2015-07-14
514
Король Англии Гарольд II Годвинсон был побеждён вождем норманнов Вильгельмом Завоевателем в битве при Гастингсе и погиб в бою. За месяц до этого ему досталось в качестве трофея дочь Ярослава Мудрого Елизавета, сопровождавшия в походе мужа, Харальда III Сигурдссона, Харальда Сурового, Гаральда Грозного (норв. Harald Hardråde[2496]) — короля Норвегии (1046–1066), также попытавшегося завоевать английский трон.[2497] С гибелью Харальда прекратился трёхвековой период вооружённой экспансии скандинавских правителей — эпоха викингов.[2498]
«Имя Бурислав, которое носит в скандинавских текстах главный антагонист Ярислейва (Ярослава Владимирича), судя по всему, восходит к древнерусскому имени Борисъ. Все данные говорят в пользу того, что Борис Владимирич был убит варяжскими наемниками своего брата Ярослава в разгар междоусобной войны Ярослава со Святополком. Рассказ об убийстве дошел и в древнерусской, и в скандинавской версиях. В летописи убийцей неверно назван Святополк и убийство ошибочно датировано 1015 годом».[2499] По мнению А. Ю. Карпова, наставником юного Ярослава мог быть упоминаемый в летописи в 1018 году «кормилец и воевода именем Буды (или Будый)».[2500]
На основе совпадения имен Геракл — Ярославъ[2501] можно утверждать индоевропейское происхождение теонима Гера (жена Зевса). В том же ряду стоят имена Ярило и Яровит.[2502]
У русских были свойские связи со скандинавами. Велика вероятность того, что русское имя Олух связано происхождением с прославленным в сагах скандинавским Óláfr; имя прославил христианский святой, который провел при дворе князя Владимира 9 лет, увезенный на Русь бежавшей из Норвегии матерью Астрид (Большая сага об Олаве Трюггвасоне).[2503]
«Александр Македонский, Юлий Цезарь, Красс, Римляне и Галлы являются у Ляхов — подле национальных героев Лестьков, Крака и Попела, а у южных Славян Сенулад, Остроил и Готы — подле Доброславов, Павлимиров, Хвалимиров».[2504]
Напрашивается мысль о наполнении имени Красса новыми смыслами в славянских языках. М. Р. Фасмер: «красный, укр. красний, красивый, ст.-слав. красьнъ, болг. красен, красивый, сербохорв. красан (красан), красна (красна) ж., красивый, словен. krasn, чеш. krasny, прекрасный, слвц. krasny — то же, польск. krasny, прекрасный, пригожий, в.-луж. krasny, красивый, н.-луж. ksasny — то же. Значение красный вторично по отношению к красивый, прекрасный».
Красный = грозный?[2505] О Петре I в Полтаве А. С. Пушкин:
...Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь как божия гроза.
В санскрите ĸṛš — резать, красить, хватать, мучить, повреждать; ĸṛšṇa — черный. Ср. с архангелько-новгородским: крас, скоросый, сердитый, яросл. торопливый.[2506] Не отсюда ли в русском языке слова скорость и корысть?
Считается, что буллы имеют этрусское происхождение.[2507] Буллы-бляхи, напоминаюшие то ли буддистские ступы, то ли мандалы или цветки лотоса, на которых часто изображают Будду, украшают по сию пору огромные двери Пантеона в Риме.[2508]
Триумфаторы в Риме носили пустую внутри буллу, о чем подробно рассказывает Макробий:
«Тулл Гостилий, третий римский царь, победив этрусков, первый ввел в Риме курульное кресло, сопровождение ликторов и вышитую тогу с пурпурной каймой — принадлежности этрусских магистратов. Но в это время претекста не была приметой детского возраста, а была, как и прочее, что я перечислял, только почетным знаком. Но позже Тарквиний Приск (которого, как говорят, также называли Лукумоном), сын Демарата, изгнанного из Коринфа, третий царь после Гостилия… своего четырнадцатилетнего сына, который собственной рукой убил врага, одарил золотой буллой и претекстой… Ведь как претекста служит украшением магистратов, так булла украшает получивших триумф. При триумфе они носят ее на груди, поместив в буллу разные средства, которые они считали самыми сильнодействующими против зависти.
Другие думают, что тот же Приск, когда он с изобретательностью предусмотрительного правителя приводил в порядок сословия граждан, считая одежду свободнорожденных детей также одним из важных преимуществ, — установил, чтобы золотой буллой и тогой, окаймленной пурпуром, пользовались только те дети патрициев, отцы которых занимали курульные должности. Остальным же разрешалось пользоваться лишь претекстой, но и то только тем, чьи родители отслужили должный срок военной службы в коннице; вольноотпущенникам же никоим образом не позволялось носить претексту, а еще менее — чужеземцам, не имевшим никакой родственной связи с римлянами. Но после претекста была разрешена также и сыновьям вольноотпущенников по той причине, которую выдвинул авгур Марк Лелий. Во время второй Пунической войны он сказал, что вследствие многочисленных чудесных явлений дуумвиры по решению сената обратились к Сивиллиным книгам и, рассмотрев их, объявили, что следует вознести моления в Капитолии и сделать лектистерний из снесенных в одно место пожертвований и чтобы вольноотпущенницы, носящие длинную одежду, также предоставили деньги для этого дела. Тогда было совершено публичное молебствие мальчиками благородного происхождения и сыновьями вольноотпущенников, а также были исполнены гимны девушками, имеющими в живых отца и мать. С тех пор было разрешено, чтобы также и сыновья вольноотпущенников, но только те, которые были рождены в законном браке, носили претексту и кожаный шарик на шее вместо буллы».[2509]
Такие пустые внутри украшения получили у ученых наименование апотропеических (отгоняющих).[2510]
«В мае 1885 г. в Юхновском уезде Смоленской губернии крестьянкою деревни Долины (Мочаловской волости) Прасковьею Беловою был найден клад, состоящий из восьми серебряных шейных гривен. Он был обнаружен на ее земле, в поле, во время пашни. Через губернское правление клад был отослан в Императорскую Археологическую комиссию, а затем поступил в Императорский Эрмитаж.
По мнению А. А. Спицына, гривны могут быть относимы к VIII–IX в. Они попадаются в погребениях Литвы и западных финнов. Это прототип люцинских плоских гривен с насечкой и русских северянских гривен с седловинами на концах (X–XI в.). Происхождение этих гривен и их оригинального орнамента не ясно. Возможно, это местная, литовская форма, представляющая своеобразную обработку более старой римской».[2511]
Отцов и детей северян уже называли славянами. «Существует целый блок восточных источников, которые помещают в Среднем Поволжье ас-сакалиба-славян, единственным археологическим соответствием которым является население, оставившее памятники именьковской археологической культуры. Учитывая то, что относятся эти известия к VIII–X вв., они являются важным независимым подтверждением позиции тех археологов, которые считают, что часть «именьковцев» не покинула Волго-Камье и их потомки влились впоследствии в состав населения Волжской Болгарии. Письменные источники служат также определенным подтверждением высказанных в археологической науке гипотез о близости именьковских памятников преимущественно полесскому варианту зарубинецкой культуры (письмо хазарского царя Иосифа фиксирует в Среднем Поволжье словен, а так именовались носители пражской археологической культуры, восходящей, судя по новейшим данным археологов, к полесским зарубинецким памятникам) и о миграции в конце VII — начале VIII в. основной массы именьковского населения на юго-запад, где они стали ядром сложения волынцевской культуры (фиксация в том же источнике в Среднем Поволжье «лишнего» этноса, имя которого может быть интерпретировано как север/северяне)».[2512]
В европейских армиях буллу заменил офицерский нагрудный знак. Сейчас на военной форме это петлицы. Христиане тоже носят на шее всю жизнь буллу в виде креста или образка.
Любопытный ряд дал также О. Сулейменов от латинского monīle, ожерелье: monole — ожерелье, бусина, бусы (тунгус.), monisto — 1) ожерелье, 2) нагрудник из монет (слав.), manik — бусина, manik-manik — бусы (индонез.), mani — драгоценность (др.-инд.), mončak, monšak, munčak, bunsak, — бусина, бусы, ожерелье (тюрк.), busa (bunsa) — буса, бусина (слав.).[2513]
Существует весьма обоснованное мнение, что торговый путь Индия — Каспий — Понт был менее опасен для купцов, чем другие пути, ведущие в Индию.[2514]
Т
Греки освоились в Индии раньше римлян.[2515] С устранением Клеопатры в Египте им приходилось общаться с людьми Гая и греческо-еврейской прослойкой управленцев и наместников, а в Индии с самыми богатыми римскими невозвращенцами, беглецами, исход которых объединяла присяга сыну Цезаря, мертвому Цезариону.
И те и другие присягали ему, получив богатства от Клеопатры и Антония. Прибыв в Западную Индию, они связались с соплеменниками, осевшими в Пакистане и Афганистане.
Новости беглецов о Риме и кровожадности Фурина, убившего дядю, настоящего сына Цезаря от красивой варварки, расстраивали стариков, дедушек из войска Красса и молодых, и зрелых, вкусивших казачьей вольницы пленников и дезертиров армии Антония, обеляя их плен и уход в собственных глазах. Это не возбуждало желания менять местную действительность на римскую.
«В скульптурных воспроизведениях, в том числе и в глубинной Индии (в святилище селения Мат, в Матуре), кушанские цари предстают как иноземные, неиндийские — по общему облику, и по одежде, и по вооружению. Тот же иноземный характер отображен в скульптурах Гандхары и Матхуры, показывающих представителей кушанской знати, кушанских воинов, а иногда и буддийских донаторов (вероятно из числа тех же кушанских вельмож и военачальников). Б. Н. Пури, опираясь на эпиграфические данные, отметил, что в отличие от деревенских старост все высшие административные посты в индийских владениях кушан занимали не индийцы, а ирано-язычные, судя по именам, иноземцы. При этом он полагал, что им принадлежали не только посты наместников-сатрапов (и махасатрапов) в Таксиле, Каписе, Кашмире, Матхуре и Бенаресе, но и должности данданаяка и махаданданаяка, соответствующие министрам, военачальникам, главам суда и полиции. В. А. Лившиц, касаясь этих ираноязычных имен, указал, что, хотя некоторые из них не могут быть точно привязаны к определенному диалекту, другие уже сейчас определяются как бактрийские, т.е. принадлежащие выходцам из Бактрии».[2516]
«Через бактрийские земли везли шелковую пряжу и ткани из Китая в Баригазы, крупнейший торговый порт в устье реки Инд. Клад золотых слитков с индийскими надписями письмом кхарошти и ювелирных изделий, сходных с гандхарскими. Владелец клада, живший в богатом доме на Дальверзин-тепе принадлежал к кушано-бактрийской военной знати; предметы могли быть военной добычей из Северо-Западной Индии.[2517] Столь же вероятно, что эти вещи принадлежали бактрийскому купцу или ювелиру, но в любом случае они свидетельствуют о контактах с Гандхарой. Найдены в Бактрии и предметы из Рима и римского Средиземноморья».[2518]
Гандхарский импорт обычен в Киргизии.[2519]
Указание Птолемея на Бактры как на царскую резиденцию связано с тохарами. Еще яснее пишет автор Перипла Эритрейского моря:[2520]
«За ними на восток, если держать океан по правую руку, и поплыть, оставив по левую руку остальные части, встречаются Ганг и Золотой [остров] — крайняя часть восточного берега, лежащая возле нее. Возле него есть река, называемая Ганг, и она, самая большая в Индии, опускается и поднимается, как Нил; на ней есть рынок Ганг, одноименный реке, через который везут малабатр, и ганги[ти]йский нард, и жемчуг, и тонкое полотно, самое роскошное, называемое гангитийским. Говорят же, что есть в этих местах и золотые шахты, и монеты из золота, называемые кальтис. Рядом с рекой есть океанский остров — крайняя часть ойкумены на востоке, под самым восходящим солнцем, называемый Золотой, имеющий наилучшую из всех мест по Эритрейскому морю черепаху.
За этой страной, на самом севере, в одном из самых дальних мест, где море заканчивается, лежит в нем в глубине материка огромный город, называемый Тины, из которого в Баргиазу через Бактры везут шерсть, пряжу и тонкий серикский хлопок по суше, а в Лимирику — наоборот, по Гангу. До этой Тины добраться нелегко: ведь редко кто из нее приходит, [да и тех] немного. Лежит [это] место под самой Малой Медведицей, говорят же, что граничит с частями Понта и Каспийского моря, поворачивающими [от своего обычного курса], лежащее возле которого Меотийское болото изливается в Океан».[2521]
Название Тхина (Θῖνα) ныне выводят от названия династии Цинь. Его потом повторяет Клавдий Птолемей.[2522]
В товаре, скрытом за словом малабатр видят неизвестную пряность. В языке тамильских торговцев в Индии этим словом до сих пор именуют вид гашиша.[2523]
Настрой беглецов от Октавиана-Августа и греков против Ирода и евреев, поддержавших Августа, не мог остаться незамеченным невозвращенцами. Евреи в Индии были также. Новые материальные обстоятельства распаляли давнюю нелюбовь греков и евреев.[2524] Она исчезала лишь при осознании, подобном постигшему многих невозвращенцев. В Будде не было ни эллинов, ни иудеев.
Об одном из осознавших это евреев были написаны хорошие новости — евангелия.[2525]
«В коптском переводе послания к колоссянам (3, 11) Павел говорит: «Где нет ни эллина, ни иудея, обрезания и необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос». Понятие варвар у христианских авторов может быть истолковано и в положительном и в отрицательном смысле, приложено к конкретным людям, а у гностиков несет отпечаток абстракции, даже когда речь идет как бы и об исторической действительности».[2526] Перевод дело непростое.
Подобные истории писались, переводились и устно распространялись долго и на Востоке; многие из переводчиков и проповедников историчны: «монгольские источники связывают широкое распространение буддизма с именами апостолов Годана и Сакья-пандиты,[2527] причем о Годане в них говорится с большим уважением как о первом человеке, способствовавшем этому. Под титулом Сакья-пандиты, который присваивался исключительно образованным мужам, был известен в то время Палдан Тондуп; в Тибете, Китае, Монголии и Индии его знали под религиозным именем Кунга Джалцэна. Он появился при дворе Годана в 1247 г.; с его проповеднической деятельностью было связано действительное, настоящее знакомство монгольского двора с буддизмом. В это время монастырь Сакья, благодаря деятельности предыдущих иерархов и самого Сакья-пандиты, был одной из влиятельнейших школ буддизма и крупным феодальным владением. Это определило интерес монголов к Сакья. Пребывание Сакья-пандиты при монгольском дворе было недолгим, но за это время он успел приобрести большую популярность не только благодаря своей религиозной эрудиции, но и искусству врачевания. Монгольские источники утверждают, что он вылечил Годана».[2528]
Бань Гу в Истории ранней династии Хань помещает страну Ли-цзянь (Александрия) в Бактрии-Тохаристане (западнее Арахосии и Дрангианы, в южной части Афганистана).[2529]
Буддистам при кушанах хорошо жилось в Бактрии. «Многочисленные буддистские храмы, святилища, возможно, ступы Кара-тепе, Фаяз-тепе и Зурмалы предназначались, конечно, не только для постоянно живущих в этих буддийских постройках монахов (бхикшу), но и для буддистов-мирян (упасака) кушанского Термеза, близлежащих селений, может быть — для купцов и паломников из других мест и областей. Если судить по размерам построек, число посетителей было значительным. В надписях из Кара-тепе упоминается Буддашира, который в индийских надписях называется дхармакатхика, т.е. проповедующий дхарму, а в бактрийских — «тот, кто проповедует благое деяние». Этот Буддашира был по меньшей мере двуязычен, мог обучать языкам и письменностям. Во II–IV вв. проповедники в Бактрии переводили с комментариями буддийские тексты на китайский язык».[2530]
«Деяние — карма — вот что остается от человека после того, как он умирает и тело его растворяется в стихиях. В Брихадараньяки говорится, что, когда человек умирает,
конец его сердца начинает светиться, и с этим светом Атман выходит через глаз, или через голову, или через другие части тела. Когда он выходит, за ним выходит жизненное дыхание, за ним выходят все жизненные силы. Он становится познанием, он и следует за познанием. Тогда им овладевают знание, и деяние, и прежний опыт. Подобно тому как гусеница, достигнув конца былинки и приблизившись к другой былинке, подтягивается к ней, так и этот Атман, отбросив это тело, рассеяв незнание и приблизившись к другому телу, подтягивается к нему. Подобно тому как золотых дел мастер, взяв кусок золота, придает ему другой, более новый, более прекрасный образ, так и этот Атман, отбросив это тело, рассеяв незнание, претворяется в другой, более новый, более прекрасный образ... Как кто действует, как кто ведет себя, таким он бывает. Делающий доброе бывает добрым, делающий дурное бывает дурным... Каково бывает его желание, такова бывает воля, какова бывает воля, такое деяние он и делает, такого удела он и достигает».[2531]
В буддистских обителях свежеиспеченные монахи жили на всем готовом.[2532]
«Именно в живописи Бактрии сцена под деревьями с Буддой и монахами, хотя в целом и повторяет гандхарские сцены и близка к аналогичной сцене в живописи Мирана, отражает известное своеобразие. В частности, Будда здесь наделен помимо трех своих основных отличительных признаков — пятен на лбу (урна), выпуклости на затылке (ушниша) и удлиненных мочек ушей, еще нимбом и ореолом вокруг тела — мандорлой. Мандорла (итал. Mandorla, миндалина) — в христианском и буддийском искусстве особая форма нимба, сияние овальной формы, вытянутое в вертикальном направлении, внутри которого помещается изображение Будды, Христа или Богоматери (реже святых). Мандорлу соотносят также с веретеном и мистерией числа восемь. В Средневековье мандорлу сравнивали с формой женского лона. В просторечии, среди художников, мандорлу именовали vesica piscis (лат. рыбий пузырь), что связано с христианской символикой изображения рыб».[2533]
Ушниша (санскр. uṣṇīṣa, тиб. gtsug tor) — шишка на макушке головы — символизирует просветленный ум Будды.
В христианскую иконографию образ попал из буддийского искусства через Персию и Армению.[2534]
«Еще А. Грюнвельд высказал предположение, что нимб и особенно ореол в буддийской скульптуре, видимо, является имитацией живописных изображений. Каратепинская стенная роспись, относящаяся ко времени, близкому царствованию Канишки, на монетах которого впервые зафиксирован образ Будды с нимбом и овальным ореолом, подтверждает это предположение. Возникает вопрос: не в кушанской ли Бактрии возник этот образ Будды, крайне редкий в искусстве Гандхары?
Общее число известных каменных капителей Бактрии (с учетом айрамских) достигает 50, около 40 из них датируются временем после воцарения Канишки. Большинство капителей двухпоясные, что сближает их с римскими и ранневизантийскими, но отличает от гандхарских».[2535]
«Как явствует из сочинений цикла Сангам (I в. до н.э. — II в. н.э.), в стране тамилов яваны, под которыми в это время имелись в виду римляне, селились в колониях, называвшихся Yavanappadi, Yavanarirukkai, Yavanacceri, в царских столицах и морских портах. Они пользовались славой жестоких войнов с наводящим ужас оружием, обладателей прекрасных лошадей и колесниц, репутацией прекрасных строителей, кузнецов, ткачей, царских телохранителей.[2536] Описывался их грубоватый язык и сварливый нрав. Часто они работали бок о бок с местными умельцами; это подтверждают многочисленные находки индийских подражаний изделиям греко-римских мастеров».[2537]
Об искусстве римских кузнецов свидетельстует кованный складной военный ножик, сделанный как современный швейцарский и датируемый между 201–300 гг.[2538] Работа не хуже чем ранее у кельтских мастеров или позже у тульских.[2539]
У них были сыновья, росшие вместе с местными детьми. Б. Либих видит в санскр. kampana- заимствование из лат. campus. Заимствование этого слова из греческого в санскрит объяснять сложно.[2540]
Словосочетание «римское влияние» давно используется археологами для описания кушан в Северной Индии. Влияние это утверждалось римскими мечами вплоть до Индии Южной. Эти мечи (тип Помпеи) найдены там археологами. «Скульптура кушанского царя Канишки, ныне выставленная в музее Матхура, содержит два прямых меча».[2541] Эти мечи: римские spatha и gladius.[2542] Римское республиканское военное дело в условиях Индии породило военное дело кушан: пресловутое влияние (этимология глагола влиять неясная) прослеживается во всем их оружейном деле.[2543] Привычка японских самураев таскать с собой два меча также идет отсюда: все железные мечи, впервые появившееся в Японии еще в эпоху Яёй,[2544] имеют происхождение с материка.[2545]
Два меча, gladius и spatha, и у богатого молодого сака из могилы кургана Иссык. У него же видим на шее золотую буллу и наборный военный пояс.[2546]
Плиний пишет, что двумя товарами серов, в которых была крайне заинтересована Римская империя, были шёлк и сталь, причем последняя держала первенство (palma, ладонь. — Д. Н.[2547]) у любых других народов, чуть хуже мечи делали в Парфии:
Ex omnibus generibus palma Serico ferro est. Seres hoc cum vestibus suis pellibusque mittunt. Secunda Parthico, neque alia genera ferri ex mera acie temperatur, caeteris enim admiscentur.[2548]
Словом ferrum Плиний говорит о стальном оружии вообще и о мечах в наибольшей степени. Среди римлян, попавших в лагеря Тохаристана был или были выдающиеся кузнецы, в достижениях которых надо искать исток качества знаменитых японских дворянских сабель, одну из которых получил И. А. Гончаров в 1853–1854 гг., путешествуя на фрегате «Паллада»:
«Но самым замечательным и дорогим подарком была сабля, и по достоинству, и по значению. Подарок сабли у них служит несомненным выражением дружбы. Японские сабельные клинки, бесспорно, лучшие в свете. Их строго запрещено вывозить. Клинки у них испытываются, если Эйноске не лгал, палачом над преступниками. Мастер отдает их, по выделке, прямо палачу, а тот пробует, сколько голов (!?) можно перерубить разом. Мастер чеканит число голов на клинке. Это будто бы и служит у них оценкою достоинства сабли. Подаренная адмиралу перерубает, как говорил Эйноске, три головы. Сабли считаются драгоценностью у японцев. Клинок всегда блестит как зеркало; на него, как говорят, не надышатся. У Эйноске сабля, подаренная ему другом, существует, по словам его, около пятисот лет.
Я не знаю толку в саблях, но не мог довольно налюбоваться на блеск и отделку клинка, подарка Кавадзи. Ножны у ней сделаны, кажется, из кожи акулы и все зашиты в шелк, чтоб предостеречь от ржавчины. Старик Тсутсуй подарил дорогие украшения к этой сабле, насечки и т.п. Подарок знаменательный, особенно при начале дел наших! Полномочные сами не раз давали понять нам, что подарок этот выражает отношения Японии к России. Оно тем более замечательно, что подарок сделан, конечно, с согласия и даже по повелению правительства, без воли которого ни один японец, кто бы он ни был, ни принять, ни дать ничего не смеет. Один раз Эйноске тихонько сказал Посьету, что наш матрос подарил одному японцу пустую бутылку. "Ну так что ж?" — спросил тот. "Позвольте прислать ее назад, — убедительно просил Эйноске, — иначе худо будет: достанется тому, кто принял подарок". — "Да вы бросьте в воду". — "Нельзя: мы привезем, а вы уж и бросьте, пожалуй, сами".
Каков народ! какова система ограждения от контрабанды всякого рода! Какая бы, кажется, могла быть надежда на торговлю, на введение христианства, на просвещение, когда так глухо заперто здание и ключ потерян? Как и когда придет всё это? А придет, нет сомнения, хотя и нескоро».[2549]
Меч является одной из трёх древних регалий японского императора и имеет особое значение в японском обществе.[2550]
В эпосе Махабхарата, Великая [битва] бхаратов, состоящем приблизительно из ста тысяч двустиший-шлок, разделённых на 18 книг,[2551] меч является оружим царей.
«Санджая сказал:
И вот царский сын Духшасана, вступивший в жаркую схватку (с Пандавой), совершил невозможное: стрелою-«бритвой» рассек лук Бхимы, а шестью (другими) стрелами настиг его возницу. Затем великий духом (воин) множеством отборных стрел стремительно поразил Бхимасену, но тот, истекая (кровью), словно слон — мадой, метнул в него в битве свою палицу. Бхимасена мощно покрыл ею (расстояние) до Духшасаны в десять дханвантар, и сраженный той быстрой палицей Духшасана, содрогаясь, рухнул на землю. (Палица Бхимы) на лету сразила его коней и колесничего, обратила в прах его колесницу, а сам (Духшасана), доспехи, убранство, одежда и венок которого были растерзаны, недвижимый, громко кричал от боли, о Индра людей!
Затем стремительный Бхимасена соскочил с колесницы и, помня о распре, затеянной твоими сыновьями, пешим направился (к Духшасане), вперив в него тяжелый взгляд. Обнажив свой острый, заточенный по краям меч, он наступил на горло лежащему на земле в судорогах (врагу), рассек ему грудь и принялся пить еще теплой его кровь. Он пил жадно и долго, бросая вокруг свирепые взгляды, пил и приговаривал: «Превыше всего я ценю этот напиток из добытой мною сегодня крови — превыше молока из материнской груди, чистого масла с медом, (превыше) чтимого напитка из мадхуки, питья из небесной влаги и даже лучшего (из напитков) — молока, смешанного с простоквашей!»[2552]
Бхимасену еще именуют Врикодара (Волчебрюхий) и Бахушалин (Долгорукий).[2553]
Основное значение в изучении Махабхараты 200 лет имело сравнение ее с поэмами Гомера. «Большинство ученых, занимавшихся проблемами древнеиндийского эпоса, в оценке его сознательно или бессознательно опирались на современные им представления о гомеровских поэмах, и можно сказать, что развитие науки о Махабхарате вплоть до нашего времени во многом определялось сменой различных теорий при разрешении гомеровского вопроса». А. Вебер предполагал, что Одиссея оказала значительное влияние на сюжет Рамаяны.[2554]
Данные тамильской литературы надежно подкрепляются археологическими свидетельствами: раскопки в Кодуманале выявили высокий уровень металлургических навыков римлян и кельтов, проживавших в этом городе и выплавлявших орудия труда из стали и железа, рядом с которым — в 20 км, в Сеннималай — находятся залежи высококачественной железной руды. Продукция этих сталеваров из Музириса переправлялась в Рим. Строители яваны работали на возведении роскошного города Каверипаттинам,[2555] где можно предполагать наличие римского поселения (yavanarirukkai[2556]). Понятия плотник или каменщик даже передавалось как yavanatachar. Любопытна вторая часть слова: -tachar, тахар. Судя по данным Сангама, сочинениям античных авторов и археологическим находкам, среди предметов вывоза из Лимерики в Рим имелись специи (перец и кардамон), благовония, хлопок, жемчуг, драгоценные и полудрагоценные камни, шелк.[2557] И маргариты.
Unum id est[2558]
Взаимная неприязнь евреев и египтян еще более старая, чем у евреев и греков. Греки узнали о пути в Индию от египтян. Им этот путь был известен давно.[2559] В Риме о нем толком узнают после захвата Египта. Важность топографии и карт для продумывания военных замыслов сомнений не вызывает.
Это понимал уже Гай Юлий Цезарь, знакомясь с будущим ТВД[2560] лично. В начале зимы 57–56 гг. до н.э. он покинул Галлию и отправился в Иллирию (Балканы), «желая посетить и эти племена и познакомиться с их страной, как вдруг в Галлии вспыхнула война». О том, как войска остались в нынешней Франции без вождя, Цезарь писал Сенату сам:
«Молодой Публий Красс (погибший позже с отцом при Каррах. — Д. Н.) зимовал с 7-м легионом у самых берегов Океана, в стране андов.[2561] Так как в этих местах было мало хлеба, то он разослал по соседним общинам за провиантом нескольких командиров конницы и военных трибунов. Между прочим, Т. Террасидий был послан к эсубиям, М. Требий Галл — к куриосолитам, Кв. Веланий с Т. Силием — к венетам.
Это племя пользуется наибольшим влиянием по всему морскому побережью, так как венеты располагают самым большим числом кораблей, на которых они ходят в Британию, а также превосходят остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нем. При сильном и не встречающем себе преград морском прибое и при малом количестве гаваней, которые, вдобавок, находятся в руках именно венетов, они сделали своими данниками всех плавающих по этому морю. Они начали с того, что задержали Силия и Велания в уверенности, что через них они вернут своих заложников, выданных ими Крассу.[2562] Их примеру последовали и их соседи: со свойственной галлам наклонностью поспешно и внезапно принимать решения, они задержали с той же целью Требия и Террасидия, немедленно разослали повсюду послов и через своих князей дали друг другу клятву — делать все не иначе как сообща и всякую участь делить вместе. Кроме того, они подняли на ноги и другие общины, убеждая их лучше оставаться верными свободе, унаследованной от предков, чем выносить римское рабство. Таким образом, они быстро склонили на свою сторону население всего морского побережья и затем сообща отправили к П. Крассу посольство с предложением вернуть им их заложников, если он желает получить назад своих людей.
Когда Цезарь получил от Красса известие об этом, он был слишком далеко от него. Поэтому он приказал строить тем временем военные корабли на реке Лигере, впадающей в Океан, организовать в Провинции комплект гребцов и набирать матросов и кормчих. Все это было скоро исполнено, и он поспешил сам к войску, как только это оказалось возможным по времени года. Венеты и их союзники понимали, какое преступление они совершили, задержав и заключив в оковы послов, звание которых всегда и у всех народов было священным и неприкосновенным; и поэтому при известии о приближении Цезаря они стали готовиться к войне соответственно с опасностью, которой она угрожала; главным же образом они стали приводить в боевую готовность свой флот, возлагая на него тем большие надежды, что они были уверены в естественных выгодах своей страны. Они знали, что их сухопутные дороги перерезаны лагунами, а плаванье затруднительно по незнакомству с местностью и вследствие малочисленности гаваней; они были уверены также, что наши войска не могут слишком долго задержаться у них из-за недостатка провианта; и если бы даже все происходило вопреки их ожиданиям, то за ними остается численный перевес в кораблях, между тем как римляне ими не располагают, и, кроме того, в тех местностях, в которых им предстоит вести войну, они не знают ни отмелей, ни гаваней, ни островов; да и самое плаванье в закрытом море совсем иное дело, чем в безбрежном, всюду открытом Океане. Согласно с принятым решением, они укрепляют города, свозят в них хлеб из деревень, стягивают как можно больше кораблей в Венетию, где Цезарь, несомненно, должен был начать военные действия. Для совместного ведения этой войны они принимают в союзники осисмов, лексовиев, намнетов, амбилиатов, моринов, диаблинтов, менапиев, а вспомогательные войска берут из противолежащей Британии.
