Служение

Отдавать то, что мы по­лучаем; прощать за то, за что мы прощены; уме­реть, чтобы родиться свыше, — это путь к веч­ной жизни.

Святой Франциск Ассизский

Я

закрыл глаза и мысленно пере­несся назад в прошлое. Мне вспомнились те редкие моменты, когда я испытывал огромное удо­вольствие, можно даже сказать, счастье, от результатов выполненной работы. К моему удивлению, моя па­мять обошла стороной пышные за­столья, наполненные впечатления­ми поездки во время отпусков, вол­нующие церемонии награждения. Вместо этого я припомнил дни, ког­да мы — несколько врачей — спло­ченно работали всей командой ради спасения жизни людей. Нам прихо­дилось прилагать колоссальные уси­лия, чтобы, преодолев разрушитель­ное воздействие проказы, сохранить человеку зрение или спасти ногу от ампутации. В то время это давалось нелегко. Условия работы были тяже­лейшими: хирургические операции делались в примитивной обстановке на раскладном столе, когда за окном стояла 45-градусная жара. Не было электричества, и, чтобы хоть что-то Можно было разглядеть во время операции, ассистент светил на пациента карманным фонариком. Но тогда у нас была великая цель: помочь нуждающимся, и все мы работали с необычайным подъемом.

Я очень хорошо запомнил одного из своих пациентов. Его звали Садагопан, друзья называли его Садан. Он родился на юге Индии в интеллигентной, принадлежавшей к высшей касте семье. Садан получил хорошее образование, имел утонченную натуру. Но проказа сделала его отверженным. При виде его вос­паленных язв прохожие на улицах не могли скрыть своего от­вращения. Он постоянно слышал оскорбительные слова в свой адрес. Его не обслуживали в кафе, не пускали в автобусы.

Садана охватило отчаяние. Когда он был доставлен в Веллор в нашу больницу, его лицо еще выглядело нормальным, а вот пальцы рук не могли двигаться, кончики пальцев уже от­сутствовали; ноги были усыпаны кровоточащими язвами: куда бы он ни наступал, везде оставались мокрые темные пятна. Не­прекращающийся инфекционный процесс поразил и костную ткань: ступни этого молодого человека уменьшились почти вдвое. Садан был болен классической проказой в тяжелой фор­ме. Болезнь достигла уже такой стадии, что он не мог шевелить ни руками, ни ногами. Наша команда врачей начала отчаянную борьбу за его жизнь.

Мы догадывались: больной проказой теряет осязательные ощущения — он не чувствует боли. При ходьбе человек опира­ется, в основном, на пальцы ног. Пальцы больного испытывают чрезмерную нагрузку и ничего при этом не чувствуют. В резуль­тате они просто стираются. Мы пришли к этому выводу на основании исследования обуви пациентов. Язвы располагают­ся у них по всей ступне, а мокрые пятна от них остаются только на передней половине внутренней части ботинок. Если бы на­грузка на ступню распределялась равномерно по всей поверх­ности, то больная кожа смогла бы ее выдержать, и у наших па­циентов не было бы таких страшных последствий.

Садан идеально подходил для эксперимента по проверке наших предположений. Он с готовностью согласился посе­литься в соломенной хижине, принадлежащей расположенному в отдаленном районе нашему Центру Новой Жизни. Он со­глашался на все, что могло бы улучшить его состояние. Сначала ему был прописан постельный режим — пока язвы на ногах не зарубцевались. Потом мы снабдили его специальны­ми мягкими сандалиями. Он был несказанно счастлив, когда снова смог ходить. Но меньше чем через неделю у него на ноге появился мокнущий красный волдырь, и ему снова пришлось лечь в постель. Изо всех сил мы старались не падать духом. Наша бригада врачей проводила длительный эксперимент, ста­раясь определить: какой тип обуви больше всего подходит в данном случае.

Этот эксперимент продолжался три года. Невозможно описать в нескольких словах, сколько надежд и разочарований нам пришлось пережить. В качестве лечебной обуви мы испро­бовали: ботинки со специальными подошвами, изготовленны­ми из пластырей; деревянные сабо; пластиковые ботинки, вы­полненные методом литья в восковых формах. Я искал подхо­дящий материал для ботинок. Для этого мне пришлось поехать в Калькутту, где я учился получать смесь поливинилхлорида. Потом я ездил в Англию на испытания распыляемых пласт­масс.

Я все искал и искал. Терял терпение и опять начинал все сначала: я был обязан сделать что-то для спасения жизни своих двух горячо любимых друзей. Одним другом была теория, точ­нее, предположение, родившееся и оформившееся в моем моз­гу: деформацию тканей, вызываемую проказой, можно предот­вратить. Я уже знал: болезнь поражает, в основном, нервы. Следовательно, надо искать способ защиты пациентов от само­разрушения именно в этом направлении. Мы собрали огром­ное количество подтверждений моей теории, добились значи­тельных успехов в лечении незапущенной стадии болезни. То, а что мы тратили немалые усилия, было не просто бездушной научной теорией — это был выхаживаемый совместными усилиями наш общий ребенок. Несмотря на сильную оппозицию в лице старших и более опытных врачей, наша небольшая груп­па, работающая в Веллоре, отдавала общему делу все свое время и все свои силы. Мы пытались разобраться в причинах проказы и преодолеть древнейшие предрассудки, связанные с этим за­болеванием. И теперь, спустя месяцы и годы, в течение кото­рых Садан проводил бесконечные испытания одного вида обу­ви за другим, а язвы все не рубцевались и постоянно кровото­чили, наша теория была обречена на смерть.

Вторым моим другом, которому я был обязан помочь, был сам Садан. В конце концов, мы экспериментировали с его но­гами. Мы со своими идеями всего лишь вступили в азартную игру, а Садан поставил на карту свое тело и свою неугасимую надежду. Не раз наступали моменты такой безнадежности, что у меня уже не было сил подходить к нему и снимать носки для осмотра ног. Но никогда я не слышал от него ни одной жалобы. Я полюбил Садана. Я знал, что и он полюбил меня: я был его последней надеждой. Очень часто меня посещала мысль: ради его же блага я должен отказаться от своей идеи и провести ам­путацию его ног. По крайней мере, тогда — на деревянных но­гах — он сможет вернуться домой к своей семье.

После очередной неудачи мы начинали придумывать что-то новое: большие высокие твердые ботинки или, наоборот, от­крытые легкие туфли с мягкими эластичными подошвами. Каждое новое изобретение вселяло в нас надежду.

Иногда на апробацию новой модели уходил месяц. Если признаков инфекции не обнаруживалось, я радостно воскли­цал: «Садан, ну уж теперь-то мы нашли то, что надо!» Но, в кон­це концов, нас неизбежно постигало разочарование.

Я искал способы, чтобы перенести нагрузку с больного участка ноги на здоровый. В результате появлялись натертости на здоровой коже. Все наши доктора постоянно, как могли, подбадривали Садана; он подбадривал нас. От отчаяния у каж­дого на глаза наворачивались слезы, но мы старались плакать незаметно, чтобы другие не видели этого. Изо всех сил мы сдер­живали злость и обиду на свое бессилие.

Помимо своей теоретической деятельности по изобрете­нию ботинок, я еще очень много занимался физическим тру­дом. Каждый день после чтения лекций, практических занятий,

после нескольких хирургических операций я шел в наш Центр Новой Жизни, чтобы позаниматься своим любимым столяр­ным делом. Там у меня имелся комплект стамесок, долото и рашпиль, с помощью которых я обтачивал кусок дерева, прида­вая ему форму ботинка. Затем подгонял его под размер ноги Садана. Садан сидел на скамейке, а я вымерял месторасполо­жение каждой выпуклости на его ноге и делал углубление на этом же месте в деревянном башмаке. В конце концов, пара обуви была готова, оставалось только пройтись по ней шкур­кой. Получились аккуратные гладкие ботиночки, которые уже не могли повредить ничьи ноги. Я прикрепил шнурки, Садан надел новые ботинки — очередной эксперимент начался.

В течение последующих недель я постоянно проверял на­грузку, наличие воспаления и постоянно подтачивал ботинки в соответствующих местах. Но однажды Садан принес мне боти­нок и показал в нем пятнышко крови. «Мне очень жаль», — сказал он. «Мне тоже», — промямлил я в ответ, и мы уже в кото­рый раз начали все сначала.

Но между периодами уныния и подавленности у нас были и хорошие моменты. Мы пришли к выводу: самая подходящая обувь для больных проказой, это «башмаки-качалки», под по­дошвой которых проходит жесткая планка. Благодаря ей нога не изгибается, а качается, как доска-качели, на оси вращения. Кроме этого, я научился безошибочно определять больные ме­ста на ноге. Ведь Садан не чувствовал боли — а я обнаруживал имеющие отклонения от нормы участки по следующему при­знаку: кожа на них была теплее, чем на остальных местах. Я проверил: всегда через день-два после обнаружения потеплев­ших участков кожи точно на этих местах появлялись пятна. Научившись заранее определять проблемные зоны, я мог во­время заменить обувь или дать ноге возможность отдохнуть, пока кожа не восстановится.

Вскоре после этих двух открытий периоды, когда боль­ные, не испытывая осложнений, могли ходить, стали намного Юльше, а периоды вынужденного лежания сократились. Почти Угаснувшая надежда пришла на смену охватившему всех отчаянию. Садан ходил уже несколько месяцев и ходил намного луч­ше, чем раньше, — новые язвы не появлялись.

И вот случилось чудо. Я, как обычно, осматривал ноги Садана, которые изучил уже намного лучше, чем собственные. Если они не были теплыми и воспаленными, это было хорошо. И вдруг под своими пальцами я обнаружил совершенно другую кожу. Кожа ног Садана на ощупь всегда была твердой, слегка теплой и очень напряженной. Сейчас же она была прохладной и мягкой, даже слегка морщинистой. До меня дошло: такими были ноги Садана раньше, когда он еще был здоров. Все те го­ды, что я знал его, в результате хронической инфекции и посто­янных повреждений его ступни оставались неизменно распух­шими и воспаленными. Теперь же, после нескольких месяцев отсутствия повреждений, отечность спала, кожа и кости смогли очиститься от воспаления. В них больше не было застоя, и они начали осуществлять процессы регулирования, подстраиваясь под внешние условия. Ноги Садана вновь стали здоровыми!

Я понял: этого не происходило раньше, потому что за те короткие периоды, когда мы не разрешали Садану ходить, его ноги не успевали восстановиться до нормального состояния. Из-за постоянной необходимости бороться с инфекцией ткань его ног была очень уязвимой для механического раздражения. После очередного язвенного кровотечения мы слишком рано разрешали Садану снова ходить, а из-за притупления нервных импульсов он ничего не чувствовал. Только через несколько ме­сяцев напряженного труда я сам научился чувствовать боль, ко­торую не чувствовал он.

В свой очередной приезд в Индию я сделал небольшой крюк, чтобы навестить моего дорогого Садана, его жену Кокелу и их замечательных детишек. И вот передо мной стоит гор­дый и счастливый человек: он больше не зависит от разруши­тельной болезни. Теперь он может зарабатывать на жизнь сво­ей семьи: работает в регистратуре местной поликлиники. Но­сит он специальную «качающуюся» обувь — такую обувь сей­час носят во всем мире люди, страдающие от проказы, диабета и других заболеваний, при которых стопа теряет чувствитель­ность.

Каждый раз, когда мы встречаемся, Садан снимает обувь и с радостью показывает мне свои ноги, уже много лет не знаю­щие язв. Кожа его ног мягкая, расслабленная, прохладная на ощупь. Я провожу пальцами по знакомым до боли контурам его ступней. Наши глаза встречаются — в них проносятся воспоми­нания о прошедших днях, полных отчаяния и скрытых слез. Но сильнее всего наша память хранит неописуемый восторг, охва­тивший нас в тот день, когда стало абсолютно ясно: мы победи­ли страшную болезнь. Я считаю его ноги своими, а он считает своими мои руки, потому что тогда он получал ощущения толь­ко через них.

К

огда Иисус рассказывал о жизни христианина, Его слова больше походили на предостережение, чем на рекламную агитку. Он говорил о том, что нужно взвесить все «за» и «про­тив», что нужно продать все, «взять крест свой» и следовать за Ним. Меня удивляли Его слова, но теперь-то я вижу: Он просто хотел подчеркнуть, что нужно быть верным Телу. Если исполь­зовать биологические термины, то можно сказать: каждая от­дельная клетка должна служить всему организму. Иногда, что­бы следовать за Главой, приходится в определенной степени от­рекаться от себя, даже испытывать боль. Но жизнь (например, этот случай с Саданом) научила меня, что, только служа дру­гим, можно обрести себя, получить высшее удовлетворение. Бог призывает нас к самоотречению не ради самоотречения, но для того, чтобы, отрекшись от себя, мы смогли получить награ­ду, которую никак иначе не получишь.

В нашем обществе поощряют самодовольство, самокопа­ние и самодостаточность. Но, по словам Христа, я смогу обре­сти жизнь, лишь потеряв ее! Только предоставив себя всему Телу в «жертву живую», только будучи верным Ему, я смогу об­рести цель жизни.

Думая о жизни служителя, мы представляем себе жизнь почти мученическую. Но наделе Бог призывает нас отречься от себя для того, чтобы обрести жизнь с избытком! Взамен мы по­лучаем только блага: с нас счищается корка эгоизма и остается только любовь Божия, которую являют миру наши руки, и в ре­зультате такого добротворения мы все больше уподобляемся Ему. Генри Драммонд сказал: «Если ты отказываешься отречься себя, то так и останешься не самоотреченным».

Суть служения можно познать, только наблюдая за слу­жителями, — она не открывается в абстрактных спорах и рас­суждениях. Я вспоминаю очень странного на вид француза, ко­торого звали Авва Пьер. Он приехал в Веллор в лечебницу для прокаженных в простом монашеском платье со свернутым оде­ялом и холщовой сумкой. Это было все его имущество. Я при­гласил его остановиться у меня, где он и рассказал мне свою историю.

После Второй мировой войны его, фриара-католика, по­слали работать с парижскими нищими. В те времена нищим не­где было укрыться от холода, зимой они замерзали насмерть прямо на улицах. Авва Пьер начал с того, что попытался моби­лизовать общественность на борьбу с нищетой. Но у него ниче­го не вышло. Он решил: единственный выход — организовать нищих, чтобы они сами себе помогали. Он учил их, как лучше выполнять традиционную работу — собирать пустые бутылки и утильсырье. Нищие разбились на бригады, поделили город на сектора. Потом он помог им построить склад из обломков кир­пичей и создать целое предприятие по сортировке стеклотары, поступающей из больших отелей и предприятий. И, наконец, каждому из нищих Авва Пьер вменил в обязанность помогать другому нищему — тому, который еще беднее. Проект оказался в высшей степени успешным. Была создана целая организация - «Эммаус», которая продолжила дело Аввы Пьера в других странах.

Много лет он проработал в Париже — там не осталось ни­щих. И теперь, как ему казалось, организации грозит серьезный кризис.

«Мне необходимо найти кого-нибудь, кому мои нищие смогли бы помогать!» — заявил он и начал искать обездоленных в других уголках мира. Во время одного из таких путешествий он и попал в Веллор. В заключение он поделился своими труд­ностями: «Если мне не удастся найти кого-нибудь, кому гораз­до хуже, чем моим нищим, то движение замкнется само на себе. Они станут сильной, процветающей организацией, но потеря­ют духовное влияние на людей! Им некому будет служить». Мы вышли из дома и направились к студенческому общежитию. Но в голове у меня по-прежнему звучали слова Аввы: «Мне нужно найти кого-нибудь, кому мои нищие смогли бы помочь».

У студентов-медиков в Веллоре была традиция, о которой я всегда заранее предупреждал гостей. Перед обедом гости вста­вали и говорили несколько слов о себе и причинах своего при­езда. Как и все студенты, наши были легкомысленны и веселы, и у них было негласное правило: слушать говорящего только три минуты. Если гость слишком затягивал свое приветствие, они начинали топать ногами, стараясь заставить его закончить речь.

Итак, перед обедом Авва Пьер встал, и я представил его студентам. Я видел: индийские студенты смотрели на него оце­нивающим взглядом — маленький человечек с большим носом, не очень привлекательный, в старой сутане. Пьер начал гово­рить на французском языке. Наш сотрудник Хайнц и я перево­дили его речь. Оба мы не были сильны во французском, потому что в Индии на нем практически не говорили — мы могли лишь время от времени кратко пересказывать слова гостя.

Авва Пьер сначала говорил медленно, но потом оживился — слова вылетали у него изо рта со скоростью пулеметной оче­реди. Предложения наезжали одно на другое, он размахивал ру­ками. Мне было очень неловко, потому что он решил расска­зать всю историю движения с самого начала. И я знал, что очень скоро студенты шумом заставят замолчать этого великого смиренного человека. Что было еще хуже: он говорил так бы­стро, что мне удавалось переводить лишь отдельные отрывки его речи. Только что он посетил штаб-квартиру ООН и слышал там, как знаменитые люди изысканным, красивым языком ста­раются говорить гадости о чужих странах. Пьер же объяснял: вам не нужны слова, чтобы показать свою любовь. Слова нуж­ны только для выражения ненависти. Язык любви — это по­ступки. Потом он стал говорить еще быстрее... и еще быстрее... мы с Хайнцем лишь беспомощно переглядывались.

Истекли три минуты. Я окинул взглядом комнату. Никто даже не шелохнулся. Индийские студенты впились в Авву Пьера своими черными пронзительными глазами. Лица их бы­ли напряжены. Пьер все говорил и говорил. Никто его не пере­бивал. Через двадцать минут Авва Пьер сел, и тут студенты раз­разились громом оваций. Такого в стенах этого зала еще не слы­шали.

Я ничего не понимал. Пришлось задать вопрос одному из студентов: «Как вы смогли понять его? Ведь никто из вас не го­ворит по-французски!»

Студент ответил мне: «Нам не нужен был язык. Мы чув­ствовали присутствие Божие. Мы чувствовали любовь».

Авва Пьер хорошо знал, что верность и дисциплина в слу­жении — залог здоровья Тела. Он приехал в Индию и нашел здесь прокаженных — тех, кому было еще хуже, чем его нищим. Отыскав их, он исполнился любовью и радостью. Он вернулся во Францию к своим нищим, которые вместе с «Эммаусом» стали собирать деньги, чтобы можно было открыть в клинике еще одну палату. Они нашли тех, кому нужна была их помощь, таким образом, духовная цель их жизни не иссякла. Так и про­цветает движение «Эммаус» — слуга Тела Христова.