Греки и римляне в Индии 6 страница

— Водная стихия мне подвластна, — ответил великий праведник. — Я вам помогу, ибо нельзя дать асурам разрушить основания всех трех миров. Вооружитесь же и следуйте за мной, о боги! И отправился Агастья к берегу Океана, в тот день особенно буйного, словно бы предугадывавшего свою жалкую участь. Сопровождали праведника не только боги, но и множество людей, измученных асурами и ждущих избавления.

Агастья бесстрашно вступил в бушующий прибой, и пена скрыла его от взоров потрясенных спутников. Но вот вода стала спадать, показалась голова мудреца, и все увидели необыкновенное чудо: вода исчезала в его утробе. Стало обнажаться дно Океана, а Агастья, продолжая пить отступающую воду, неотступно преследовал ее. И те места, где он проходил, шевелились, покрытые черепахами, рыбами, макарами, среди которых беспомощно барахтались застигнутые врасплох асуры.

И пропели боги хвалу Агастье, почтили его гимном:

Мудрый подвижник и промыслитель Агастья

Спас ты три мира, с ними и нас от великой напасти.

После этого боги бросились убивать своих недругов, отягощенных в равной мере грехами, золотыми доспехами и оружием, ставшим для них обузой. Только немногим удалось унести ноги в подземный мир.

Когда возбужденные победой, с ликующими криками вышли боги на берег, они увидели Агастью в венках и гирляндах сидящим на скале, как бы составляя ее продолжение. И был он таким же тощим и костистым, каким входил в море. Тогда боги попросили его вернуть выпитую им воду на место, ибо земля, согласно дхарме, должна быть опоясана океаном, и в нем должны обитать черепахи, рыбы и макары.

— Ничем не могу помочь, — сказал Агастья, разводя руками.

— Выпитая мною вода испарилась от внутреннего жара, а новую мне взять негде».[2662]

Наивность тамилов-дравидов того времени сродни наивности индейцев, встретивших людей Колумба. Знатоками гидравлики в Риме были этруски. «Своды знаменитой Cloaca Maxima, впоследствии много раз реставрировавшейся, можно видеть и сегодня в том месте, где она впадала в Тибр. Под форумом обнаpyжили несколько других подземных галерей, служивших сточными канавами, акведуками или резервуарами для сбора воды, стекающей с Капитолия. Все недавние археологические раскопки подтверждают, что этруски сыграли важнейшую роль, превратив Рим в in regione pestilenti salubrem — «здоровый город посреди гиблых земель», а осушенный форум сделали политическим центром Рима. После ухода этрусков в Вечном городе время от времени случались вспышки pestilentiae — малярии, делавшие опасным соседство Тибра в летнее время. В Риме сооружали святилища в честь Фебрис (богини лихорадки), а Аполлон, храм которому был построен на Марсовом поле в середине V века, почитался прежде всего как бог врачеватель Medicus».[2663]

Известность получило крупное гидротехническое сооружение, описанное в Рамаяне — Адамов мост[2664] — отмель в Индийском океане, известный как мост Рамы (имя Адамов мост ему дали мусульмане).[2665] Брахманы называют Адамов мост мостом Рамы или мостом Налы. Согласно Рамаяне, он был построен по приказу императора Рамы. Его строительство велось под руководством Налы — сына легендарного божественного зодчего Вишвакармана — силами подданных и союзников Рамы, включая армию обезьян. По этому мосту войска Рамы переправились на Шри-Ланку для сражения с её правителем — демоном Раваной, похитившем возлюбленную Рамы — Ситу.[2666]

Согласно арабским и португальским картам мост был пешеходным вплоть до 1480 г., когда был разрушен землетрясением.[2667]

Вергилий, перепевая Гомера, создает Каталог кораблей, присланных этрусскими государствами.[2668] «Примечательно, что воины некоторых этрусских городов и местностей составляли объединенные отряды: Клузия и Козы, Популонии и Ильвы, Цере и Пирги. Это означает, что Ильва относилась к полису Популония, порт Коза — к полису Клузий, порт Пирги — к полису Цере. Этрусские города-государства представляли экономическое целое, хотя и отличались по характеру своей экономики. В экономической жизни Популонии главную роль играли добыча и обработка металлов, а в Цере — ремесло и торговля. В то же время в других полисах, например в Клузии, основной сферой занятий граждан было сельское хозяйство».[2669]

В легендах об изменении течения Ганга появляются еще имена Капилы и царя Сагар:

«Рамаяна и Бхагават-пурана рассказывают, что когда царь Сагар, совершил ашвамедху — обряд жертвоприношения коня, конь исчез, возможно похищенный Индрой, а сыновья царя обвинили в краже мудреца Капилу. Капила, однако, уничтожил и проклял принцев, оставив единственным шансом на их спасение погружение их пепла в воды Ганги. За это дело взялся новый правитель государства, Бхагиратха. Он был вынужден много лет осуществлять тапас ради удовлетворения Брахмы и Шивы. Сначала Бхагиратха просил того, чтобы Брахма приказал Ганге спуститься, а затем, чтобы Шива принял на себя мощный удар её падающих на землю вод. Прикосновение Шивы предоставили Ганге ещё большее священное значение. С тех пор река протекает через все три мира: Сваргу (небо), Притхви (землю) и Нараку (ад), отчего она получила название Трипатхага — Путешествующая через три мира».[2670]

Почитание белого коня и через полтысячи лет сохраняли славяне «в их священном городе Арконе. Здесь, в великолепном храме, стоял идол Святовита, огромный, выше человеческого роста, с четырьмя головами на четырех отдельных шеях, смотревшими врозь, с бритыми бородами и остриженными волосами, по обычаю ранского народа. В правой руке он держал рог, выложенный разными металлами, который ежегодно наполнялся вином; левая изогнута была дугой и опиралась в бок. Одежда спускалась до голеней, которые, будучи сколочены из разных кусков дерева, так плотно соединялись с коленями, что только при весьма тщательном рассмотрении можно было, говорит очевидец, приметить искусственную связь. Пьедестала не было: ноги стояли на полу и были закреплены под полом. Поблизости находились узда, седло и многие другие, присвоенные ему, предметы: наиболее удивлял посетителей огромный меч, ножны и рукоять которого обделаны были в серебро и отличались прекраснейшей резьбой.

Седло, узда и меч составляли принадлежности Святовита, как бога наездника и воителя. В этом качестве ему был посвящен в особенности конь. В Арконе содержался в удивительной чести и холе священный конь Святовита, белый, с длинными, никогда не стриженными, гривой и хвостом: стричь их почиталось беззаконием. Один только жрец Святовита имел право кормить коня и на него садиться».[2671]

«Жертвоприношение коня (açvamedha) — одно из самых значительных жертвоприношений, которое мог совершать только царь и которое давало ему право считаться царем царей. Согласно многочисленным описаниям, оно начиналось с того, что вслед за свободно выбирающим себе путь конем в течение года следовал сам царь или его приближенные с войском. Цари всех тех земель, через которые пролегал путь коня, должны были или сами подчиняться или быть покорены силой. Если поход проходил успешно, царь получал право принести коня в жертву богам. Царь, которому удалось бы совершить сто жертвоприношений коня, смог бы сокрушить трон Индры и стать повелителем богов и всей вселенной».[2672]

«Ко времени создания поздних трех Вед, священных книг, примыкающих к Ригведе, центр ведийской цивилизации переместился к востоку от Пятиречья, на территорию между Сатледжем и верхним течением Ганга. В этот период арийские поселения постепенно распространяются в юго-восточном направлении вдоль течения Джамны и Ганга; осваивая новые земли, расчищая пространства в диких джунглях, покрывавших в то время эту территорию, ведя войны с местным населением и между собой, арийские племена достигли нижнего течения Ганга. Очевидно, в это же время начинается продвижение ариев и в южном направлении, в сторону гор Виндхья и Декана. Но область между Гангом и Джамной, от современного Дели до Матхуры, так называемая Брахмаварта, или Арьяварта, в эту эпоху и многие столетия спустя рассматривалась как центр брахманской культуры, страна образцового жизнеустройства и языка для всей Индии. Особенно священной считалась местность к северу от современного Дели — Курукшетра, земля Куру.

На этой территории происходит консолидация ведийских племен и… складываются первые народности, положившие начало ранним рабовладельческим государствам Северной Индии; на господствующие позиции среди них в эту эпоху выдвигаются народы куру и панчалы. Куру занимали область западнее верхнего течения Ганга и Джамны, панчалы — далее на восток, в так называемом Доабе, Двуречье между Джамной и Гангом. Южнее лежали земли матсьев и шурасенов, к западу, в древнем Пятиречье, обосновались племена мадров и др.».[2673]

Литературными памятниками этой эпохи являются поздние Веды — Атхарваведа,[2674] Самаведа, Яджурведа — и примыкающий к ним цикл Брахман. «В Атхарваведе приводятся молитвы, которые произносили при начале постройки дома, при пахоте, при посеве, молитвы об урожае и о сохранении урожая от вредителей, о дожде, о благополучии стад, пастушеские заклинания от хищников и разбойников, молитвы купца о благополучном пути и удачном торге, игрока — об удаче в игре, заклинания от пожара и т. п. Особую группу среди них составляют заклинания, направленные против ядовитых змей. Они принадлежат особой отрасли ведийского священного знания, получившей название сарпавидья (наука о змеях, лат. serpens,[2675] змея. — Д. Н.). Эти содержат многие древние фольклорные элементы и редкие слова и выражения, только в них сохранившиеся. Некоторые из них обращены к змеиному богу Такшаке».[2676]

В бассейне Ганга в 2001 году жило 500 млн человек смешанного происхождения. В западной и средней частях живут преимущественно потомки дравидов и носителей индоарийских языков. В исторические времена появились тюрки, монголы, афганцы, персы и арабы. На востоке и юге, особенно в Бенгалии, дравиды смешивались с индоарийцами и носителями тибето-бирманских языков. Европейцы, прибывшие последними, незначительны. Жители бассейна разговаривают на нескольких десятках языках, большинство из которых индоарийские, и более чем на 200 диалектах этих и других языков. Наиболее распространены хинди (51–61%), бенгальский (25%, преимущественно в Бенгалии), урду (6%), майтхили (3%, преимущественно в Непале и Бихаре), непальский (3%, преимущественно в Непале), панджаби (0,7%), бходжпури (0,4–7,5%), тхару (0,3%), тамангский (0,3%), ория (0,3%), магахи (0–2,3%, в Бихаре), мунда и английский.[2677]

Асуры[2678] в индуизме являются противниками сурам, богам индуизма, как боги—титанам или боги—гигантам в древнегреческой мифологии. В Ригведе асурами называют многих богов — Индру, Савитара, Агни, Митру, Варуну, Сурью и других, там асура не несет отрицательного значения и не противопоставляется богам. Одних и тех же божеств называют и дэвами (богами) и асурами.[2679] В индуистских мифах у царя асуров Рамбхи был сын Махишасура. Он одержал победу над царём девов Индрой и изгнал всех девов с их небесных обителей. Тогда боги собрались вместе и создали юную женщину, богиню Дургу. Дурга создала армию, которая в ходе девятидневной битвы разгромила с войско Махишасуры. Сам Махишасура был убит Дургой на десятый день. На изображениях Махишасуры в Индии бросается в глаза перевязь меча через правое плечо, balteus.[2680]

В этой истории легко усмотреть продолжение войны Рима и Египта в Индии.

У

Асуры, от которых обороняет Агастья приходят с моря. Адмиралтейство, штаб ВМФ, был создан в Индии Чандрагуптой,[2681] в греческой транскрипции Сандрокотт,[2682] — первым объединителем Индии, основавшим империю Маурьев. Чандрагупта считается первым царём из варны то ли кшатриев, то ли шудр (рабов) из Магадхи.[2683] Магадха[2684] — область в Индии (в бассейне Ганга), упоминаемая в Атхарваведе, Рамаяне и Махабхарате, управлялась царями-буддистами. Правильное восстановление событий его правления во времени может сильно поколебать наш взгляд на древнюю историю.

С Чандрагуптой связывают имя Каутильи, написавшего Артхашастру: руководство о выгоде (политике).[2685]

Производству оружия, согласно Артхашастре, придавалось огромное значение. «Было создано специальное ведомство по надзору за оружейными складами (арсеналами). Обязанностью этого ведомства было: изготовление боевых машин, оружия, создание оборонительных сооружений, производство разных приспособлений для боя, изготовление оборонительных средств для защиты крепостей, средств для разрушения вражеских укрепленных городов и хранение военных материалов в надлежащем месте. На обязанности этого ведомства был также подбор специалистов, мастеров и работников, труд которых оплачивался деньгами (раздел 36, глава 18).

К числу неподвижной боевой техники относятся десять видов различных метательных машин, баллист, зажигательных приспособлений, балок, машин для тушения и т.д. (раздел 36, глава 18). Передвижные орудия (машины), выбрасывающие те или иные снаряды, представлены четырнадцатью видами и предназначены для овладения крепостями, для борьбы против пехоты, конницы, колесниц и слонов. Эти средства борьбы применялись как в наступательных, так и в оборонительных боях.

Виды оружия с ножеобразными металлическими остриями представлены большим разнообразием копий, пик, трезубцев, мечей, секир, топоров и т.п.

Все эти виды орудия борьбы носят характерные национальные индийские названия, часто легендарного или устрашающего характера. Например, машина для метания стрел (баллиста) названа именем легендарного брахмана-мудреца Джамадагни, который был искусен в военных науках и являлся отцом знаменитого воина Парашу-рамы Джамадагнья. Другой вид баллисты назван бахумукха — многопастное, передвижная машина — шатагхни — убивающая сотню. Доспехи, защищающие воинов, представлены металлическими сетями, сетчатыми панцирями, кольчугами, изделиями из хлопчато-бумажной ткани, кожи, шлемами, безрукавками, наплечниками, наколенниками, железными перчатками и другими видами.

Боевые колесницы представлены семью видами как для боя, так и для разрушения вражеских городов. В колесницах помещалось от 1 до 12 воинов (разделы 49—51, глава 33).

Кроме пехоты как основного рода войск комплектовались и более подвижные войска — кавалерия, слоны и боевые колесницы. Для обеспечения этих родов войск существовали специальные ведомства, занимавшиеся разведением лошадей, ловлей слонов и их обучением, производством колесниц и т.п.

Войско делилось на шесть видов (в качественном отношении), а именно: 1) постоянные войска; 2) наемные войска (bhrtaka); 3) предоставленные объединениями, т.е. территориальные войска; 4) войска, предоставляемые союзными государствами; 5) перешедшие от врага (amitra); 6) из лесных племен».[2686]

Чандрагупта отказался от трона, принял аскезу и умер в провинции Карнатака в пещере Шраванабелагола от добровольного голодания, там до сих пор стоит его храм.[2687] Римляне разными способами лишали себя жизни. Но голодание: самый длительный и редкий. Например, голодом уморил себя в 33 году н.э. Кокцей Нерва, «неизменный приближенный и спутник принцепса (Тиберий. — Д. Н.), хотя его положение нисколько не пошатнулось и он не страдал никаким телесным недугом. Когда это стало известно Тиберию, он посетил его, стал доискиваться причин такого решения, уговаривать; наконец, признался, что тяжелым бременем ляжет на его совесть и добрую славу, если его ближайший и лучший друг, у которого не было никаких видимых оснований торопить смерть, безвременно расстанется с жизнью. Уклонившись от объяснений. Нерва до конца упорно воздерживался от пищи. Знавшие его мысли передавали, что чем ближе он приглядывался к бедствиям Римского государства, тем сильнее негодование и тревога толкали его к решению обрести для себя, пока он невредим и его не тронули, достойный конец. Гибель Агриппины, сколь это ни невероятно, повлекла за собою и гибель Планцины».[2688]

У голодовок на востоке есть особенность. И. Руссо: «Из рапорта Индийской Комиссии по медицинскому применению конопли: «С помощью конопли аскеты проводят дни без еды и питья. Поддерживающая сила бханга пронесла множество индийских родов невредимыми сквозь ужасы голода. Запрет и даже серьезное ограничение использования столь святой и доброй травы причинит горе и страдание повсеместно и вызовет глубокий гнев множества почитаемых народом аскетов. Он отнимет у людей то, что смягчает их лишения и лечит их болезни; отнимет защитника, чья милосердная поддержка хранит от бед; отнимет Учителя, который силой своего могущества помогает тем, кто следует Ему, рассеять демонов голода и жажды, уныния и страха, освободиться от волшебных чар Майи или материи, от безумия; и служить Вечному, чтоб Вечное, завладев телом и умом, растворило эго в океане бытия. Эти верования разделяют приверженцы ислама. Наравне с братьями Хинду, исламский факир почитает бханг как растение, которое продлевает жизнь и разрушает оковы эго. Бханг дарит единство с Божественным Духом. ‘Мы пили бханг и тайна изречения Tat Tvam Asi, То Есть Ты, становилась проста. Такой великий результат – столь ничтожной ценой’».[2689]

Согласно традиции, в ранние годы Чандрагупта учился в Таксиле, где он встретился со своим наставником Чанакьей. Чандрагупта сначала захватил Пенджаб. Заручившись поддержкой союзников в Северо-Западной Индии, он двинул свои войска против Нандов в Магадхи и разгромил их силы. Получив власть, Чандрагупта воспользовался войском своих предшественников и занял всю северную Индию, установив империю от Бенгальского залива до Аравийского моря. Затем он двинулся к реке Инд и занял земли в Центральной Индии, к Маурьям отошли Пароламис, Арахосия (Ария) и Гедросия.[2690]

В основе военного движения и дипломатии Маурьев была Мандала,[2691] карта мира, мировой круг, слово, в котором нетрудно увидеть производное от латинского mundus, мир, с уменьшительным суффиксом: mundula-мирок.[2692] Рисунок мира и сейчас так называется на Востоке.[2693]

Считается, что в 16 г. до н.э. Агриппа отправился на Восток. Он отдает приказы в Причерноморье, сообщает в Рим расстояния на Каспии и в Индии. В Рим Агриппа вернулся через два года.

Путь к власти Чандрагупты повторяет истории Фраата, принимавшего Аполлония Тианского, частично, монетные истории Куджулы Кадфиза и Гондофарна. Начало его победоносного пути: на севере, в Таксиле и Пенджабе, месте укоренения невозвращенцев. Трудно предположить в выросшем в Афганистане молодом человеке будущего основателя Адмиралтейства.

Широко известно изображение голодающего Будды из Гандхары. На нем Будда напоминает узника Освенцима.[2694] Однако череп голодающего выдает его породу. Она более походит на породу Агриппы, чем тюркскую, китайскую или какую-либо индийскую.

В Шахнаме Афрасиаб убивает Новзара (авест. Naoθara) одного из Пишдадидских царей (предшественников династии Кейянидов) и пленит иранских богатырей. Их спасают из плена с помощью добродетельного брата Афрасиаба — Агрераса (авест. Aγraēraθa, Агриппы? — Д. Н.), за что Афрасиаб казнит его.

Человек, скрытый за именами Фраат, Чандрагупта и Агриппа покровительствовал искусствам и был философом: среди римских стоиков есть тезка и у Агриппы (Ἀγρίππας), о котором известно только то, что он к 10 тропам воздержания[2695] прибавил еще 5[2696].[2697] Стоики[2698] вроде Агриппы называли себя по-гречески смотрящими, скептиками (σκέπτομαι, рассматриваю, исследую, σκέψις, исследование). Диоген пишет о неких последователях Агриппы (οἱ περὶ Ἀγρίππαν).

Напрашивается предположение и вопрос. Агриппа мог придти в Афганистан и найти там соотечественников: Агриппа прообраз Будды?

Если так, то история морского волка во главе многотысячной армии матерых монахов из волчьего племени, еще не написана. Через века остатки античных карт в разромленной Европе дадут начало христианской картографии. Она «привнесла новое значение в понятие обитаемой земли: ἡ οἰκουμένη — обитаемая земля, на которой разыгрывается драма спасения рода человеческого. Отсюда и дидактическая[2699] задача карт — проповедь богословской картины мира, как удачно определил ее А. В. Постников. В скриптории аббатства Центула (Сен-Рекье, на севере современной Франции) в середине IX в. был ряд настенных христологических росписей, о котором оставил поэтическое свидетельство монах Микон. Этот ряд включал изображение «мира, которому суждено погибнуть», разделенного на три части. Средневековый мир сосредоточен на Христе: уже сама схема Т интерпретируется как крест. Христологическое содержание западноевропейских карт особенно усиливается в XIII в., когда Христос изображается со схемой обитаемой земли в руке или восседает над ней на троне в окружении ангелов. В то же время сохраняет влияние античная теория микрокосма и макрокосма: мир и человек устроены по одним и тем же принципам. На схемах, получивших особенное распространение с XIII в., все эти темы сливаются в новый образ обитаемого мира как тела Христова».[2700]

«В бытность свою в Аполлонии он [Октавиан. — Д. Н.] поднялся с Агриппой на башню к астрологу Феогену. Агриппа обратился к нему первый и получил предсказание будущего великого и почти невероятного; тогда Август из стыда и боязни, что его доля окажется ниже, решил скрыть свой час рождения и упорно не хотел его называть. Когда же после долгих упрашиваний он нехотя и нерешительно назвал его, Феоген вскочил и благоговейно бросился к его ногам. С тех пор Август был настолько уверен в своей судьбе, что даже обнародовал свой гороскоп и отчеканил серебряную монету со знаком созвездия Козерога, под которым он был рожден».[2701]

Агриппа удержал Октавиана от немедленного добивания Антония после бегства его с Клеопатрой от Акция. Там самым Агриппа дал Антонию и его людям несколько месяцев на подготовку исхода из Александрии.[2702] В итоге римляне взяли Александрию без осады или штурма:

«Около полуночи, как рассказывают, среди унылой тишины, в которую погрузили Александрию страх и напряженное ожидание грядущего, внезапно раздались стройные, согласные звуки всевозможных инструментов, ликующие крики толпы и громкий топот буйных, сатировских прыжков, словно двигалось шумное шествие в честь Диониса. Толпа, казалось, прошла чрез середину города к воротам, обращенным в сторону неприятеля, и здесь шум, достигнув наибольшей силы, смолк. Люди, пытавшиеся толковать удивительное знамение, высказывали догадку, что это покидал Антония тот бог, которому он в течение всей жизни подражал и старался уподобиться с особенным рвением.

С первыми лучами солнца Антоний расположил войско на холмах перед городом и стал наблюдать, как выходят навстречу врагу его корабли. В ожидании, что моряки проявят и доблесть, и упорство, он спокойно смотрел вниз. Но едва только сблизились они с неприятелем, как, подняв весла, приветствовали суда Цезаря и, получив ответное приветствие, смешались с ними, так что из двух флотов возник один, который поплыл прямо на город. Пока Антоний глядел на это зрелище, успела переметнуться и конница; а когда потерпела поражение пехота, Антоний возвратился в город, крича, что Клеопатра предала его в руки тех, с кем он воевал ради нее».[2703]

Без предварительного сговора командиров и центурионов такое невозможно. О последствиях таких неоднократных несчастий Антонию неизменно докладывал его легат Канидий Красс. Советы и командование легата иногда выглядят странными:

«Тогда Титий удалился, а Галл, ведя ожесточенный бой с врагом грудь на грудь, не заметил, как значительные силы парфян зашли ему за спину. Осыпаемый стрелами отовсюду, он посылал просить помощи. Тут начальники тяжелой пехоты, среди которых был и Канидий, один из друзей Антония, имевший на него громадное влияние, совершили, сколько можно судить, грубую ошибку. Надо было сомкнуть ряды и двинуть против неприятеля всю боевую линию разом, а они отправляли подмогу мелкими отрядами, которые, один за другим, терпели поражение, и мало-помалу ужас и бегство охватили чуть ли не все войско, но в последний миг подоспел из головы колонны сам Антоний с воинами, и третий легион, стремительно пробившись сквозь толпу бегущих, встретился с противником и остановил преследование».[2704]

«Цезарь (Октавиан. — Д. Н.) заявлял, что Лепида он отрешил от власти за наглые бесчинства, что военной добычею готов поделиться с Антонием, если и тот поделится с ним своим завоеванием — Арменией, а что на Италию у солдат Антония никаких притязаний быть не может: ведь в их распоряжении Мидия и Парфия, земли, которые они присоединили к Римской державе, отважно сражаясь под начальством своего императора. Этот ответ Антоний получил в Армении и немедленно отдал распоряжение Канидию спускаться во главе шестнадцати легионов к морю, а сам вместе с Клеопатрою отправился в Эфес. Туда со всех сторон собирался его флот, числом восемьсот кораблей (включая грузовые), из которых двести выставила Клеопатра. От нее же Антоний получил две тысячи талантов и продовольствие для всего войска. По совету Домиция и некоторых иных Антоний приказал Клеопатре плыть в Египет и там дожидаться исхода войны. Но, опасаясь, как бы Октавия снова не примирила враждующих, царица, подкупивши Канидия большою суммою денег, велела ему сказать Антонию, что, прежде всего, несправедливо силою держать вдали от военных действий женщину, которая столь многим пожертвовала для этой войны, а затем, вредно лишать мужества египтян, составляющих значительную долю морских сил. И вообще, заключил Канидий, он не может назвать ни единого из царей, участвующих в походе, которому Клеопатра уступала бы разумом, — ведь она долгое время самостоятельно правила таким обширным царством, а потом долгое время жила бок о бок с ним, Антонием, и училась вершить делами большой важности. Эти соображения взяли верх, — все должно было устроиться наивыгоднейшим для Цезаря образом, — и меж тем как войска продолжали собираться, Антоний с Клеопатрой отплыли на Самос и там проводили все дни в развлечениях и удовольствиях».[2705]

«Убедившись, что флот ни в чем не имеет удачи и никуда не поспевает своевременно, Антоний, волей-неволей, снова обратил главные свои надежды на сухопутные силы. Их начальник, Канидий, пред лицом опасности тоже переменил свое прежнее мнение: теперь он советовал отправить Клеопатру обратно и, отступив во Фракию или в Македонию, дать сухопутное сражение, которое и определит исход всего дела. Царь гетов Диком, убеждал Антония Канидий, обещает сильную подмогу (! — Д. Н.), и нет никакого позора в том, чтобы уступить море Цезарю, который приобрел навык в морских боях, отвоевывая у Помпея Сицилию, — гораздо хуже будет, если Антоний, не знающий себе равных в искусстве борьбы на суше, не воспользуется мощью и боевой готовностью столь многочисленной пехоты, но распределит всю эту силу по кораблям и, тем самым, растратит ее впустую. Однако ж верх взяла Клеопатра, настоявшая, чтобы войну решила битва на море».[2706]

«Начальники сухопутных сил, со стороны Антония — Канидий, со стороны Цезаря — Тавр, выстроили своих подчиненных вдоль берега и ожидали исхода борьбы. Что касается самих императоров, то Антоний, объезжая на лодке свои корабли, призывал воинов сражаться уверенно, словно на суше, полагаясь на большую тяжесть судов, а кормчим наказывал, принимая удары вражеских таранов, удерживать суда на месте, так словно бы они стоят на якорях, и остерегаться сильного течения в горле залива. Цезарь еще до рассвета вышел из палатки и обходною дорогой направился к судам, и тут, как рассказывают, навстречу ему попался какой-то человек, который гнал осла».[2707]

«Туда же, к Тенару, уже собирались в немалом числе грузовые суда, начали прибывать и друзья, спасшиеся после поражения: они сообщали, что флот погиб, но сухопутные силы, по их мнению, еще держались. Антоний отправил к Канидию гонца с приказом, не теряя времени, отступать через Македонию в Азию...

...С сообщением о потере войска, стоявшего при Актии, к Антонию прибыл сам Канидий. Одновременно Антоний узнал, что Ирод, царь Иудейский с несколькими легионами и когортами перешел к Цезарю, что примеру этому следуют и остальные властители и что кроме Египта за ним уже ничего не остается. Но ни одна из этих вестей нимало его не опечалила, напротив — словно радуясь, отрекся он от всякой надежды, чтобы вместе положить конец и заботам, бросил свое морское пристанище, которое называл Тимоновым храмом, и, принятый Клеопатрою в царском дворце, принялся увеселять город нескончаемыми пирами, попойками и денежными раздачами.

Флот при Актии долго сопротивлялся и, несмотря на тяжелые повреждения, которые наносили судам высокие встречные валы, прекратил борьбу лишь в десятом часу. Убитых насчитали не более пяти тысяч, зато в плен взято было триста судов, как рассказывает сам Цезарь. Немногие видели бегство Антония собственными глазами, а те, кто об этом узнавал, сперва не желали верить — им представлялось невероятным, чтобы он мог бросить девятнадцать нетронутых легионов и двенадцать тысяч конницы, он, столько раз испытавший на себе и милость и немилость судьбы и в бесчисленных битвах и походах узнавший капризную переменчивость военного счастья. Воины тосковали по Антонию и всё надеялись, что он внезапно появится, и выказали при этом столько верности и мужества, что даже после того, как бегство их полководца не вызывало уже ни малейших сомнений, целых семь дней не покидали своего лагеря, отвергая все предложения, какие ни делал им Цезарь. Но, в конце концов, однажды ночью скрылся и Канидий, и, оставшись совсем одни, преданные своими начальниками, они перешли на сторону победителя».[2708]

Веллей Патеркул о неделе выжидания легата не сообщает: