2015-07-21
369
VIII
Народ глядел на Конвент через свое собственное открытое окно -- трибуныдля публики, но когда это окно оказывалось слишком узким, он распахивалдверь, и в зал вливалась улица. Такие вторжения толпы в сенат -- одна изсамых примечательных минут истории. Обычно народ врывался в Конвент сдружелюбными намерениями. Курульное кресло браталось с уличным перекрестком.Но дружелюбие народа, который в один прекрасный день в течение трех часовзахватил: сорок тысяч карабинов и пушки, стоявшие у Дома инвалидов, --дружелюбие такого народа чревато угрозами. Каждую минуту какое-нибудьшествие прерывало ход заседания -- являлись делегации с петициями,подношениями, адресами. То женщины Сент-Антуанского предместья подносиличленам Конвента почетную пику. То англичане предлагали двадцать тысяч парсапог, чтобы обуть наших босых солдат. "Гражданин Арну, -- писала газета"Монитер", -- обиньянский кюре, командир Дромского батальона, проситотправить его на границу, а также сохранить за ним его приход". То врывалисьделегаты секций и приносили на носилках церковную утварь: блюда, чаши,дискосы, ковчежцы, золото и серебро -- дар родине от толпы оборванцев, -- ив награду просили только одного -- разрешения сплясать карманьолу передКонвентом. Шенар, Нарбонн и Вальер приходили сюда спеть свои куплеты в честьГоры. Секция Монблан торжественно вручала Конвенту бюст Лепеллетье; какая-тоженщина надела красный колпак на голову председателя, который тут жерасцеловал дарительницу; "гражданки секции Майль" забрасывали"законодателей" цветами; "воспитанницы родины" с оркестром во главеприходили поблагодарить Конвент за то, что он "подготовил благоденствиевека"; женщины из секции Французской гвардии подносили депутатам розы;женщины из секции Елисейских полей подносили депутатам венки из дубовыхлистьев; женщины из секции Тампль давали клятву в том, что "каждая из нихсвяжет свою судьбу лишь с истинным республиканцем"; секция Мольера подарилаКонвенту медаль с изображением Франклина, которую особым декретом решенобыло подвесить к венцу, украшавшему чело статуи Свободы; подкидыши, отнынеименовавшиеся "детьми республики", дефилировали перед Конвентом внациональных мундирчиках; заглядывали в Конвент и молодые девушки из секции"Девяносто второго года", все в длинных белых одеяниях, и на следующий день"Монитер" в таких тонах описывал это событие: "Председатель получил букет изневинных ручек юной красавицы". Ораторы приветствовали толпу, а иногда ильстили ей; они говорили народу: "Ты безупречен, ты непогрешим, тыбожество", а народ, как ребенок, любит сладкое. Иногда сам мятеж врывался вдвери Конвента и выходил оттуда умиротворенный, -- так Рона вливает своиилистые воды в Женевское озеро и выливается оттуда лазурью. Впрочем, иной раз не все обходилось так мирно, и Анрио в таких случаяхприказывал ставить у входа в Тюильрийский дворец жаровни, на которыхнакаливали пушечные ядра.IX
Очищая революцию, Конвент одновременно выковывал цивилизацию. Да,очистительное горнило, но также и горн. В том самом котле, где кипел террор,сгущалось также бродило прогресса. Сквозь хаос мрака, сквозь стремительныйбег туч пробивались мощные лучи света, равные силой извечным законамприроды. Лучи, и поныне освещающие горизонт, сияли и будут сиять во векивеков на небосводе народов, и один такой луч зовется справедливостью, адругие -- терпимостью, добром, разумом, истиной, любовью. Конвентпровозгласил аксиому: "Свобода одного гражданина кончается там, гденачинается свобода другого"; в одной этой фразе заключены все условиясовместного существования людей. Конвент объявил священной бедность;священным он объявил убожество, взяв на попечение государства слепца иглухонемого; он освятил материнство, поддерживая и утешая девушку-мать; оносвятил детство, усыновляя сирот и дав им в матери родину; он освятилсправедливость, оправдывая по суду и вознаграждая оклеветанного. Он бичевалторговлю неграми; он упразднил рабство. Он провозгласил гражданскуюсолидарность. Он декретировал бесплатное обучение. Он упорядочилнациональное образование, учредив в Париже Нормальную школу, центральныешколы в крупных провинциальных городах и начальные школы в сельских общинах.Он открывал консерватории и музеи. Он издал декрет, которым устанавливалосьединство кодекса законов для всей страны, единство мер и весов и единоеисчисление по десятичной системе. Он навел порядок в финансах государства, ина смену долгого банкротства монархии пришел общественный кредит. Он далнаселению телеграфную связь, неимущей старости -- бесплатные богадельни,недужным -- больницы, очистив их от вековой заразы, учащимся --Политехническую школу, науке -- Бюро долгот, человеческому разуму --Академию. Не теряя своих национальных черт, он в то же время былмежнационален. Из одиннадцати тысяч двухсот десяти декретов, изданныхКонвентом, лишь одна треть касалась непосредственно вопросов политики, а дветрети -- вопросов общего блага. Он провозгласил всеобщие правиланравственности основой общества и голос совести -- основой закона. Иосвобождая раба, провозглашая братство, поощряя человечность, врачуяискалеченное человеческое сознание, превращая тяжкий закон о труде вблагодетельное право на труд, упрочивая национальное богатство, опекая ипросвещая детство, развивая искусства и науки, неся свет на все вершины,помогая во всех бедах, распространяя свои принципы, предпринимая все этитруды, Конвент действовал, терзаемый изнутри страшной гидрой -- Вандеей ислыша над своим ухом грозное рычание тигров -- коалиции монархов.X
Необозримое поле действия. Представители всех пород: человеческой,нечеловеческой и сверхчеловеческой. Невиданное в истории скопищепротивоположностей: Гильотен, сторонившийся Давида, Базир, оскорбляющийШабо, Гюадэ, высмеивающий Сен-Жюста, Верньо, презирающий Дантона, Луве,нападающий на Робеспьера, Бюзо, разоблачающий Филиппа Эгалитэ, Шамбон,бичующий Паша, и все они ненавидели Марата. А сколько еще имен мы неназвали, хотя и следовало бы их назвать. Армонвиль, по прозвищу "КрасныйКолпак", ибо на каждом заседании он появлялся в фригийском колпаке, другРобеспьера, требовавший, чтобы равновесия ради "вслед за Людовиком XVIгильотинировали Робеспьера"; Масье, приятель и двойник добряка Ламуретта,епископа, который прославил свое имя лишь тем, что оно так мило сердцувлюбленных; Легарди из Морбигана, клеймивший бретонских священников; Барер,сторонник любого большинства, председательствовавший в день суда надЛюдовиком XVI и ставший для Памелы тем, чем был Луве для Лодоиски; Дону,член Оратории, заявивший: "Главное -- выиграть время"; Дюбуа-Крансэ,доверенный Марата; маркиз де Шатонеф, Лакло, Эро де Сешель, отступившийперед Анрио, когда тот скомандовал: "Канониры, к пушкам"; Жюльен,сравнивавший Гору с Фермопилами; Гамон, который требовал, чтобы для женщинвыделили особую трибуну; Лалуа, предложивший на заседании Конвента почтитьепископа Гобеля, который, явившись в Конвент, скинул митру и надел красныйколпак; Леконт, воскликнувший: "А ну, попы, торопитесь в расстриги"; Феро,перед отрубленной головой коего склонился Буасси д'Англа и тем задалисторикам неразрешимый вопрос: склонился ли он, Буасси д'Англа, передголовой, то есть перед жертвой, или же перед пикой, то есть перед убийцами?Два брата Дюпра -- один монтаньяр, другой жирондист, ненавидевшие друг другастоль же яростно, как братья Шенье. С этой трибуны произносились кружившие голову бурные речи, и иной раз вних без ведома самого оратора звучал вещий глас революций, и не успевал онеще отзвучать, как вдруг события проникались людским недовольством илюдскими страстями, будто их слух был оскорблен этими речами; все, чтопроисходило, являлось как бы гневным откликом на то, что говорилось, и,точно их подстегнуло слово человека, разражались одна за другой страшныекатастрофы. Так иной раз крик путника вызывает в горах обвал. Однонеосторожное слово может привести к бедствию. Если бы слово это не былопроизнесено, ничего бы не произошло. Кажется подчас, что можно рассердитьсобытия. Именно так, из-за случайно оброненного оратором и не понятого другимислова, скатилась на плахе голова принцессы Елизаветы. Невоздержанность на язык была в обычае Конвента. Во время жарких споров угрозы носились в воздухе, словно горящиеголовни на пожаре. Петион: "Робеспьер, ближе к делу". Робеспьер: "...Вседело в вас, Петион. Не беспокойтесь, я перейду к делу, и тогда вамнесдобровать". Чей-то голос: "Смерть Марату!" Марат: "В тот день, когдаумрет Марат, не станет более Парижа, а когда погибнет Париж, погибнет иРеспублика". Билло-Варенн (подымается с места): "Мы желаем..." Барер (прерывая его): "Уж слишком ты по-королевски заговорил..." Как-то назаседании Филиппо сказал: "...Один из депутатов обнажил против меня шпагу". Одуэн: "Председатель, призовите к порядку убийцу". Председатель: "Все в своевремя". Панис: "Тогда, председатель, я призываю к порядку вас". Нередкостены Конвента сотрясал громовый смех. Лекуантр: "Кюре из Шан-де-Бу приноситжалобу на своего епископа Фоше, что тот запрещает ему жениться". Чей-тоголос: "Никак не пойму, почему Фоше, у которого двадцать любовниц, нежелает, чтобы у другого была одна-единственная жена". Второй голос: "Ничего,поп, не робей, бери себе жену". Публика с трибун вмешивалась во все споры иразговоры. Она обращалась к членам Собрания без чинов, на "ты". Как-тодепутат Рюан выходит на трибуну. А славился он тем, что одна ягодица у негобыла заметно пухлее другой. Кто-то из публики крикнул: "Эй, повернись-католстой стороной к правым скамьям, потому что твоя, извините за выражение,"щека" совсем в духе Давида". Такие вольности усвоил народ в отношенииКонвента. Впрочем, как-то во время чересчур бурного заседания 11 апреля 1793года председатель велел арестовать одного из нарушителей порядка. Однажды, по свидетельству старика Буонаротти, Робеспьер взял слово иговорил два часа подряд, не отрывая глаз от Дантона, -- он то смотрелпристально, что не предвещало ничего доброго, то скользил по нему рассеяннымвзглядом, что было еще хуже. Наконец, он начал громить Дантона и закончилсвою речь негодующими, зловещими словами: "Мы знаем, где интриганы, мызнаем, где взяточники и развратники, мы знаем, где изменники. Они здесь, наэтом собрании. Они слышат нас, мы видим их, мы не спускаем с них глаз. Пустьпоглядят они наверх, -- над их головой висит меч закона. Пусть заглянут онив свою душу, -- в их душе гнездится подлость. Так пусть же они поберегутся!"Когда Робеспьер кончил, Дантон, который сидел в небрежной позе, запрокинувголову, глядя в потолок полузакрытыми глазами и охватив рукой спинку скамьи,затянул вдруг песенку: Сносить Русселя речь нет мочи! И самая короткая должна бы быть короче. На оскорбления отвечали оскорблениями: "Заговорщик! -- Убийца! --Мошенник! -- Мятежник! -- Умеренный!" Слова взаимного обличенияпроизносились под бюстом Брута. Поток восклицаний, проклятий, бранных слов.Дуэль гневных взглядов. Рука сжималась в кулак, грозила пистолетом,выхватывала из ножен кинжал. Пламя страстей перекидывалось на трибуны. Иныеговорили так, будто над ними уже навис нож гильотины. В полумракеобозначалась волнообразная линия голов, испуганных и страшных. Монтаньяры,жирондисты, фельяны, модерантисты, террористы, якобинцы, кордельеры ивосемнадцать иереев-цареубийц. Таковы были эти люди! Словно клубы дыма, которыми играет ветер.XI
Пусть эти умы были добычей ветра. Но то был ветер-чудодей. Быть членом Конвента значило быть волною океана. И это было верно дажев отношении самых великих. Первый толчок давался сверху. В Конвенте жилаволя, которая была волей всех и не была ничьей волей в частности. Этой волейбыла идея, идея неукротимая и необъятно огромная, которая, как дуновение снебес, проносилась в этом мраке. Мы зовем ее Революцией. Когда эта идеявскипала подобно волне, она сшибала одних и возносила других; вот этогоуносит вглубь моря пенящийся вал, вот того разбивает о подводные камни. Идеяэта знала выбранный ею путь, она сама прозревала свои бездны. Приписыватьреволюцию человеческой воле все равно, что приписывать прибой силе волн. Революция есть дело Неведомого. Можете называть это дело прекрасным илиплохим, в зависимости от того, чаете ли вы грядущего, или влечетесь кпрошлому, но не отторгайте ее от ее творца. На первый взгляд можетпоказаться, что она -- совместное творение великих событий и великих умов,на деле же она лишь равнодействующая событий. События транжирят, арасплачиваются люди. События диктуют, а люди лишь скрепляют написанное своейподписью. 14 июля скрепил своей подписью Камилл Демулен, 10 августа скрепилсвоей подписью Дантон, 2 сентября скрепил своей подписью Марат, 21 сентябряскрепил своей подписью Грегуар, 21 января скрепил своей подписью Робеспьер;но Демулен, Дантон, Марат, Грегуар и Робеспьер лишь писцы Истории.Могущественный и зловещий сочинитель этих незабываемых строк имеет имя, иимя это бог, а личина его Рок. Робеспьер верил в бога, что и не удивительно. Революция есть по сути дела одна из форм того имманентного явления,которое теснит нас со всех сторон и которое мы зовем Необходимостью. И перед лицом этого загадочного переплетения благодеяний и мук Историянастойчиво задает вопрос: Почему? Потому -- ответит тот, кто ничего не знает, и таков же ответ того, ктознает все. Наблюдая эти стихийные катастрофы, которые разрушают и обновляютцивилизацию, не следует слишком опрометчиво судить о делах второстепенных.Хулить или превозносить людей за результат их действий -- это все равно, чтохулить или превозносить слагаемые за то, что получилась та или иная сумма.То, чему положено свершиться,-- свершится, то, что должно разразиться, --разразится. Но извечно безоблачная синева тверди не страшится такихураганов. Над революциями, как звездное небо над грозами, сияют Истина иСправедливость.XII
Таков был этот Конвент, к которому приложима своя особая мера, этотвоинский стан человечества, атакуемый всеми темными силами, сторожевой огоньосажденной армии идей, великий бивуак умов, раскинувшийся на краю бездны.Ничто в истории несравнимо с этим собранием людей: оно -- сенат и чернь,конклав и улица, ареопаг и площадь, верховный суд и подсудимый. Конвент склонялся под ветром, но ветер этот исходил от тысячеустогодыхания народа и был дыханием божьим. И ныне, после восьмидесяти лет, всякий раз, когда перед человеком, --историк ли он, или философ, -- встанет вдруг образ Конвента, человек этотбросает все и застывает в раздумье. Нельзя взирать рассеянным оком навеликое шествие теней. XIII Марат за кулисами На следующий день, после свидания на Павлиньей улице, Марат, как он иобъявил накануне Симонне Эврар, отправился в Конвент. Среди членов Конвента имелся некий маркиз Луи де Монто, страстныйприверженец Марата; именно он поднес Собранию десятичные часы, увенчанныебюстом своего кумира. В ту самую минуту, когда Марат входил в здание Конвента, Шабо подошел кМонто. -- Эй, бывший, -- начал он. Монто поднял глаза. -- Почему ты величаешь меня бывшим? -- Потому что ты бывший. -- Я бывший? -- Да, ты, ты ведь был маркизом. -- Никогда не был. -- Рассказывай! -- Мой отец был простой солдат, а дед был ткачом. -- Ну, завел шарманку, Монто! -- Меня вовсе и не зовут Монто. -- А как же тебя зовут? -- Меня зовут Марибон. -- Хотя бы и Марибон, -- сказал Шабо, -- мне-то что за дело? И прошипел сквозь зубы: -- Куда только все маркизы подевались? Марат остановился в левом коридоре и молча смотрел на Монто и Шабо. Всякий раз, когда Марат появлялся в Конвенте, по залу проходил шопот,но шопот отдаленный. Вокруг него все молчало. Марат даже не замечал этого.Он презирал "квакуш из болота". Скамьи, стоявшие внизу, скрадывал полумрак, и сидевшие там в ряд Компеиз Уазы, Прюнель, Виллар, епископ, впоследствии ставший членом Французскойакадемии, Бутру, Пти, Плэшар, Боне, Тибодо, Вальдрюш бесцеремонно показывалина Марата пальцем. -- Смотрите-ка -- Марат! -- Разве он не болен? -- Как видно, болен, -- явился в халате. -- Как так в халате? -- Да в халате же, говорю. -- Слишком уж много себе разрешает. -- Смеет в таком виде являться в Конвент! -- Что ж удивительного, ведь приходил он сюда в лавровом венке, почемубы не прийти в халате? -- Медный лоб, да и зубы словно покрыты окисью меди. -- А халат-то, глядите, новый. -- Из какой материи? -- Из репса. -- В полоску. -- Посмотрите лучше, какие отвороты! -- Из меха. -- Тигрового? -- Нет, горностаевого. -- Ну, горностай-то поддельный. -- Да на нем чулки! -- Странно, как это он в чулках! -- И туфли с пряжками. -- Серебряными. -- Ого, что-то скажут на это деревянные сабо нашего Камбуласа! На других скамьях делали вид, что вообще не замечают Марата. Говорили опосторонних предметах. Сантона подошел к Дюссо. -- Дюссо, вы знаете? -- Кого знаю? -- Бывшего графа де Бриенн. -- Которого посадили в тюрьму Форс вместе с бывшим герцогом Вильруа? -- Да. -- Обоих знавал в свое время. А что? -- Они до того перетрусили, что за версту раскланивались, завидякрасный колпак тюремного надзирателя, а как-то даже отказались играть впикет, потому что им подали карты с королями и дамами. -- Ну и что? -- Вчера гильотинировали. -- Обоих? -- Обоих. -- А как они держались в тюрьме? -- Как трусы. -- А на эшафоте? -- Как храбрецы. И Дюссо добавил: -- Да, умирать, видно, легче, чем жить. Барер между тем зачитывал донесение, касающееся положения дел в Вандее.Девятьсот человек выступили из Морбигана, имея полевые орудия, и отправилисьна выручку Нанта. Редон под угрозой сдачи -- крестьяне наседают. Пэмбефатакован. Перед Мендрэном крейсировала эскадра, чтобы помешать высадке. Весьлевый берег Луары от Энгранда до Мора ощетинился роялистскими батареями. Тритысячи крестьян овладели Порником. Они кричали: "Да здравствуют англичане!"Письмо Сантерра, адресованное Конвенту, которое оглашал Барер, кончалосьсловами: "Семь тысяч крестьян атаковали Ванн. Мы отбросили их и захватиличетыре пушки..." -- А сколько пленных? -- прервал Барера чей-то голос. Барер продолжал: -- Тут имеется приписка: "Пленных нет, так как пленных мы теперь неберем". ["Монитер", т. XIX, стр. 81.] Марат сидел не шевелясь и, казалось, ничего не слышал, -- он весь былпоглощен суровыми заботами. Он вертел в пальцах бумажку, и тот, кто развернул бы ее, прочел бынесколько строк, написанных почерком Моморо и, очевидно, служивших ответомна какой-то вопрос Марата. "Мы бессильны против всемогущества уполномоченных комиссаров, особеннопротив уполномоченных Комитета общественного спасения. И хотя Женисье заявилна заседании 6 мая: "Любой комиссар стал сильнее короля", -- ничего непеременилось. Они карают и милуют. Массад в Анжере, Трюллар в Сент-Амане,Нион при генерале Марсе, Паррен при Сабльской армии, Мильер при Ниорскойармии, -- все они поистине всемогущи. Клуб якобинцев дошел до того, чтоназначил Паррена бригадным генералом. Обстоятельства оправдывают все.Делегат Комитета общественного спасения держит в руках любогогенерал-аншефа". Марат попрежнему теребил бумажку, затем сунул ее в карман и не спешаподошел к Монто и Шабо, которые продолжали разговаривать, ничего не замечаявокруг. -- Как там тебя, Марибон или Монто, -- говорил Шабо, -- знай, я толькочто был в Комитете общественного спасения. -- Ну и что ж там делается? -- Поручили одному попу следить за дворянином. -- А! -- За дворянином вроде тебя. -- Я не дворянин, -- возразил Монто. -- Священнику... -- Вроде тебя. -- Я не священник, -- воскликнул Шабо. И оба расхохотались. -- А ну-ка расскажи подробнее. -- Вот как обстоит дело. Некий поп, по имени Симурдэн, делегирован счрезвычайными полномочиями к некоему виконту, по имени Говэн; этот виконткомандует экспедиционным отрядом береговой армии. Следовательно, надопомешать дворянину вести двойную игру, а попу изменять. -- Все это очень просто, -- сказал Монто. -- Придется вывести на сценутретье действующее лицо -- Смерть. -- Это я возьму на себя, -- сказал Марат. Собеседники оглянулись. -- Здравствуй, Марат, -- сказал Шабо, -- что-то ты редко стал посещатьзаседания. -- Врач не пускает, прописал мне ванны, -- ответил Марат. -- Бойся ванн, -- изрек Шабо, -- Сенека умер в ванне. Марат улыбнулся. -- Здесь, Шабо, нет Неронов. -- Зато есть ты, -- произнес чей-то рыкающий голос. Это бросил на ходу Дантон, пробираясь к своей скамье. Марат даже неоглянулся. Наклонившись к Монто и Шабо, он сказал шопотом: -- Слушайте меня оба. Я пришел сюда по важному делу. Необходимо, чтобыкто-нибудь из нас троих предложил Конвенту проект декрета. -- Только не я, -- живо отказался Монто, -- меня не слушают, я ведьмаркиз. -- И не я, -- подхватил Шабо, -- меня не слушают, я ведь капуцин. -- И меня тоже, -- сказал Марат, -- я ведь Марат. Воцарилось молчание. Когда Марат задумывался, обращаться к нему с вопросами былонебезопасно. Однако Монто рискнул: -- А какой декрет ты хочешь предложить? -- Декрет, который карает смертью любого военачальника, выпустившего насвободу пленного мятежника. -- Такой декрет уже существует, -- прервал Марата Шабо. -- Его принялиеще в конце апреля. -- Принять-то приняли, но на деле он не существует, -- ответил Марат.-- Повсюду в Вандее участились побеги пленных, а пособники беглецов не несутникакой кары. -- Значит, Марат, декрет вышел из употребления. -- Значит, Шабо, надо вновь ввести его в силу. -- Само собой разумеется. -- Об этом-то и требуется заявить в Конвенте. -- Совершенно необязательно привлекать к этому делу весь Конвент,достаточно Комитета общественного спасения. -- Мы вполне достигнем цели, -- добавил Монто, -- если Комитетобщественного спасения прикажет вывесить декрет во всех коммунах Вандеи инакажет для острастки двух-трех виновных. -- И при том не мелкую сошку, -- подхватил Шабо, -- а генералов. -- Пожалуй, этого хватит, -- произнес вполголоса Марат. -- Марат, -- снова заговорил Шабо, -- а ты сам скажи об этом в Комитетеобщественного спасения. Марат посмотрел на него таким взглядом, что даже Шабо поежился. -- Шабо, -- сказал он, -- Комитет общественного спасения -- этоРобеспьер. А я не хожу к Робеспьеру. -- Тогда пойду я, -- предложил Монто. -- Хорошо, -- ответил Марат. На следующий же день соответствующий декрет Комитета общественногоспасения был разослан повсюду; властям вменялось в обязанность расклеить егопо всем городам и селам Вандеи и выполнять неукоснительно, то есть предаватьсмертной казни всякого, кто причастен к побегу разбойников и пленныхмятежников. Декрет этот был лишь первым шагом. Конвенту пришлось сделать и второйшаг. Через несколько месяцев, 11 брюмера II года (ноябрь 1793 года), послетого как город Лаваль открыл свои ворота вандейским беглецам, Конвент издалновый декрет, согласно которому каждый город, предоставивший убежищемятежникам, должен был быть разрушен до основания. Со своей стороны европейские монархи объявили, что каждый француз,захваченный с оружием в руках, будет расстрелян на месте, и если хоть одинволос упадет с головы короля, Париж будет снесен с лица земли; все это.излагалось в манифесте за подписью герцога Брауншвейгского, подсказан этотманифест был эмигрантами, а составлен маркизом де Линноном, управляющимгерцога Орлеанского. Так жестокость мерялась с варварством. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ В ВАНДЕЕ Книга первая Вандея I Леса В ту пору в Бретани насчитывалось семь грозных лесов. Вандея -- этомятеж духовенства. И пособником мятежа был лес. Тьма помогала тьме. В число семи прославленных бретонских лесов входили: Фужерский лес,который преграждал путь между Долем и Авраншем; Пренсейский лес, имевшийвосемь лье в окружности; Пэмпонский лес, весь изрытый оврагами и русламиручьев, почти непроходимый со стороны Бэньона и весьма удобный дляотступления на Конкорне -- гнездо роялистов; Реннский лес, по чащам которогогулко разносился набат республиканских приходов (обычно республиканцытяготели к городам), здесь Пюизэ наголову разбил Фокара; Машкульский лес,где, словно волк, устроил свое логово Шаретт; Гарнашский лес, принадлежавшийсемействам Тремуйлей, Говэнов и Роганов, и Бросельяндский лес,принадлежавший только феям. Один из дворян Бретани именовался "Хозяином Семилесья". Этот почетныйтитул носил виконт де Фонтенэ, принц бретонский. Ибо помимо французского принца существует принц бретонский. Так, Роганыбыли бретонскими принцами. Гарнье де Сент в своем донесении Конвенту от 15нивоза II года окрестил принца Тальмона "Капетом разбойников, владыкой Мэнаи всея Нормандии". История бретонских лесов в период между 1792 и 1800 годами могла быстать темой специального исследования: но она на правах легенды вошла вобширную летопись Вандеи. У истории своя правда, а у легенд -- своя. Правда легенд по самой своейприроде совсем иная, нежели правда историческая. Правда легенд -- этовымысел, стремящийся подвести итог явлениям действительности. Впрочем, илегенда и история обе идут к одной и той же цели -- в образе преходящегочеловека представить вечночеловеческое. Нельзя полностью понять Вандею, если не дополнить историю легендой;история помогает увидеть всю картину в целом, а легенда -- подробности. Признаемся же, что Вандея стоит такого труда. Ибо Вандея своего родачудо. Война темных людей, война нелепая и величественная, отвратительная ивеликолепная, подкосила Францию, но и стала ее гордостью. Вандея -- рана, ноесть раны, приносящие славу. В иные свои часы человеческое общество ставит историю перед загадкой, идля мудреца разгадка ее -- свет, а для невежды -- мрак, насилье иварварство. Философ поостережется вынести обвинительный приговор. Он несбросит со счета трудности, которые затемняют общую картину. Трудностиподобны проплывающим тучам -- и те и другие на миг погружают землю вполумрак. Если вы хотите понять вандейское восстание, представьте себе отчетливодвух антагонистов -- с одной стороны французскую революцию, с другой --бретонского крестьянина. Стремительно развертываются великие, небывалыесобытия; благодетельные перемены, хлынувшие все разом бурным потоком,оборачиваются угрозой, цивилизация движется вперед гневными рывками,неистовый, неукротимый натиск прогресса несет с собой неслыханные инепонятные улучшения, и на все это с невозмутимой важностью взирает дикарь,странный светлоглазый, длинноволосый человек, вся пища которого -- молоко дакаштаны, весь горизонт -- стены его хижины, живая изгородь да межа его поля;он знает наизусть голос каждого колокола на любой колокольне в окрестныхприходах, воду он употребляет лишь для питья, не расстается с кожанойкурткой, расшитой шелковым узором, словно татуировкой покрывающим всюодежду, как предок его, кельт, покрывал татуировкой все лицо; почитает всвоем палаче своего господина; говорит он на мертвом языке, тем самымзамуровывая свою мысль в склепе прошлого, и умеет делать лишь одно --запрячь волов, наточить косу, выполоть ржаное поле, замесить гречневыелепешки; чтит прежде всего свою соху, а потом уж свою бабку; верит и всвятую деву Марию и в Белую даму, молитвенно преклоняет колена перед святымалтарем и перед таинственным высоким камнем, торчащим в пустынных ландах; вдолине он хлебопашец, на берегу реки -- рыбак, в лесной чаще -- браконьер;он любит своих королей, своих сеньоров, своих попов и своих вшей; оннесколько часов подряд может не шелохнувшись простоять на плоском пустынномберегу, угрюмый слушатель моря. И теперь судите сами, способен ли был такой слепец принятьблагословенный свет? II Люди У нашего крестьянина два надежных друга: поле, которое его кормит, илес, который его укрывает. Трудно даже представить в наши дни тогдашние бретонские леса, -- этобыли настоящие города. Глухо, пустынно и дико; не продерешься черезсплетение колючих ветвей, кустов, зеленых зарослей, и на первый взгляд вэтих непролазных чащах не найдешь ни одной живой души; безмолвие, какого нети в могиле, подлинное пристанище мертвых; но если бы вдруг одним взмахом,как порывом бури, можно бы было снести все эти деревья, то стало бы видно,как под густой их сенью копошится людской муравейник. Узкие круглые колодцы, скрытые под завалами из камней и сучьев,колодцы, которые идут сначала вертикально, а потом дают ответвления всторону под прямым углом, расширяются наподобие воронки и выводят в полумракпещер, -- вот какое подземное царство обнаружил Камбиз в Египте, а Вестерманобнаружил в Бретани: там -- пустыня, здесь -- леса; в пещерах Египта лежалимертвецы, а в пещерах Бретани ютились живые люди. Одна из самых заброшенныхпросек Мидонского леса, сплошь изрезанная подземными галереями и пещерами,где сновали невидимые люди, так и звалась "Большой город". Другая просека,столь же пустынная на поверхности и столь же заселенная в глубине, былаизвестна под названием "Королевская площадь". Эта подземная жизнь началась в Бретани с незапамятных времен. Человекуздесь всегда приходилось убегать от человека. Потому-то и возникали тайники,укрытые, как змеиные норы под корнями деревьев. Так повелось еще со времендруидов, и некоторые из этих склепов ровесники дольменам. И злые духи легенди чудовища истории -- все они прошли по этой черной земле: Тевтат, Цезарь,Гоэль, Неомен, Готфрид Английский, Алэн Железная Перчатка, Пьер Моклерк,французский род Блуа и английский род Монфоров, короли и герцоги, девятьбретонских баронов, судьи Великих Дней, графы Нантские, враждовавшие сграфами Рейнскими, бродяги, разбойники, купцы, Рене II, виконт де Роган,наместники короля, "добрый герцог Шонский", вешавший крестьян на деревьяхпод окнами госпожи де Севинье; в XV веке -- резня сеньоров, в XVI--XVIIвеках -- религиозные войны, в XVIII веке -- тридцать тысяч псов, натасканныхна охоту за людьми; заслышав издали этот грозный топот, народ спешилскрыться, исчезнуть. Итак, троглодиты, спасающиеся от кельтов, кельты,спасающиеся от римлян, бретонцы, спасающиеся от нормандцев, гугеноты -- откатоликов, контрабандисты -- от таможенников, -- все они поочередно искалиубежища сначала в лесах, а потом и под землей. Самозащита зверя. Вот до чеготирания доводит народы. В течение двух тысячелетий деспотизм во всех своихпроявлениях -- завоевания, феодализм, фанатизм, поборы -- травил несчастнуюзагнанную Бретань, и любая безжалостная облава кончалась лишь затем, чтобывновь начаться на новый лад. И люди уходили под землю. Ужас, который сродни гневу, уже гнездился в душах, уже гнездились вподземных логовах люди, как вдруг во Франции вспыхнула революция. И Бретаньподнялась против нее -- насильственное освобождение показалось ей новымгнетом. Извечная ошибка раба. III Сообщничество людей и лесов Трагические леса Бретани теперь, как и встарь, стали пособниками иприслужниками нового мятежа. Земля в таком лесу напоминала разветвленную веточку звездчатогокоралла, -- во всех направлениях шла целая система неведомых врагу сообщенийи ходов, пещерок и галерей. В каждой такой глухой пещерке жило пять-шестьчеловек. Недостаток воздуха -- вот в чем заключалась главная трудность.Несколько цифр дадут представление о могущественной организации этогонеслыханного по размерам крестьянского мятежа. В Иль-э-Вилэн, в Пертрскомлесу, где укрывался принц Тальмон, не слышно было дыхания человека, не виднобыло следа его ноги, и тем не менее там ютилось шесть тысяч человек во главес Фокаром; в Морбигане, в Мелакском лесу, прохожий не встретил бы ни души, атам укрывалось восемь тысяч человек. А ведь эти два леса -- Пертрский иМелакский -- еще не самые крупные в семье бретонских лесных великанов.Страшно было углубиться в их чащу. Эти обманчивые дебри, где в подземныхлабиринтах теснились бойцы, напоминали огромные, недоступные человеческомуглазу губки, из которых под тяжелой пятой гиганта, под пятой революции,вырывался фонтан гражданской войны. Незримые батальоны подстерегали врага. Тайные армии змеей проползалипод ногами республиканских армий, вдруг появлялись, вдруг снова уходили подземлю; вездесущие и невидимые, они обрушивались лавиной и рассыпались, онибыли подобны колоссу, наделенному способностью превращения в карлика:колоссы -- в бою, карлики -- в норе. Ягуары, ведущие жизнь кротов. Кроме огромных прославленных лесов, в Бретани имелось еще множествоперелесков и рощ. Подобно тому как города переходят в села, вековой борпереходил в заросли кустарника. Леса были связаны между собой целой сетьюгустолиственных зеленых лабиринтов. Старинные замки, они же крепости,поселки, они же лагери; фермы, превращенные в ловушки и западни, мызы,обнесенные рвами и обсаженные деревьями, -- из этих бесчисленных петельплелась огромная сеть, в которой запутывались республиканские войска. Все это вместе взятое носило название "Дубрава". В нее входил Мидонский лес с озером в центре, -- лес этот служилштаб-квартирой Жану Шуану, лес Жэнн -- штаб-квартира Тайефера; Гюиссерийскийлес -- штаб-квартира Гуж-ле-Брюана; лес Шарни -- штаб-квартира КуртильеБатарда, прозванного Апостолом Павлом, начальника укрепленного лагеря"Черная Корова"; Бюргольский лес -- штаб-квартира таинственного господинаЖака, которому судьба судила умереть загадочной смертью в подземельяхЖювардейля; был там также лес Шарро, где Пимусс и Пти-Прэнс, во время стычкис гарнизоном Шатонефа, хватали в охапку гренадеров и утаскивали их в плен;лес Эрэзри-- свидетель поражения гарнизона Лонг-Фэ; Онский лес -- весьмаудобный для наблюдения за дорогой из Ренна в Лаваль; Гравельский лес,который принц де ла Тремуйль некогда получил в собственность после удачнойпартии в мяч; Лоржский лес, расположенный в департаменте Кот-де-Нор, гдепосле Бернара де Вильнев хозяйничал Шарль де Буагарди; Баньярский лес близФонтенэ, где Лескюр напал на Шальбоса и тот принял бой, хотя врагпревосходил его численностью в пять раз; лес Дюронде, который некогдаоспаривали друг у друга Алэн де Редрю и Эрипу, сын Карла Лысого; лес Кроклу,к самой опушке которого подходили ланды, где Кокро приканчивал пленных; лесКруа-Батайль, под сенью которого Серебряная Нога изрыгал подлинногомеровскую хулу на голову Морьера, а Морьер отвечал тем же Серебряной Ноге;Содрейский лес, чащи которого, как мы уже видели, обшаривал один изпарижских батальонов. И еще много других. В большинстве этих лесов и рощ имелись не только подземные жилища,расположенные вокруг пещеры вождя; были там и настоящие поселения снизенькими хибарками, укрытыми древесной листвой, и подчас их насчитывалосьтакое множество, что они заполняли буквально все уголки леса. Часто ихместоположение выдавал только дым. Два таких лесных поселка в Мидонском лесузавоевали громкую славу: один -- Лоррьер близ Летана, и близ Сент-Уэн-ле-Туа-- десяток хижин, известных под названием Рю-де-Бо. Женщины жили в хижинах, мужчины -- под землей, в склепах. Для военныхцелей они пользовались "гротами фей" и древними ходами, вырытыми ещекельтами. Жены и дочери носили пищу ушедшим под землю мужьям и отцам. Абывало и так -- забудут о человеке, и он погибает в своем убежище с голода.Впрочем, такая участь постигала лишь тех, кто по неловкости или неумению немог поднять крышку, закрывавшую выходной колодец. Обычно крышку подземноготайника маскировали мхом и ветвями и так искусно, что ее почти невозможнобыло обнаружить среди густой травы, но зато очень легко было открывать изакрывать изнутри. Тайники эти рыли с большими предосторожностями, вынутуюземлю потихоньку уносили и бросали в соседний пруд. Стенки и пол подземельяустилали мхом и папоротником. Именовалось такое подземное убежище"конуркой". Жить там было можно, если можно жить без света, без огня, безхлеба и свежего воздуха. Было неосторожно не во-время выглянуть на свет божий, покинутьподземное жилье в недобрый час. Того гляди неожиданно очутишься под ногамимарширующего республиканского отряда. Грозные леса: что ни лес -- двойнойкапкан. Синие не решались войти в лес, белые не решались выйти из леса. IV Их жизнь под землей Люди, забившиеся в звериные норы, томились от скуки. Иной раз ночью,махнув рукой на все опасности, они вылезали наружу и отправлялись в ландыпоплясать немного. Иные молились, надеясь скоротать долгие часы. "С утра доночи, -- вспоминает Бурдуазо, -- Жан Шуан заставлял нас перебирать четки". Немалых трудов стоило удержать под землей жителей Нижнего Мэна, когда вих краю наступал праздник Жатвы. Некоторым приходили в голову самыеневероятные фантазии. Так Дени, иначе Пробей-Гора, переодевшись в женскоеплатье, пробирался в Лаваль посмотреть спектакль, потом снова заползал всвою "конурку". В один прекрасный день они уходили на смертный бой, сменив мракзвериной норы на мрак могилы. Иногда, приподняв крышку тайника, они жадно прислушивались, не началасьли схватка, настороженно следили за ходом сражения. Республиканцы стрелялиравномерно, залп за залпом, роялисты вели беспорядочный огонь, и этопомогало разбираться в боевой обстановке. Если повзводная стрельба вдругпрекращалась, значит роялистов одолели, если одиночные выстрелы еще долгослышались вдали, значит побеждали белые. Белые всякий раз преследовалинеприятеля, а синие -- никогда, так как Вандея была против них. Подземное воинство прекрасно знало, что творится на поверхности земли.Вести передавались по лесу со сказочной быстротой и неведомыми путями.Вандейцы разрушили все мосты, сняли колеса со всех повозок и телег и тем неменее находили способ передавать друг другу необходимые сведения иосведомлять друг друга обо всем, что происходило окрест. Сеть дозорныхпостов, расставленных повсюду, передавала сведения из леса в лес, из деревнив деревню, от мызы к мызе, от куста к кусту. Какой-нибудь безобидный мужлан, глуповато улыбаясь, брел по дороге, нов выдолбленной палке он нес депешу. Бывший член Учредительного собрания Боэтиду снабжал мятежниковреспубликанскими пропусками нового образца, позволявшими беспрепятственнопередвигаться из одного конца Бретани в другой. На таком пропуске оставалосьлишь поставить свое имя, а изменник выкрал не одну сотню пропусков. Иневозможно было изловить ни одного вандейца. "Тайны, в которые былипосвящены более четырехсот тысяч человек, сохранялись свято", -- пишет Пюизэ[Пюизэ, т. II, стр. 35]. Казалось, что этот огромный четырехугольник, образованный на юге линиейСабль-Туар, на востоке линией Туар-Сомюр, а также рекой Туэ, на севереводами Луары и на западе берегом океана, наделен единой нервной системой, итолчок в любой его точке сотрясал одновременно весь организм. В мгновениеока новость из Нуармутье долетала до Люсона, и в лагере Луэ знали вподробностях то, что делается в лагере Круа-Морино. Словно птицы помогалипереносить вести. Седьмого мессидора III года Гош писал: "Можно подумать,что у них есть телеграф". В этом крае были свои кланы, подобные шотландским кланам. Каждый приходимел своего военачальника. В этой войне участвовал мой родной отец, и явправе говорить о ней. V Их жизнь на войне Многие из них были вооружены только пиками. Однако имелись в изобилии идобрые охотничьи карабины. Браконьеры Дубравы и контрабандисты Лору --непревзойденные стрелки. Странное это было воинство -- ужасное и отважное.Когда прошел слух о наборе по декрету трехсоттысячного ополчения, во всехприходах Вандеи забили в набат, всполошив шестьсот деревень. Пожар мятежазапылал со всех концов сразу. Пуату и Анжу выступили в один и тот же день.Добавим, что первые раскаты грозы послышались в ландах Кербадер еще 8 июля1792 года, за месяц до 10 августа. Предшественником Ларошжаклена и ЖанаШуана был ныне забытый Алэн Ределер. Под страхом смертной казни роялистызабирали в свои отряды всех мужчин, способных носить оружие, реквизировалиповозки, съестные припасы. В мгновение ока Сапино сформировал отряд в тритысячи солдат, Катлино набрал десять тысяч человек, Стоффле -- двадцатьтысяч, а Шаретт стал хозяином Нуармутье. Виконт де Сепо поднял мятеж вВерхнем Анжу, шевалье де Дьези -- в Антр-Вилэн-э-Луар, Тристан-Отшельник --в Нижнем Мэне, цирюльник Гастон -- в городе Геменэ, а аббат Бернье -- повсему остальному краю. Впрочем, расшевелить эту массу не составляло особоготруда. В дарохранительницу какого-нибудь присягнувшего республикесвященника, по местному выражению "попа-клятвенника", сажали черного кота,который внезапно выскакивал в самый разгар обедни. "Дьявол! Дьявол!" --кричали крестьяне, и вся округа подымалась, как один человек. Висповедальнях тлело пламя мятежа. Бретонское воинство было вооружено палкамидлиной в пятнадцать футов, так называемыми "жердинами", и это орудие, равнопригодное в бою и при отступлении, служило для неожиданных атак на синих ипомогало в головоломных прыжках через рвы. В разгар самых жарких схваток,когда бретонские крестьяне с ожесточением рвались на республиканские каре,стоило им заметить поблизости часовенку или распятие, как они тут же, наполе боя, преклоняли колена и под свист картечи читали молитву; закончивмолиться, оставшиеся в живых вскакивали на ноги и устремлялись на врага. Ониславились умением заряжать на ходу ружья. Их можно было уверить в чемугодно; священники показывали им своего собрата по ремеслу, которомупредварительно веревкой стягивали докрасна шею, и объявляли собравшимся:"Смотрите, вот он воскрес после гильотинирования!" Им не был чужд духрыцарства: так, они с воинскими почестями похоронили Феска, республиканскогознаменосца, который был изрублен саблями, но не выпустил из рук полковогостяга. Они были остры на язык, про республиканских священников, вступивших вбрак, они язвительно говорили: "Сначала скуфью скинул, а потом и штаны".Поначалу они боялись пушек, а потом бросались на орудия с палками изахватывали их. Так они забрали великолепную бронзовую пушку и назвали ее"Миссионер"; вслед за "Миссионером" захватили старинное орудие, помнившеееще религиозные войны, -- на нем были отлиты герб Ришелье и лик девы Марии;эту пушку они прозвали "Мари-Жанна". Когда их выбили из Фонтенэ, онипотеряли и "Мари-Жанну", при защите которой не дрогнув полегли шестьсоткрестьян. Потом они снова захватили Фонтенэ, именно с целью отбить свою"Мари-Жанну", и торжественно провезли ее по селениям, покрыв знаменами скоролевскими лилиями и цветочными гирляндами, причем заставляли всехвстречных женщин лобзать пушку. Но двух пушек было маловато. "Мари-Жанну"взял себе Стоффле; тогда снедаемый завистью Катлино выступил из Пэн-ан-Мож,атаковал Жаллэ и захватил третье орудие; Форэ атаковал Сен-Флорэн и взялчетвертое. Два других вожака, Шуп и Сен-Поль, поступили проще: дубовыебревна обрядили под стволы пушек, понаделали чучел, долженствующихизображать орудийную прислугу, и с этой-то артиллерией, над которой веселопотешались сами, обратили в бегство синих под Марейлем. То была их лучшаяпора. Позднее, когда Шальбо разбил наголову Ламарсоньера, крестьянскиебатальоны позорно бежали, оставив на поле боя тридцать два английскихорудия. В те времена Англия выплачивала французским принцам субсидию ипосылала "определенное содержание его высочеству, -- как писал 10 мая 1794года некий Нансиа, -- ибо господина Питта уверили, что этого требуютприличия". Мелине в донесении от 31 марта сообщает: "Мятежники идут в бой скриком: "Да здравствуют англичане!" Крестьяне задерживались там, где моглипограбить. Святоши превратились в воров. И дикарь не без порока. Играяименно на этой его слабой струнке, его приобщают к цивилизации. Пюизэ пишетво II томе на странице 187: "Я несколько раз спасал Плелан от грабежа". Идальше, на странице 434, он объясняет, почему обошел стороной Монфор: "Янарочно пошел в обход, чтобы не допустить разграбления якобинских жилищ".Мятежники обобрали Шолле; они обчистили Шаллан. Так как им не удалосьпоживиться в Гранвиле, они обрушились на Виль-Дье. Крестьян, примкнувших ксиним, они обзывали "якобинским отребьем" и уничтожали их в первую очередь.Они любили бой, как солдаты, и обожали убийство, как разбойники. Они судовольствием расстреливали буржуа, этих, по их выражению, "брюхачей";"разговелись мы", -- говорили они в таких случаях. В Фонтенэ один изсвященников, кюре Барботэн, зарубил саблей старика. В Сен-Жермен-сюр-Илль[Пюизэ, т. II, стр. 35] какой-то вандейский командир, дворянин попроисхождению, застрелил из ружья прокурора Коммуны и взял себе его часы. ВМашкуле республиканцев уничтожали систематически по тридцати человек в день-- избиение продолжалось целых пять недель; каждая партия из тридцатичеловек называлась "цепочкой". Такую цепочку ставили у края вырытой могилы-- спиной к яме -- и расстреливали; нередко республиканцы падали в яму ещеживыми, но их засыпали землей. Впрочем, мы сами еще недавно наблюдалиподобные нравы. Жуберу, главе округа, отпилили кисти обеих рук. На синих,попавших в плен, надевали наручники, впивавшиеся в тело и выкованные нарочнодля такой цели. Убивали республиканцев на площади при всем народе и подзвуки охотничьих рогов. Шаретт, который подписывался: "Братство; КавалерШаретт" -- и повязывал голову, наподобие Марата, носовым платком, делая узелспереди, над бровями, сжег город Порник со всеми жителями, заперев их вдомах. Правда, и Каррье не миловал вандейцев. На террор отвечали террором.Бретонский мятежник обликом своим напоминал греческого повстанца: короткаякуртка, ружье на перевязи, гетры, широкие штаны; бретонский "молодец"походил на клефта. Анри де Ларошжаклен, имея от роду двадцать один год,отправился на войну с палкой в руке и парой пистолетов за поясом. Вандейскаяармия насчитывала сто пятьдесят четыре дивизии. Они проводили регулярныеосады городов, в течение трех дней они держали в осаде Брессюир. Десятьтысяч крестьян в страстную пятницу бомбардировали город Сабль раскаленнымиядрами. Как-то раз они ухитрились за один день разгромить четырнадцатьреспубликанских лагерей между Монтинье и Курбвейлем. В Тюаре можно былослышать следующий блистательный диалог между Ларошжакленом и каким-то парнем-- оба стояли под стенами города: "Шарль!" -- "Здесь". -- "Подставь плечи, япопробую взобраться". -- "Подставил". -- "Дай твое ружье". -- "Дал".Ларошжаклен взобрался на стену, спрыгнул вниз, и мятежники овладели безпомощи осадных лестниц башнями, которые безуспешно осаждал сам Дюгесклен.Пуля им была дороже червонца. Они плакали горючими слезами, когда вдалискрывалась колокольня родного села. Бегство от неприятеля считалось самымобыденным делом; в таких случаях их вожак командовал: "Башмаки долой, ружьяне бросать!" Когда нехватало зарядов, они, прочитав молитву, отправлялисьдобывать порох из запасов республиканских армий; позднее д'Эльбе обращалсяза порохом и пулями к англичанам. Когда синие наседали, вандейцыперетаскивали своих раненых в высокую рожь или в заросли папоротника и поокончании схватки уносили с собой. Военной формы у них не имелось. Одеждапостепенно приходила в ветхость. Мужики и дворяне носили первое попавшеесятряпье, -- так Роже Мулинье щеголял в тюрбане и доломане, которые онприхватил из театральной костюмерной в городе Флеш; шевалье де Бовильенакидывал на плечи прокурорскую мантию, а поверх шерстяного колпака надевалдамскую шляпку. Зато каждый носил белую перевязь и белый пояс; чиныразличались по цвету бантов, Стоффле ходил с красным бантом, Ларошжаклен счерным; Вимпфен, наполовину жирондист, впрочем ни разу не покидавшийпределов Нормандии, разгуливал с нарукавной повязкой. В рядах вандейцев былии женщины -- например, госпожа де Лескюр, позже ставшая госпожой деЛарошжаклен; Тереза де Мольен, любовница де Ларуари, которая сожгла списокглаварей приходов; юная красавица госпожа де Ларошфуко, которая, выхватив изножен саблю, вместе с крестьянами пошла на штурм башни замка Пюи-Руссо, и,наконец, знаменитая Антуанетта Адамс, прозванная "Кавалер Адамс", стольпрославившаяся своей отвагой, что, когда она попалась в руки синим, еерасстреляли, из уважения к ее воинской доблести, стоя. Эти легендарныевремена не знали снисхождения. Иные люди превращались в бесноватых. Та жегоспожа Лескюр нарочно пускала в галоп своего коня по телам республиканцев,павших в бою; по мертвецам -- утверждает она; возможно, и по живым, пораненым -- скажем мы. Мужчины, случалось, изменяли общему делу, женщины --никогда. Мадмуазель Флери из Французского театра перешла от Ларуари кМарату, но перешла послушная велению сердца. Военачальники иной раз былитакими же грамотеями, как и их солдаты, -- например, господин Сапино, неособенно ладивший с орфографией, писал: "На нашей стороне имеитца..."Вандейские вожаки ненавидели друг друга; орудовавшие в болотистых низинахорали: "Долой разбойников из горных мест!" Кавалерия у вандейцев быламалочисленная, да и сформировать кавалерийские части стоило немалого труда;Пюизэ пишет: "Крестьянин с легкой душой отдает мне двух сыновей, но, попросия у него одну лошаденку, он сразу помрачнеет". Вилы, косы, старые и новыеружья, браконьерские ножи, вертела, дубинки обыкновенные и дубинки с шипомна конце -- вот их вооружение; кое-кто носил крест, сделанный из двухперекрещенных человеческих костей. На врага они бросались с громкимикриками, возникали сразу отовсюду, выбегали из чащи леса, из-за холма, из-закучи хвороста, из-за дорожного откоса, рассыпались полукругом, убивали,истребляли, разили и исчезали. Проходя через республиканский город, онисрубали дерево Свободы, сжигали его и плясали вокруг костра. У них былиповадки ночных хищников. Правило вандейца -- нападать внезапно. Онипроделывали по пятнадцати лье без малейшего шума, даже не примяв на путитравинки. Вечером предводители, сойдясь на военный совет, определяли местозавтрашнего нападения на республиканские посты; вандейцы тут же заряжаликарабины, потом, пробормотав молитву, снимали деревянные сабо и длиннойвереницей шли через лес, шагая босыми ногами по вереску и мху, и из-подшатра сплетенных ветвей не доносилось ни звука, ни слова, ни вздоха. Так втемноте осторожно крадется кошка. VI Душа земли вселяется в человека Мятежная Вандея насчитывала (по самому скромному счету) пятьсот тысяччеловек -- мужчин, женщин и детей. Полмиллиона бойцов --такую цифру называетТюффен де Ларуари. Федералисты помогали ей; сообщницей Вандеи была Жиронда. Ла Лозернаправил в Дубраву тридцать тысяч человек. Для совместных действийобъединились восемь департаментов -- пять в Бретани и три в Нормандии. ГородЭвре, побратавшийся с Каном, был представлен в лагере мятежников Шомоном --своим мэром и Гардемба -- своим нотаблем. Бюзо, Горса и Барбару -- в Кане,Бриссо -- в Мулене, Шассан -- в Лионе, Рабо-Сент-Этьен -- в Ниме, Мейян иДюшатель -- в Бретани, все они дружно раздували пламя мятежа. Было две Вандеи: большая Вандея, которая вела лесную войну, и Вандеямалая, которая воевала по кустарникам; именно этот оттенок и отличаетШаретта от Жана Шуана. Малая Вандея действовала в простоте душевной, большаяпрогнила насквозь; малая все же была лучше. Шаретт получил титул маркиза,чин генерал-лейтенанта королевских войск и большой крест Святого Людовика, аЖан Шуан как был, так и остался Жаном Шуаном. Шаретт сродни бандиту, ЖанШуан -- рыцарю. А такие вожаки, как Боншан, Лескюр, Ларошжаклен -- люди большой души,-- просто-напросто заблуждались. Создание "великой католической армии"оказалось нелепостью; она была обречена на неудачу. Можно ли представитьсебе мятежный крестьянский шквал в качестве силы, атакующей Париж, коалициюдеревенщины, осаждающую Пантеон, гнусавый хор рождественских псалмов ипеснопений, заглушающий звуки марсельезы, гвардию разума, растоптанную ордойдеревянных башмаков. Под Мансом и Савенэ это безумие получило по заслугам.Вандея запнулась о Луару. Она могла все, но не могла перешагнуть через этупреграду. В гражданской войне завоевания опасны. Переход через Рейндовершает славу Цезаря и множит триумфы Наполеона, переход через Луаруубивает Ларошжаклена. Истинная Вандея -- это Вандея в пределах своего дома; здесь онанеуязвима, более того -- неуловима. Вандеец у себя в Вандее --контрабандист, землепашец, солдат, погонщик волов, пастух, браконьер,франтирер, гуртоправ, звонарь, крестьянин, шпион, убийца, пономарь, леснойзверь... Ларошжаклен только Ахилл, Жан Шуан -- Протей. Вандея потерпела неудачу. Многие восстания увенчивались успехом,примером тому может служить Швейцария. Но между мятежником-горцем, какимявлялся швейцарец, и лесным мятежником-вандейцем есть существенная разница:подчиняясь роковому воздействию природной среды, первый борется за идеалы,второй -- за предрассудки. Один парит, другой ползает. Один сражается завсех людей, другой за свое безлюдье; один хочет жить свободно, другой --отгораживается от мира; один защищает человеческую общину, другой -- свойприход. "Общины! Общины!" -- кричали герои Мора. Один привык переходитьчерез бездны, другой -- через рытвины. Один -- дитя горных пенящихсяпотоков, другой -- стоячих болот, откуда крадется лихорадка; у одного надголовой лазурь, у другого -- сплетение ветвей; один царит на вершинах,другой хоронится в тени. А вершина и низина по-разному воспитывают человека. Гора -- это цитадель, лес -- это засада; гора вдохновляет на отважныеподвиги, лес -- на коварные поступки. Недаром древние греки поселили своихбогов на вершины гор, а сатиров в лесную чащу. Сатир -- это дикарь,получеловек, полузверь. В свободных странах есть Апеннины, Альпы, Пиренеи,Олимп. Парнас -- это гора, гора Монблан была гигантским соратникомВильгельма Телля; в поэмах Индии, пронизанных духом победоносной борьбыразума с темными силами, сквозь это борение проступает силуэт Гималаев.Символ Греции, Испании, Италии, Гельвеции -- гора; символ Кимерии, Германииили Бретани -- лес. А лес -- он варвар. Не раз характер местности подсказывал человеку многие его поступки.Природа чаще, чем полагают, бывает соучастницей наших деяний. Вглядываясь вхмурый пейзаж, хочется порой оправдать человека и обвинить природу,исподтишка подстрекающую здесь на все дурное; пустыня подчас может оказатьпагубное воздействие на человеческую совесть, особенно совесть человеканепросвещенного; совесть может быть гигантом, и тогда появляются Сократ иИисус; она может быть карликом -- тогда появляются Атрей и Иуда.Совесть-карлик легко превращается в пресмыкающееся; не дай ей бог попасть вмрачные дебри, в объятия колючек и терний, в болота, гниющие под навесомветвей; здесь она открыта всем дурным и таинственным внушениям. Оптическийобман, непонятные миражи, нечистое место, зловещий час суток, навевающийтревогу, -- все это повергает человека в полумистический, полуживотныйстрах, из коего в мирные дни рождаются суеверия, а в грозную годину --зверская жестокость. Галлюцинация своим факелом освещает путь убийству. Вразбое есть что-то хмельное. В чудесах природы скрыт двойной смысл -- онавосхищает взор истинно просвещенных людей и ослепляет душу дикаря. Длячеловека невежественного пустыня населена призраками, ночной мрак усиливаетмрак ума, и в душе человека разверзаются бездны. Какая-нибудь скала,какой-нибудь овраг, какая-нибудь лесная поросль, игра света и тени междудеревьев -- все это может толкнуть на дикий и жестокий поступок. Словно всамом деле существуют в природе зловещие места. Сколько трагедий перевидал на своем веку мрачный холм, поднимающийсямежду Бэньоном и Плеланом! Широкие горизонты внушают душе человека широкие общие идеи; горизонтыограниченные порождают лишь узкие, частные идеи; и порой человек большойдуши всю жизнь живет в кругу своих узких мыслей, свидетельством тому -- ЖанШуан. Общие идеи ненавистны идеям частным; отсюда-то и начало борьбы противпрогресса. Родной край и отечество -- в этих двух словах заключена вся сущностьвандейской войны; вражда идеи местной с идеей всеобщей. Крестьянин противпатриота. VII Вандея прикончила Бретань Бретань -- завзятая мятежница. Но всякий раз, когда в течение двухтысяч лет она подымалась, правда была на ее стороне; но на сей раз онавпервые оказалась неправа. И, однако, боролась ли она против революции, илипротив монархии, против делегатов Конвента или против своих хозяев --герцогов и пэров, против выпуска ассигнатов или против соляного налога,бралась ли она за оружие под водительством Никола Рапэна, Франсуа де Лану,капитана Плювио или госпожи де Ла Гарнаш, Стоффле, Кокеро или Лешанделье деПьервиль, шла ли она за Роганом против короля или с Ларошжакленом за короля,-- Бретань всегда вела одну и ту же войну, противопоставляла себяцентральной власти. Старинные бретонские провинции можно уподобить пруду: стоячие воды нежелали течь; дыхание ветра не освежало, а лишь будоражило их поверхность.Для бретонцев Финистером кончалась Франция, им замыкался мир, отведенныйчеловеку, тут прекращался разбег поколений. "Стой!" -- кричал океан земле, аварварство -- цивилизации. Каждый раз, как из центра, из Парижа шел толчок,-- исходил ли он от монархии, или от республики, был ли он на рукудеспотизму, или свободе, -- все равно это оказывалось новшеством, и всяБретань злобно ощетинивалась. Оставьте нас в покое! Что вам от нас нужно? Ижители равнины брались за вилы, а жители Дубравы -- за карабин. Все нашиначинания, наши первые шаги в законодательстве и просвещении, нашиэнциклопедии, наши философы, наши гении, наша слава разлетались в прах,натолкнувшись у подступов к Бретани на Гуру; набат в Базуже возвещает угрозуфранцузской революции; забытая богом пустошь Гау подымается против нашихшумливых площадей, а колокол в О-де-Пре объявляет войну башням Лувра. Трагическая глухота. Вандейский мятеж был зловещим недоразумением. Стычка колоссов, свара титанов, неслыханный по своим масштабам мятеж,коему суждено было оставить в истории лишь одно имя: Вандея -- знаменитое,но черное имя; Вандея готова была кончить самоубийством ради того, что ужекончилось. Вандея -- приносившая себя в жертву ради заядлых эгоистов,отдававшая свою беззаветную отвагу ради трусов, не имевшая в войне нистратегии, ни тактики, ни плана, ни цели, ни вождя, ни ответственности.Вандея, показавшая, в какой мере воля может стать бессилием; рыцарственная идикая, нелепая в своем разнузданном зверстве, воздвигавшая против светапреграду тьмы; невежество, целые годы оказывающее глупое и спесивоесопротивление истине, справедливости, праву, разуму, свободе; пугало,страшившее страну целых восемь лет; опустошение четырнадцати провинций;вытоптанные нивы, сожженные села, разрушенные, разграбленные города ижилища, убийство женщин и детей; горящий факел, сунутый в солому; меч,вонзенный в сердце, угроза цивилизации, вся надежда господина Питта -- воткакова была эта война, это бессознательное покушение на отцеубийство. В итоге же Вандея послужила делу прогресса, ибо доказала, чтонеобходимо рассеять древний бретонский мрак, пронизать эти джунгли всемистрелами света. Катастрофы имеют странное свойство -- делать на свойзловещий лад добро. Книга вторая ТРОЕ ДЕТЕЙ I Plus quam civilia bella [Больше, чем гражданская война (лат.) ] Лето 1792 года выдалось на редкость дождливое, а лето 1793 года -- наредкость жаркое. Гражданская война в Бретани уничтожила все существовавшиедороги. Однако люди разъезжали по всему краю, пользуясь прекрасной погодой.Сухая земля лучше любой дороги. К концу ясного июльского дня, приблизительно через час после заходасолнца, какой-то человек, направлявшийся из Авранша, подскакал к маленькойхарчевне под названием "Круа-Браншар", что стояла у входа в Понторсон, иосадил коня перед вывеской, какие еще совсем недавно можно было видеть в техместах: "Потчуем холодным сидром прямо из бочонка". Весь день стояла жара,но к ночи поднялся ветер. Путешественник был закутан в широкий плащ, покрывавший своими складкамикруп лошади. На голове его красовалась широкополая шляпа с трехцветнойкокардой, что свидетельствовало об отваге путника, ибо в этом краю, гдекаждая изгородь стала засадой, трехцветная кокарда считалась прекрасноймишенью. Широкий плащ, застегнутый у горла и расходившийся спереди, нестеснял движений и не скрывал трехцветного пояса, из-за которого торчалирукоятки двух пистолетов. Полу плаща сзади приподымала сабля. Когда всадник осадил коня, дверь харчевни отворилась и на порогепоказался хозяин с фонарем в руке. Было то неопределенное время дня, когдана дворе еще светло, а в комнатах уже сгущается тьма. Хозяин взглянул на трехцветную кокарду. -- Гражданин, -- спросил он, -- вы у нас остановитесь? -- Нет. -- Куда изволите путь держать? -- В Доль. -- Тогда послушайтесь меня, возвращайтесь лучше обратно в Авранш, а тозаночуйте в Понторсоне. -- Почему? -- Потому что в Доле идет сражение. -- Ах, так, -- произнес всадник и добавил: -- Засыпьте-ка моему конюовса. Хозяин притащил колоду, высыпал в нее мешок овса и разнуздал лошадь;та, шумно фыркнув, принялась за еду. Разговор между тем продолжался. -- Гражданин, конь у вас реквизированный? -- Нет. -- Значит, ваш собственный? -- Да, мой. Я его купил и заплатил наличными. -- А сами откуда будете? -- Из Парижа. -- Так прямо из Парижа и едете? -- Нет. -- Куда там прямо, все дороги перекрыты. А вот почта пока еще ходит. -- Только до Алансона. Поэтому я из Алансона еду верхом. -- Скоро по всей Франции почта не будет ходить. Лошади перевелись. Конюкрасная цена триста франков, а за него просят шестьсот, к овсу лучше и неподступайся. Сам почтовых лошадей держал, а теперь, видите, держу харчевню.Нас, начальников почты, было тысяча триста тринадцать человек, да двести ужеподали в отставку. А с вас, гражданин, по новому тарифу брали? -- Да, с первого мая. -- Значит, платили по двадцать су с мили за место в карете, двенадцатьсу -- за место в кабриолете и пять су -- за место в повозке. Лошадку-то вАлансоне приобрели? -- Да. -- Целый день нынче ехали? -- Да, с самого рассвета. -- А вчера? -- И вчера и позавчера так же. -- Сразу видно. Вы через Донфорон и Мортэн ехали? -- И через Авранш. -- Послушайте меня, гражданин, остановитесь у нас, отдохните. И выустали, и лошадка притомилась. -- Лошадь имеет право устать, человек -- нет. При этих словах хозяин внимательно посмотрел на приезжего и увиделстрогое, суровое, спокойное лицо в рамке седых волос. Оглянувшись напустынную дорогу, он спросил: -- Так одни и путешествуете? -- Нет, с охраной. -- Какая же охрана? -- Сабля и пистолеты. Трактирщик притащил ведро воды и поднес лошади; пока лошадь пила, он неспускал глаз с приезжего и думал: "Хоть десяток сабель прицепи, все равнопопа узнаешь". -- Так вы говорите, что в Доле сражаются? -- начал приезжий. -- Да. Должно быть, сейчас там битва в самом разгаре. -- А кто же сражается? -- Бывший с бывшим. -- Как? Как вы сказали? -- Один бывший перешел на сторону республиканцев и сражается противдругого бывшего, -- тот, как был, так и остался за короля. -- Но короля-то уже нет. -- А малолетний? И потеха какая -- оба эти бывшие родня между собой. Путник внимательно слушал слова хозяина. А тот продолжал: -- Один -- молодой, а другой -- старик. Внучатный племянник на своегодвоюродного деда поднял руку. Дед -- роялист, а внук -- патриот. Дедкомандует белыми, а внук -- синими. Ну, от этих пощады не жди. Оба ведутвойну не на живот, а на смерть. -- На смерть? -- Да, гражданин, на смерть. Вот полюбуйтесь, какими они обмениваютсялюбезностями. Прочтите-ка объявление, -- старик ухитрился такие объявленияразвесить повсюду, на всех домах, во всех деревнях, даже мне на дверьнацепили. Он приблизил фонарь к квадратному куску бумаги, приклеенному к створкевходной двери, и путник, пригнувшись с седла, разобрал написанный крупнымилитерами текст: "Маркиз де Лантенак имеет честь известить своего внучатного племянникавиконта де Говэна, что, ежели маркизу по счастливой случайности попадется вруки вышеупомянутый виконт, маркиз с превеликим удовольствием подвергнет егорасстрелу". -- А вот поглядите и ответ, -- добавил хозяин. Он повернулся и осветил другое объявление, приклеенное к левой створкедвери. Всадник прочел: "Говэн предупреждает Лантенака, что, если этот последний попадется вплен, он будет расстрелян". -- Вчера, -- пояснил хозяин, -- старик повесил объявление, а сегодня,глядите, и внук за ним. Недолго ответа ждали. Путешественник вполголоса, словно говоря с самим собой, произнеснесколько слов, которые хозяин хоть и расслышал, но не понял. -- Да, это уже больше, чем междоусобная война, -- это война семейная.Что ж, пусть так, это к лучшему. Великое обновление народов покупается лишьтакой ценой. И, не отрывая глаз от второго объявления, всадник поднес руку к шляпе ипочтительно отдал честь клочку бумаги. А хозяин тем временем продолжал: -- Сами видите, гражданин, что получается. Города и крупные селения --за революцию, а деревни -- против; иначе сказать, города -- французские, адеревни -- бретонские. Значит, войну ведут горожанин с крестьянином. Нас онизовут "брюхачами", ну, а мы их величаем "сиволапыми". А дворяне и попы всена их стороне. -- Ну, положим, не все, -- заметил путник. -- Конечно, гражданин, не все, раз, вон видите, виконт против маркизапошел. И добавил про себя: "Да и сам ты, гражданин, видать, поп". -- А кто из них двоих одерживает верх? -- Пока что виконт. Но ему трудно приходится. Старик упорный. Оба онииз рода Говэнов -- здешние дворяне. Их род разделился на две ветви: устаршей ветви глава маркиз де Лантенак, ну а глава младшей -- виконт деГовэн. А нынче обе ветви сшиблись. У деревьев такого не бывает, а в
