Альбер Камю

В тот же самый день Камю написал адвокату Исорни, защитнику Робера Бразийяка, давая ему полномочия «воспользоваться [его] подписью в том, что касается исходатай-ствования помилования г. Роберу Бразийяку». Он добавляет: «Единственное — я рассчитываю на Вашу лояльность, что Вы отметите: я действую исключительно от своего лица и невозможно использовать мою подпись от лица главного редактора Combat. Мои сотрудники в своем большинстве, конечно же, не присоединились бы к моему решению». Бра-зийяк не получил помилования и был расстрелян 6 февраля 1945 года.

В декабре 1946 года Альбер Камю вновь присоединяется к

243//244

прошению о помиловании двух журналистов из Je suispartout, в том числе Люсьена Ребате.

Париж, 5 декабря 1946 года

Господин Хранитель Печатей5,

Меня просят присоединить мою подпись к прошению о помиловании приговоренных к смерти журналистов из Je suis partout. Я сделаю это в данном письме, излагая свои доводы настолько сжато, насколько смогу.

Моя цель не заключается в том, чтобы преуменьшать вину Ребате и его товарища. Если можно позволить себе чисто личную подробность, — мы встретились с Вами в тот момент, когда мы числили этих журналистов среди своих смертельных врагов, которые не стали бы церемониться с нашей собственной жизнью. Стало быть, Вы знаете, что я не испытываю к ним ни как к писателям, ни как к людям ничего, что зародило бы во мне какое-то чувство снисхождения. Короче говоря, как и Вы, как и суд, я признаю их виновными.

Тем не менее сейчас эти люди каждое утро ждут смерти, и у меня довольно воображения, чтобы понять: теперь, в тоске и в муках совести, они платят за свои преступления самую высокую цену, какую только способен заплатить человек. Я сражался с этими людьми до конца; но теперь побуждение более сильное, нежели все правосудие мира, заставляет меня желать, чтобы этих обреченных пощадили и чтобы им сохранили ту жизнь, которую они в безумии своем презирали настолько, что задешево торговали ею, когда речь шла о других.

Я долго считал, что эта страна не может обойтись без правосудия. Но я не думаю Вас обидеть, и никого вокруг Вас, утверждая, что правосудие после Освобождения оказалось чрезвычайно затруднительным, а это лишает нас возможности не замечать, что любое человеческое правосудие имеет свои границы, и эта страна в конечном итоге может нуждаться также и в милосердии.

В чем же будет превосходство нами защищаемых ценностей, если мы не окажемся способными подняться над жаждою самого законного отмщения? Я знаю, многие говорят, что смерть показывает пример. Со своей стороны, я нисколько в это не верю. Но и с этой точки зрения, уже были показаны значимые и тягостные примеры. Я знаю также, что было бы несправедливо казнить Бразийяка и оставить жизнь Ребате. Но не меньшая несправедливость заключается и в том, чтобы сохранять

244//245

жизнь политикам, покрывавшим Ребате, а также многих других, и с этой точки зрения также, коль скоро нет возможности уравнять все высшей мерой наказания, следует признать, что без мягкости нам не обойтись.

Следовательно, этим письмом я прошу у Вас не правосудия, полагая, что в этом деле оно было соблюдено, но простой жалости к виновным, не вызывающим ничего, кроме жалости; я надеюсь, что вместо постыдной и жалкой смерти мы дадим им также возможность лучше оценить масштаб содеянного.

Обращаясь к Вам с просьбой благосклонно отнестись к поступку, который — я хотел бы Вам сказать — для меня вовсе не прост, я прошу Вас принять, г. Хранитель Печатей, уверение в совершенном моем уважении.