2015-08-21
263
EPOV
На будильнике, который светился зеленым светом на тумбочке, было три часа ночи. Понедельник, первое марта, и я слышал, как снаружи завывает ветер, и сжимал подушку. Я буду вспоминать это утро и это точное время с совершенной ясностью в будущем.
Я буду стоять где-нибудь на улице, или вести машину, или сидеть на английском рядом с вонючим ублюдком, который никогда не приносит ручку, и я буду опять хотеть вернуть этот конкретный момент без усилий, невзирая на любые обстоятельства.
Это не потому, что сегодня первый день месяца, или день сдачи проекта по экономике. Не потому, что шестью часами раньше я впервые за неделю разговаривал с Карлайлом на кухне, и это было обычное «твою мать», от чего он взгрустнул, но оптимистично. Не потому, что до моего дня рождения осталось шесть дней, и не потому, что я, наконец, пойду на четыре часа в школу и встречусь с моей девочкой после длинного уикенда.
Я запомню это, потому что это была первая ночь, когда я уснул без моей девочки.
Я буду вспоминать это, проваливаясь в сон в полночь и просыпаясь через три часа в моей темной комнате от самого ужасного кошмара в моей гребаной жизни. Я буду вспоминать, инстинктивно сжимая подушку, все еще пахнущую цветами и печеньем. Я буду вспоминать, как встряхнулся и вогнал мои ногти в ладонь, чтобы удержать себя в настоящем и отогнать прошлое.
Я подремал пару часов днем в среду, после того, как пришел домой из школы. Я почти чувствовал ее тепло на себе, после того, как обнимал ее в холле, и прикинул, что может, мне будет легче, и бесчувственно свалился на кровать. Я был немного самоуверен, думая, что возможно, кошмары не придут после такого долгого отсутствия. Может, мой мозг просто приспособился… не делать этого после стольких мирных ночей.
Все это было гребаным дерьмом.
Мой мозг не способен «приспособиться». Даже если мой сон в среду днем был непристойным….это не дало результата
Я лежал потный и одинокий в моей кровати с простынями, запутавшимися в моих ногах, грубо сжимая подушку под моим лицом, заглушая разочарованные всхлипы. Я вдыхал слабый аромат Беллы, прижимая подушку к лицу, и пытался успокоить дыхание и дрожь. Прошло слишком много времени, и хотя все длинные ночи любви и близости с моей девочкой были драгоценны для меня, они сделали меня чертовски слабым. Прекращение всяких внешних воздействий открыло мой разум для воспоминаний. Это лежало на поверхности, нарушая мое спокойствие, пока я боролся с оцепенением.
Оцепенение я мог пережить, но знал по жизненному опыту, что раньше оно проходило быстрее.
Я свободной ногой победил простыни и наконец сел, свесив ноги с края кровати, и просто, бля, сидел в темноте с вздымающейся грудью и грубо массировал лицо ладонью, мокрый и липкий от пота и слез. Я ненавидел плакать. Это была такая гребаная неделя, и это только делало мои веки тяжелее, что было отнюдь не тем, в чем я нуждался.
Было только одно, что я мог сделать. То, что я всегда делал, когда происходило что-то вроде этого. Я встал, и даже не заботясь о включении лампы, натянул куртку и вышел на балкон. Я некоторое время смотрел, как моя рука дрожит на ручке, после чего открыл ее и вышел в серую ночь.
Ветер продолжал выть, стремительными порывами свободно проносясь через черный двор подо мной. Я закурил сигарету и перегнулся через перила. Мои глаза инстинктивно нашли то единственное место, где я хотел быть.
Окно Беллы в соседнем доме.
Я передвинулся в дальний угол балкона, чтобы обеспечить лучший вид, и сел спиной к перилам, лицом к дому, с любопытством глядя на него. Чернота. Оно всегда было черным, что смущало меня, потому что темнота делала все это дерьмо еще более худшим для нее. Это также означало, что я напрасно на прошлой неделе принес для нее в школу книги. Я надеялся, что они могут занять ее на какое-то время, пока она одна у себя. У нас не было шанса на полную уединенность, так что я не мог оценить, как она на самом деле справляется с этим. Я надеялся, что закрытая дверь гардеробной поможет, но не мог узнать точно.
Наш распорядок был потерян, и я хотел, чтобы в эти дни, следующие за… событием, появился какой-нибудь новый, заменивший прежний. Но я даже не мог назвать то дерьмо, которое я делал, распорядком.
Я наблюдал, как Белле становится хуже с каждым прошедшим днем прямо на моих глазах. Ее глаза темнели, веки тяжелели, так же, как и мои. Она начала шаркать ногами, когда я вел ее из класса в класс, силой замедляя свои шаги, подстраиваясь под ее медленный темп. Проклятые названия ее печений прогрессивно росли к большему беспокойству, так как значительные события ее дней стали ужасно соотноситься с ее исключительным истощением.
Она пожимала на это плечами, потому что моя девочка была молчаливым страдальцем, но никого не одурачивала этим. Я видел все в ее глазах и знал, когда она спала. Не потому, что она становилась менее уставшей, а из-за гребаной тревоги. Она всегда напрягалась после того, как задремывала, кидая вокруг встревоженные взгляды и вздрагивая от каждого звука, когда мы проходили по коридору. Так я узнал, что она дважды спала на прошлой неделе, думая, что, возможно, этого недостаточно, потому что к пятнице она ходила как зомби. Все видели это, если только не были слепыми. Я не понимал, о чем думает Эсме, позволяя этому дерьму ухудшаться с каждым днем. Но я не видел, чтобы она дала знать Карлайлу, поэтому прикинул, что это их просто не волнует.
Карлайл.
Доктор Карлайл ублюдочный Каллен.
Я избегал его, как моя девочка избегала не помеченных торговой маркой ингредиентов. Я делал все возможное, чтобы наши тропы в доме не пересекались, так как не желал больше встречаться с этим лицемерным хреном. Я делал так постоянно, и из-за этого, бля, мне приходилось внимательно вглядываться и злиться. Даже прошлым вечером, когда я только пробормотал два нецензурных слова на кухне, у него был такой взгляд… Он четко сказал… Я сказал ему идти на хрен, но… как минимум я заговорил с ним опять.
Немой придурок, блять.
Я даже не понимал, что он стоит за мной, когда эти слова вылетели из моего рта. Если честно, я просто проклинал микроволновку, которая, по-видимому, делала даже что-то такое простое, как разогрев еды, похожей на науку о реактивных двигателях. Я уже хотел было развернуться и со злостью проинформировать его, что на самом деле я собачусь с его супер дорогой кухонной техникой, но… От этого я выглядел бы совсем сумасшедшим. Так что я закатил глаза и ушел, опять убегая к себе, и чувствуя раздражение, что я неумышленно прервал молчание между нами.
Я продолжал смотреть на окно Беллы, медленно приканчивая сигарету. Я не торопился опять увидеть кровать. Пока через мой затуманенный мозг текли мысли, я точно осознал, что должен делать. Я хотел хлопнуть себя по лбу, за то, что не сделал этого раньше, прыжком встал и выбросил сигарету. Быстро пройдя через свою комнату, я двинулся в холл. В доме было темно и тихо, исключая храп Эммета, когда я проскальзывал мимо его двери. Моей целью был кабинет на втором этаже, и я нашел дверную ручку в темноте, как делал миллион раз до этого.
До Беллы.
Я осторожно вошел и прикрыл за собой дверь с легким щелчком. Ночью в кабинете было темно и пусто, только на столе раздражающе тикали часы, и я бросил на них взгляд. Я осмотрительно шел по кабинету к дальней стороне комнаты. Карлайл обычно хранил под рукой запас медикаментов.
Большой металлический сейф открылся без скрипа, не выдав Карлайлу мое местонахождение. Мой взгляд смотрел прямо на низ шкафа, второй ряд бутылочек, пятую от конца. Эти прекрасные амфетамины будут моими спасителями по ночам. Я наклонился и взял бутылочку, открывая ее и высыпая большую часть содержимого себе в руку, потому что будет слишком явно стащить все полностью. Я поспешно ссыпал все в свой карман, возвращая бутылочку в первоначальное положение, с этикеткой, повернутой на девяносто градусов. Он ничего, блять, не заметит.
Я ухмылялся, закрывая сейф, поворачиваясь на пятках, чтобы покинуть кабинет и бросая еще один взгляд на часы на столе. Я, необнаруженный, вернулся к себе, наконец, включая лампу и освещая комнату слабым серым светом. Гулкая тишина моей ванной зловеще приветствовала меня, когда я встал над раковиной и повернул пробку. Плеснув освежающей холодной воды в лицо и вздохнув, я сфокусировался на том, чтобы с облегчением проглотить белую таблетку. Я не хотел передозировки медикаментов. Они нужны мне только для одной цели, и, в отличие от кокаина, не вызывали привыкания.
Это было время ночи, когда я опять начал ненавидеть все, стоя в середине комнаты и осматривая, как потерянный гребаный щенок, все, что меня окружало. Так что я, как всегда, достал свой альбом, шлепнулся на кровать и открыл чистую, пустую страницу. Я пристально посмотрел на нее, учитывая сон, от которого я проснулся, и быстро постучал по ней ластиком моего карандаша.
Это было проблемой.
В среду ночью мне стало абсолютно ясно, что каким-то образом рисование перестало помогать справляться с воспоминаниями. Я пытался переносить их на бумагу, двигая карандашом по бумаге, едва замечая, что рисование переросло в грубый набросок губ Беллы. Я наморщил лоб и перевернул следующую, чистую страницу. Но на ней в конце концов оказалось прекрасное изображение ее левого запястья. Я не сразу понял, что это запястье Беллы, но маленький, круглый, жирно нарисованный шрам, созданный карандашом, мог принадлежать только ее запястью. Это бесконечно расстроило меня, и я уставился на страницу и отчаянно пытался определить, почему я не могу больше рисовать воспоминания.
В конце концов я рассудил… может, это было из-за нее.
Может, когда на странице была черно-белая Белла, серость остального становилась для меня менее важной. И если честно, я гребано любил рисовать мою девочку. На ее маленьком теле были сотни частей и деталей, которые только и ждали, чтобы их перенесли на бумагу после… той ночи. Но это оставалось для меня проблемой. Потому что в конце дня я потерял свой единственный выход из этого. Наброски удаляли воспоминания из моей головы, покупая мне немного спокойствия на следующий день, но это больше не работало.
Я отчаянно скучал по способу, которым моя девочка укладывала меня, когда это дерьмо донимало меня, и просто… спрашивала меня об этом. Это было такое простое действие, но оно работало лучше, чем что-либо еще. Ее гипнотизирующий шепот и нежные ласки изгоняли демонов из моей головы даже против моего желания. Способ, при котором она чувственно смотрела в мои глаза и улыбалась мне. Смеялась со мной. Хмурилась со мной. Плакала со мной.
Дерьмо.
Это реально помогало.
Но у меня сейчас не было этого, и я не мог нарисовать сон. Так, с тяжелым вздохом, я начал рисовать ее на кровати. Сначала я начал рисовать ее на диване, но не закончил. Это было гребано идиотски, потому что это был всего лишь проклятый рисунок, но на диване она смотрелась неправильно. Она принадлежала моей кровати.
Я почувствовал, что на меня постепенно оказывают действие медикаменты, ускоряя мой кровяной поток. Это проведет меня через ночь, как всегда. Это сделало волосы Беллы на рисунке более реалистичными, и мой карандаш с легкостью плавал между черным и белым. С восходом солнца все сделалось красивее и более детализировано. Ее пупок, ее тоненькие локти, ее обнаженные плечи, и как ее волосы, застывшие нежными волнами, раскинулись по моей подушке, и пахнут цветами, и печеньем, и безукоризненностью, и… гребаный боже.
Я не могу дождаться, чтобы поехать на стоянку к началу уроков.
***
Я, возможно, мог и не принимать таблетки этим утром, после того, как принял душ и собрался в школу, но сделал это. Потому что когда я чистил зубы и сонно смотрел на не используемую больше синюю зубную щетку, я решил, что мне надо больше. Быть более внимательным с ней. Замечать маленькие детали, которые скрывает дремота.
Я прошел мимо Карлайла по пути к выходу из холла. Он смотрел на меня и улыбался, блять, с надоедливой надеждой, даже остановившись, когда я приближался к нему, небрежно перебрасывая сумку через плечо. Но я прошел мимо него, смотря прямо перед собой. Я ощутил знакомое недавнее чувство боли от столкновения с ним и так ожесточился, что вышел из дома, не смотря в его направлении.
Но как только я вышел из дома и оперся о дверь «вольво», все растворилось. Потому что моя девочка стояла перед парадной дверью дома Брендон. И она выглядела так, блять, плохо. Ее лицо было бледным и замученным, и она выглядела так, словно не ела последние восемь дней. Полные надутые губы были белыми и обветренными, и ее глаза…
Ее гребаные глаза были набухшими, и пурпурными, и налитыми кровью. Уже.
Мы не отрывали друг от друга усталых взглядов через двор, как мы делали каждый день на прошлой неделе, и обменялись знакомыми понимающими взглядами, пока я открывал дверь своей машины. Потому что она поехала бы со мной, и мы оба знали это. Это дало бы нам больше времени вместе без всех гребаных людей, наблюдающих за нами. Но я никогда не приложу к этому усилий, потому что Карлайл всегда дома, когда я уходил в школу, и я чувствовал, что он наблюдает за этим дерьмом. Это эффективно стирало любую вину, которую я мог чувствовать, когда вел себя с ним как полный хер.
Она вымученно улыбнулась мне, подходя к двери желтого «порше», быстро повернулась и скрыла свое усталое выражение своими ровными каштановыми волосами. Но я захотел побежать туда, схватить, блять, ее за руку и потащить ее в свой дом.
Я хотел втащить ее по ступенькам, ворваться в кабинет, поставить прямо перед Карлайлом и, блять, показать ему, что происходит. Я был сильнее, чем она. Я мог выносить это дерьмо столько, сколько потребуется. Но не Белла. Я не мог стоять и видеть ее такой…
Такой, какой она была до меня. Как будто я не сделал никаких различий во всем.
Я чувствовал от этого тошноту, пока ехал подбирать Джаса. Он молчал всю дорогу, пока мы добирались до школы. Он достаточно хорошо знал меня и то, что нехватка сна делает меня раздражительным. Или, самое меньшее, он так думал. Правда была в том, что раздражительным и расстроенным я делался от многого. Нехватка сна была только одной причиной. Серьезное чувство удушья захватывалось в эту дерьмовую последовательность восходов и закатов. И от того, что я не мог найти определенного выхода из этой ситуации, я находился на грани.
«Порше» уже бездельничал на стоянке, когда я припарковался рядом. Джас и я вылезли из машины одновременно, оба нетерпеливо желающие увидеть своих половинок, и я чувствовал себя таким же умилительным, как и он, когда подходил к моей девочке. Хотя на самом деле меня это не трогало. Джас и Элис могли видеть друг друга столько, сколько хотели. Счастливые гребаные ублюдки.
Белла практически вылетела из машины, даже не закрыв дверь, и радостно прыгнула в мои раскрытые руки, собрав всю оставшуюся энергию. Я улыбнулся, крепко обняв ее за талию. Первая настоящая улыбка с пятницы.
Она слабо улыбнулась, когда я обнял ее лицо руками и начал легко целовать ее. Ее щеки, нос, отекшие глаза и подбородок. Не в губы.
Ее улыбка стала еще больше похожа на настоящую, когда она обняла меня за талию и взглянула на меня.
- Как твой уикенд? – продолжая улыбаться, спросила она. Я скользнул под ее капюшон рукой и начал массировать голову, не снимая его. Она вздохнула, и по моим пальцам прошла волна теплоты и нежности.
Я наблюдал, как ее веки начинают опускаться от расслабляющего массажа.
- Дерьмовее, чем ванна Эммета после девяносто девяти центового ночного буррито, - ухмыльнулся я, пытаясь заставить ее улыбнуться шире, и чувствуя легкое чувство вины после того, что так расслабил ее, когда она устала до чертиков.
Она хихикнула, поднимая веки и искривляя брови.
- Фекальный утренний понедельничный юмор. Не смешно, - сухо ответила она. Я видел, как на ее губах играет улыбка, и просто пожал плечами и убрал руку из-под капюшона. Она со странным выражением уставилась на мой лоб. Беспокойство? Один уголок ее губ опустился вниз, она освободила мою талию, но ее взгляд по-прежнему был направлен на какую-ту часть моего лица. Я начал смущаться, борясь с желанием развернуться к машине и посмотреть на свое отражение в боковом зеркале.
Она протянула маленькую ручку к моему лицу и сильно провела пальцами по моему лбу, как будто что-то стирая. Когда ее рука вернулась на свое место, ее нахмуренность увеличилась и она вздохнула, наконец, с вымученной улыбкой встречаясь с моим вопросительным взглядом.
Я так и не понял, что ее так беспокоит, и, взяв за руку, повел нас от машин, по дороге бросив взгляд в зеркало минивэна Тайлера. На лице не было ни пятен, ни веснушек, так что я пожал плечами и внутренне закатил глаза от нежданной нехватки доверия.
Ее ноги медленно двигались, и я действительно был немного раздражен от стимуляторов, обернув руку вокруг ее талии и помогая ей пересечь двор. Все, что Белла и я имели в школе - это короткое объятие между машинами до звонка, вдох запаха друг друга и простой поцелуй перед дверью. Минутный путь по коридору до следующего класса, куда мы шли… на самом деле… гребано… медленно. И перед каждым следующим уроком мы не хотели отпускать друг друга, даже дойдя до двери. Она выглядела такой грустной, когда приподнялась ко мне поцеловать в щеку и проскользнуть через дверь за свой стол.
Это все, до чего сократились наши отношения. До семи «до свидания» за день. Я наблюдал, как она садится на свое место в конце класса, после чего пошел на свой собственный урок, сердито, блять, глядя на всех глазеющих на меня придурков в коридоре. Все всегда пялились на меня, как на новость дня, от чего я начал еще больше задыхаться и еще сильнее, чем обычно, вглядывался в них.
Я быстро взглянул на них, четко показывая мое раздражение. Да, у меня действительно дерьмовое настроение. И что, блять? Пошли на хрен.
Это все началось опять, когда я пришел на первый урок и сел на свое место на очередную часовую лекцию… о чем-то. Я просто вернулся в настоящее со звонком, чувствуя оцепенение от очередного часа покоя. От нехватки сна все вокруг становилось нечетким и мрачным, похожим на постоянное жужжание на заднем плане плохого иностранного кино. Становилось все труднее внимательно слушать в классе, тяжелее пропускать небольшие дерьмовые взгляды, которые злили меня, тяжелее расслабляться под действием всего этого… и я так устал от этого.
Оцепенение и раздраженность.
На третьем уроке оцепенение и раздраженность заполнили каждую клеточку моего тела. Я нетерпеливо дожидался на своем месте конца урока, чтобы пойти с Беллой на ланч, постукивая ручкой по поверхности стола и злясь на всех окружающих, бросая короткие взгляды на часы на стене. Учитель остановился, чтобы мы приготовились к письменному опросу. Я уже забыл, что нам задавали, и просто откинулся на спинку стула, вытянув ноги на пустой стул перед собой. Вонючий ублюдок рядом со мной склонился через проход. Стук моей ручки стал громче и быстрее от предвкушения, потому что я не был уверен, что выдержу это дерьмо от него завтра.
- Пссст, - прошипел он в мою сторону, желая привлечь внимание. Моя челюсть сжалась, я не посмотрел на него, и еще быстрее забарабанил ручкой.
- У тебя есть ручка, чувак? – шепотом спросил он, как повторялось каждый день. Не-блять-вероятно.
Но это было так.
Я подвинул под столом ноги и сел ровнее на стуле, доставая шариковую ручку из переднего отделения моей сумки. Затем я покраснел и повернулся к нему, и выражение моего лица заставило его ухмылку пропасть. Он нерешительно отшатнулся от меня, когда я швырнул ручку через проход.
- Смотри сюда, - я остановился, пытаясь вспомнить его имя.
- Бен, - выплюнул я, решив, что даже если это не его имя, оно может им стать.
- Возьми чертову ручку, - со злостью резко сказал я, бросая ее на его стол, сузив глаза.
- Береги ее, как свой член, потому что если ты потеряешь ее, - он громко сглотнул, и я чувствовал, что все смотрят на нас, но не обратил на это внимания, так как раздражение внутри меня росло от его презрения.
- И помоги мне гребаный бог, - рычал я, заставляя его глаза расшириться.
- Если эта чертова ручка не будет в твоих руках завтра, я переломаю тебе твои гребаные пальцы, - добавил я с таким ядом в голосе, на какой только был способен в моем сонном состоянии.
Когда эта угроза вылетела из моего рта, прозвенел звонок. Хотя он явно испугался и обиделся от моего совета, но ничего не сказал. Я поднялся со своего места и, подхватив мою сумку с пола, ушел, игнорируя смешки и шепот за моей спиной.
Моя девочка, как всегда, ждала меня на своем месте, положив сумку на колени и почти задремав, когда я показался в дверном проеме. Она встретила мой взгляд, поднялась со стула и двинулась ко мне. Наши улыбки ширились в предвкушении ланча. Потому что этот гребаный час весь был нашим.
Я повел ее из кабинета тригонометрии в комнату для ланча, крепко придерживая, и ненавидя, что ее ноги еле поднимаются от земли от истощения. Я теснее прижал ее к себе, потому что это было все, что я, блять, мог сделать.
Мы первыми сели за стол, как обычно, наслаждаясь редкими моментами сесть и быть одними… вроде как. Моя девочка начала распаковывать свою сумку, потому что она каждый день приносила еду на ланч.
Я, блять, нахмурился на коричневый бумажный пакет, который она поставила передо мной.
- Боже, Белла, не надо всего этого, - вздохнул я, потирая одной рукой лицо, пока мои ноги быстро подпрыгнули в коленях. Я подразумевал, что мог без этого обойтись, я мог сам выбрать, что поесть днем.
Она покачала головой и положила мои печенья рядом с коричневым пакетом.
- Ты знаешь, как я люблю готовить для тебя, - неотчетливо произнесла она, снимая капюшон и пытаясь слабо улыбнуться для меня.
Гребаная неотчетливость.
Я вгляделся в ее глаза, замечая, как они опухли, и почти скривившись от их темноты, а мои колени дергались под столом.
- Когда ты последний раз спала? – спросил я, проглатывая буквы, потому что она не до такой степени была напряжена, чтобы показать, что она спала в этот уикенд, и я, блять, ненавидел видеть ее такой чертовски сонной.
Она прикусила губу и отвернулась, немного пожав плечами, потом отклонилась назад и опустила лицо, так и не ответив. Я не стал допытываться, потому что сам был в такой же ситуации. Мои ноги, наверно, дрожали под столом, когда я открыл пакет и достал еду.
Потому что на самом деле… я был голоден и дерьмовая школьная пицца не шла ни в какое сравнение с едой, которую готовила моя девочка. Я выбрал момент и с любопытством заглянул в открытую сумку, которую она поставила на стол. Хурма, отдыхающая по кусочкам. Я вздохнул и покачал головой.
- Почему тебе легче? – шепнула, положив руку на мое колено и начиная его потирать.
Я расслабил ногу под ее ладонью и откусил кусок тортильи с сыром.
- Стимуляторы, - я честно жевал, пожав плечами, угрюмо глядя на печенье. Я не считал, что могу ей врать. Я никогда не врал ей. Я сказал ей, что не имеет значения, что я от этого выгляжу как идиот.
От ее следующих слов я оторопел.
- Можно мне тоже? – ее голос был слабым, робким и все еще неотчетливым.
Я посмотрел в ее широкие глаза. Она была абсолютно серьезной, потирая мое колено и практически прося меня быть своего рода… поставщиком, умоляя меня своим тяжелым взглядом.
- Нет, - отрезал я, потрясенный тем, что она могла попросить меня об этом.
Никогда в жизни я не позволю, чтобы она проглотила это дерьмо.
Она никак не отреагировала, похоже, ожидала от меня именно такого ответа. А я чувствовал себя дерьмом, потому что ее веки опустились, и она так чертовски устала, что мое сердце сжалось от этого. Да, я мог не спать, потому что у меня были маленькие белые помощники.
Я убрал мою тортилью в пакет, протерев руки, полностью откинулся на стул и потер кулаками глаза.
Это было, блять, нечестно. Это было не око за око.
Я стянул куртку с плеч и положил ее на стол.
- Иди сюда, - мягко предложил я, обняв ее рукой и придвигая к себе. Она придвинулась, но не совсем близко, так что я отодвинул мой стул назад, игнорируя ее удивленный взгляд, и скользнул рукой на ее тоненькую талию. Я положил ее сбоку на мои колени, отодвигая ее стул подальше, так, что ее ноги спокойно свисали.
Она нахмурилась, и я знал, что весь гребаный кафетерий наблюдает за этим дерьмом, но меня это не заботило.
Я поудобнее устроил ее на своих коленях и одной рукой прижал ее голову к моему плечу.
- У тебя есть час на сон, - шепнул я, укрывая ее курткой.
Она еще секунду напрягалась, а потом полностью расслабилась на моей груди, не задавая вопросов, закрыв глаза и сложившись на мне. Она так устала, что даже не обращала внимания, что кто-то может видеть это все. Я поднял куртку повыше, закрывая ее лицо от яркого света ламп в комнате, и крепче обнял ее. Потому что моей девочке нужно было поспать.
Она глубже зарылась в мою грудь, и я ощутил ее вздох и понял, что для остального мира она умерла. Один час, не больше. Но если я сделаю это каждый день, то ей будет легче это переносить. Пять свободных часов в неделю. Это я мог гарантировать.
Роуз и Эммет пришли к столу первыми, с любопытством глядя на нас, садясь на свои места. Я отвел глаза и теснее прижал ее к себе, услышав ее характерное тихое посапывание, приглушенное моей грудью и курткой.
Она была на мне такой теплой и такой нежной, и спокойной, и так гребано хорошо пахла. Я сам начал засыпать, придерживая ее. Я чувствовал ее ритмическое дыхание, и ее рука, лежащая на моей груди, начала немного дергаться под черной курткой, прикрывающей ее.
Элис и Джас пришли позднее, и я смотрел куда угодно, только не в их глаза, крепче прижимая ее и ощущая взгляды, сверлящие меня. Мой взгляд зафиксировался на столе передо мной, пока они двигали стулья и садились.
Они, блять, молчали. Все.
Ни одного слова, и от этого я нервничал. Они разобрали печенья. Они знали, что ей это нужно.
Я все еще был голодным, и эта чертова тортилья смотрела на меня из раскрытого коричневого пакета, и, блять, умоляла меня взять ее и съесть. Но я не хотел будить ее, или ослаблять мои объятия, чтобы она чувствовала себя защищенной. Так что я продолжал сидеть на стуле, но не напряженно, а откинувшись назад и расслабившись, соревнуясь с ней в дыхании.
Джас использовал свою обычную технику разрядить ощутимую напряженность.
- Кажется, дело идет к счастливому концу, чувак? – грубо хихикнул он через стол.
Я зыркнул на него ясно говорящим взглядом. Обычно этого хватало, но я был достаточно раздражен, чтобы подчеркнуть это.
- Закрой свой гребаный рот, - тихо прорычал я, сузив глаза. Его улыбка пропала так быстро, что я почти ожидал словесного отпора.
Потому что Джас был придурком.
Но… он действительно выглядел искренне извиняющимся, его лицо вытянулось, и он начал жевать дерьмовую школьную пиццу в тишине. Я не мог сказать, почему это было. То ли потому, что Элис бросила на него несчастный взгляд, то ли потому, что он действительно сожалел об этом, но меня это не слишком заботило. Потому что Элис, смягчившись, перевела взгляд на меня.
Она поставила локти на деревянный стол и стала расчесывать пальцами свои короткие волосы, глядя в мои глаза. У нее были карие глаза. Я только сейчас заметил это, когда она приставила руку ко лбу, отбрасывая назад свои волосы, и ее глаза были такого же оттенка, как у Беллы.
- Спасибо, - вздохнула она, прикрывая глаза и опуская их вниз, к еде. Она выглядела такой… страдающей, и я не был уверен, кого она поблагодарила. Может, этого хрена Джаса, потому что он заслужил это, или за то, что Белла спала на мне. Но очевидно, что все, что происходит у них в доме, действует и на нее тоже.
Я хотел попросить ее рассказать мне об этом, когда она схватилась за свои волосы и смущенно посмотрела на свою еду. Пояснить это, так, чтобы я мог найти способ привести все в порядок, крепко держа Беллу в руках и слушая ее посапывание, но знал, что не могу. Я делал все, что мог, для своей девочки, чтобы позволить ей спокойно отдохнуть хотя бы час. И Элис имела своего собственного ублюдка для этого. Он не делал этого дерьма правильно. Так что я еще раз многозначительно посмотрел на него. Я не уверен, что он понял меня, но в любом случае попытался.
Успокой свою девушку, ты, бесчувственный гребаный придурок.
Он моргнул с тупым выражением. Потому что это было что-то новенькое от Эдварда Каллена.
Я перевел свои глаза от него на нее, наклоняя голову в направлении Элис, потому что он явно был сбит с толку и смущен. После двух очевидных резких движений головы он, наконец, понял мое указание, выпрямился на своем стуле, положил руку на плечи Элис и утешительно начал потирать их сверху вниз.
Я хотел фыркнуть. Во-первых, он не знал всего, но даже он выглядел расстроенным от этого. Поведение Элис и то, как она выглядела… мрачность и жестокость пронизывало его обычное спокойствие и уверенное поведение. И когда я перевел взгляд на Эмма и Роуз, стало очевидно, что это дерьмо затронуло всех. Их забота покрывала меня и Беллу.
Я был придурком с Джасом, и Элис, возможно, была в центре междоусобицы в своем доме. Эммет переносил напряженную атмосферу между мной и Карлайлом, и Роуз видела все беспокойство трех людей, к которым она была близка.
Это было каким-то гребаным дерьмом.
Во время ланча все продолжали молчать. Может, они не хотели беспокоить Беллу или были не в настроении для болтовни. В любом случае, они все ушли до звонка, и я разбудил мягкое тело, спрятанное под моей курткой на груди.
Мо девочка была немного дезориентированной, когда я вытащил ее в «здесь-и-сейчас». Моя куртка упала на ее колени, когда она протирала глаза маленькими кулачками, и я просто погладил ее спину по кругу, чувствуя себя дерьмом за то, что разбудил ее так быстро.
Она зевнула. Сильно, широко, задрожав всем телом, прикрывая свой рот рукой. От этого я тоже зевнул, привлекая ее внимание. Ее глаза встретились с моими, и она грустно улыбнулась.
Ее маленькая рука погладила мою грудь сверху вниз.
- Как тебе тортилья? – слабо спросила она, выпрямляя ноги и сгибая ступни.
Я протянул руку за нее и скомкал пакет.
- Гребано вкусно, - усмехнулся я, прижав губы к ее щеке. Я не чувствовал необходимости говорить ей, что откусил только один кусок. Она вздохнула и потянулась к моим губам.
- Спасибо за это, - тихо шепнула она, поворачивая лицо так, чтобы встретиться губами со мной. Это было намеком, что нам пора вставать.
Потому что я действительно не мог целовать мою девочку так долго, что все мое тело… блять, болело от этого. И я ненавидел пихать свой язык ей в рот при такой аудитории.
По пути к выходу я выбросил коричневый бумажный пакет в урну, так, чтобы она думала, что я съел всю еду и насладился ею так же сильно, как она насладилась сном.
Она улыбнулась и натянула свой капюшон, а я обнял ее за плечи и повел на выход.
- Я поджарила в масле цыпленка с красным перцем и лимонным соусом, - продолжила она, глубоко зевнув, прикрывая одной рукой рот, а другой обнимая меня за талию и наклоняясь ко мне. Я чувствовал легкую вину за то, что выбросил ее призовое творчество, а она передавала мне технику приготовления соте в промежутке между зевками.
Обычно, когда она делилась со мной своими широкими кулинарными познаниями, ее глаза сияли, когда она смотрела на меня. Но не здесь, когда она начала объяснять запутанный семи-сырный процесс во всех деталях, похоже, стараясь отвлечь свой разум. В ее голосе не было обычного энтузиазма, которого я ожидал от темы. Я только кивал и хмыкал, демонстрируя свой интерес.
К несчастью, это звучало реально, блять, хорошо, и я был зверски голоден.
- С кукурузными лепешками… - продолжала она, почти показывая фальшивый энтузиазм в своей обычной беседе, жестоко потирая глаза свободной ладонью.
- Светлый цвет масла очень важен, - слабо кивнула она, когда мы медленно пересекали двор.
Она искоса посмотрела на меня в сером свете облачного неба, и я попытался остаться интересующимся ее кулинарными познаниями. Ее энтузиазм обычно достаточно поглощался моим интересом, но она выглядела странно безразличной, прижимаясь ко мне.
- Без масла, - добавила она мрачным голосом, звучащим почти смертельно усталым, и полностью переключающим мое внимание на ее пустой взгляд с дорожки перед нами. Она облизала обветренные губы, не разрывая моего пытливого взгляда от ее налитых кровью, карих глаз, пронизывающих и гипнотизирующих меня.
- …моллюсков просто сварить и подсушить, – закончила она ровным голосом без эмоций.
Я замедлил шаги и свел брови вместе от ее тона и выражения. Это дерьмо беспокоило меня. Но она просто перевела взгляд на дорожку и продолжала идти, как будто ничего не случилось.
Я тряхнул головой, разрывая транс от ее пустого взгляда, и размышлял, может ли она так скоро дойти до стадии сумасшествия от нехватки сна. Я был более чем немного расстроен от факта, что процесс приготовления тортилий звучит более таинственно, чем это представлялось.
Я просто хмыкал и кивал головой, решив, что свободный час сна на ланче был более чем «очень важен».
И когда я зашел с ней в кабинет биологии, с моей рукой, типа поддерживающей ее вертикально, я решил, что это может стать неким распорядком. Это было не так хорошо, как раньше, но это могло стать нашим распорядком.
В этот момент я, наконец, определил, что распорядок давал мне.
Регулярные временные интервалы сна, следующие за различными событиями и моментами, которые прямо влияли на непосредственные способности и состояние информированности.
Или это была действительно гребаная проницательность, или знак, что я так же свихнулся, как и моя девочка.
