Так каждый зять написал в ответ Масаёри, и все они отправились в павильон для ужения рыбы.

— И дочери мои пусть сюда пожалуют! — приказал Масаёри.

Связали лодки, положили настил, и по нему проехали экипажи с дамами. Юные служанки, делающие причёску унаи, и низшие прислужницы беспрестанно сновали по плавучему мосту. В глубине павильона были повешены занавеси, поставлены переносные занавески, и туда прибыли госпожи. У бамбуковой ограды расположились сановники и принцы. Госпожи начали играть на кото, а мужчины — вторить им на флейтах. Гармонично лились звуки лютни, цитры, каменного гонга — господа исполняли произведение «Варварская свирель». Потом забрасывали в пруд сеть, потом выпустили на воду бакланов, рыболовы ловили карпов и серебряных карасей, потом собирали крупные водяные орехи, большие чёртовы лотосы с колючками, на острове рвали плоды земляничного дерева и так называемого девичьего персика, в воде собирали вкусные орехи[531]. Так господа наслаждались прохладой.

Хозяин сказал:

— Среди нас сегодня нет ни одного по-настоящему утончённого человека, поэтому нам скучно. Пусть Накадзуми позовёт сюда императорского сопровождающего Накатада, с которым он связан братской клятвой. Стоит его позвать, и вы увидите, как всем станет интересно.

Накадзуми удивился такому поручению, но передал просьбу своему другу. Тогда три молодых человека[532]вышли из покоев, сели в лодку и, играя на музыкальных инструментах, прибыли к павильону для ужения рыбы. Масаёри вручил Накатада платье из белого узорчатого шёлка:

— Одежду пришедшим

Должен я дать,

Чтобы они могли

Собрать водяные орехи

В глубоком пруду[533].

Накатада ответил:

— Растущий в глубоком пруду

Орех водяной

Кажется мне

Роскошным узором

На поверхности вод.

‹…› вручил такую же одежду.

Расположившись перед занавесками, за которыми находились дамы, господа увлечённо играли на струнных инструментах.

Начало светать.

Накатада, услышав негромкие крики уток нио, тихо произнёс, аккомпанируя себе на цитре:

— Думал, что только я

В одиночестве стражду.

Но вот слышу плач

Уточки нио,

Одиноко по пруду плывущей.

Он играл так тихо, что звуки были почти неуловимы. Атэмия, аккомпанируя себе на кото, сложила:

— Громким плачем

Покой не смущай.

Ведь сердце твоё,

Как уточка нио,

Всё время скользит по воде[534].

В это время из императорского дворца прибыл нарочный:

— Государь требует к себе Накатада.

— Мне нужно идти, — сказал Накатада. — Очень жаль, что я должен вас покинуть. Схожу во дворец и сразу же вернусь. — Он отправился к императору.

Масаёри обратился к своему старшему сыну, Тададзуми:

— Скоро тот день, когда мы должны выполнить церемонию священных песен и плясок. Нужно найти для этого такое место, где вода была бы глубока и тень прохладна.

— На восточной реке[535]подходящего места как будто нет, — ответил тот. — А что, если провести пляски на реке Кацура, у переправы, где живёт правый генерал? Это на редкость очаровательное и красивое место.

— Как будто так, — согласился Масаёри. — Я слышал, что генерал Канэмаса построил там усадьбу, вложив в дело душу. Он пригласил мастеров различных цехов. Когда генерал входит во все детали, ему удаётся создать что-то очень изящное. Кажется, на этот раз он ничего не упустил из виду, и получилось нечто, достойное восхищения ‹…›, в строительстве дома проявляется вкус хозяина. Генерал обладает огромными талантами и необходимыми для службы при дворе достоинствами. И внешность у него удивительная. В императорском дворце может быть толпа сановников и принцев, но когда генерал со своим сыном прибывает туда и выходит из экипажа, он всех затмевает. А если взглянуть на Накатада, то даже тот, кто не хочет иметь девочек, вдруг испытывает желание иметь дочь, чтобы отдать ему в жёны.

Господа возвратились в дом.

Масаёри прошёл к себе в покои и спросил вторую жену:

— Почему ты не вышла подышать прохладой? Я хотел показать тебе павильон для ужения рыбы; без тебя это поистине парча, сверкающая в темноте ночи[536].

— Когда вы наслаждаетесь прохладой, то и здесь… — ответила она. —

Всем ветвям без разбора

Ветер свежесть несёт,

И даже корни деревьев

Глубоко под землёй

Ощущают прохладу[537].

Масаёри продолжал:

Если в горах глубоко

Старые корни оставив,

На берег выйдет сосна,

То речная прохлада

Ей не будет приятна[538].

В семнадцатый день надо провести священные пляски. Распорядись, чтобы всё подготовили.

— Надо найти для этого красивое место, — ответила она.

— Усадьбу в Кацура, где Канэмаса поселил свою жену, их Сын Накатада устроил с исключительной тщательностью. Подумай, можно ли найти что-нибудь лучше этого места?

* * *

Итак, семья Масаёри отправилась на исполнение священных песен и плясок. Двадцать дам, начиная со второй жены, Дочерей и первой жены, были одеты в зелёные китайские одежды на подкладке цвета прелых листьев. Другие были в тёмно-фиолетовых вышитых шёлковых накидках. Сопровождающие, взрослые и подростки, — в красных китайских и тёмно-фиолетовых платьях. Жрицы[539]были одеты в зелёные и тёмно-фиолетовые платья, а низшие слуги — в одежды красного цвета с чёрным отливом на голубой подкладке. Двадцать экипажей в сопровождении многочисленных слуг четвёртого и пятого рангов отправились на реку Кацура.

С ветками сакаки в обеих руках жрица вышла из первого экипажа и, танцуя, прошла к месту, предназначенному для церемонии. Жрицы, бывшие в других экипажах, быстро последовали за ней. Господа расположились на дощатом настиле, и была проведена церемония очищения.

Для исполнения песен и плясок Масаёри пригласил старшего стражника Правой личной императорской охраны Мацуката, который должен был петь «песни возниц»[540], старшего стражника Правой охраны Тикамаса, играющего на флейте, помощника военачальника Правого императорского эскорта Токикагэ, играющего на хитирики, и других придворных, — в тот день к Масаёри съехались самые искусные исполнители. Он пригласил тех сановников и принцев, которые были с ним в дружеских отношениях. Все придворные прибыли, и когда собралась семья Масаёри и приглашённые, наполнили чаши вином и начался пир.

На другой стороне реки показался правый генерал в красиво украшенной лодке. Он приготовил всё с изумительным вкусом, и множество великолепных вещей ‹…›, а Накатала велел играть корейскую музыку. Лодка пристала к берегу.

Левый генерал был чрезвычайно обрадован. На берегу реки чины из Левого управления, придворные, господа, исполняя музыку, ждали, когда Канэмаса высадится на берег. На мотив песни «Наш дом» левый генерал пропел следующие стихи:

— Чтобы над бездной проплыть,

Длинный шест

Корабельщику нужен.

Так и тебе запастись

Нужно долгим терпеньем[541].

Правый генерал пропел на мотив песни «Море в Исэ»:

— Не может коснуться

Дна длинный шест…

У кого ещё ты найдёшь

Такое глубокое сердце,

Как у корабельщика?[542]

Наконец Канэмаса сошёл на берег. Чины Правой и Левой личной императорской охраны, играя на музыкальных инструментах, заняли места рядом друг с другом. Туда же, на берег реки, для совершения церемонии очищения прибыл принц Хёбукё. Масаёри обрадовано вышел ему навстречу и привёл к гостям.

Тем временем от наследника престола прибыл один из архивариусов с посланием для Атэмия. В письме было:

«Ты так давно

Жестока ко мне,

Что даже праздник

Очищения сегодня

Тебе не будет полезен».

Атэмия на это ответила:

«Лучше не попадаться

На глаза человеку,

Такому, как нуса большая.

В день очищения прошу я богов,

Чтоб мы никогда не встречались[543].

Но молитвы мои сегодня боги услышат».

Вместе с письмом она велела пожаловать посыльному полный женский наряд[544].

С наступлением вечера госпожи приказали поднять полотнища и поставить вместо них переносные занавески из свисающей бахромы и смотрели, как среди гладких камней и уступов скал пенится река, как низвергаются водопады. Прислуживающие Атэмия дамы: Соо, Тюнагон, Хёэ, Соти-но кими — с красивыми служаночками расположились на скалах, поставили перед собой кото, начали играть на них и попросили присутствовавших петь. Дочери Масаёри были всем этим очарованы. Накатада приблизился к шатру Атэмия и вступил в разговор с Соо. Глядя на пенящуюся между камней воду, он произнёс:

— Не угасает

В прибрежных камнях

Пламя любви,

И бурно клокочет

Меж ними вода.

Хоть я и ничтожный человек, не замолвишь ли ты за меня словечко?

Соо ответила:

— По мелкому дну

Меж камней

Несётся пенная влага.

Но куда там кипеть! —

Чуть тепловата она.

Советник Санэтада вручил Хёэ письмо для передачи Атэмия. Он слышал, как девицы смеялись, читая его предыдущее послание; ответа же Санэтада не получал. И теперь он написал вот что:

«Столько писем

Тебе я пошлю,

Что устанет

Читать их

Тьмущая тьма богов».

И на это письмо она ему не ответила.

Когда стемнело, начались священные пляски, которые продолжались всю ночь, а затем начали выкликать талантливых людей[545].

Принц Хёбукё сказал:

— Велик талант у тонких людей!

Он поднялся на скалу перед шатром, в котором находилась вторая жена Масаёри, и обратился к ней:

— За все эти месяцы я не получил ни одного письма, которого так жаждет моя душа. Сегодня ночью даже боги выполняют просьбы смертных. Между мною и твоей дочерью существуют родственные узы, я все эти годы посылаю ей письма, но она не обращает на них никакого внимания, как будто я совершенно посторонний. Не скажешь ли ты ей, что со мной не следовало бы так обращаться?

— Мне думается, что во время очищения боги думают совсем о другом, — улыбнулась она. — Твоё положение мучительно. Если бы ты раньше обратился, ты бы уже так не беспокоился: я бы давно рассказала ей о твоих чувствах.

— Многие пишут ей письма, но она относится так жестоко только ко мне, — продолжал принц. — Непрерывно меня мучит ревность. И пусть даже мне грозит гибель, теперь у меня нет сил остановиться.

— Скажу тебе не обинуясь: если бы у нас была дочь на выданье, то и вопроса бы не было, но сейчас никого нет. Я сама жалею об этом. Так что отложим на некоторое время наш разговор.

— Через некоторое время меня уже не будет в живых и говорить будет не о чём. — С этими словами принц простился с сестрой.

На рассвете стали вручать подарки: сановникам и принцам — женское платье, музыкантам — штаны из белого полотна, правому генералу — превосходных коней и соколов.

Затем все отправились по домам.

* * *

Когда семья Масаёри возвратилась домой, от наследника престола принесли гвоздику с письмом:

«Вечного лета цветы!

В доме моём, где один я

В постели лежу,

Больно глядеть мне,

Как вас всё время срывают[546].

Сейчас жизнь мне стала противна».

Атэмия ответила ему:

«Каждый вечер ложатся

Капли белой росы

На гвоздики цветок.

Кто это видел,

Чтоб он один оставался?»[547].

Много дней подряд на небе ярко светило солнце. В это время советник Санэтада прислал письмо:

«Неужели великое небо

Страдает, как я?

Летнее солнце

Так нещадно пылает,

Что сохнут трава и деревья».

Атэмия ответила:

«Нет дома такого,

Чтоб солнечный свет

В свой час в него не вошёл.

Сходно в этом

Светило с тобой»[548].

Как-то вечером хлынул сильный ливень. От принца Хёбукё принесли письмо:

«С каждым годом

Всё холоднее

Сердце твоё,

И ты внемлешь едва

Грому богов».

Атэмия ответила:

«На грома звуки

Не откликается

Сердце холодное.

Чему ж удивляться? Меж туч

И должно грохотать…»

Генерал Канэмаса, посылая Атэмия декоративный столик с изображением берега моря, где стояли рыбаки и вглядывались в открытый простор, написал на нём:

«Даже на дне

Глубокого моря растут

Зелёные водоросли.

Я верю в глубокое

Женское сердце»[549].

Атэмия написала ответ на столике с изображением взморья, где рыбаки ловили рыбу:

«Рыбаки ловят рыбу —

Не знаю, что это за люди.

И неведомо: в море каком

Пышно растёт на дне

Морская трава?»[550].

От советника министра Масаакира пришло письмо:

«Мечтал тебя увидеть

Хоть миг один, пусть краткий,

Как рога оленей молодых.

Но тщетными надежды

Те оказались. Как мне тоскливо!»

Атэмия ответила:

«Как могу догадаться

О мечтаньях твоих?

Но слышала, с лета приходом

Роняют олени рога,

И другие растут на их месте».

Накатада отправился в Нанива, чтобы выполнить обряд очищения, и прислал оттуда письмо:

«Опутан сетью любви,

За забвенья травой

Пришёл я сюда.

Но в Сумиёси

Эта трава не растёт».

Атэмия ответила на это:

«На том берегу

Непостоянный мужчина

Охвачен тревогой.

Ищет траву, чтоб забыть

О любимых своих»[551].

Пришло письмо от принца Тадаясу

«Как летом цикада,

От любви плачу,

Пылаю, как светлячок,

Днём и ночью,

Глубокою грустью охвачен».

Из провинции Ки пришло письмо от Судзуси:

«Месяц летнего очищения

Труднее перенести,

Чем месяц пятый,

Когда о тебе

Думать было нельзя»[552].

Господа получили это письмо, и Накадзуми передал его Атэмия, приписав от себя:

«С нетерпением ждал

Месяц летнего очищения.

Думал, что по воде

Уплывут далеко

Неотвязные думы мои».

Атэмия не ответила ни тому, ни другому.

От Накаёри пришло письмо в последний день шестого месяца, который называется месяцем засушливым:

«Как жалко,

Что месяц проходит,

А платья рукав

Так и не высох

От слёз моих».

Юкимаса прислал письмо в первый день седьмого месяца:

«Всё лето тебе посылал

Столько писем,

Сколько листьев на ветках…

Неужели изменчивой осенью

Неизменным останется сердце твоё?»

* * *

Михару Такамото прислал письмо даме, состоящей при Атэмия:

«Последнее время я не писал Вам. Каждый раз, как я хотел сесть за письмо, меня удерживала мысль, что при Вашей службе у Вас и так много хлопот. Но сейчас я должен кое о чём поговорить с Вами наедине. Не приедете ли Вы ко мне? Я посылаю за Вами экипаж».

Дама отправилась к нему, и Такамото принял её.

— Что нового в доме Масаёри? — спросил он.

— Сейчас ничего особенного не происходит. Недавно проводили обряд очищения и сразу же после этого летние священные пляски.

— Где же всё это проводили? И кто присутствовал из знати? — поинтересовался Такамото.

— Проходило всё на берегу западной реки, недалеко от усадьбы Кацура, которая принадлежит правому генералу, и были там господа из дома Масаёри, принц Хёбукё, правый генерал, советник Санэтада и другие придворные. Всё прошло, как обычно, — рассказывала дама.

— Больших же всё это потребовало затрат, — заметил Такамото. — Если бы я знал, я бы с моей скромной выпивкой и закуской присоединился к ним. Кстати, генерал напрасно пускает состояние на ветер, собирая у себя таких хлыщей. На него за это сыплются лишь укоры, а богатство его тает. В Личной императорской охране, которая под его началом, собрать одни воры, они готовы и платье с него содрать, только и делают, что ищут, где бы выпить и закусить. А кого он взял в зятья? Одних распутников и глупцов. Санэёри, зять генерала, служит вторым военачальником Императорской охраны, но никакой другой должности не имеет. ‹…› Все эти хлыщи вовсе не хотят заниматься своей службой. Они только и знают, что искусно играть на музыкальных инструментах, и озабочены кем, чтобы никто не отозвался плохо об их стихах. Пишут азбукой, сочиняют вирши… Чуть увидят какую-нибудь красотку — влюбляются по уши, готовы и выше облаков взлететь и под землю опуститься. А над ними смеются, да они не обращают внимания. Я же живу иначе: обрабатываю свои поля, занимаюсь торговлей, тружусь и коплю добро. Так зачем ему брать в зятья людей, которые умеют лишь рот раскрывать? Разве генерал не потому ищет для своих дочерей мужей, чтобы им не остаться одним, без всякой поддержки? Разве не это его беспокоит? Но поглядишь, за кого он выдаёт дочь замуж, совсем на то непохоже.

— Со стороны, может быть, так и кажется, — засмеялась дама. — Но в действительности его зятья богаты, влиятельны и вовсе не расточают сокровища.

— Надо наполнить дом и склады добром и не тратить его, тогда положение будет надёжно, — продолжал своё Такамото. — Состояние этого влиятельного человека образовалось большей частью из подарков и продуктов из поместий тех, кто добивался его расположения. И вот кажется, что домашние Масаёри, его слуги и дети всё добро пустили на ветер. Но ещё не поздно. Нужно делать не то, что ведёт к разорению, а что приносит пользу. Можно взять в зятья советника сайсё Сигэно. Годами он, правда, немного стар… Так-то оно так, но семидесяти ему всё-таки ещё нет. Это человек порядочный. Сердце у него безупречное, надёжное, пустых трат он не делает, прекрасно знает, как копить добро, упрекнуть его не в чём. Вот какому-нибудь человеку, такому же, как он, и надо отдать в жёны знаменитую Атэмия. Но сожаления достойно, что в мужья Атэмия, о которой идёт столь хорошая слава, готовят человека пустого, каких у нас пруд пруди. Намекните, пожалуйста, генералу и его супруге: «Если девица свяжет свою судьбу с человеком, который с молодых лет копит добро, она скоро сделается полновластной хозяйкой в доме; если она выйдет замуж за человека, у которого ни в чём нет недостатка то за её будущее можно быть спокойным. Обычно, когда человек беднеет, дети и внуки его влачат жалкое существование. А тот, кто относится к службе легкомысленно и не знает, как использовать время и своё положение, позорит умерших родителей и вредит потомкам. Отдайте свою дочь в жёны Такамото, тогда у вас не будет никакого повода для беспокойства. И дети, и внуки их будут жить в достатке». Скажите ему так, пожалуйста.

— Я уже говорила генералу и его супруге: «Господин Такамото говорит то-то и то-то. Жены у него нет. Отдайте одну из своих дочерей за него замуж…» Генерал же мне ответил: «Поистине, это была бы блестящая партия, но, к сожалению, пока что ни одной дочери на выданье нет. Что же касается Атэмия, то я озабочен тем, как выдать её замуж за наследника престола». Вот его слова.

— Несчастная! — воскликнул Такамото, щёлкая от досады ногтями. — Знаете ли вы, что за человек этот наследник престола? Возле него всё время отирается сынок правого генерала, хлыщ по имени Накатада. Очень он по душе пришёлся наследнику, днём и ночью играет на музыкальных инструментах, всё время торчит в императорском дворце. Когда он идёт во дворец — то для чего? Носит шёлк и парчу, которые берёт у отца, любит красивое, разоденется в пух и прах и принимается исполнять музыку. Его ждёт печальное будущее! Какая жалость! Прискорбно, что его-то наследник жалует больше всех. Почти всё он делает по подсказке этого Накатада. А Накатада человек недалёкий, ничего не понимающий. Наряжаться, расхаживать со свитой — на это он мастер, своими внешностью и талантами всех затмил. А человек никчёмный. Когда в доме богатства нет, что же, положишь ты в кладовую свою красоту? Как все родители, Масаёри беспокоите о будущем своей дочери. Если даже он отдаст её правителю страны или наследнику престола, счастлива она не будет. Скажите ему серьёзно, что если он действительно хочет, чтобы она была счастлива, пусть отдаст её мне.

Он положил в один короб грубой работы шелка из восточных провинций, в другой — узорчатого шёлка из провинции Тотоми и на толстой жёсткой бумаге написал так: «Вот уже много лет, как я тайно думаю только о Вас, но Вы посланий моих не замечаете, и от этого я очень скорблю. Я надеюсь, что прислуживающая Вам дама всё обо мне расскажет. У меня нет жены, которой Вы могли бы опасаться, и я буду почитать Вас, как высокую гору. Обратите только на меня своё внимание. Эти подарки незначительны, но отдайте их Вашим слугам».

Он дал даме денег, и она удалилась.

* * *

Сигэно Масугэ опять пригласил к себе Тономори:

— Въезд молодой госпожи в мой дом я назначил на двадцать первый день. В какие дни она будет поститься?

— Точно я не знаю, — ответила она. — Рано или поздно она к вам переедет. Вы не торопите её, не назначайте определённого срока, сначала нужно послать ей много писем и узнать действительное положение вещей.

— К чему всё это? — возразил Масугэ. — Что в моём положении может не понравиться? Я человек богатый, готов делать подарки, жены у меня нет, чин имею высокий, — так с чего бы она меня не полюбила?

— Говоря по правде, дела обстоят вот как, — ответила Тономори. — Родители девицы отчего-то на брак с вами не согласны. Но поскольку я взялась за это дело, я обязательно доведу его до исполнения ваших желаний. А пока не ленитесь писать письма.

Масугэ позвал своего сына, который служил архивариусом и помощником начальника Строительного управления, и сказал:

— Сочини такое стихотворение, чтобы изумилась та, которая скоро будет вам опорой[553].

— Я много писал стихов, но никто их особенно не хвалил, — рассмеялся его сын.

— Кто же в таком случае сможет привести девицу в восхищение?

— Младший военачальник или телохранитель наследника престола. От их стихотворений все приходят в восторг.

«Стихотворения телохранителя наследника мне никогда не нравились. Попрошу младшего военачальника», — решил Масугэ и поговорил с ним.

— Это очень просто, — ответил тот и сочинил стихотворение.

Масугэ написал на красивой цветной бумаге:

«Я всё время просил рассказать Вам о себе одну из Ваших прислужниц. Всё это время я приводил в порядок свой дом, выбрасывая старые вещи. А Вы поскорее кончайте приготовления к въезду в мой дом. Я с нетерпением жду, что мы скоро увидимся и сможем обо всём поговорить подробно. Что касается сочинения стихов, то это дело молодых, а не таких стариков, как я. Но я слышал, что когда молодёжь пишет письма она всегда приукрашивает их, поэтому и я сочинил:

Так мучит сердце

Тоска о тебе,

Что водопадом,

С пеной которого схожа моя голова,

Льются слёзы из глаз».

Масугэ дал даме в подарок гладкого и узорчатого шёлка.

* * *

В западной части университета Поощрения учёности, Кангакуин[554], проживал один талантливый студент. Полностью посвятив себя наукам, он дошёл до крайней бедности. Никто в университете ему не сочувствовал, даже низшие слуги и стряпуха не обращали на его слова никакого внимания. Когда он садился на своё место, студенты начинали насмехаться над ним. Один раз в день он тянул жребий и получал одну коробку риса. Служащие университета и ключник смеялись над ним: «Фудзивара Суэфуса выпадает жребий только на одну коробку риса». Он никак не мог пробиться в число учёных. Его отец и мать, слуги в доме — все умерли один за другим, и он остался совершенно без поддержки. Многие посредственные студенты обгоняли его. К государственным экзаменам его не допускали. Так он дожил до тридцати пяти лет.

Суэфуса был очень хорош собой, обладал замечательными талантами и выдающимся умом. Даже в трудных обстоятельствах он упорно продолжал свои занятия. Один из студентов, глядя, как он мучается, как-то сказал: «У Суэфуса нет ни единого изъяна. Даже среди блестящих зятьёв левого генерала Масаёри не найти подобного ему! И внешность, и талант его удивительны!» Все засмеялись, а Суэфуса при этом проливал кровавые слёзы, ему было стыдно и горько.

Летом он набирал множество светлячков в рукав своего тонкого платья и, держа их над книгами, всю ночь проводил за чтением[555]. Когда же начинал брезжить рассвет, он продолжал читать, подсев к окну. Зимой он читал при блеске снега, занимался до тех пор, пока его глаза могли различать написанное[556]. «О, святые учёные древности, которым я поклоняюсь! Видя, как всем сердцем я отдаюсь науке, избавьте меня от стыда, помогите мне достигнуть желаемого!» — молился он в душе и стенал по поводу своего безрадостного положения.

Один из выпускников университета, Тадатоо, был назначен правителем в провинцию Танго. Собираясь покинуть столицу, он устроил пир, и по этому случаю послал приглашение Суэфуса: «Прошу пожаловать ко мне. Сегодня я отправляюсь на место своего назначения».

«Я очень тронут, — ответил на это Суэфуса. — Вы оказали мне честь, пригласив к себе. В университете я более двадцати лет, но все эти годы мной пренебрегали, потому что уже тогда, когда я, несмотря на мои скромные способности, поступил в университет, я был беден».

Правитель Танго, взяв старое летнее платье и нижнее платье цвета прелых листьев, послал ему, приложив стихотворение:

«Старое летнее платье

Тебе посылаю.

Пусть стыд

Не мучит тебя,

Что подарок ты принял».

Суэфуса, проливая кровавые слёзы, ответил:

«Испивший чашу стыда,

Всю горечь жизни познавший,

Сегодня впервые одежду свою

На летнее платье сменив,

Могу насладиться прохладой».

Правитель Танго, прочитав это стихотворение, проникся ещё большим сочувствием и опять послал несчастному студенту что-то из своих вещей.

<…> После этого все занимались сочинением китайских стихов. ‹…›

* * *

Рано утром седьмого дня седьмого месяца в усадьбе Масаёри начался праздничный обряд: из западного дома вышли восемь юных служанок в зелёных платьях, светло-коричневых накидках на тёмно-красной подкладке, штанах из узорчатого шёлка и ещё одних накидках из узорчатого лощёного шёлка. Волосы у всех были одной длины. Из срединного дома тоже вышли восемь юных служанок в красных платьях, тёмно-фиолетовых накидках из лощёного шёлка и узорчатых штанах. Из северного дома тоже вышли восемь служаночек в платьях из узорчатого тонкого шёлка, в жёлтых накидках на зелёной подкладке, в таких же ещё одних накидках и штанах что и другие. В честь праздника Ткачихи все они от сосен, которые росли перед домами, через мостики и плавучие мосты тянули разноцветные нити.

На верандах расставили семь лакированных полок и столиков, в передних покоях опустили занавеси. Снаружи на шестах развесили разноцветную расшитую одежду, расставили вешалки с платьем и разноцветную утварь.

Все надели парики с волосами равной длины и украсили причёски многочисленными шпильками.

Ветер повсюду разносил ароматы, которыми были пропитаны одежды.

Угощением для вечернего пира занимались, как обычно, управляющие. В качестве подарков им вручили по полному женскому наряду. Выстроившись в ряд, они исполнили благодарственный танец.

* * *

Масаёри происходил из дома Минамото, но со стороны матери он принадлежал к Фудзивара и потому взял на себя обязанности управления университетом Поощрения учёности.

Седьмого дня седьмого месяца император велел организовать поэтический турнир. Более восьмидесяти учёных и литераторов должны были явиться во дворец Человеколюбия и Долголетия, Дзидзюдэн. Но утром неожиданно собрание отменили. «Какое разочарование! Это соревнование обещало быть интереснее, чем обычно. Наша подготовка не должна пропасть впустую. Нужно сообщить об этом Масаёри, его усадьба на Третьем проспекте совсем близко от университета. Пойдём туда этой улочкой!» — говорили между собой книжники, и все восемьдесят с лишним человек, выстроившись рядами, отправились к генералу.

Презирая Суэфуса, литераторы никогда его с собой не брали, но в тот день он неожиданно решил, что не останется дома. Под изношенным платьем у него не было даже нижней безрукавки, только исподнее; не было штанов; головной убор изорван, от него осталась только задняя часть[557]; на ногах — соломенные сандалии с совершенно стоптанными задниками. Был он бледен, худ и весь дрожал.

Суэфуса вышел на улицу и присоединился к шествию со словами: «Сегодня я пойду с вами в задних рядах». Все книжники, даже друзья его, засмеялись, и шуткам не было конца. ‹…› «Усадьба нашего управителя не уступает императорскому дворцу, туда приходят люди только выдающиеся, люди высокой добродетели; таких оборванцев, как ты, туда не пускают. Тем более, если ты явишься в костюме студента, это будет позором для главы Поощрения учёности. Уходи-ка ты побыстрее отсюда, иначе выйдет неловкость, и тебя из университета выгонят», — говорили ему и то тянули, то толкали, разве что не вступали с ним в драку. Несмотря на это, Суэфуса решения своего идти к Масаёри не оставлял. Поднялся страшный шум, и шествие приостановилось.

В это время появился правитель провинции Танго, Тадатоо.

— Почему вы не идёте вперёд? — спросил он. — Уж не меня ли вы ждёте?

— Тебя мы, конечно, ждали, — ответили ему. — Но кроме того, Суэфуса собрался идти с нами и нарушает нам порядок. (…)

— Если Суэфуса хочет нанести визит управителю нашего университета, то почему же вы не желаете взять его с собой? — удивился Тадатоо. — Разве он не студент Поощрения Учёности, в котором учатся все Фудзивара? Если у него поношенное платье, что же, таким оно и должно быть у студента университета. От шляпы мало что осталось, платье на нём цвета желудей, все в лохмотьях, носки дырявые, он худ — такими и бывают талантливые студенты. Эти люди имеют право явиться с визитом к управителю университета. Человек бездарный, у которого живы родители и который пользуется их влиянием, тот, что даёт взятки, втихомолку угодничает перед сильными нашего мира и льстит им прямо в лицо, не может считаться настоящим студентом. В самом деле, когда это студенты беспокоились по поводу подобных пустяков? Идём же скорее к нашему управителю. — И он обратился к Суэфуса: — Пожалуйста, пойдём с нами, ведь ты истинный студент (…).

— Поскольку поэтический турнир обещает быть более интересным, чем обычно, я хотел обязательно присутствовать на нём, но того, что все литераторы явятся ко мне, я и желать не мог, — сказал Масаёри.

Он велел управляющему приготовить приём в павильоне для ужения рыбы, который находился на острове посредине пруда. В павильон отправились и заняли там свои места сановники, принцы, военачальники Личной императорской охраны и сам Масаёри. Потом прибыли учёные и литераторы и сели в ряд друг подле друга.

Пир устраивали на скорую руку. Слуги поставили перед каждым из гостей столик. Подняли чаши с вином, и началось угощение. Масаёри предложил тему для сочинения стихотворений. Пирующие, выбрав рифмы, стали сочинять стихи на восемь рифм[558]. Все принимали в этом участие: сановники, принцы, члены семьи Масаёри, дети. Когда кончили сочинять стихи, их преподнесли хозяину. Секретарь Палаты обрядов начал читать стихи вслух, а все гости — вторить ему.

Наступила ночь. Между столбами были повешены фонари, поставили в ряд светильники, зажгли факелы ‹…›. Когда секретарь увидел стихотворение, сочинённое Суэфуса, он сразу понял, что это сочинение выдающееся, и, спрятав его, читать не стал. Придворные и принцы и не знали, что среди них находится Суэфуса.

Все, начиная с хозяина, играли на кото, вторя голосу чтеца, декламирующего замечательные стихи; музыка и голоса делались всё более звучными.

Тогда Суэфуса сам громко прочитай стихотворение, которое он сочинил. Его выразительный голос не уступал по красоте звукам корейского колокольчика.

— Там кто-то декламирует стихи, которые сегодня не читались, — сказал, услышав его, Масаёри. — Кто это?

Никто из учёных ему внятно не ответил.

— Он прочитал стихи необычайно глубокие по смыслу и таким красивым голосом, что его не спутаешь с голосами других людей. Замечательно! — продолжал Масаёри.

Он велел всем замолчать и спросил громко:

— Кто там, в углу среди студентов прочитал это превосходное стихотворение? Как ваше имя?

— Я Фудзивара Суэфуса, проживающий в западной части университета Поощрения учёности, — ответил тот испуганным голосом.

— Замечательный эрудит! Подойдите сюда! — пригласил Масаёри.

Суэфуса, пройдя через толпу, приблизился. При горящих факелах, от которых было светлее, чем днём, фигура, представшая перед Масаёри, была донельзя нелепа. Не в силах удержаться, все прыснули со смеху. Некоторое время стоял невообразимый шум, но скоро всё затихло.

— Кто были ваши родители? У кого вы учились? — спросил Масаёри у студента.

— Ваш покорный слуга — старший сын старшего ревизора Императорской канцелярии Нанкагэ, который ездил с посольством в Танское государство. Я студент, назначенный на стипендию. Мой отец состоял старшим ревизором и советником санги. Он был убит. Братья мои уехали далеко, из других родственников никого не осталось, я единственный потомок Нанкагэ. ‹…› В семь лет я поступил в университет, сейчас мне тридцать пять. И всё это время я веду жалкое существование на грани между жизнью и смертью. Утром я не отрываясь читаю книги у окна в университете; вечером, когда меркнет свет, собираю в густой траве светлячков; зимой занимаюсь при блеске снега. Так я живу многие годы. В наши дни профессора черствы сердцем и необычайно скупы, поэтому за двадцать с лишним лет я ни разу стипендии не получил. Сейчас люди, которые своим делом избрали военное искусство, вменяющие себе в обязанность зло, ставшие мастерами в охоте на медведей, в соколиной охоте, в ловле рыбы, — эти люди теперь поступают в университет и, хотя не могут отличить чёрное от красного, через голову многих студентов ‹…›. Таким образом многи