Глава 1. Семья

В 1902 году мой отец, Никола Якокка, приехал в США. Ему было всего лишь 12 лет. Это был нищий, одинокий и запуганный мальчик. Вспоминая события тех далеких лет, он говорил: «Единственное, в чем я был уверен, ступив на новый континент, — это то, что земля круглая». И слова эти были сказаны неспроста. Другой итальянский парень опередил его на 410 лет почти день в день. Как известно, это был Христофор Колумб.

Первое, что увидел отец, когда корабль вошел в нью-йоркскую гавань, — это статуя Свободы, символ надежды миллионов иммигрантов. В следующий (второй) приезд в Америку он смотрел на статую Свободы глазами нового гражданина США. В этот момент с ним была молодая жена, моя будущая мать, и большая надежда на будущее. Никола и Антуанетта видели Америку страной свободы, где имелась реальная возможность осуществить свои пла­ны. Здесь действительно были все условия для того, чтобы человек стал тем, кем хочет, но только при условии, если он готов во имя этого неустанно трудиться и не отступать от своей цели ни на шаг. Это был единственный, но главный урок, который отец преподал своей семье. Смею надеяться, что последовал его примеру и моя собственная семья имела такой же урок от меня.

Детство моё прошло в Аллентауне, штат Пенсильва­ния. Семья была очень дружной, и многим нашим друзьям и знакомым казалось, что мы просто неотделимы друг от друга. Воспитывая меня и мою сестру Делли, родители всегда подчеркивали, что дети играют очень важную роль в жизни семьи наряду со взрослыми. А потому все пору­чения, как и всякие другие дела, должны выполнять со­вместно. Всякие поручения по дому не должны воспри­ниматься как чрезмерно трудные или неприятные: Отец был очень занятым человек, но для общения с нами вре­мя находил всегда. Мать с особой тщательностью вела домашнее хозяйство. Она с удовольствием готовила для нас вкуснейшие блюда. Даже сейчас, когда я ее навещаю, она готовит мои любимые куриный бульон с фрикадель­ками из телятины и равиоли с творогом. Не ошибусь, если скажу, что она — одна из самых искусных неаполи­танских поварих.

С отцом я был достаточно близок. Он очень гордился моими успехами в школе. Когда я получил первое место в конкурсе по правописанию, он был чрезвычайно счаст­лив. Впоследствии отец первым узнавал о моем очередном повышении в должности. Этой радостной вестью он тут же делился со своими друзьями. Каждый раз, когда в компании «Форд» появлялась новая модель легкового автомобиля, первым желал сесть за руль мой отец. Я до сих пор не могу быть уверенным, кто из нас был более взволнован и счастлив, когда в 1970 году меня назначили на пост президента «Форд мотор компани».

Как и большинство итальянцев, мои родители не стеснялись открыто выражать свои чувства, не только дома, но и на людях. Многие мои друзья, желая выглядеть мужественными и самостоятельными, никогда не позво­ляли себе обнять своих отцов на людях.

Мне же это представлялось абсолютно естественным и при первой же возможности я обнимал и целовал отца. Его изобретательность и неугомонность не имели границ. Он должен был постоянно испытывать что-либо новое. Однажды купил пару саженцев фигового дерева и сумел их Вырастить в условиях сурового климата Аллентауна. Первым в городе он купил мотоцикл, старый «Харли Дэвидсон», на котором лихо разъезжал по немощеным ули­цам нашего маленького городка. Правда, они с мотоцик­лом не очень-то ладили друг с другом, поскольку отец постоянно с него падал. В конце концов он вынужден был избавиться от своего мучителя. В дальнейшем он предпо­читал только четырехколесное моторизованное средство передвижения.

У многих моих друзей были велосипеды. Мне же его не покупали из-за этого проклятого мотоцикла. Покатать­ся мне очень хотелось, и я выпрашивал велосипед у това­рищей. Зато когда мне исполнилось шестнадцать, отец разрешил мне водить автомобиль. В результате я оказался в Аллентауне единственным юношей, пересевшим сразу с трехколесного детского велосипеда на автомобиль «Форд». Автомобили были большой страстью отца. Он стал вла­дельцем одной из первых машин «Модель Т».

Он не только управлял автомобилем (а делать это умели очень немногие жители Аллентауна), но постоянно ко­пался в механизме, размышляя над его усовершенствова­нием. Подобно некоторым автолюбителям того времени, он собирал спущенные шины и экспериментировал с ними. Многие годы он был занят поиском возможности про­ехать лишние мили со спущенным колесом. В моей памяти это осталось навсегда. Как только в технологии производ­ства шин появляется новинка, я сразу же вспоминаю отца. Итальянец по происхождению, он был влюблен в Америку. Именно поэтому много сил и энергии отец вкладывал в дела, направленные на достижение «американской мечты». Во время первой мировой войны он пошел в армию доб­ровольцем. Позднее признавался, что сделал это по двум причинам: во-первых, из чувства патриотизма; во-вторых, чтобы получить возможность распорядиться судьбой по своему усмотрению. Много усилий отец потратил на то, чтобы попасть в Америку и получить гражданство США. Именно поэтому его страшила перспектива оказаться снова в Европе и сражаться в Италии или во Франции. Поскольку отец умел водить автомобили, ему повезло. Он был направлен обучать водителей санитарных машин в армейский учебный центр, расположенный в нескольких милях от собственного дома.

Родился Никола Якокка на юге Италии, в городке Сан-Марко, что в двадцати пяти милях к северо-востоку от Неаполя, в области Кампанья. Как и каждый имми­грант, он был полон надежд и мечтаний о карьере. Попав в Америку, он жил вначале у своего сводного брата в Гарретте, штат Пенсильвания. Всего лишь один день он про­работал на угольной шахте. Эта работа была, по его мне­нию, отвратительной. «Это был единственный день в моей жизни, когда я работал на кого-то другого», — лю­бил говорить мой отец. Вскоре он переехал в Аллентаун, где жил другой его брат. Отец перепробовал много разных работ, но в основном был учеником сапожника.

Накопив достаточно денег, в 1921 году он отправился в Сан-Марко чтобы забрать оттуда свою овдовевшую мать. Обстоятельства сложились так, что в Америку он вернулся не только со своей матерью, с ним уехала и моя будущая мать. За несколько дней пребывания в Италии этот тридцатилетний холостяк влюбился в семнадцати­летнюю дочь местного сапожника. Через несколько не­дель они поженились и уехали. Пресса писала позже, будто новобрачные отправились в курортное местечко Лидо вблизи Венеции, чтобы провести там медовый ме­сяц. С этим будто бы связано мое имя Лидо. Это действи­тельно достаточно забавно, но нисколько не соответству­ет истине. Мой отец действительно ездил в Лидо, но было это еще до свадьбы. Да и ездил он туда с моим дя­дей, братом матери. Так что эта история — чистый вымы­сел журналистов.

Обратный путь в Америку был нелегким. На пароходе моя мать внезапно заболела брюшным тифом и время пе­реезда провела в изоляторе.

К моменту прибытия на Эллис-Айленд у нее выпали все волосы. По закону она должна была вернуться назад в Италию. Напористость и смекалка отца предотвратили эту неприятность. Он уже понимал, как надо вести дела в Америке, и сумел доказать иммиграционным чиновникам, что женщину довела до такого состояния морская бо­лезнь, приключившаяся с ней в этом длинном и трудном переезде.

Через три года, 15 октября 1924, произошло знамена­тельное событие — родился я. К этому времени мой отец был владельцем небольшой закусочной под вывеской «Орфиум винер хауз». Это считалось весьма пристойным делом для человека, не владеющего большим капиталом. А начиналось это практически лишь с плиты с духовкой да нескольких высоких табуреток.

Из опыта работы своего небольшого предприятия отец извлек, а впоследствии вложил и в мою голову два правила ведения бизнеса: никогда не берись за капиталоемкий биз­нес, так как имеешь шанс попасть в лапы банкиров (позд­нее я понял, что должен был более внимательно прислу­шаться именно к этому совету); во-вторых, в трудные време­на гораздо выгоднее заниматься ресторанным бизнесом, поскольку как бы плохо ни шли дела, люди всегда хотят кушать. Именно благодаря этому свойству людей закусоч­ная «Орфиум винер хауз» успешно продержалась, несмот­ря на то обстоятельство, что 1929—1933 годы были перио­дом «великой депрессии».

Позже участниками в этом предприятии стали два моих дяди: Теодор и Марко. Да и до сих пор их дело ус­пешно продвигают сыновья Теодора — Джулиус и Элберт Якокки. Они готовят сосиски в Аллентауне. Компания те­перь называется «У Йокко», что почти соответствует тому, как произносят нашу фамилию пенсильванские немцы — первые немецкие иммигранты, поселившиеся в Восточ­ной Пенсильвании. Я также чуть было не занялся ресто­ранным бизнесом. В 1952 году у меня возникло серьезное намерение покинуть компанию «Форд» и заключить кон­тракт на организацию сети закусочных. Мне тогда каза­лось, что всякий, кто сумеет получить лицензию на право открывать закусочные, имеет шанс быстро разбогатеть. К тому же дилеры Форда вели свой бизнес в качестве неза­висимых предпринимателей на основе контракта с фир­мой «Форд мотор».

Мой план предполагал создать на базе центрального закупочного пункта сеть из десятка закусочных быстрого обслуживания. Появление маленькой фирмы «Макдо­нальдс», на которую впоследствии обратил внимание Рэй Крок, было гораздо более поздним событием. Поэтому у меня иногда мелькает мысль о том, не упустил ли я свое истинное призвание. Возможно... Мой личный бизнес имел бы сейчас оборот в полмиллиона долларов. А имя мое светилось бы на рекламном щите со словами: «Наша фирма обслужила свыше десяти миллиардов посетите­лей». Через некоторое время я все же открыл собственное дело — небольшую бутербродную в Аллентауне с вывес­кой «Фор шефе» («Четыре повара»). Посетителям предла­гались очень вкусные итальянские булочки с тонким ломтиком мяса и плавленым сыром. Это блюдо именова­лось как филадельфийский сэндвич с сыром. Деньги в дело вложил я, оборудованием занимался отец. Дела пошли, я сказал бы, блестяще. Уже в первый год мы выру­чили сто двадцать пять тысяч долларов. Этот доход подпа­дал под повышенное налогообложение. Именно через собственную фирму я познакомился с системой налого­вых категорий и принципом прогрессивного налогообло­жения в американском законодательстве. Признаюсь, я был настолько потрясен, что решил избавиться от сверх­прибыльного предприятия.

Если быть точным, то в торговлю продовольствием я был фактически втянут задолго до того, как попал в авто­индустрию. В Аллентауне открылся один из первых су­пермаркетов, когда мне было десять лет. После уроков и по выходным мы с дружками выстраивались с красными тележками у его дверей, напоминая очередь такси у гости­ницы. Мы предлагали выходящим покупателям за неболь­шую плату довезти их сумки домой. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что в этом, еще детском занятии был большой смысл. Ведь доставка товаров на дом — это конечная фаза организации торгового цикла.

Некоторое время в подростковом возрасте по воскре­сеньям я работал во фруктово-овощной лавке грека Джимми Критиса. Я вставая до рассвета, чтобы успеть добраться до оптового рынка и доставить товар. За эту ра­боту я получал два доллара в день. Хозяин разрешал бесплатно взять столько овощей и фруктов, сколько я мог донести домой после шестнадцати часов работы.

К тому времени у моего отца, помимо закусочной «Орифиум винер хауз», было еще несколько предприятий. Он вступил в долю национальной компании под названи­ем «Юдрайвит». Это была одна из первых в стране фирм, сдававших напрокат легковые автомобили. Позже ему удалось создать целый парк из тридцати автомобилей, преимущественно марки «Форд». У отца было много дру­зей. Среди них Чарли Чарлз, чей сын Эдвард Чарлз слу­жил у Фордов дилером. Через некоторое время Эдди уже имел собственную дилерскую фирму. Именно этот чело­век убедил меня заняться автомобильным бизнесом. Тогда, еще не осознавая этого, я определился со своим выбором в бизнесе и в дальнейшем посвятил ему всю свою жизнь. Уверен, что инстинкт коммерсанта я унасле­довал именно от отца. Бизнес его был достаточно разно­сторонним. К примеру, он имел несколько кинотеатров, один из которых, «Франклин», работает и сейчас.

Правда, называется он уже по-иному — «Дженетт». Даже в этом, как бы не главном деле у моего отца было достаточно смекалки и хватки. Чтобы заманить на сеанс посетителей, он придумывал для них очень оригинальные развлечения. Старожилы Аллентауна рассказывали мне, что в один из дней, чтобы привлечь побольше публики, отец выбрал десять самых чумазых мальчишек и вручил им бесплатные билеты в кино. Сейчас в отцовский кино­театр дети не ходят посмотреть на Тома Микса и Чарли Чаплина. Главное место в его репертуаре занимают пор­нографические фильмы.

Материальное состояние нашей семьи не было посто­янно стабильным. Были у нас свои взлеты и падения. Но в двадцатые годы, как и многие другие американцы, мы преуспевали.

Помимо основного бизнеса отец удачно занимался недвижимостью, и это тоже была немалая статья доходов. По-настоящему богатыми мы были лишь несколько лет, затем разразился кризис. Тот, кто его пережил, никогда не забудет эти годы. Наша семья потеряла все состояние, доже дома мы чуть не лишились. Мне тогда было лет шесть-семь. Я постоянно приставал к своей старшей сестре с расспросами, сможем ли мы найти себе новое жи­лище, если придется покинуть дом.

Тяжелые времена не забываются и долго хранятся в памяти. Вот и сейчас, когда, казалось бы, все прекрасно, в моем сердце постоянно живет тревога за будущее. Навер­ное, это инстинктивное чувство, связанное еще с теми временами.

Моя мать проявляла в те годы много мужества и изобретательности. Она была настоящей хранительницей домашнего очага. Благодаря матери у нас постоянно была еда. Вспоминаю, как она покупала живых голубей, три штуки за четверть доллара, сама их убивала и варила из них суп. Она не доверяла мяснику. Некоторое время мать шила сорочки на шелковой фабрике. Надо сказать, все это она делала с большим удовольствием, так как это было на благо семьи. Поэтому и сейчас она еще достаточно кра­сивая женщина, а иногда мне кажется, что она выглядит даже моложе меня.

В те тяжелые дни нас поддерживала глубокая вера в Бога. Как и многие другие семьи, мы тогда очень много молились. Каждое воскресенье я отправлялся к мессе, а раз в две недели — к святому причастию. Только через несколько лет я понял, почему следует честно исповедо­ваться перед священником, прежде чем идти к святому причастию. Хотя надо признать, что уже подростком я на­чал понимать истинный смысл этого обряда христиан­ской церкви. Приходилось говорить о себе и своих прегрешениях, но после исповеди чувствовал себя совер­шенно обновленным. Некоторое время я посещал вос­кресные тайные собрания, где иезуиты требовали от каждого участника признаваться, насколько чиста его со­весть. Они и подтолкнули меня к тому, что я стал сомне­ваться в правильности своей жизненной позиции. Так я приобрел конкретный жизненный опыт и ужесмог разли­чать правду и ложь, добро и зло.

Наряду с трудностями бывали у нас и развлечения. Те­левизоров тогда еще не было, поэтому люди много обща­лись друг с другом. После посещения церкви в воскрес­ный день у нас дома собиралась вся наша семья и много­численные друзья. Пили красное вино, ели макароны. Всем было весело и хорошо. Тогда мы читали много книг, а затем активно обсуждали прочитанное. По воскресным вечерам вместе слушали радиоприемник «Филко». Очень нравились нам молитвенные песнопения, а также переда­чи Эдгара Бергена, Чарли Маккартни.

Наступивший кризис был большим жизненным потрясением для моего отца, который очень тяжело пере­носил этот удар. Ведь почти мгновенно растаяло довольно солидное состояние, накопленное за годы упорного труда. Еще ребенку, отец советовал мне хорошо изучить в школе смысл слова «депрессия». Сам он окончил только четыре класса. «Кризис, — говорил он, — это когда одно пред­приятие идет под залог другого. Если бы я это знал, то ни­когда не стал бы так делать». В 1931 году мне было семь лет. Но даже в таком возрасте я понимал, что вокруг все пошло наперекосяк. В колледже я уже услышал объясне­ние этому явлению. Оно называлось экономический цикл. Работая в фирмах «Форд» и «Крайслер», я понял и хорошо представлял, как с этим явлением можно спра­виться.

Самые первые представления о жизненных трудностях я получил в нашей семье. У нас был большой семейный фотоальбом, который рассказывал и напоминал мне о многом. Родители увлекались фотографией, поэтому наша жизнь достаточно хорошо проиллюстрирована. Есть фо­тографии разных периодов. В совсем маленьком возрасте я изображен с серебряной погремушкой в руке: До шести лет я носил атласные туфельки и вышитую курточку. Видно, что примерно с 1930 года моя с сестрой одежда стала несколько потрепанной. Видно, что нам уже прак­тически не покупали новых вещей. Тогда я мало что по­нимал, да и отец не в состоянии был объяснить ребенку суть того, что произошло.

Этот кризис сформировал во мне материалиста. Во время учебы в колледже, а тем более после него, у меня сложилась своя, достаточно четкая позиция. Я не намерен был морочить себе голову теорией, а рассчитывал зараба­тывать не менее десяти тысяч долларов в год. В свои двадцать пять лет я планировал стать миллионером. Меня интересовали только деньги, а не престижные ученые сте­пени. Этот принцип живет во мне и сейчас. Несмотря на то что я достаточно богатый человек, предпочитаю не рисковать и большую часть заработанных денег помещаю лишь в очень надежные активы. И это вовсе не из-за бо­язни, что деньги пропадут. Где-то в глубине моего созна­ния прочно сидит мысль о том, что моя семья не должна попасть в бедственное положение, даже если случится что-то непредвиденное.

Мое солидное финансовое состояние не смогло изба­вить меня от мысли об экономическом кризисе. Поэтому я ненавижу тратить деньги впустую. Когда стали модными широкие галстуки, я не стал выбрасывать старые и берег их до тех пор, пока мода не вернулась. Я не могу бросить в урну хлеб или бифштекс и презираю тех, кто это делает.

Такую же привычку бережливости я воспитал у своих дочерей. Я знаю, что они достаточно скромны, не броса­ются деньгами и даже делают некоторые покупки на различного рода распродажах. Денежные чеки моего отца не раз обесценивались и возвращались к нему с убий­ственной надписью: «Недостаток средств на счете». Это приводило его в удручающее состояние. Ведь он свято ве­рил, что высокая кредитоспособность — главное достоин­ство честного человека, а также надежного предприятия. Меня и мою сестру Дельму он постоянно учил строго соблюдать принцип платежеспособности и требовал, что­бы мы никогда не тратили больше денег, нежели зараба­тываем. Нарушение этих принципов сулило беду. В нашей семье непозволительно было иметь кредитные карточки или брать в долг. Не дай Бог!

В понимании этих вопросов мой отец опережал даже время. Уже тогда он предвидел, что покупка товаров в кредит, залезание в долги и получение ссуды под залог имущества подорвут у людей чувство ответственности по денежным обязательствам и уважение к деньгам вообще. Он понимал, что дешевый кредит захватит в свои сети и исказит все наше общество. Большую беду он видел в том, что настоящие деньги на банковском счете заменят маленькие пластмассовые кредитные карточки. «Если ты взял у приятеля взаймы даже 20 центов, — не раз поучал меня отец, — обязательно запищи этот долг и верни». Я частенько спрашиваю сам у себя: «А что сказал бы мне отец, если бы дожил до 1981 года, когда мне пришлось залезть в долги, чтобы не допустить краха корпорации «Крайслер»? Сумма этого долга была астрономической — 1,2 миллиарда долларов. Это несколько побольше, чем 20 центов. Когда я обдумываю эту ситуацию, то мне стано­вится смешно. Эту цифру долга легко запомнить и без за­писи, как того требовал когда-то мой отец. Говорят, что взгляды человека на политику напрямую зависят от тол­щины его кошелька. Так было с моим отцом. Его взгляды действительно менялись в соответствии с уровнем его доходов. Когда он бедствовал, мы были на стороне де­мократов, представлявших интересы простых людей. Их позиция состоит в том, что если человек работает, то он должен иметь возможность прокормить семью, дать образование детям. В период экономического процвета­ния — до кризиса и после него — мы были республикан­цами. Свои деньги мы нажили тяжелым неустанным тру­дом и желали распоряжаться ими по своему усмотрению.

Много раз я менял свои политические взгляды. Во времена службы в компании «Форд мотор» я был убежденным республиканцем. Но когда корпорация «Крайслер» оказалась в кризисной ситуации и сотням тысяч лю­дей грозила безработица, именно политика демократов спасла ситуацию. -Если бы в подобное положение эта возглавляемая мной в то время компания попала при республиканской администрации, она бы разорилась поч­ти мгновенно. В трудные времена именно отец не позво­лял нам падать духом.

Какие бы неприятности ни случались, он всегда был рядом и поддерживал нас. По натуре он был философ, знал множество поговорок и пословиц, касающихся жиз­ни людей в целом и человека в отдельности. Любимым его занятием в этом плане были рассуждения о том, что жизни свойственны взлеты и падения и что каждому че­ловеку суждено пережить определенную долю трудно­стей. А вот уж как он справится с ними, зависит исклю­чительно от него самого. Когда я получал плохую отмет­ку в школе и очень из-за этого переживал или расстраи­вался из-за какой-либо другой неприятности, он говорил мне следующее: «Надо уметь перенести горе. Иначе ты никогда не узнаешь, что такое счастье. У тебя просто не с чем будет его сравнить». Для отца невыносимо было ви­деть хоть одного из нас несчастным, и он всегда старался подбодрить нас. Как только он замечал меня расстро­енным, то обычно спрашивал: «Скажи, Лицо, отчего ты так расстраивался в прошлом месяце или в прошлом году? Вот видишь, ты даже вспомнить об этом не мо­жешь. Думаю, что не так уж серьезно на самом деле то, о чем ты так беспокоишься. Забудь о неприятностях, думай о завтрашнем дне». Отец был неисправимым оптимис­том. Когда все события представлялись в мрачном свете, он настоятельно советовал запастись терпением, произ­нося: «Солнце должно снова взойти. По-другому просто не бывает».

Через много лет, когда я спасал от банкротства корпо­рацию «Крайслер», мне очень не хватало отца и его муд­рых наставлений. «Когда же наконец взойдет солнце?» — иногда в отчаянии повторял я. Отец не позволял подда­ваться именно этому чувству, даже тогда, когда пора было «выбросить полотенце». В боксе это означает поражение. Мое благоразумие в те дни шло от отца. Я постоянно держал в уме одно из его любимых выражений: «Сейчас тебе плохо, но все плохое проходит».

Кроме прочих талантов, у отца был еще один, на мой взгляд, уникальный. Он мог дать совершенно точную оценку способностей человека независимо от его профес­сии. К примеру, если в ресторане мы сталкивались с грубо­стью обслуживающей нас официантки, то он всегда делал ей самый решительный выговор. После завершения трапе­зы, он подзывал ее к нашему столику и говорил ей следую­щее: «Кто вынуждает вас работать официанткой? Ваш уг­рюмый вид портит клиентам аппетит и настроение. У нас такое впечатление, что вам не нравится ваша работа. В та­ком случае стоит поискать себе •другую. Но если же вы все-таки хотите работать официанткой, то работайте так, чтобы быть не только лучшей в ресторане, но и лучшей в мире». Плохих работников, грубо обходившихся с клиентами, он просто не держал, а увольнял сразу же. Он говорил им так: «Вы не можете быть хорошим работником, если отпугивае­те клиентов моего ресторана». Отец всегда видел главное. Это качество досталось по наследству и мне. Я до сих под считаю, что никакие заслуги не оправдывают грубость и бестактность.

Как бы много отец ни работал, он всегда находил вре­мя для отдыха и любимых занятий. Он считал, что жизнью следует наслаждаться, следовал этому принципу сам и настоятельно советовал нам делать то же самое. Он любил играть в кегли и покер, любил вкусную еду и вино, высоко ценил общество хороших друзей. Я уже говорил, что он был человеком общительным и очень быстро за­вязывал знакомства. Он состоял в дружеских отношени­ях со многими моими коллегами из компании «Форд мо­тор». В зрелом возрасте я оценил эти качества отца. За два года до его смерти, в 1971 году, у моих родителей состоялся большой юбилей — золотая свадьба. Я устроил большой прием по этому случаю. Мой двоюродный брат, работавший в монетном дворе США, по моей просьбе отчеканил к этой дате золотую медаль. Она была вручена каждому гостю. На одной ее стороне были изображены мои родители, а на другой — маленькая церковь, в кото­рой они венчались. Все были тронуты этим сюрпризом. В том же году мои родители побывали в Италии — мы с же­ной повезли их туда. Родители навестили свой родной го­род, родственников и старых друзей. Мы уже тогда зна­ли, что отец болен лейкемией. Раз в две недели ему дела­ли переливание крови, он очень похудел. Однажды мы потеряли его из виду на несколько часов. Мы ужасно испугались, поскольку он был очень слаб и мог лишиться сознания в любой момент. Но нашли мы его в неболь­шой лавочке в Амальфи. Он скупал сувениры из керами­ки и весело рассказывал окружающим, что делает это для своих многочисленных друзей из Америки. До самых последних дней отец сохранял мужество и жизнелюбие. Он уже не мог не только танцевать, но даже есть, и все-таки старался не упускать ни единой возможности, что­бы насладиться жизнью. Но ему было плохо. Нам больно было видеть его беззащитность перед болезнью, а еще больнее понимать, что сделать что-либо для его спасения мы не в силах.

В моей памяти и постоянных воспоминаниях отец предстает как человек неуемной энергии и силы. Как-то я отправился на встречу с дилерами «Форд мотор» в Палм-Спринге, предложив отцу поехать со мной, чтобы отдох­нуть несколько дней. После встречи мы с коллегами ре­шили поиграть в гольф. Пригласили на площадку отца, хоть он ни разу в жизни не играл в эту игру. После первого же удара отец бросился бежать за мячом. И это в свои 70 лет! Я вынужден был ему сказать: «Отец, в игре в гольф ходят, а не бегают». Но надо было помнить, что это был не кто-нибудь, а мой отец. Он ответил: «А зачем медленно идти, если можешь быстро бежать?».