Трансформация трактовки понятия “национальный интерес” на рубеже ХХ-XXI веков в России. Предпосылки формирования геостратегий

Ключевым в определении приоритетов во внутренней и внешней геополитике России является выяснение ее национально-государственных интересов.

Правда, выводы некоторых авторов достаточно пессимистичны. Так, А. Дугин пишет: “Для того, чтобы строить планы относительно “интересов государства”, необходимо иметь ясное представление, о каком именно государстве идет речь... Полагаем, что речь надо вести о политическом субъекте, которого в случае русских нет” (6, с. 183-184). Но, несмотря на кризис геополитической идентичности, в нашей стране по этой проблеме идет оживленная полемика.

Традиционно концепции русского национализма (видные идеологи – И.С. Аксаков, Н.Я. Данилевский и др.) исходили из цивилизационной враждебности к Европе; соответственно, понятие “национальный интерес” нераздельно сочетало в себе культурные и политические компоненты.

Эта идеология возврата к народным религиозным традициям ради обретения национальной идентичности приобрела ярко выраженную политическую проекцию. Такое понимание “национальных интересов” можно назвать идеологическим или культуроцентристским.

Представители позднего славянофильства видели историческую миссию России в создании особого славянского культурно-исторического типа, укреплении византийских начал русской государственности в противовес утрачивающей неповторимый культурный облик буржуазной Европе; или примирении враждебных начал Запада и Востока, миров “безбожного человека” и “бесчеловечного бога” (20, с. 6-7). Сторонники такой трактовки национального интереса пытались опереться на предположительно существующий в обществе негласный консенсус относительно того, какие ценности считать приоритетными, а какие – второстепенными, и какие из них в большей степени соответствуют культурному призванию нации.

Любопытно, что исследователь наблюдает некую аналогию развития национал-патриотической мысли в XIX и в конце XX столетий. Национализм как идеологическое течение возникает в России в качестве культурно-философской оппозиции режиму; однако и “западники”, и “славянофилы” в качестве наиболее точного критерия определения национальных интересов выделяли адекватное установление цивилизационной идентичности России.

После особо острого столкновения идеологической “любви” к Западу и идеологической “ненависти” к нему, интерпретация национальных интересов становится все более прагматической. Все меньше политиков отваживаются сводить их к тому или иному “истинному и окончательному” цивилизационному самоопределению (20, с. 10-16).

Это отразилось и в современном понимании национальных интересов. Так, Г.А. Зюганов настаивает на сохранении понятия “жизненных интересов” России, трактуя их как ее “законное право претендовать на такой геополитический или региональный баланс сил, который обеспечил бы ее безопасность и территориальную целостность” (26, с. 83).

Любопытно, что идеологический оппонент лидера КПРФ экс-министр иностранных дел А. Козырев практически солидарен с ним в оценке грядущих перспектив мировой политики. Как известно, для Зюганова нежелательно установление гегемонии США и сползание мира к глобальному хаосу. О том же, фактически, говорит и Козырев: “Ориентация России на отстаивание своих интересов в союзе и взаимодействии с мировыми демократиями и в целом с международным сообществом – это не стремление угодить кому-то или расписаться в собственной слабости, а отражение нашей заинтересованности в том, чтобы развал биполярной системы международных отношений не привел к воцарению в них хаоса или к господству одной или нескольких сверхдержав” (20, с. 19).

В 1994-1995 гг. в среде российских политиков начало складываться взаимопонимание относительно внешнеполитических приоритетов страны, обусловленное молчаливым отказом от крайне идеологически мотивированных подходов.

Б.Г. Капустин обращает внимание на то, что единый “национальный интерес предполагает наличие внутри страны чего-то наподобие общей “культурной идентичности”. В условиях же “мультикультурализма”, характерного для многих наций мира, единое понимание общественного блага “будет иметь очень мало общего с идеей “национального интереса” (27, с. 12).

Хотя о полном отрицании понятия “национальный интерес” говорить не приходится, подобные точки зрения все же не лишены оснований. Россия сегодня столкнулась с тем, что в 40-х гг. ХХ века русский философ И.А. Ильин обозначил как духовный кризис (7, с. 116). Избегая слишком резких оценок, которые он дает, следует все же сказать, что нынешний “ценностный вакуум” в обществе представляет серьезную опасность как для внутри-, так и для внешнеполитического строительства.

В современной интерпретации национального интереса в среде российских политиков можно условно выделить два подхода:

Национал-консерватизм, предполагающий больший удельный вес государства в модернизационном процессе. Национальный интерес оказывается представлен интересом государства и сводится к обеспечению им безопасности нации, ее успеха в конкуренции с другими нациями, сохранения ее целостности, культурной идентичности и т.д.

Согласно этой точке зрения, государство выражает общенациональный интерес, обладающий приоритетом над частными интересами граждан. Первостепенное внимание национал консерваторы уделяют тем факторам политики государства, которые отражают постоянный интерес нации, независимый от меняющихся обстоятельств (20, с. 18-29).

К представителям этого подхода можно отнести главу КПРФ Г.А. Зюганова, убежденного в необходимости сохранения и укрепления государственности. В этом отношении можно рассматривать и взгляды С.Н. Бабурина. Он выстраивает иерархию национальных интересов следующим образом: безопасность России как государства (обеспечение суверенитета государства, защита его от внешних и внутренних угроз, складывающихся из двух элементов: верховенства и независимости государственной власти, сохранения территориальной целостности государства, установление его границ и их незыблемость); демографическая безопасность русского суперэтноса; культурно-исторические традиции России, интересы социально-экономического ее развития и, наконец, политические ценности (10, с. 458-464).

Принципиально иная трактовка понятия “национальный интерес” предложена либералами. Первое, что обращает на себя внимание, так это строгое терминологическое разведение категорий “национальных” и “государственных” интересов.

Субъектом “национальных интересов” является гражданское общество, точнее, слой независимых от государства частных собственников, которому должно принадлежать приоритетное право определять и формулировать “интересы нации”, тогда как интересы бюрократии при их прямом транспонировании в сферу политического целеполагания неизбежно оборачиваются идеологизацией, чреватой либо неоправданной агрессивностью по отношению к другим странам, либо столь же неоправданным подчинением их интересам (20, с. 26).

Надо полагать, что подобных воззрений придерживаются, в первую очередь, российские западники. Например, хотя в т.н. “доктрине Козырева” и подчеркивается, что она имела сугубо прагматический расчет на экономическую помощь со стороны Запада, из нее, фактически, исчез тезис о праве России на собственный путь развития; западная политико-экономическая модель была признана единственно возможной для всего человечества (5, с. 34-35).

Последнее утверждение сейчас подвергается серьезному сомнению; западничество перестало быть доминирующей геостратегией России, невзирая на то, что многие усилия российской дипломатии сосредоточены на западном направлении (24). Наши либералы начинают осознавать, что экономический потенциал играет исключительную роль в способности страны отстаивать свои национальные интересы. Поэтому они видят “высший интерес” России в проведении экономической реформы, которая сделает ее богатой и свободной; следовательно, ее внешнеполитические приоритеты заключаются в максимальном подчинении внешней политики политике внутренней, политике либеральных политических и экономических преобразований. В последние годы в российском обществе выработалась довольно влиятельная концепция “национал-либерализма”.

Для национал-либералов формирование национальных/государственных интересов обусловлено интересами гражданского общества и, прежде всего, потребностями независимых от государства частных производителей. Вместе с тем, самостоятельная и независимая внешняя политика – это одно из важнейших средств реализации “интересов граждан”.

Национал-либералы в большей степени озабочены изменчивыми параметрами национального интереса, способными вносить коррективы в политический курс государства (прежде всего, связанные с экономическим развитием). Так, например, один из лидеров “Яблока” В. Лукин полагает, что расширение НАТО на Восток подорвет систему коллективной безопасности в Европе. При этом, многие национал-либералы исходят из того, что приоритетной целью России является интеграция в Европу на правах полноправного члена Европейского союза при учете особого геополитического статуса страны и активной дипломатической защите своих государственных интересов. Их реализация может потребовать образования экономического или военно-политического союза со странами СНГ, а также поддержки традиционных союзников в Европе (20, с. 26-29). Можно критиковать и либеральные ценности, и методы их претворения в жизнь, но то, что Россия должна сосредоточить свои усилия на внутриполитическом развитии, едва ли вызовет серьезные возражения. Более того, национальные интересы, если следовать этому терминологическому разграничению, могут подменяться государственными, т.е. интересами государственной бюрократии, но происходит это в силу того, что в государстве не существует процедуры, которая учла бы интересы всех слоев общества (парадокс Кондорсэ), позволила бы государству получить полную и объективную информацию об их нуждах.