Альбер Камю

Еженедельник Ici-Paris не дал ходу этому письму, и Камю попросил Монд опубликовать новый протест, посланный в газету 7 мая 1951 года6.

В годы холодной войны Камю приходилось протестовать против смертных приговоров, вынесенных в странах и того и другого лагеря, как в СССР и странах восточного блока, так и в странах «свободного мира», если можно отнести эту квалификацию к испанской диктатуре или режиму, сложившемуся в Иране.

В феврале 1949 года Камю протестует против смертного приговора, вынесенного испанскому анархо-синдикалисту, члену Национальной конфедерации труда, Маркосу Надалю. Телеграмма, которую совместно подписали Андре Жид, Андре Бретон, Жан-Поль Сартр, Франсуа Мориак, Рене Шар и Альбер Камю, была адресована правительству генерала Франко и гласила: «Нижеподписавшиеся писатели настойчиво просят Вас о помиловании Маркоса Надаля, приговоренного к смерти военным трибуналом Оканы». Было отправлено также письмо испанскому послу во Франции от имени французской секции групп Международных связей7. Здесь — за подписью, среди прочих, Рене Шара, Луи Гийу и Альбера Камю8 — есть, в частности, и такие строки: «Устраняя все идеологические вопросы, мы хотим только подчеркнуть суровость такого приговора и воззвать к элементарному чувству человечности и просим приостановить исполнение [этого наказания]». Со своей стороны Альбер Камю писал Роберу Шуману, министру иностранных дел, и просил его вмешаться самым настоятельным образом. Он заключает свое письмо так: «Великие принципы и то, что важнее принципов, — жизнь свободного человека — поставлены под вопрос; это оправдывает меня в том, что я добавляю свой груз к бремени Ваших занятий».

В 1951 году — несомненно, вместе с группами Международных связей — Камю ходатайствует перед Президентом Греческой республики, как свидетельствует документ, фигурирующий в фонде Альбера Камю в форме только одного неподписанного дубликата.

248//249

Господин Президент,

В греческих тюрьмах в настоящий момент содержится несколько тысяч приговоренных к смерти обоего пола. Что касается некоторых, то грозящий им приговор вынесен еще в 1945—1946 годах, для большего числа — в 1948—1949-м. Эти приговоры были вынесены преимущественно военными трибуналами в разгар слепых страстей гражданской войны. [...]

Уже полтора года тому назад гражданская война закончилась. И с тех пор эти осужденные живут в постоянной агонии, каждый вечер ожидая дня своей смерти. Ваше правительство обещало в определенных случаях не исполнять приговоры. Но ни самим осужденным, ни их семействам не было объявлено официального помилования. Продолжение казней ввергло эти семейства в жестокую тревогу. У писателей, у интеллектуалов достаточно живое воображение, чтобы проникнуть в трагизм этого положения. Вот почему мы просим вас об окончательном помиловании для всех этих приговоренных. [...] Перед лицом несчастий, переживаемых Европой, большая часть из нас сделала для себя выбор в пользу спасения человеческих жизней, а не разрешения идеологических конфликтов. Мы обращаемся к Вам во имя самой элементарной человечности. [...]

22 февраля 1952 года Альбер Камю участвует в митинге в Ваграмском зале в Париже, наряду со швейцарским критиком Альбером Бегеном, Андре Бретоном, Жан-Полем Сартром, Рене Шаром, Луи Гийу и Игнацио Силоне, чтобы высказать свой протест против смертного приговора, вынесенного одиннадцати испанским синдикалистам.

[...] Пора, — [сказал Камю9], — давно пора представителям демократий дезавуировать эту карикатурную теорию и публично, определенно отречься от этой замечательной доктрины, которая заключается в следующем: «Мы дадим диктатору оружие, и он станет демократом». Нет! Если вы дадите ему оружие, он станет расстреливать свободу в упор — в этом его ремесло. [...]

Прежде всего не будем поддаваться искушению утверждать, что это мученичество небесполезно. Ведь если мученичество, чтобы оказаться полезным, может рассчитывать только на человеческую память, в один прекрасный момент оно рискует стать напрасным. Сейчас слишком много жертв со всех сторон, и на всех памяти не хватит. Нам не нужна смерть этих людей — прежде всего нам нужна их жизнь. [...]

249//250

Одиннадцать человек приговорены к смерти. Каковы бы ни были выставляемые доводы, это невыносимо. В Испании убивают уже в течение долгих лет, убивают в других местах, в огромном множестве стран и континентов, пользуясь разными формами убийства, которое при этом все-таки остается убийством. В наши дни убивают с размахом. Однако случай с одиннадцатью синдикалистами из Севильи — яснее, чем любой другой, и он ставит нас лицом к лицу со скандалом современного убийства, чьи декларативные мотивы и условия отличаются крайней жестокостью.

Пять из одиннадцати [...] приговоренных были казнены франкистским режимом.

12 ноября 1954 года Альбер Камю в газете Монд ответил на письмо тегеранского посла, который, как представлялось, полагал, будто недавние иранские казни вызвали негодование у одних только коммунистов.

[...] На самом деле для многих из нас нет никаких причин присоединяться к протестующим, которые никогда не поднимали свой голос против казней, проводимых с завидной регулярностью за железным занавесом (на этой неделе еще два смертных приговора), и у которых нейтралитет имеет, я бы так выразился, характер одностороннего паралича. [...] Но как раз иранское правительство ошибается, если думает успокоиться на той утешительной идее, что только коммунисты и их союзники протестуют против этих казней. [...] Ведь то, что вызывает дрожь при мысли об этих казнях, — не незаконность их (со столь значительного расстояния ее трудно оценить), а массовость. Одним словом, не качество их, а количество. Говорят о сотнях приговоров, двадцать три уже приведены в исполнение, а обещают еще... Иранское правительство имеет право создавать для себя любые правовые нормы; но мы не можем признать за ним право заниматься резней в таких масштабах. Каковы бы ни были приводимые резоны юридического или национального характера, никто не помешает нам думать, что такая бойня — а это именно бойня — имеет лишь отдаленное отношение к национальному достоинству, которое якобы пытаются сохранить такими деяниями. Вместе с другими французскими писателями, которые не являются ни партизанами, ни заговорщиками, я прошу г. посла адекватно оценить чувства, вызванные у нас этими событиями, и использовать все свое влияние, чтобы казни наконец прекратились. [...]

6 декабря 1955 года в статье, опубликованной в Экспрессе и

250//251

озаглавленной «Мальчик-грек», Камю протестует против смертного приговора, вынесенному колониальными властями юному киприоту: «В течение нескольких дней у восставшего Кипра одно лицо — лицо юного кипрского студента Михаила Караоли, приговоренного к виселице британским трибуналом. Так жестоко умирают на том счастливом острове, где родилась Афродита. [...] Но [английские консерваторы] не только потеряют лицо, если поддержание сложившейся ситуации, очевидно непрочной, потребует такой платы, как смерть ребенка. Сейчас споры в разгаре, и у британского правительства во всяком случае есть шанс дать им возможность стать плодотворными, пощадив юного осужденного. Время империй проходит, начинается эпоха свободных сообществ, по крайней мере на Западе. Сумеем же признать это и споспешествовать великому будущему, вместо того чтобы разбивать ему затылок. Друзья Англии и друзья греческого народа просят у нее сперва спасти жизнь Михаила Караоли, а потом вернуть ему родину, которой уже три тысячи лет»10.

4 декабря 1957 года Альбер Камю отправляет телеграмму Нго Дин Диему, президенту Республики Южный Вьетнам, чтобы просить его помиловать писателя Хо Хуу Туонга, приговоренного к смерти сайгонским военным трибуналом за «вооруженный мятеж». В июле 1959 года Альбер Камю вновь пишет президенту Диему, чтобы просить для помилованного Хо Хуу Туонга освобождения от каторжных работ по слабости здоровья.

События, развернувшиеся в Северной Африке, заставили Камю неоднократно тайно вмешиваться в пользу приговоренных, чьи деяния не вызывали его одобрения.

В 1954 году Камю, несмотря на все оговорки, примыкает к только что организованному Комитету за амнистию заморских политзаключенных, председателем которого является специалист по исламу Луи Массиньон11. 15 марта 1954 года Комитет возбуждает ходатайство за подписью Луи Массиньона, Франсуа Мориака, Эмиля Кана, Поля Риве и Жана-Поля Сартра перед Рене Коти, новоизбранным президентом Франции, о помиловании семи тунисцев, приговоренных к смерти.

Независимо от Комитета 22 марта 1954 года Камю в свою очередь пишет Рене Коти, высказываясь за помилование семи тунисцев, приговоренных к смерти за убийство трех полицейских, в убийстве которых они сознались в отсутствии своего адвоката. Камю подчеркивает «методы, слишком часто приме-

251//252

няемые для получения таких признаний», — методы, которые «могут вызвать только скорбь и возмущение у любого француза, преданного своему отечеству» и «по крайней мере заставляют сомневаться — как бы ничтожно не было это сомнение — в виновности приговоренных».

[...] Кроме того, — [добавляет он], — хотя бы это была лишь тень сомнения, этого достаточно, чтобы сделать мысль о возможной казни этих людей невыносимой. Что касается меня, то я всегда противостоял смертной казни и всегда завидовал высокой и трудной задаче, исполняемой Вами, присвоенному ей праву помилования. Но теперь уже не только принципиальные соображения заставляют меня обратиться к Вам — с того момента, когда я увидел, что люди могут быть подвергнуты абсолютной каре во имя вины, не получившей абсолютного доказательства.

Я знаю все доводы, которые могут быть высказаны в пользу казни. Я знаю также, что сегодняшний мир практически полностью подвержен соображениям государственности прежде всего. Но право помилования, которым Вы располагаете суверенно, — один из редких противовесов государственным соображениям, и именно к нему, равным образом как к Вашему благорасположению, я дерзаю с глубоким чувством взывать, чтобы этот приговор не был приведен в исполнение. Если бы первый из французов и президент Французского союза согласился начать исполнение своих должностных обязанностей с такого акта милосердия, будьте уверены, господин Президент, этот жест сегодня восприял бы свое значение во всей его полноте и не только вернул бы надежду семи несчастным семействам. Он послужил бы французскому делу в Северной Африке и в конечном итоге своим великодушием пошел бы на пользу и государственным интересам. [...]

Кажется, в тот момент, когда Камю вмешался в это дело, трое из приговоренных были уже тайно казнены.

В 1956 и 1957 годах гильотина работала часто. Между апрелем 1956 года и ноябрем 1957-го в Алжире состоялось — согласно данным, собранным Жерменой Тиллион12 — пятьдесят пять легальных казней. Два адвоката, Жизель Алими и ее друг Ив Дешезелль, «содрогающийся от ужаса», побудили Камю действовать. «Но, Боже мой, тебе нужно кричать», — писал ему последний.

В декабре 1957 года разворачивается процесс студента Бен Садока, убившего вице-председателя Алжирского собрания.

252//253

Альбер Камю соглашается вмешаться в пользу Бен Садока на тех условиях, что его действия останутся тайной для публики. «Уже в течение двух лет я отказываюсь, — объясняет он в письме к Пьеру Стиббу, адвокату Бен Садока, — что касается Алжира, и я буду отказываться и впредь, пока усматриваю возможность эффективного действия, от любой публичной манифестации, которую можно было бы политически эксплуатировать, что могло бы усугубить несчастья моей страны. В особенности же я не хочу своими заявлениями, сделанными без всякого риска для собственной жизни, создать оправдание тупому фанатику, который в Алжире открыл бы огонь по толпе, где находятся моя мать и все мои близкие. Этот довод может показаться в Париже наивным, но для меня он имеет силу страсти, прошедшей через горнило разума».

4 декабря Альбер Камю пишет председателю суда присяжных:

Господин Председатель,

Защитник обвиняемого Бен Садока просил меня дать суду, в коем Вы председательствуете, возможность ознакомиться с моими чувствами; я счел важным сделать это в непубличной форме, чтобы мои заявления никоим образом не смогли стать предметом политической эксплуатации. Прежде всего я выражаю Вам признательность за добрую волю меня выслушать, поскольку условия, в которых мы находимся, трудно не счесть исключительными.

Я принципиальный и убежденный противник смертной казни в целом, и в одной из своих книг я публично выразил это мое убеждение, что само по себе достаточно для оправдания этого письма. Но в настоящих обстоятельствах я скорее слушаюсь своего чувства, что в случае с Бен Садоком — хотя я отношусь к его деянию всецело неодобрительно — было бы и с точки зрения человечности, и с точки зрения реализма лучше избежать смертного приговора. С точки зрения человечности, поскольку его деяние, сколь бы бессмысленным и тупым оно ни было, не может быть приравнено к актам расистского терроризма, не различающего в своей убийственной энергии ни женщин, ни детей среди невинной толпы. Если даже не одобрять или осуждать его мотивы, они иного порядка. Я противник как теоретических положений, так и действий Фронта национального освобождения, но мне кажется, что именно в тот момент, когда Франция может надеяться восстановить достойный мир на

253//254

земле, чьи несчастья тягостно отзываются в сердце алжирца, каковым я являюсь, казнь только скомпрометирует возможность такого будущего, на которое мы все надеемся. Напротив, приговор, дающий место состраданию, поможет ему.

Все эти доводы приводят меня — после тягостных споров с самим собой — к решению поверить Вам мое мнение в надежде, что Вы не оставите, избегая всякой публичности, ознакомить с ним присяжных Вашего суда. Во всяком случае я Вам признателен за позволение обратиться к Вам со всей доверительностью, и прошу Вас принять уверения, господин Председатель, в чувствах моего самого высокого уважения.