Глава 37. «Мусс из таинственных мелодий»

Bpov

Прошло пять дней после Валентинова дня. Пять совершенно прекрасных дней и ночей, когда все соответствует друг другу, и все ощущалось с невероятной четкостью и плавностью. Эдвард и я были самодовольны и охвачены страстью, приводящей к необычайным результатам.

Похоже, что мы плавали в облаках.

А сейчас по моим щекам текли слезы, я сидела на своей кровати – в комнате, которой я никогда не пользовалась – и смотрела на Эсме, шагающую передо мной с низко опущенной головой и глубоко наморщенным лбом. Я перевела взгляд на колени, заметив синие фланелевые пижамные штаны, которые я даже не сняла, и сжала губы, подавляя рыдания изнутри.

Я гадала, почему все стало таким ужасным. Эта неприятность полностью лежала на моей совести. Эдвард, наверно, укоряет себя за это, но сейчас он в соседнем доме и не должен себя винить.

Может, никто не должен себя винить. Может, это одно из тех космических событий, которые разыскали меня, чтобы разрушить мое спокойствие. Словно вселенная увидела, насколько я счастлива и довольна, и решила, что я этого не достойна.

Я глубоко вздохнула в колени и осторожно завалилась на спину, закрывая руками лицо и позволяя себе унестись мыслями в утро после дня Валентина.

Было замечательно проснуться рядом с человеком, которого ты любишь, после длинной ночи и апатии, спровоцированной единорогами. Между мной и Эдвардом не было неловкости. Только сонные взгляды и ленивые улыбки, когда мы целовались на пороге, и наши языки нежно сплетались.

Комфорт.

Элис подвезла меня до школы, излагая PG – версию ее ночи с Джаспером, которая уложилась в три предложения. Я полагала, что MA – версия в пересказе заняла бы часы, потому что она выглядела откровенно истощенной. Похоже, она занималась этим всю ночь, и пришла домой так рано только для вида.

Когда мы подъехали к школе, Эдвард, как обычно, стоял около машины, поджидая меня, кривовато улыбаясь, пока закрывал дверь и грациозно направлялся ко мне.

На его носу был небольшой синяк, при виде которого я искривила бровь. Он обнял меня за плечи и окутал меня своим электричеством, сузив глаза в сторону Джаспера, и повел меня в класс.

Видимо, это Джаспер поставил синяк, но, несмотря на это, Эдвард был… счастливым, когда мы шли по коридору. Было что-то неуловимое, то, что не заметил бы случайный прохожий, но он не смотрел на всех сердито. Он просто смотрел вперед и молча обводил меня мимо них.

Однако ланч в этот день грозил разрушить все совершенство. Как всегда, Эдвард повел меня в комнату для ланча. Но, когда мы дошли до нашего столика, где уже все собрались, все взгляды устремились на нас.

Эммет искривил бровь, лениво обняв Розали за плечи.

- Что случилось с твоим носом? – с любопытством спросил он, откидываясь назад и балансируя на ножках стула.

Эдвард что-то проворчал и усадил нас на наши обычные места, опять сузив глаза на индивидуума, сидевшего перед ним.

- Гребаная идиотская задница Джаса, - прорычал он, сердито бросив взгляд на Джаспера, пока я двигала стул близко к его стулу. Вдруг все его тело застыло, привлекая мое внимание – я украдкой взглянула на него и сняла капюшон. Он низко прорычал, откинув голову назад и прикрывая глаза, словно удерживая себя от чего-то.

Когда ничего не произошло, он открыл один глаз, поглядывая на Роуз, которая сидела, читая книгу и барабаня карандашом по столу тоскливым жестом. Он фыркнул.

- Что за хрен, Хейл. Я должен был подать тебе это на серебряной тарелке? – недоверчиво спросил он, поднимая руку, чтобы погладить мою шею. Она смутилась, прежде чем подняла на него взгляд, и просто пожала плечами.

- Так легче, - безразлично вздохнула она.

Я занервничала, потому что знала Роуз. Был только один шаг из миллиона, что она жестикулировала так потому, что «так легче». Она делала это, потому что изменила чувства к Эдварду. А я была этому причиной.

У него был скептический вид, но он успокоился и отпустил какую-то шутку. Эммету, казалось, было тяжело сдерживаться, но, тем не менее, он устоял, и мы сидели и ели печенья за обычным разговором.

До звонка оставалось еще немного времени, и позже в этот день я поймала Розали и Элис, и высказала им, чтобы они прекратили свое странное поведение рядом с ним. Я знала, что чувствовала, когда ко мне изменилось отношение из-за моего прошлого, и не хотела, чтобы то же самое случилось с Эдвардом. Думаю, что Роуз и Элис поняли это, когда я ушла.

В эту ночь ожидание стало перерастать в правильные чувства. Не правильный момент, или место, или причину. Все эти вещи уже существовали для нас. Мы просто ждали правильных чувств.

Ночь понедельника не была той ночью.

Я думаю, что мы, возможно, слишком напрягались и тревожились насчет правильных чувств, чтобы действительно ощутить их.

Это не разрушило чувства безупречности следующего дня, когда мы шли через коридор рука об руку и ели ланч в компании. Это просто было. И в ночь вторника, когда я перелезла через решетку с больной шеей от несчастного случая, который случился чуть раньше в спортзале, мы знали, что это все еще неправильные чувства.

Вместо того, чтобы терять время, Эдвард завалил меня спиной к своей груди и сделал мне массаж шеи, о котором я могла только мечтать. Он наклонился к моему уху и хихикал, когда я мурлыкала и стонала, ощущая на себе его теплые прикосновения.

Я не могла сдерживаться. Это был мой первый массаж. Когда я жила в Финиксе, меня могли касаться женщины. Но что, женщины хотели сделать массаж шеи семнадцатилетней девушке? Или обнять? Или поцеловать? Когда я переехала к Эсме, мы изредка дотрагивались друг до друга руками, но до Эдварда я редко чувствовала привязанность от кого-то, не говоря уже о медленном массаже.

Я сказала ему об этом, когда начала чувствовать желание подавить мою драматическую реакцию на его чувственную помощь.

Его руки остановились на моих плечах, его волосы щекотали мое ухо, когда я вытянулась между его ног и исповедовалась.

- Это достаточно гребано, - шепнул он в ответ, повернув ко мне лицо и целуя ласково… нежно, перед тем, как возобновить растирания.

Я собиралась пожать плечами и сказать что-то вроде «я в любом случае предпочитаю не это», но он не купился бы на это. Потому что это было ложью.

Ночь среды прошла за выполнением длинного проекта по биологии, от которого мы оба уклонялись, как от чумы, с предыдущей недели. Учебники и листки с заданием были разбросаны по его большой кровати, на которой мы лежали бок о бок на животах, так близко, что наши руки соприкасались. Мы перелистывали страницы нашего общего учебника и заполняли свои листы в тишине, изредка поднимая наши обнаженные ноги в воздух и болтая ими между нами, бросая быстрые взгляды друг на друга, и улыбаясь, когда я кусала кончик ручки и наклонялась ближе.

Это было так омерзительно пошло, что я краснела.

Я любила каждую секунду этого.

Ночь четверга обещала стать хорошей.

Эдвард прекрасно выглядел в школе. Более чем прекрасно, на самом деле. Он почти улыбался все время, пока я была рядом. Он даже отпустил грязную шутку за столом во время ланча. Его спокойствие удивило каждого, когда он поглаживал мою шею и хихикал одновременно с Эмметом и Джаспером..

Но открыв балконную дверь для меня этой ночью, он выглядел….плохо. Между его глазами не было складки, так что я поняла, что это не связано с его прошлым, но его настроение очевидно изменилось за вечер. Легкий ветерок развевал его волосы, и это подчеркивало контраст с напряженным воздухом вокруг него. Мускулы его рук были напряжены и дергались, челюсти сжаты, и он вымученно улыбнулся мне, но улыбка не затронула его глаз. То, как раздувались его ноздри, его тяжелое дыхание, то, как он пытался успокоиться - из всего этого я поняла, что он раздражен. Фактически, все эти признаки, плюс темные вспышки в его зеленых глазах, когда он смотрел на меня, сигнализировали о полном бешенстве.

Я бросила на него осторожный взгляд, проходя мимо его напряженного тела в теплую комнату. Мы не говорили, и он в основном смотрел на меня, когда я выкладывала его еду и мрачно снимала толстовку.

Он без аппетита ел, с чрезмерной силой втыкая вилку, и его глаза оставались сжатыми и темными, и такими яростными, каким я его никогда не видела. Атмосфера в комнате потемнела и стала напряженной, не облегчаясь от бессловесной враждебности, которая переполняла его. Я так забеспокоилась от его состояния, что удерживала себя от того, чтобы прислониться к его плечу, как обычно.

Через достаточно долгое время он заметил это, тяжело вздохнул, не встречаясь со мной взглядом и обнял меня за плечи… любовно успокаивая меня, что эта злость направлена не на меня.

Я ужасно хотела получить какие-нибудь разъяснения, и, сбитая с толку, смотрела на него, но знала, что как только он закончит есть и соберется лечь в постель, то я уже не узнаю ничего особенного. Так что я попыталась успокоить его нежными ласками, когда мы легли и приготовились ко сну.

Все прошло на следующее утро, когда он целовал меня перед дверью, так что я решила, что это было не так плохо.

Хотя я знала, внутри Эдвард продолжал злиться, и если он был в таком агрессивном состоянии от чего-то, то так быстро он не успокоится.

Но в этот день его злость ушла, и он кривовато улыбался мне на парковке школы. По большей части день был спокойным. Но, когда я шла по коридору с Эдвардом, со мной произошел маленький инцидент.

Песня. Один из тех раздражающих звуков, которые вы слышите на периферии сознания, не уделяя им много внимания. Хуже всего было то, что я не могла понять, что это была за песня. Там не было слов, только маленький фрагмент, который танцевал в моей голове. Он донимал меня на каждом уроке и между ними.

По пути домой с Элис я уже начала раздражаться от этого, и начала перебирать радиостанции, найдя какой-то вульгарный гангста-рэп, надеясь, что он прогонит эту мелодию прочь. Я думала… что гангста-рэп может это сделать. Но когда Элис скривилась и увеличила скорость от грохочущих басов песни, я осознала, что надежды нет.

Теперь тихая нежная мелодия только получила слова о суках и херах, которые отражались в моих мозгах. Это было бы смешно, если бы так не раздражало.

Это преследовало меня весь вечер, пока я готовила и раскладывала мой мусс таинственных мелодий. Она каким-то образом так вплелась в мой день, что дала имя печеньям. Она все еще была в моем мозгу, когда я стучалась в стеклянную балконную дверь комнаты Эдварда. Даже мое беспокойство, что его ярость может вернуться, не было таким сильным.

Однако этим вечером он выглядел лучше. Никаких складок или напряжения, когда я, успокоившаяся, прошла в комнату, хотя и растерянно улыбалась. Я читала, пока он ел, решив, что интерес к кульминации моей книги займет мой мозг.

Но это продолжало оставаться там.

Мои глаза медленно скользили по стене комнаты, я тупо смотрела в пространство и усиленно пыталась вспомнить название надоедливой мелодии. Конечно, разве я знала, как называется это притягательное исчезнувшее слово.

В итоге я начала напевать ее вслух. Я не была уверена, что воспроизведение этой мелодии поможет, но все равно сделала это. Я сжала губы и тихо напевала, изредка морща лоб и наклоняя голову, когда подбирала ноту, казавшуюся мне знакомой. Я так потерялась в моих попытках сформировать что-то понятное, что не осознавала, что Эдвард слышит меня.

Мои глаза медленно переместились на него, наконец вспомнив, что он в комнате. Когда мой взгляд упал на его лицо, мое тихое напевание внезапно прервалось. Эдвард…пристально смотрел на меня. Темные зеленые глаза сузились, он закрыл контейнер и безмолвно отбросил его в сторону. Мое сердце упало, желудок сжался. Он злился на меня.

****

Расстроенный вздох Эсме вернул меня в настоящее, где я лежала на кровати, закрывая ладонями мое покрытое слезами лицо.

- Я хочу правды, Белла, - твердым и авторитетным голосом произнесла она, встав перед моей кроватью, голосом, которым я никогда не слышала от нее. От этого мои слезы потекли опять, и я медленно села на кровати, убрав руки от лица.

Она не выглядела злой или даже расстроенной, что ее разбудили рано утром в субботу.

Ей было… больно.

- Это не его ошибка, - отчаянно выдавила я. Это было правдой. Но при упоминании об Эдварде ее глаза вспыхнули яростью, от которой мои руки нервно задрожали. Я смотрела на нее. Ее нежная, розовая, шелковая пижама задрожала, когда она стиснула кулаки по бокам.

Она злилась на Эдварда.

Но внезапно ее лицо вытянулось, и ее плечи опустились вниз.

- Это моя ошибка, - полным раскаяния голосом шепнула она, пододвигая стул, стоящий в углу комнаты. Мое лицо вытянулось от ее отчаянного вида. В голове звучало… поражение. Она исповедовалась в своей вине.

- Я должна была что-то заметить… - продолжала она с болью в голосе, хлопнувшись на стул и сжимая лицо в руках.

Я сильно замотала головой.

- Нет, Эсме, - умоляла я дрожащим голосом, со слезами, текущими по щекам. Она определенно во всем винила себя, и я отказывалась позволить ненужной вине мучить ее.

Она просто вздохнула, но ее лицо оставалось закрытым от моего взгляда.

- Если бы твоя мать была здесь и увидела, как грандиозно я ошиблась, Белла, - пробормотала она в свои ладони, тихо приглушенно всхлипывая.

Мое сердце невероятно сильно сжалось, когда я услышала еще один громкий всхлип, исходящий из ее длинных пальцев. Потому что я знала, что в этот момент я не смогла бы переубедить ее. Когда дело касалось моей мамы, она не видела больше ничего.

Я очень хорошо знала это чувство, потому что реагировала сходным образом, думая, что разочаровываю память о ней.

Так что вместо того, чтобы настойчиво требовать признать, что она неправа, я закрыла глаза и сжала голову.

Я заставила ее чувствовать себя так.

Я была причиной ее боли и угрызений совести, и весьма неуместных укоров. Я сильно ненавидела это. Именно поэтому я в свое время решила уехать из Финикса. Это было то, чего я пыталась всегда избегать. Похоже, что моей задачей было попадать в счастливые жизни и разрушать их. В моем горле застрял комок желчи и стоял там все время, пока она хлюпала носом на стуле в другом конце комнаты.

Время шло, она плакала в углу, я пристыженно склонила голову. Долгое, ужасное время, когда я начала размышлять, как было бы хорошо, если бы можно было забыть обо всем.

Я знала, что это невозможно.

Без предупреждения ее голова наконец оторвалась от ее рук. Она тяжело дышала, стирая остатки слез. Ее осанка трансформировалась в вызывающую и уверенную – плечи поднялись и спина выпрямилась.

- Здесь все изменится, - решительно кивнула она, последний раз всхлипнув, встала со стула и сделала пять шагов к моей кровати.

- Я была снисходительна к тебе, потому что считала, что так будет лучше, - теперь она встала передо мной. Но она больше не выглядела злой или расстроенной, или больной. Она просто выглядела определившейся.

- Теперь я вижу, насколько была неправа, - вздохнула она и села на кровать рядом со мной. Я опять пристыженно склонила свою голову, заставляя ее второй раз подумать над собственными инстинктами. Потому что изначально они были правильными, и мне не нравилось, как она переделывает свое доверие в неправильное понимание проблемы.

Она повернула ко мне лицо, но я только смиренно бросила на нее взгляд через щит мокрых, растрепанных волос.

- Ты больше не увидишься с Эдвардом, - она подчеркнула его имя отвратительным тоном, от чего мое сердце взорвалось от боли в груди.

Она все неправильно поняла, и не было возможности переубедить ее.

Я была права. Эта неразбериха не исправится.

Она больше тридцати минут провела рядом со мной, озвучивая дополнительные правила и ограничения, но я с трудом могла понять ее, потому что внутри меня резко нарастали рыдания, и я свернулась в клубок на синем покрывале, сжав волосы, ожидая окончания ее речи.

Она продолжала повторять одно и то же.

- Это не наказание. – И – Я не наказываю тебя. – И – Это не означает, что я виню тебя.

Но это чувствовалось так. Это чувствовалось, что она отталкивает прочь все, что я любила, чтобы защитить меня, и это только должно было причинить мне больше боли за долгий период времени. Я знала, что это не имеет значения. Все эти слова перепархивали через мой разум, пока я лежала на кровати и рыдала.

Она не поняла. И ее нельзя переубедить. И эта неразбериха не исправится.

Комната осветилась темно-серым утренним светом. Она стояла на пороге и наблюдала, как я плакала, так молча, как ей позволяли мои страдания.

- Может быть, ты не видишь этого сейчас, Белла, - тихо шепнула она, начиная закрывать дверь.

Свет с кухни растворялся в полосе темноты, которая проходила по стенам.

- Но это для твоего собственного блага.

Дверь закрылась, в комнате стало темно. Мое тело тряслось от истерических рыданий. Я проскользнула под синее покрывало и укрылась с головой, спрятавшись от вида закрытой двери, которая с трудом различалась в комнате.

Пять дней, после которых закончилась моя жизнь.

EPOV

Это был вариант пристального взгляда. Оба молчали, ожидая, пока другой выпалит обычную тираду, которая построит следующие двадцать минут. И три месяца. И четыре года.

Я не стал, блять, колоться.

Он должен был знать.

Так что вместо этого мы молча сидели, пока часы в кабинете отсчитывали секунды, и пристально смотрели друг на друга через большой стол.

Воздух в комнате стал плотным от напряжения, а я продолжал тихо сидеть на жестком кожаном стуле и пронизывать спокойные, голубые глаза сбитого с толку Карлайла.

Я уже давно злился на него, еще до того, как все это случилось. Я чувствовал его противостояние мне по многим вопросам. Я мог открыться, поступить честно и надеяться, что этого будет достаточно, чтобы вывести меня из той огромной кучи дерьма, в которую я погрузился по локти.

Это конец.

Я мог скрывать от него неосмотрительность и пытаться насилием склонить его к моей собственной логике. Я называл это «ублюдочной тактикой». Я приберегал это до последнего, потому что ублюдки редко ценятся где-то.

Это информирование.

Или я мог сидеть здесь на стуле и тупо смотреть на него, пока он не заговорит первым. Это вызовет отклонения, и больше прикосновений и беготни, чем мне нужно для спокойствия, но я не идиот. Все, что выйдет сейчас из моего рта, будет неправильным и гребаным в его глазах.

Это просто действительность гребаного манипулятора.

Прошло много времени в большой комнате. Мы монотонно дышали и слушали, как тикают часы. Я хотел выбросить их в проклятое окно. Но… я уже разрушил хорошую шахматную доску в четверг, поэтому сдержался.

Этот аргумент две ночи назад сделал атмосферу комнаты тяжелее от напряжения и невысказанных обвинений. Карлайл становился длинноносым ублюдком. Мне не нравилось это. У меня была частная жизнь, и была часть меня, которую я не хотел показывать ему. Я не хотел быть хреном или кем-то в этом роде, просто я так работал.

Но он давил на меня, когда мы играли в шахматы по вечерам. Я проводил время с ним просто…держась за него. В моей голове это звучало по-идиотски, но я хотел ближе подружиться с Карлайлом. Я хотел быть для него получше, показать, что я могу быть нормальным и веселым… как Эм.

Мы провели много веселых вечеров, просто болтая на разные медицинские темы или смеясь над тем, что случилось в медицинской элите Форкса. Но было время, когда он любопытствовал. И все более и более часто.

Вечер четверга был одним из примеров его притяжения к моей личной жизни. Он хотел знать о моей девочке. О дерьме, о котором мы говорим. О наших частных беседах.

Из его уклончивых вопросов я не мог заключить, что его больше интересует – что я говорю ей, или что она говорит мне. Это ничего не значило. Ни то, ни другое его, блять, не касалось. Так что я так ему и сказал.

Он глубоко вздохнул, протирая свои очки, и откинулся назад на стуле.

- Почему ты не хочешь просто поговорить со мной? – с болью в голосе спросил он, глядя на меня.

Это был его последний аргумент. Недостаточно, что я могу разговаривать с Беллой и быть счастливым и довольным. Ему всегда нужно было больше информации. Больше информации о моей матери или больше информации о пожаре. Больше подробностей о состоянии Беллы, больше деталей о том, что случилось с ней.

Я, блять, растерялся. Возможно, я мог просто встать и уйти, как я обычно делал, когда он лез в мое частное дерьмо. Думаю, он ожидал, что я так и сделаю. Ничего не говоря, я сильно удивил его, когда запустил шахматную доску лететь через всю комнату, сердито глядя прямо ему в глаза. Я наклонился к столу, сметая на пол пешки и фигуры, которые беспорядочно рассыпались по поверхности.

- Хватит. Пошел. На. Хер! – прорычал я, ударяя ладонями по столу, подчеркивая каждое слово. Я хотел закончить все это. Вопросы и тонкие намеки, а я просто хотел получить удовольствие от времени с ним. Это просто разрушилось. И я признавал легкую боль оттого, что не мог провести три спокойных часа с ним наедине.

Это просто разрушило и всю мою ночь. Чем больше я сидел в моей комнате и варился в этом, тем более злым я становился на него, что он всегда хотел больше. Папочке К всегда было недостаточно.

Наверно, я был полным придурком, когда ночью пришла моя девочка, но я пытался так сильно, как мог, прогнать мою ярость прочь и насладиться временем с ней. Я положил на нее руку, так, чтобы она знала, что я злюсь не на нее, потому что враждебность в моей осанке была очевидна. Мне было больно объяснить ей всю ситуацию, чтобы уменьшить беспокойство, которое я видел в ее больших карих глазах, но я не хотел, чтобы она чувствовала беспокойство, признав, что Карлайл типа извращенец и извращенно лезет в нашу ситуацию.

Так что я пошел в постель и позволил ее любви и ласкам успокоить злость, которая кипела внутри. И когда я проснулся рядом с ней в кровати, то мог улыбаться и искренне целовать ее, когда она уходила.

Неделя прошла с редкими инцидентами, гребавшими мое настроение. Я был счастлив. Я был реально чертовски счастлив с моей девочкой. То, что она улыбалась и смеялась, когда мы шли по коридору школы вместе, ясно показывало мне, что она тоже счастлива.

Даже ланчи не были проблемой. Иногда я замечал странные взгляды от Элис или Роуз, или Эмма, но все это на самом деле не трогало меня, пока я поглаживал шею Беллы и ел мои печенья. Я действительно отделался от болезненных шуток о моей сексуальной ориентации от Джаса. И, как не странно, от Розали. Я был немного, блять, ошеломлен… и рад, что наконец имею девушку, которая оспаривает эти утверждения. Я даже встревал в беседы, когда чувствовал, что могу предложить что-нибудь полезное.

Что-нибудь полезное или что-нибудь нелепо непристойное, побивающее их глупые шутки про задницу.

Ночи всегда были непредсказуемы. Было понятно, что мы собирались… заниматься любовью. В первую ночь после Валентинова дня, когда она пришла, я был таким, бля, нервным, что хотел развернуть ее обратно. Потому что я был не готов повторить это.

К счастью, моя девочка по этому поводу переживала сама, что заставило меня сильно успокоиться, что это реально произойдет. Я бы не вынес увидеть уныния на ее лице, когда я оторвусь от нее.

Во вторник ей было больно после идиотского происшествия в спортзале, от чего я начал до чертиков нервничать, пока она уверяла меня, что это полностью по ее вине.

Но она так тревожилась, сев на мою кровать и потирая свою шею, молча уставившись в книгу. Я предложил ей массаж шеи. Но более ублюдочный, это была сомнительная и эгоистичная попытка обольщения. Но я не видел, чтобы ей было некомфортно.

Она с широкой улыбкой согласилась, позволяя мне положить ее на мою грудь, и я отбросил ее волосы с ее плеч. Я нюхал их, пока осторожно растирал и крепко разминал ее напряженные мышцы.

Звуки, которыми она стимулировала меня, расслабившись на моей груди, были мурлыканьем и постаныванием, и мурчанием. Эти звуки были очень эротичными, и я наклонялся к ее уху и дышал в него.

Но от этого мой член не вставал, как было бы в нормальной ситуации.

Я просто улыбался.

Она вдруг застыла, открыв глаза и сбоку взглянув на меня.

- Мне до этого никто не делал массаж, - робко призналась она, пока я продолжал работу над ее плечами. Я фыркнул, спрашивая, как это может быть. Никто не делал массажа.

Она рассказала мне, что до того, как я появился в ее жизни, к ней редко кто выказывал привязанность.

И все.

Это было довольно гребано.

Я сказал ей это, и подкрепил уверенность поцелуем, таким нежным, каким только мог, потому что если я был тем, кто мог делать это дерьмо для нее, я должен был делать это при первом возможном случае.

Среда была следующей странной ночью, когда мы были вместе, но заняты другим. На следующий день надо было сдавать биологию, и мы провели много времени, предвкушая… не то, чем мы занимались сейчас.

Мы лежали бок о бок этим вечером, и даже хотя делали, возможно, самую скучную и неромантическую работу по амебам, я пытался быть любящим для моей девочки. С моими ногами и руками, и взглядами искоса, когда мы болтали ногами в воздухе. Мы стали одной из тех пошлых парочек, от которых я чувствовал тошноту.

Но я придерживался этого, потому что это заставляло ее улыбаться, когда она покусывала свою ручку и краснела, поглядывая на меня. Я хотел фыркнуть. Она краснела, когда болтала ногами, но могла взять мой член в рот без колебаний.

Это моя девочка.

Воспоминания почти заставили мои губы дернуться, пока я смотрел на Карлайла через стол. Эти чертовы часы вырвали меня из моих хороших воспоминаний в здесь-и-сейчас, где мы продолжали смотреть вниз. Мы оба молча отказывались ломаться. Мой рот был таким чертово…сухим, и я пытался принять нахальную самоуверенную позу, сидя на жестком кожаном стуле.

Но если сказать правду, я гребано боялся.

Карлайл сломался первым.

- Ты спишь с Беллой, - решительно начал он, сложив руки перед собой на стол и с полностью пустым выражением на его лице. Я представил, что он выглядит именно так, рассказывая пациентам, что они умрут. Я боролся с желчью, поднявшейся к моему горлу.

- Я не могу уснуть без Беллы, - честность будет лучшим вариантом. Сейчас.

Он медленно покачал головой.

- Как она попадает в твою комнату? – все еще пустой взгляд.

Я отвел глаза, потому что не мог вынести обвинения в его глазах, когда я признаюсь.

- Она залезает по решетке на мой балкон, - решительно ответил я. Честно.

В тишине я смотрел в окно. Солнце почти встало и… блять. Я до чертиков хотел пить, и стул становился все более неудобным с каждым тиканьем часов. Я отказывался ерзать под его пронизывающим взглядом.

- Как долго?– резко спросил он.

Я, блять, вздохнул, пересматривая следующую честную вещь, потому что мой ответ не будет таким хорошим.

- С дня Благодарения, - отвратительно пробормотал я. Честно.

Он издал странный шокированный звук, и я мог представить, как он опустил подбородок, открыв рот и глядя на меня через стол.

- Почему, Эдвард? – спросил он жалким голосом, в котором читались боль и смущение.

Я фыркнул.

- Типа тебя, блять, заботит то, что я скажу, - я хихикнул и покачал головой, все еще смотря за окно. Серость.

- Меня заботит, - опять шепнул он, все еще озвучивая боль, и делая для меня трудным отказаться говорить опять.

И я знал, что его заботит это. По существу. Но ничего, что может выйти из моего рта, не сделает ситуацию лучше. С другой стороны, если я ничего не скажу, то сделаю еще хуже. И зная так мало, его любопытный мозг может придумать еще более худший гребаный сценарий, чем правда.

Так что я сказал, хрен с ним.

Потому что честность было всем, что я мог сделать, я и молился, чтобы насытить его постоянное любопытство, купив себе этим типа «карты выхода из тюрьмы».

Так что я рассказал ему о ночных кошмарах, почти выделив это слово, и я не встречался с ним взглядом, пока повторял наш вечерний распорядок безразличным, монотонным голосом.

Балкон, обед, чтение, рисунки, ванна, ласки и способ, которым я держал ее, чтобы заставить ее чувствовать безопасность. Гребаная колыбельная. Сон и способ, от которого мы просыпались отдохнувшие и счастливые. Как она слезала по решетке, и на следующую ночь мы повторяли все опять.

Честность. Вся история и воспоминание о наших вечерних событиях.

Ну… я упустил десенсибилизацию. Это только подогреет огонь, который и так уже разгорелся между нашими домами.

Но факт оставался… история о наших вечерних привычках была тем, что он до смерти хотел знать, даже без гребаной реализации этого. И я был разозлен и огорчен, что признался под давлением, не смотря в его глаза.

В комнате долго стояла тишина, мои пальцы дергались, и мой рот был… таким, блять, сухим. Я хотел воды и еще чего-нибудь. В основном Беллы. Я хотел знать, что с ней все в порядке. Больше, чем мне нужна была эта беседа или его понимание. Я просто хотел быть уверен, что с моей девочкой все в порядке.

Карлайл вздохнул. Я продолжал смотреть за окно.

- Ты никогда не рассказывал мне о ночных кошмарах, Эдвард, - в его тоне звучало обвинение, и я наконец перевел на него взгляд.

Я разозлился.

- Я не рассказывал тебе все, - ядовито выплюнул я, сузив глаза.

- И что, блять, ты сделаешь? -

Он прервал меня до того, как я успел закончить ударом кулака по столу.

- Это мой дом, - в его тоне была жесткость и гребаный вызов… и я захотел рассмеяться. Вместо этого я применил другую тактику – самую худшую и унизительную тактику из всех.

Я позволил своему лицу вытянуться и смягчиться.

- Просто посмотри на это с другой стороны, Карлайл, - тихо сказал я. Его глаза расширились. Это что-то, возможно, не сработает, но я продумывал это весь последний час.

Я наклонился вперед, ближе к нему. Он широко открыл рот.

- Просто поищи другой гребаный путь и сделай какое-нибудь дерьмо, чтобы облегчить это нам, - умолял я своими глазами, тихо шепча.

Да, я, блять, умолял. И наблюдение за мной с такого расстояния должно было дать ему понять, насколько сильно это важно для меня. Для Беллы.

- Пожалуйста, - отчаянным шепотом умолял я, когда он не ответил.

Вдруг он рассмеялся.

В том, как он смеялся, не было ничего смешного, или даже искреннего веселья от моего предложения. Это был дикий, маньяческий смех, от которого я неловко поерзал на жесткой коже.

- Ты опять на наркотиках, - с благоговейным страхом спросил он и улыбнулся. Но это не выглядело улыбкой. Это была фальшивая и почти маньяческая улыбка, как и тот смех.

Я продолжал молчать. Потому что это был, блять, удар ниже пояса, и он знал это.

Карлайл стоял, запустив руки в волосы.

- Я твой… - продолжил он и отвел глаза в сторону.

- Опекун, - мягко подвел он итог, осторожно избегая слово на «F…», которое он подразумевал. Потому что он не мог его произнести.

- Ты правда думаешь… - он положил ладони на стол и наклонился вперед ко мне, сверля меня взглядом.

- …что я могу просто проигнорировать это?

Я самонадеянно кивнул. Я не видел причины, почему нет. Это не было противозаконно. Я перелистал много книг и вебсайтов, и не нашел легальных возражений для двух… детей, спящих в одной кровати.

- Эсме, - прошипел он, сузив глаза.

Это было проблемой. Убедить ее, что все в порядке. Карлайл знал это лучше, чем кто-нибудь, потому что он был ближе к ней, чем кто-нибудь другой. Это было одним из тех неблагоразумных поступков, от которых я спасался «ублюдочной тактикой».

Он опять покачал головой, и в этом чувствовалась раздражающая снисходительность, когда он улыбнулся мне. Эта улыбка точно так же не была настоящей улыбкой.

- Тебе сильно повезет, если тебе просто позволят увидеть Беллу после того, что случилось прошлой ночью.

Я развернулся, встал и закипел.

- Это гребаное дерьмо, Карлайл! – заорал я, громко хлопнув ладонями по столу. И просто…на самом деле, блять, разозлился. От того, что события предыдущей ночи стали таким грандиозным ударом по нам.

Его челюсть сжалась от моей вспышки, и он тоже начал орать.

- Нет, Эдвард! Дерьмо – это проникновение девушки в мой дом каждую ночь на протяжении трех месяцев! – он покраснел, и мы опять уставились в глаза друг другу. На его правом виске пульсировала вена, от чего я почти почувствовал вину от факта, что доставил столько беспокойства этому человеку.

Почти.

Не полностью.

Он мог говорить, но потер лицо и продолжал качать головой, бормоча себе под нос какое-то дерьмо.

- Все это такой идиотизм… глупости… вся эта история.

- Никто не остановит меня от встреч с ней, - просто сказал я, и сел на свой стул, глядя на него.

- Мне будет восемнадцать через две недели, - я поднял брови и предложил ему оспорить мою логику.

- И смогу, блять, уехать отсюда, если мне действительно будет это нужно.

Это было правдой, и было особенно неприятно выбирать это. Белле будет восемнадцать через несколько месяцев. Мы можем дождаться этого.

Лицо Карлайла слегка побледнело, и даже хотя мы разговаривали сейчас без крика, оба кипели от наших собственных чувств. Он успешно уклонился от моих угроз.

- Ты занимался сексом с Беллой, - констатировал он ровным голосом, который уже использовал раньше в разговоре. Я почти победно ухмыльнулся, когда он не стал спорить с моей точкой зрения.

Но он нанес другой удар ниже пояса.

- Нет, - ответил я, решив, что лучше отвечать односложно, чем орать и кричать.

- Нет? – он поднял бровь.

- Да, - подтвердил я.

- Да? – его брови поднялись невозможно высоко на его лоб.

- Нет! – закричал я, начиная немного, блять, раздражаться и чувствовать, что односложные ответы не оправдывают себя.

Он был более чем расстроен, и в его голубых глазах вспыхнула досада. Мне было тяжело подумать, что Карлайл способен на это.

- Почему ты так настойчиво врешь мне, Эдвард? - прошипел он, еще больше сузив глаза.

Это был как раз тот момент, когда честность становилась расплывчатой.

Может быть.

Окей, я не имел понятия, говорил я правду или нет, отказываясь соглашаться, что я занимался с Беллой сексом. Это до чертиков сбивало с толку, и меня искушало попросить дать понятие «секса» в семантических терминах, чтобы я мог ответить правду. Честно.

Может быть.

Я не ответил. Вместо этого я вспомнил песню. Песню, с которой началось все это дерьмо. Не уверен, что я мог свалить все на песню, но мне нужно было кого-то обвинить. Потому что я не мог укорять мою девочку, а все остальные уже возложили вину на меня.

Я просто сидел на кровати восемью часами ранее с Беллой, пока я ел мою еду. Тогда все сильно отличалось от настоящего. Лучше. Счастливее. Гребано совершеннее.

И это все на самом деле запачкалось, когда это быстро покатилось под откос.

Она читала книгу, пока я задумчиво поглощал еду, которую она принесла. Тишина была спокойной и расслабляющей, пока я вздыхал и с довольным видом ел, изредка бросая на нее взгляды, посмотреть, как ее волосы спускаются на страницы большой книги, которую она держала на коленях, опустив в нее глаза.

Но потом я услышал напевание. Я сузил глаза, пристально уставясь на нее с презрением не от того факта, что он напевала, а от песни, которую она выбрала.

Когда она наконец посмотрела на меня, ее глаза расширились и ее напевание внезапно прекратилось. Я был немного сбит с толку, но закрыл контейнер и решил, что уже достаточно получил этого дерьма.

Я, блять, напал на нее. И подумал, что, наверно, на секунду испугал ее, пока мои руки искали ее бока, и я начал щекотать ее до бесчувствия.

Потому что моя девочка напевала тему из Скуби-Ду, за что невозможно было не отомстить. Я рассказал ей это, когда она пыталась вырваться из моих рук.

Когда из моего рта вылетели эти слова, она начала, блять, хихикать. Сильно. Я продолжал щекотать ее, придвигаясь ближе, чтобы мог лучше дотянуться до нее.

Я понял, что она вполне уже защекотана, когда она начала беспрестанно извиваться подо мной, и хихиканье трансформировалось в задыхающееся фырканье. Ее голова металась из стороны в сторону. Она обхватила мои запястья, чтобы убрать их, и мое тело шаталось вверх и вниз с каждым ее смешком.

Было даже смешно, когда она начала умолять меня сквозь всхлипы отпустить ее. Я ухмыльнулся. Я не останавливался, пока ее лицо не покраснело, и по щекам не потекли слезы. Когда наконец мои руки отпустили ее, она задыхалась и напрягалась, предчувствуя следующую атаку мести, пока мои руки медленно двигались в воздухе рядом с ней.

И случилась странная вещь.

Я лежал на ней, победно ухмыляясь. Она смотрела на меня влажными блестящими глазами. Вдруг изменилась вся атмосфера в комнате. Изменение между нами росло и потрескивало, наши улыбки медленно растворились, и мы понимающе посмотрели в глаза друг друга.

Она откинула с моего лба локон волос своими мягкими, маленькими пальчиками. Это было так, блять, ласково и сладко, что я обнял ее щеку и нежно потер ее большим пальцем. Ее глаза были наполнены чувством от всего происходящего. Потрескивание и волна эмоций росли в наших взглядах и прикосновениях.

Затем я опустил мои губы к ней, почти обрушившись на ее губы, глядя в ее глаза. Потрескивание в воздухе росло и увеличивалось в размерах.

Потому что это было то самое чувство. Мы оба знали это. Чувствовали это.

Ее глаза прикрылись, наше дыхание начало убыстряться между нашими прижатыми друг к другу губами, наши взгляды наполнялись желанием, и любовью, и привязанностью, и лаской.

Мои руки сжали покрывало по обе стороны от ее лица. Я навис над ней и впустил ее язык в мой рот. Он был сладким, как печенье, я боролся с тем, чтобы оставаться ласковым, пока мы целовались, и я сжимал покрывало, словно только оно могло удержать гормонально озабоченного тинейджера.

Она сняла мою футболку, я снял ее. Это не было показом ей меня или ее мне. Это было потому, что мы хотели почувствовать кожу и близость, и она опять уложила меня на себя и вцепилась в мои губы. Моя цепочка лежала около ее сердца, пока я целовал ее шею, спускаясь вниз. И ее кольцо оставалось на моем пальце, когда я сплел мои пальцы с ее и перекатил нас на мою спину.

Она опять поцеловала мои шрамы, и я отклонил голову назад и со вздохом запустил пальцы в волосы. Я любил это дерьмо. Сильно.

Но она выпрямилась и стащила свой лифчик. Я приоткрыл рот, когда она освободила свои груди, и моя девочка выглядела стесняющейся и сомневающейся, так как прикусила губу и неопределенно посмотрела в мои глаза.

Что было идиотизмом, потому что она была гребано прекрасна. Я сказал это ей, беря ее в руки и… массируя.

Она любила это. Сильно. Отклоняя голову назад и выгибая грудь в мои пальцы с громким стоном.

Мой член затвердел. Сильно.

До этого, занимаясь любовью, я никогда не делал так, но я на самом деле, бля, пытался показать это так сильно, как только мог. Я целовал ее верхушки и все ее шрамы так же, как это делала она. Один из них проходил прямо между ее грудками, и еще маленькие шрамы проходили по ее ребрам и животу. Я покрывал их поцелуями.

Ее руки залезли в мои волосы, но она не дергала их. И она не кусалась. Она не пыталась возбудить меня, потому что этого не было нужно. Я чувствовал желание и готовность. Сильно.

Она опять перекатила нас, так что я оказался на ней. Опять. Ей что-то нравилось в том, что я был сверху. Я начал немного нервничать, потому что я оказывался в доминирующей роли, но она, похоже, не понимала этого, и не было никаких печений, так что я продолжил покрывать поцелуями ее живот и начал снимать ее джинсы.

Они полетели прочь, как и остаток нашей одежды. Она, наверно, упала рядом с кроватью или попала в какую-нибудь черную дыру вселенной. Больше ничего не существовало, кроме нас, и мы удерживали наши взгляды друг на друге, и наши груди вздымались в предвкушении.

Блять.

Предвкушение.

Это ощущалось в воздухе между нами. В том воздухе, который был между нашими руками, поглаживающий ее мягкие, маленькие ноги.

Там тоже было много шрамов. Они доходили до ее холмика. Я целовал их тоже, а она медленно пробегала своими пальцами по моим волосам и нетерпеливо смотрела в мои глаза. Словно она хотела продолжения. Я дам ей все, блять.

Моя рука нашла дорогу к ее центру, касаясь ее через трусики, и она всхлипнула, и застонала, и начала извиваться, и где-то там начал танцевать гормонально озабоченный ублюдок, потому что она не сказала гребаного безопасного слова.

Она подняла меня вверх и прижалась к моим губам, а я растирал ее.

Пытаясь дать ей наслаждение так долго, как мог, потому что знал, что это не будет наслаждением все время. Она обхватила мою эрекцию через джинсы, и я простонал в ее рот, ткнувшись в ее ладонь.

Я пытался найти грань между занятиями любовью и траханием, пока она расстегивала мои джинсы и спускала их вниз своими маленькими ступнями. Было реально трудно, блять, не переполниться похотью, когда она обхватила меня опять и погладила меня через тонкую оставшуюся ткань.

Я сжал подушку по обе стороны ее головы и простонал, прижимая лицо в ее шею и отчаянно вдыхая аромат моей девочки. Я задрожал, стараясь запомнить, что это. Любовь, не похоть. Я монотонно повторял это в своей голове, задыхаясь и закрывая глаза. Потому что я действительно не хотел трахать свою девочку, и гормонально озабоченный ублюдок гадал, есть ли какое-нибудь различие между любовью и трахом.

Хотя она знала, как подвинуть гормонально озабоченного ублюдка в сторону.

- Я люблю тебя, - ласково шепнула она в мое ухо, медленно поглаживая меня через мои боксеры. Эти три маленьких слова звучали в унисон с ее поглаживанием ладонью, и я понял разницу.

Я поднял лоб от нее, и потирал ее через трусики, возвращаясь к жестам без слов и прикосновений.

Я начал соскальзывать к ее трусикам, двигаясь вниз по ее телу, как будто это не было для меня грандиозным предприятием сделать это для моей девочки, как будто это было самой естественной вещью в мире, хотя я даже еще не видел этой части ее тела. Я был немного смущен, остановил пальцы, забравшиеся под эластичную ткань, и посмотрел на нее. Она, отвечая на мой безмолвный вопрос, приподняла бедра, и я стянул трусики, поддерживая все это время контакт с ее глазами.

Они полетели куда-то в черную гребаную дыру вселенной, окружающую мою кровать. Я смотрел и трогал. И когда я трогал, она стонала. И когда стонала она, стонал и я. И это было так, блять, сексуально, когда я наблюдал, как мои пальцы скользнули в нее, что я опять сказал ей, что люблю ее, поднимая к ней глаза.

И когда она сказала мне, что любит меня, я почувствовал разницу. Я не чувствовал вины, развернувшись и рассматривая, как мои пальцы двигаются в нее и обратно. Я медленно облизал мои губы, наблюдая это и слушая ее стоны удовольствия.

Блять.

Я хотел почувствовать ее на вкус.

Я сказал ей это.

Двойные шокированные взгляды и… да, пожалуйста – расплылось по всему ее лицу. От этого я захотел зацеловать ее до бесчувствия. Когда она молча кивнула, я так и сделал. Конечно, я целовал ее не в рот. И… гребаный боже, ей нравилось это. Сильно.

Я усиленно работал, чтобы довести ее языком и пальцами, потому что знал, что в эту ночь это, возможно, будет только сейчас. Она прижала подушку к лицу заглушить стоны и крики, и я добрался до нее и отбросил подушку на хрен, пока мой язык беспрестанно работал между ее ногами. Потому что я хотел это слышать.

Мое имя слетело с ее губ, и она начала сжиматься под моими пальцами, и ее бедра задрожали рядом с моими ушами. Она сказала мое имя, следующее за тихим «блять», от чего мой член дернулся, и она наконец запустила руки в мои волосы, и ее спина выгнулась на кровати. Она жестко ругалась. Мне нравилось слышать, как она делает это в порыве страсти. Сильно.

Я сел на колени, пока она приходила в себя, продумывая свои дальнейшие действия, после чего она села и протянула свои руки к моему животу, зарываясь в мою грудь.

Моя девочка, блять, обхватила меня.

Она серьезно – неподдельно – крепко обхватила меня. Это была одновременно странная и нежная реакция, которую я только мог ожидать после орального секса. Это была просто… Белла.

Я вернул объятия после шока, вызванного этим, обнимая ее кольцом своих рук, вдыхая запах ее волос и чувствуя внезапную боль и сожаление от того, что я даже не подумал об этом, когда она делала мне минет на Валентинов день.

Я думаю, она, возможно, хотела сделать больше, после того, как стянула мои боксеры и выбросила их в черную гребаную дыру вселенной. Но я не дал ей. По многим причинам. Я просто отчасти колебался по поводу этого, и я не торопился к разрядке.

Я чувствовал себя достаточно дерьмово.

Я и моя девочка.

В моей кровати.

Обнаженные.

Совсем.

И нам было на удивление комфортно. Никакой дерьмовой неловкости, или румянца, или осторожных попыток прикрыться одеялом, когда мы оба легли.

Я был ею, и она была мной, и мы показывали друг другу, какие мы. Руки и глаза странствовали и ласкали округлости и тела.

Я никогда во всей своей жизни не сожалел так о Призраке Плохого Гребаного Прошлого как тогда, когда наблюдал, как она изучает мое тело.

Моя девочка выглядела такой изумленной, когда ее глаза следовали за ее пальцами, скользящими по моему телу. Кожа по коже без всяких барьеров. Она светилась от любопытства. Я завидовал ее благоговению и удивлению, возникшему от первой интимной близости с кем-то. Она ждала, чтобы почувствовать все это, и не просто трахнуться в горячей машине на скользкой поверхности с пустым типом, которые не даст ей всего этого дерьма. Конечно, я был нелепо счастлив, что она подождала. Я мог дать ей что-то реальное и любовь, которой у меня раньше не было.

И мы исследовали, мы запоминали каждый маленький восхитительный недостаток. Нет шрама, который мы бы не поцеловали, и нет родинки, которую мы пропустили бы.

На ее левом бедре была маленькая родинка. Она улыбалась и хихикала, когда я целовал ее, потому что боялась щекотки.

Я улыбнулся, но ничего не сказал, и мы исследовали и целовали, потому что нам не нужны были слова. Мы разговаривали взглядами и глазами, и нежными прикосновениями наших пальцев и губ, когда мы вздыхали и… блять…

Это то, что называется заниматься любовью. И я светился от моего собственного благоговения и удивления, что, оказывается, можно отличить одно от другого. Это было здесь, и я видел это. Взгляд ее глаз, и способ, каким мы касались, когда я перекатывал ее на себя и под себя, как она любила. Не настойчиво или требовательно, а благоговейно смакуя каждый момент.

Она выглядела изумительно прекрасной, когда лежала подо мной. Предлагая мне все ее тело и душу с абсолютной убежденностью, пока ее глаза светились любовью, и лаской, и близостью. Не желанием или необходимостью, или отчаянием.

На самом деле я еще не был готов пройти через это в следующую секунду. Я убеждал себя, что готов, пять предыдущих ночей, но так гребано ошибался. Потому что у меня были некоторые сомнения в том, что она готова. Что она делает это по неверным причинам. И когда я посмотрел вниз, я мог сказать, что это было не случайно.

Так что я продолжал.

Любопытство в ее глазах, когда я надевал презерватив, показалось мне забавным. И в них была такая, блять, нежность и невинность, и любовь, что я почти выбросил его из-за чувства вины.

Я спросил ее еще раз, потому что должен был. Я уже знал ответ, до того, как она шепнула его мне, но хотел слышать это в любом случае. Я сказал ей, как сильно люблю и обожаю ее, и лег между ее ногами, положив на нее лоб. Она улыбнулась и сказала мне то же самое. Она была возбуждена и любопытна, и немного удивленной от всего.

Но больше всего она выглядела влюбленной в меня, когда облизала губы и взглянула в мои глаза. И я действительно, действительно любил ее.

На самом деле мы оба любили друг друга. Сильно.

Так что я начал медленно входить в нее. Реально, блять, медленно, потому что не мог решить, будет ей более или менее больно, если это будет быстро или медленно.

Но медленнее казалось лучшим для нас обоих.

Ее губы сжались, и она тихо выдохнула в мое лицо. Мои руки сжали в кулаках подушку около ее головы. Я чувствовал преграду, когда дошел до нее, и боролся с гримасой, глядя в ее заполненные похотью прикрытые глаза.

Я стиснул зубы, потому что это было так, блять, хорошо, и тепло, и неправильно, и правильно.

- Сейчас будет больно, - сожалеюще вымучил я из себя сквозь зубы. Мой кулак сжал подушку от непомерного напряжения и необходимости осуществить, блять… это.

Она сказала мне то, что я и так знал. Она не уклонялась от этого дерьма. Боль была необходима, не займет много времени и приготовлений, но зато она будет получать больше удовольствия.

Она приподняла бедра и умоляла меня глазами продолжать, приподнимая подо мной в предвкушении грудь.

Так что я, блять, сделал это.

Я ворвался в нее с тихим рычанием, решив, что скорость будет лучше и уменьшит боль при акте.

Мои глаза закатились, когда я полностью оказался внутри моей девочки. Думаю, я мог прошептать ее имя, когда воздух вылетел из моих легких при громком стоне в ее лицо. Это было так прекрасно и так, блять, восхитительно, что я почти пропустил момент, когда она застыла и стала задыхаться подо мной.

И я знал, что произошло.

Я вышел из нее и сел на колени еще до того, как безопасное слово слетело с ее губ, но это, тем не менее, произошло. Опять, и опять, и она задыхалась, и я, блять, запаниковал, видя, как она дрожит передо мной.

Кровь. И ее глаза резко закрылись, и она опять, и опять повторяла «печенье» в нервных всхлипах.

Это было гребано, и я чувствовал себя дерьмово, и не знал, что делать. Так что я поглаживал ее щеку и пытался успокоить ее голосом и ласками. Я был чертовски подавлен, и я целовал ее щеку, и начал дрожать почти так же, как она.

Я прикинул, что паническая атака уйдет, как только стихнет боль, но от этого не стал лучше себя чувствовать, видя ее содрогающееся тело.

Она выглядела такой раненой и там была… кровь.

Кровь, которая появилась на моей любви из-за меня.

Я не мог больше на нее смотреть. Я сорвался с кровати и бросился в ванную, и включил душ неподдающимися руками. И когда я вернулся в комнату, она перекатилась на свою сторону и тесно сжала колени. Я навис над ней, проскальзывая под нее руками, и скривился, когда поднимал ее. Она молчала, пока я нес ее в ванную. Не задавая вопросов о том, что я делаю, и я был благодарен ей за это. Логическая часть моего мозга умерла, и я полностью похоронил ее в очевидной ситуации критического положения. Мне нужно было, чтобы она была…в порядке и чистой после этого, и я шагнул под душ с ней на руках. Как только мои ноги стали на кафель, и теплая вода ударила ее по лицу, она заплакала. И, блять, извинилась. Это разозлило меня. Так я и сказал, наклонив ее голову под струи горячей воды и убирая ее волосы с лица.

Я начал мыть ее волосы, потому что это смахивало на успокаивающие жесты, и я нежно массировал ее голову подушечками пальцев. Она продолжала молчать, но медленно расслаблялась в моих прикосновениях, и последняя слеза утекла прочь вместе с кровью ее невинности в канализацию моего душа.

Она смотрела на меня, пока я мыл ее волосы, и в конце концов обняла своими маленькими руками меня за талию. Я улыбнулся ей, просто чтобы она знала, что все в порядке. Я был идиотом – ублюдком, не предвидевшим такой реакции, но это не было неправильным, и не было правильным.

Это просто были… мы.

- Мы попробуем еще раз, правильно? – шепнула она, когда я опять наклонил ее голову под воду смыть шампунь с длинных волос.

- Когда не будет боли? – спросила она с восхитительной умоляющей улыбкой, которая почти заставила меня забыть нашу гребаную попытку минутами раньше.

Я закатил глаза и кивнул. Хотя, тайно, я не торопил риск проводить ее через это дерьмо опять. Но это, похоже, успокоило ее, и ее плечи расслабились. Я начал мыть ее тело.

Мыть самому ее тело. Полностью.

Я ожидал этого. Ее горечи от того факта, что она испортила то конкретное событие, которое было для нее таким важным. Я намыливал ее и очищал ее кожу.

Она, как всегда, удивила меня.

- Думаю, ты пропустил кусочек на моей поджелудочной, Эдвард, - поддразнила она, пока я методично, блять, отскребал каждый дюйм ее передней части.

Я ухмыльнулся.

- Ничего страшного, исправлюсь, - пожал я одним плечом, массируя ее грудь и пытаясь делать вид, словно я хочу просто вымыть ее, хотя на самом деле получал удовольствие, касаясь ее. Это была не полная ложь, но и не полная правда.

Она искривила бровь на мою очевидную эрекцию, которая пульсировала между нами, но я просто развернул ее кругом и начал мыть ее спину.

Нет, блять, варианта, что я повторю это сейчас.

Я мыл ее так заботливо, как только мог.

Это ослабило вину… на время.

Но мы оделись для постели, и наш раздельный распорядок в ванной стал общим. Я почувствовал действительное полное облегчение.

Потому что это пришло и ушло, и в ее глазах не было горечи, когда она взяла свою маленькую синюю зубную щетку и начала чистить зубы, улыбаясь моему отражению в зеркале. Я тоже взял зубную щетку и чистил зубы прямо рядом с ней.

Я улыбнулся в ответ. Сильно.

Я был благодарен, что на темном покрывале не было заметно пятно крови, когда мы легли в постель.

И когда мы оба прильнули друг к другу, и продолжали с любовью и лаской, и близостью гладить друг друга, потому что это не было гребаным счастливым случаем или подобным дерьмом. Я с трудом мог подобрать термины, как я облажался, но я не сожалел об этом и не хотел сожалеть.

Она нежно мурлыкала, а я зарылся в ее волосы и поглаживал ее шею. Хотя ее волосы не пахли цветами и печеньем. Они пахли как цветы и печенья в смеси с моим шампунем, когда я провалился в сон, тесно прижав ее к себе.

***

Я не знаю, как долго спал, но это был глубокий, мирный сон, и мне было так, блять, тепло и удобно под простыней, что я долго не мог понять, почему я проснулся.

Но… что-то было плохо. Что-то, что даже действительно подняло меня из мертвого сна.

Я полуспал, закрыв глаза, танцующие под веками, и использовал все оставшиеся чувства, чтобы определить, что вокруг меня было плохо.

Моя девочка странно напряглась в моих руках, и ее дыхание исходило громкими глотками воздуха рядом с моим горлом. Ее рука сжала мою футболку, дергая ее вниз, обнажая мою грудь, когда она тесно комкала ее.

Она вздрогнула.

Я нахмурился, борясь с облаком дремоты, которое затуманивало мой разум… или сбивало с толку. Я не мог понять, что такого ужасного происходит.

Она вздрогнула во второй раз.

Я зарылся в ее волосы. Они действительно хорошо пахли, словно мы двое объединились. Цветы и печенья, и мой шампунь. И они были влажными. Я чувствовал холод лицом.

Она, блять, заорала.

Громко и резко, в мое горло, и я взлетел с постели. Раскрыв рот и смотря на нее. Ее рот был широко открыт и оттуда, блять, вылетал громкий вопль. Я собирался прикрыть ладонью ей рот, но осознал, что ее огромные, наполненные ужасом глаза смотрели не на меня.

Она отползла к спинке кровати, и она смотрела через комнату, крик остановился, превратившись в дрожащее дыхание. Как только ее легкие восстановились, она стала кричать опять. Я повернул голову, проследовав за ее взглядом, и понял, что ее так чертовски напугало.

Кто-то был в моей гребаной комнате.

Я нащупал лампу, съеживаясь от ее крика, и сшиб будильник в темноте.

Когда я, наконец, нашел выключатель и нажал на него, комната осветилась мягким светом, но ее крики не стихли, так что я прищурился и повернулся по направлению к незваному гостю. Я был готов прибить этого кого-то с такой силой, что мои кулаки сжались и тряслись так же сильно, как моя девочка.

Но я не предполагал, что опознаю в незваном госте папочку К.

Карлайл стоял перед комодом, с руками, прижатыми к ушам, с глазами, широкими, как блюдца и изучал сцену перед собой.

Я схватил Беллу руками. Потому что даже если в середине комнаты стояла большая гребаная проблема, моя девочка была для меня важнее. Я искоса глянул, прижал ее голову к моей груди, отбрасывая назад ее мокрые волосы и укачивая ее. Я нежно шептал ей, воркуя в ее ухо, и пытался уверить, что все в порядке.

Через какое-то время крики, наконец, стихли. Она продолжала сжимать маленькой ручкой мою белую футболку, и она продолжала трястись и всхлипывать, но она, наконец, поняла, что я пытался сказать ей все это время.

Она медленно повернула голову от моей груди взглянуть на Карлайла через влажные локоны, но его взгляд был направлен куда-то еще, мимо нас.

На полу валялась одежда. Джинсы, футболки, лифчик и трусы, беспорядочно пролетев через черную дыру вселенной, окружали мою кровать. Его глаза оглядели ковер и он побледнел, когда они, наконец, остановились на пустой обертке от презерватива, валяющейся на тумбочке.

Мое сердце упало, и желудок сжался, когда я наблюдал, как его выражение меняется от смущения до абсолютного ужаса.

Я тесно прижимал к себе Беллу, и смотрел на суровое неверящее лицо Карлайла.

Потому что недавно этой ночью моя девочка и я трахались.