Набережная

Окраина города обрыв, падающий к реке. Здесь самое высокое место. Здесь, над обрывом, разбит скверик. В центре его вздымался вровень с молодыми липками обелиск с мраморной доской, повернутой к городу. Доска была густо покрыта фамилиями погибших воинов, хотя война и близко не подходила к этому городу. Обелиск на высоком берегу — могила без покойников, каких много по нашей стране.

Мир за гребнем берега утопет в первобытной непотревоженной тьме. Там, за рекой,— болота, перелески, нежилые места, нет даже деревень. Плотная влажная стена ночи не пробивается ни одним огоньком, а напротив нее убегают вдаль сияющие этажи, ровные строчки уличных фонарей, блуждающие красные светляки снующих машин, холодное неоновое полыхание над крышей далекого вокзального здания — огни, огни, огни, целая звездная галактика. Обелиск с именами погибших в дальних краях, схороненных в неведомых могилах, стоит на границе двух миров — обжитого и необжитого, щедрого света и непокоренной тьмы.

Сейчас они пришли к обелиску потому, что здесь, возле него, красиво даже ночью — лежит рассыпанный огнями город внизу, шелестят пронизанные светом липки, и ночь бодряще пахнет рекой. И пусто в этот поздний час, никто не мешает. И есть скамейка, есть тяжелая, круглая, как ядро старинной пушки, бутылка «гамзы». Красное вино в ней при застойно-равнодушном, бесцветном свете ртутных фонарей выглядит черным, как сама ночь, напирающая на обрывистый берег.

Бутылка «гамзы» и один на всех стакан.

СОКРАТ (открыв бутылку): Фратеры! Пьем по очереди кубок мира.

ИГОРЬ: Если нет возражений, то я...

ГЕНА: Давай, Цицерон!

ИГОРЬ поднял стакан, минуту-другую выдерживал молчание.

ИГОРЬ: Друзья-путники! Через что мы сегодня перешагнули? Чего мы добились?..

СОКРАТ: Сво-бода раз! Сво-бо-да два! Сво-о-обо-о-да!

ИГОРЬ: Этот гейдельбергский человек хочет свободы! А может, вы все того же хотите?

ГЕНА: А почему бы и нет?

ИГОРЬ: Для всех свободы или только для себя?

ГЕНА: Не считай нас узурпаторами, мальчик с бородкой.

ИГОРЬ: Для всех! Сво-боды?! Очнись, толпа! Подлецу свобода — подличай! Убийце свобода — убивай! Для всех!.. Или вы, свободомыслящие олухи, считаете, что человечество сплошь состоит из безобидных овечек? Знаете ли вы, невежи, что даже мыши, убогие создания, собираясь в кучу, устанавливают порядок: одни подчиняют, другие подчиняются? Се ля ви! В жизни ты должен или подчинять, или подчиняться! Середины нет и быть не может!

ГЕНА: Ты, конечно, хочешь подчинять?

ИГОРЬ: Конечно, подчинять!

ГЕНА: Тогда что ж ты возишься с кисточками, Кай Юлий Цезарь? Брось их, вооружись чем потяжелее. Чтоб видели и боялись — можешь проломить голову.

ИГОРЬ: Ха! Слышишь, народ? Все ли здесь такие простаки, что считают — кисть художника легка, кистень тяжелее, а еще тяжелее пушка, танк, эскадрилья бомбардировщиков, начиненных водородными бомбами? Заблуждение обывателя!

ГЕНА: Виват Цезарю с палитрой вместо щита!

ИГОРЬ: Да, да, дорогие обыватели, вам угрожает Цезарь с палитрой. Он завоюет вас... Нет, не пугайтесь, он, этот Цезарь, не станет пробивать ваши качественные черепа и в клочья вас рвать атомными бомбами тоже не станет. Забытый вами, презираемый вами до поры до времени, он где-нибудь на мансарде будет мазать кисточкой по холсту. И сквозь ваши монолитные черепа проникнет созданная им многокрасочная отрава: вы станете радоваться тому, что радует нового Цезаря, ненавидеть то, что он ненавидит, послушно любить, послушно негодовать, окажетесь в полной его власти...

ГЕНА: А ежели этого не случится? Ежели черепа обывателей окажутся непроницаемыми? Или такого быть не может?

ИГОРЬ: Может.

ГЕНА: И что тогда?

ИГОРЬ: Тогда произойдет в мире маленькое событие, совсем пустячное,— сдохнет под забором некий Игорь Проухов, не сумевший стать великим Цезарем.

ГЕНА: Вот это я как-то себе отчетливей представляю.

ИГОРЬ (подняв стакан): Я, бывший раб школы номер три, пью сейчас за власть над другими! Желаю вам всем властвовать кто как сможет! (выпив, протягивает вновь наполненный СОКРАТОМ стакан ГЕНКЕ) Старик, ты оттолкнешь протянутую руку?

ГЕНА (помедлив): За власть?.. Пусть так! Но извини, Цезарь, я выпью не с тобой. (шагает к НАТКЕ) Пью за власть! Да! За власть над собой!.. (выпивает) Сократ! Наполни! (протягивает стакан НАТКЕ) Ну, Натка... Ну!

НАТКА (приняв стакан, после паузы): Когда-нибудь, Гена, за власть... Не за свою. За чью-то... над собой... Сейчас рано. Сейчас... За свободу! (выпивает, отдает пустой стакан СОКРАТУ, тот передает уже полный ВЕРЕ)

ВЕРА: Мне — за власть?

СОКРАТ: Не стесняйся, мать, не стесняйся.

ВЕРА: Надо мной всегда кто-нибудь будет властвовать.

СОКРАТ: За них, мать, за них хлебай. Приходится.

ВЕРА: За них! Пусть их власть не будет уж очень тяжелой. (выпивает)

СОКРАТ: Виват, мать, виват! Честный загибон... Юлька, твоя теперь очередь... Эй, Цезарь с палитрой, слушай, как тебе Юлька перо вставит!

ЮЛЯ приняла стакан, долго разглядывала черное вино.

ЮЛЯ: Власть... Игорь, ты сказал, даже мыши подчиняют друг друга. И ты собираешься перенять — живи по-мышиному, сильный давит слабого?.. Не хочу! Гена... Вот я сегодня перед всеми... призналась: не знаю, куда идти. Но ведь и ты еще не знаешь. Давай выберем одну дорогу. А? Я буду хорошим попутчиком, Гена, верным... Пойдем вместе, возьмем Москву, любой институт. А?..

Молчание

Ладно, Гена... Я знала — ты не ответишь. Сказала это, чтоб себя проверить: могу при всех, не сробею, не дрогну...

Пауза

Почему?! Почему я все эти годы — одна, одна, одна?! Почему вы меня сторонились? Боялись, что плохое сделаю? Не нравилась? Или просто не нужна?.. Но почему?!

ВЕРА: Юлечка!.. Тебя кто-то за ручку... Да зачем? Ты сама других поведешь.

ИГОРЬ: А ты, оказывается, отчаянная, Юлька. Вот не знали.

СОКРАТ: Слезы, фратеры! Сегодня! Я вам спою веселое!

ЮЛЯ: Не надо. Уже все...

Пауза

Можно, я выпью за тебя, Натка? За твое счастье, которого у меня нет. К тебе тянутся все и всегда будут тянуться... Завидую. Не скрываю. Потому и пью... (выпивает)

НАТКА не пошевелилась, не возразила. СОКРАТ ударил по струнам.