Глава 41. «Имбирный раздражительный день рождения»

EPOV

Я уже сделал дырку в этой комнате с тех пор, как вчера пришел домой из школы. Был уикенд, и это было несчастьем, потому что уикенды стали почти невыносимы. Но в этот уикенд было еще и дополнение, увеличивающее мое несчастье.

Мой день рождения.

Я ненавидел его. Я не позволял себе вспоминать, почему я ненавижу его, я просто знал это. Я позволил общеизвестной двери к этим воспоминаниям закрыться в моем разуме, где от счастливого веселого детства осталось только эхо, которое я прогонял прочь. Это было нетрудно сделать с предельной нехваткой сосредоточенности, которое тяготило меня всю неделю. Мои конечности потяжелели и движения замедлились, как будто воздух превратился в жидкость, но амфетамины делали их иронически беспокойными. Это могло стать реально ошибочным дерьмом, особенно если учесть, что я не получал удовольствия от этого. И сейчас, лежа на своей кровати, я пытался солгать самому себе, что больше не чувствую этого.

Когда я услышал легкий стук в дверь моей спальни, я серьезно разрывался между физическим насилием, примененным к человеку по ту сторону двери, и желанием спрыгнуть с проклятого балкона. Почему они не видят, что я просто хочу остаться один?

Я расстроенно прорычал и закрыл подушкой лицо. Гребаный Эммет. Я знал еще две ночи назад, что какое-нибудь дерьмо типа этого обязательно произойдет. Мы вроде как были связаны, блять, и теперь он не оставит меня в покое.

Все началось в четверг, ближе к полуночи. Я был голоден, и уверен, что папочка К уже отправился в постель, так что прикинул, что кухня свободна. Я был неправ. Я стоял, пялясь на его спину, которая высовывалась из открытого холодильника, пока он не развернулся и не заметил меня.

Изо рта Эммета свисал сэндвич с говядиной, и он пытался удержать много разной фигни в руках, подходя к стойке.

- Ты дерьмово выглядишь, - сказал он, высыпая все перед собой.

- Да? – ровно сказал я.

- Ну и пошел нахрен, - я отлепился от стены и, спотыкаясь, пошел к холодильнику.

Он пожал плечами, и, сбитый с толку, продолжил делать свой сэндвич.

- Пришел перекусить в полночь? Это не в точности четыре блюда Беллы, которые ты выбросил во время ланча, но можно что-то сделать.

Он собирался продолжить, когда я открыл холодильник и тупо уставился на его содержимое. Полностью безучастный к хорошей упомянутой еде. Задница.

Он что-то продолжал говорить, блять, и пока он жужжал, делая свой сэндвич спиной ко мне, я лениво гадал, есть ли у нас что-то общее в этом доме.

- Я думаю, дети в Китае или где-то еще голодают, а ты просто выбрасываешь еду, как долговязая задница, даже не попробовав ее. В то же время наименее удачливые из нас, - он криво ухмыльнулся через плечо, - имеющие наименее хозяйственно сдвинутых девушек, должны на самом деле глотать факт, что несчастная задница просит прощения за прожирание наших налогов, которые мы платим.

- Вот, - он развернулся и вдруг предложил мне тарелку с сэндвичем. Я моргнул, сбитый с толку, и холод от холодильника на мгновение помог мне сосредоточиться и понять, что он предлагает.

Он закатил глаза и передал ее мне.

- Ешь, - все, что он сказал. Я, колеблясь, взял тарелку, и осторожно осмотрел сэндвич, как будто он был присыпан сибирской язвой. Что определенно было возможно.

Потом он продолжил делать свой собственный сэндвич… и, к несчастью, опять заговорил.

- Так что я собираюсь сесть здесь и, блять, поиграть в видео игру. Ты? – нехарактерно спросил он.

Я продолжал держать тарелку и в замешательстве пялился на него, ответив неубедительным «Ух?». Потому что я был немного испуган, что, может, я галлюцинирую от серьезной передозировки Адералла и нехватки сна. И если Эммет был создан моим разумом, то я мог без промедления отправляться в психушку.

Он вздохнул и тряхнул головой.

- Пошли, брат. Не похоже, что ты собираешься спать, - он развернулся и в ожидании приподнял бровь. Какого хрена я соглашусь часами играть с Эмметом?

Я захлопнул холодильник и изучал его лицо, определяя его мотивы. Почему он просит меня? Что стряслось? Почему я так сопротивляюсь, когда знаю, что это облегчит мне ночную скуку? Почему я так сильно ненавижу быть рядом с ним? Разговоры злят меня до чертиков, да. Но это больше чем моя простая нелюбовь к тусклым беседам.

Правда была в том, что я не мог игнорировать сейчас Эммета, и искал оправдание моего раздражения на него. Он злил меня, но мои обычные оправдания были неясными и смутными от моего истощения.

Мы были разными, но я всегда проклинал его происхождение, потому что это было легче, чем принять правду. Он никогда не знал своих родителей или счастливого первого дома, но у него не было шанса потерять это. В его детстве не было откровенно травматических событий, и от него не отказывалась прекрасная семья, в которой он жил. Ему было намного легче, чем мне, но даже это не оправдывает моего возмущения, и я только сейчас осознал, что пялюсь на него в полном ступоре.

В отличие от меня, он встал из пепла, возродился и был готов принять любой удачный случай, который постучится к нему. Но я не раздавал отпущения грехов и противостоял его странному ежедневному основополагающему принципу. Это было главной причиной, по которой я всегда злился на Эммета.

Это было его силой. Он никогда не цеплялся за прошлое. Он мог стать горьким, как я, сдержанно бормоча невозможные «что, если» в своем мозгу, или бороться за функционирование день за днем под весом что-могло-бы-быть. Если он даже и делал это, он никогда не показывал этого, и это никогда не тянуло его вниз.

Я мог восторгаться им за это. Я мог сесть и наблюдать за его ростом, и, возможно, даже научиться у него удивительной способности принимать неприятности в лицо. Но я не мог сделать это, потому что каждая попытка стать ближе к Эммету была приглашением для боли. Я насильно наблюдал за его улыбкой и изучал свою собственную, потому что даже хотя мы не были во многом схожи, у нас было общее. У нас обоих были родители, которые не хотели нас. Мы оба были усыновлены и взяты чистым и стерильным Карлайлом Калленом. Да, он повернул нас к лучшему.

Я напоминал себе об этом каждую секунду, проводимую в его присутствии, чтобы быть спокойным и дружелюбным. Я видел его улыбку и постепенно обижался еще больше от боли, которую это понимание давало мне.

Мне было легче ненавидеть его, и я так и делал.

Это было неправильно, но это заставляло меня чувствовать себя лучше. Это было просто давнее подтверждение, которое я нашел в голове, потому что первый раз за пять лет я не мог больше ничем оправдать это.

И вот как я оказался в гостиной, играя в самую безнравственную игру в истории… с Эмметом Калленом.

Я наморщил лоб на большой экран и попытался понять, какая кнопка отвечает за удар, а какая за выстрел, когда понял, что это одно и то же. Эммет не был доволен.

- Какого черта, Эдвард? - завизжал он смешным женским голосом, от которого мои губы невольно дернулись.

- Предполагается, что ты подцепишь шлюх, посадишь их в свою машину, получишь невероятный минет… - продолжал он, хватая контроллер из моих рук.

- А потом убьешь всех, - он неодобрительно тряхнул головой, когда одна из последних оставшихся проституток села в его краденую машину.

Я откусил от моего посредственного сэндвича, наблюдая за ним.

- Я правильно понял?.. – я прожевал и наклонил голову к экрану.

- Ты не позволяешь убивать женщин, пока ты сексуально не унизишь их, не дав компенсации? – сухо спросил я, поднимая бровь. Он с энтузиазмом кивнул и продемонстрировал это.

Я закатил глаза, наблюдая за экраном.

- Какого хрена я получаю такие широкие знания о чьей-то недееспособности? – спросил я почти искренне, слабо отклонив голову на диван.

Он хихикнул и качнул головой, поворачивая лицо к экрану и громко нажимая кнопки.

- Потому что стрелять в шлюх и угонять машины в видео игре – это то, что делает детей нормальными, Эдвард.

Я не знаю почему, но я наклонил голову набок и смотрел на него, осмысливая абсурдное выражение… Я рассмеялся. Я не мог, блять, удержаться. Громкое фыркание прервало меня, и я на время запаниковал от факта, что я действительно наслаждался этим. Проводя время с версией щедрого сироты, любой был бы разочарован, но я не чувствовал неудобства. Наблюдая, как его глаза сияют от удовольствия, и он смеется со мной, я открыл, что это не приносит боли и испугался. Это не чувствовалось странным, и он не был лучше меня, потому что мог в полной мере отдыхать, и его смех более естественный, в отличие от моих медленных и усталых тихих смешков. Это чувствовалось как пять лет враждебности и возмущения, медленно растворяющихся под действием дерьмовых сэндвичей с говядиной и убийств проституток.

Нормально.

Так что можно было легко предположить, что это Эммет стучится в мою дверь, желая полу-искренне поздравить «С днем рождения» или другое раздражающее дерьмо. Но когда я подошел к двери и со злостью распахнул ее, человек, стоящий передо мной, заставил меня вздохнуть.

- Твою мать, - медленно протянул я, полублагоговейно.

- Мы на самом деле стучимся сегодня? – спросил я, симулируя шок Карлайлу, который стоял в коридоре и переминался с ноги на ногу, засунув руки в карманы.

- Твой ключ не работает? – спросил я, имитируя беспокойство. Он закатил глаза от моего сарказма. Это было больше, чем я сказал ему за всю неделю, так что я не удивился, увидев, что его глаза засветились от небольшого кусочка надежды.

Я определенно склонялся к физическому насилию.

Карлайл, должно быть, увидел раздражение на моем лице, потому что сказал одно слово, которое могло спасти его от зверского словесного нападения.

- Белла, - начал он, показывая излишний интерес к тому, как каждая клеточка моего тела возродилась к жизни и сфокусировалась на его словах.

- Ждет тебя в столовой, - он невольно перевел взгляд на ступеньки и, с осторожностью, опять на меня.

Я пролетел мимо него и спустился по ступенькам. Это было странно, как затянувшееся ощущение, с которым я был так хорошо знаком, неожиданно сместилось из соседнего дома в большую обеденную комнату на первом этаже, где до этого я ни разу ее не видел. Она стояла, опираясь на стол, одетая в коричневый свитер и с ленивой улыбкой, от которой мое сердце зашаталось, и я пошел к ней, радостно удивленный.

Я обнял ее за талию, прижимая к себе и греясь в ее маленькой ухмылке и вздохах, когда она зарывалась лицом в мою шею. Я едва чувствовал навязчивое присутствие Карлайла позади меня, но слышал, как он нервно прокашлялся, молча призывая… отпустить соседскую девочку.

Я ухмыльнулся и прижал ее крепче, зарываясь носом в ее сияющие волосы в молчаливом вызове. Какого хрена он может сделать? Оторвать ее от меня? Я почти фыркнул в ее волосы от этой мысли. Я сомневаюсь, что он пожертвует своими яйцами, чтобы дотронуться до моей девочки. А если он попробует сделать это, он не выживет, увидев ее Внезапный Эмоциональный Срыв.

Так что я крепко держал ее, пока она цеплялась за мою шею, а я укачивал ее из стороны в сторону довольный пока и этим, после чего вдруг стал слишком любопытным и обнадеженным, чтобы держать рот закрытым.

Я повернул голову к ее уху и тихим шепотом, чтобы Карлайл не услышал, спросил,

- Освободили за хорошее поведение? – неспособный скрыть мучение от надежды, которым был пропитан мой шепот.

Она глубоко вздохнула, и от чувства, возникшего в моей груди, я уже знал ответ. Я не подавлял расстройство, выросшее внутри меня, когда она мягко покачала головой на моем плече в знак того, что ее наказание действует в полную силу.

- Насколько? – мрачно спросил я, и я знал, что она поймет.

Она поняла, потому что отклонилась и вымученно улыбнулась, переведя взгляд на Карлайла, стоявшего за нами.

- Сколько позволит доктор Каллен, - она говорила достаточно громко, чтобы он слышал и я смотрел в ее глаза, когда осознал, что что-то изменилось. Отличие от пятницы.

Ее плечи были напряжены, подняты, застыли, и в ее глазах было напряжение, которое я очень хорошо знал. Она спала совсем недавно.

Карлайл наблюдал, как она ведет меня к столу, и я чувствовал, как его глаза пристально разглядывают и документируют каждое наше движение в его голове. Он спокойно поправил ее формальность, попросив использовать его последнее имя.

Он хотел, чтобы она называла его Карлайлом. У меня было несколько предложений, как она могла называть его. Я перебирал их в голове, пока мы садились за стол, и я понял, что она готовила для меня.

И я, наконец, мог съесть все это.

Я ухмыльнулся ей, пока она раскладывала еду передо мной на столе с посудой и салфетками, и маленькой улыбкой, и… это гребано хорошо пахло. Мой желудок сжался и дернулся от запаха, и я с энтузиазмом начал есть, уставясь на нее. Я блокировал Карлайла, стоящего тут же, в комнате, и даже хотя чувствовал, что пожалею, позволив ему вторгнуться в такой интимный момент, я взял ее руку и улыбнулся, как будто мы в моей комнате и сейчас десять вечера.

Ее лицо просветлело от моей улыбки, личной и предназначенной ей одной, и она вздохнула с облегчением и сжала мою руку. Она смотрела, как я ем, протянув руки через стол и положив на них голову, глядя на меня. Я выдал ей все мычания и стоны, потому что я знал, что она любила это.

Она робко, тихо и нежно говорила, пока я ел. Ничего важного и, не начиная обсуждения предмета, как ей удалось прервать на короткое время ее наказание. Я был благодарен за перерыв в драме и напряжении и расслабился в ее присутствии, присоединившись к ее бессмысленной болтовне. Школа, Джаспер, книга, которую она сейчас читала, Элис, все и ничего.

Когда я закончил с едой, она отрезала кусок торта и я скептически посмотрел на нее. Я уже был гребано полон.

Она сузила глаза на мое неопределенное выражение.

- Ой, вот только не надо. Ты возьмешь кусок в свою комнату, я знаю, - как неоспоримый факт сказала она, ставя его передо мной с вопросительным взглядом. Я хихикнул и тряхнул головой, потому что она была такой, блять, привлекательной, когда командовала.

Я съел торт и прикинул, что мне надо будет подобрать другой комплимент, когда мы будем одни и гребано вкусно уже будет недостаточно.

Когда я все съел и чувствовал беспокойство от того, что моей следующей компанией будет бутылочка Пепто-Бисмола, то сдвинул тарелки в сторону и повторил ее позу, протянув руки через стол, положив на них голову и глядя на нее. Мы придвинулись ближе и шепотом разговаривали, и я поглаживал ее руку большим пальцем.

Я грелся в ее широкой и нежной улыбке и думал, что она может спасти для меня всю идею дня рождения, а она продолжала болтать о совершенно неинтересных для меня вещах, если бы они не исходили из ее рта.

- Так что мы были на пляже, - она хихикнула, шепнув и придвинулась ближе.

- Только две семилетние девочки дергали друг друга за волосы и визжали, и Элис полностью побила меня, - она закатила глаза с улыбкой, и я хихикнул, мысленно представив ее плохой семейный отдых.

- Я имею в виду, эта девушка дерется, как кошка, - ее глаза расширились и недоверчиво усмехались. Я улыбнулся и придвинул лицо на моей руке ближе к ней.

- Мы говорили обо всем, не придерживаясь тем, Эдвард. Ногти и укусы, и я думаю, она даже назвала меня страхолюдиной, - она фыркнула от воспоминания о ее и Элис первой битве, и ее рука, протянутая через стол, приподнялась на локте и двинулась в мои волосы, и она начала нежно поглаживать их.

Я удовлетворенно замычал, и начал бороться с тем, чтобы держать глаза открытыми, а она улыбалась мне. Я лениво хихикнул, соглашаясь, передвигая свою руку в ее волосы и начиная поглаживать их. Она вздохнула. Я улыбнулся и придвинулся еще ближе, так, что наши лбы почти соприкасались, и убрал локоны с ее уха подушечками пальцев. Она придвинулась ближе, и я чувствовал ее дыхание на своем лице, и никогда не хотел так сильно поцеловать ее, как в этот момент, пока она смотрела в мои глаза с чувственной тревогой.

Я так долго не целовал ее. Всегда отталкивая ее, даже хотя мне было от этого больно.

Я неумышленно облизал языком губы, и она сократила дистанцию между нашими лбами с довольным вздохом, который обдал мое лицо теплом.

Карлайл полностью разрушил этот момент, прокашлявшись и став полным придурком.

- Думаю, Белле пора идти домой.

Она вздрогнула, испугавшись его голоса, хотя это был почти шепот, потому что забыла, что он здесь. Она перевела взгляд на него и опять мрачно на меня. Я тесно прижал ее руку к моей, потому что не хотел отпускать ее.

Я сел и сердито посмотрел на Карлайла.

- Почему? Мы не делаем ничего плохого, - смущенно и расстроенно заявил я.

Он посмотрел на пол и почесал затылок.

- Пожалуйста, Эдвард, не устраивай сцены, - мягко попросил он, потирая руку и встречаясь с моим взглядом.

Я был готов устроить сцену, полностью насладившись этим, когда Белла внезапно встала.

Она наклонилась ближе к моему уху, нежно потирая мое плечо.

- Все в порядке. С днем рождения, Эдвард, - она поцеловала меня в висок, ставя передо мной на стол пакет с печеньем. Имбирный Раздражительный День Рождения.

Она запаковала рюкзак и повернулась к выходу. Но она была не права насчет одного. Все было не в порядке.

Я с отчаянием наблюдал, как она с раздражением проходит мимо Карлайла.

- До свидания, доктор Каллен, - резко сказала она, и выскользнула из комнаты. Он открыл рот, чтобы поправить ее формальное использование его последнего имени, но она уже ушла, и для нас обоих было очевидно, что это не формальность. Она злилась на него, и почти так же сильно, как и я.

И я не мог, блять, дождаться, чтобы свалить отсюда.

BPOV

Неделя после дня рождения Эдварда тянулась очень медленно. Я насильно синхронизировала в мозгу планы и календарь с днями недели. Надо признать, что Эсме и я начали лучше общаться. Я не была с ней счастлива, она не показывала признаков отступления, но после нашего разговора мы заключили нечто вроде перемирия. Мы согласились не противоречить друг другу и избегали любого упоминания об Эдварде, но я была избавлена от неприятностей из-за нехватки сна или отказа от терапии. Она делала это кристально ясным каждый вечер, перед тем как идти в постель, своим фирменным взглядом и пожеланием спокойной ночи.

Я пряталась под покрывалом с фонариком и читала разные книги, которые Эдвард дал мне. Где-то в глубине моего разума такая незрелая и детская вещь, как чтение под одеялом, выглядела нелепо. Но это создавало для меня новые сложности в темной удушающей атмосфере моей спальни. Они были, но их можно было пережить. Слова в книге становились нечеткими, и мне приходилось по несколько раз перечитывать абзац, прежде чем история укладывалась в моем мозгу. Но зато я не спала.

Сон во время ланча все меньше и меньше сказывался на мне, а длинные ночи в моей постели, проводимые под одеялом с фонариком и книжкой, становились все длиннее и темнее.

Я мысленно разрабатывала коварные планы, чтобы держать мозг занятым. Они обычно касались обмана Эсме увидеть меня с Эдвардом… не привлекая внимания. Не так сильно, как доктор Каллен видел нас в тот день. Не прячась и не сдерживая наши чувства от наблюдающих за нами людей, а так, как мы делали, когда были одни. Просто какой-нибудь маленький момент, который внезапно стал бы для нее знамением, что она не права, и мы можем помочь друг другу.

Может, он погладит рукой мою щеку, когда я напряжена, или я проведу рукой по его волосам, когда он раздражен и беспокоен. Способ, который расслабит нас обоих и облегчит чувство от влияния других. То, что Эсме может увидеть.

Конечно, все эти мысли были невыполнимы, и все планы рассыпались после рационального обдумывания. И к восходу я послушно просто ожидала школы на следующий день, реализуя мое желание его присутствия.

Настроение Эдварда изменилось со дня его рождения. Он стал значительно легче раздражаться, и были моменты, когда я видела его уставившимся в пространство со странным пассивным выражением, которое пугало меня. Расстроенный и что-то высчитывающий.

Я хотела спросить его, о чем он думает. Какие темные мысли заставляют его отдаляться и тихо анализировать? Я не чувствовала необходимости толкать его, потому что сама высчитывала свой собственный способ, но его нехватка сна и вся ситуация в целом заставляли меня серьезно беспокоиться за его поведение. Я начала пугаться, когда он строил планы, не включая меня в них.

В четверг, или, может, среду, я не помню, он подтвердил мои подозрения, когда вел меня на ланч.

Он обнимал меня за плечи, я обнимала его за талию. Это была наша обычная поза, когда мы шли через коридор. Кампус был заполнен возбужденными визгами и бурным смехом от какого-то предстоящего школьного события. Танцы? Может быть, бал? Или баскетбольная игра? Я не могла решить, и у меня не было шанса услышать то, что они так предвкушали, потому что я вела расстроенную беседу с Эдвардом. Тихо шепчась с ним, когда он обводил меня вокруг студентов.

Потом он, наконец, произнес слова, которые, похоже, прорвались через пассивную работу моего мозга за неделю.

- Как только я свалю отсюда ко всем чертям…

- Что? – моя голова немедленно резко поднялась встретить его взгляд.

Он закатил глаза, продолжая вести меня вокруг потока студентов, избегающих его взгляда.

- Мне уже восемнадцать. Я не хочу мириться с тем дерьмом, которое произошло в пятницу, - объяснил он тихим голосом, в который прокралось раздражение на кого-то, с громким воплем пробегающего мимо нас в конец коридора, от чего я вздрогнула.

Я открыла рот, и опять закрыла его, осознав, что знаю, что он подразумевает. Это из-за Карлайла, но это и из-за меня, вставшей между ним и Карлайлом. И это было не то, что предполагалось. Предполагалось, что они уступят и позволят нам видеться друг с другом, и даже хотя эта мысль казалась мне нелепой, все были бы счастливы.

- Нет, - я яростно тряхнула головой, пытаясь встать в шаге перед ним.

- У меня есть план, на самом деле. Я могу убедить Эсме сдаться, а ты знаешь, что если она передумает, то Карлайл последует за ней. – Я быстро отчаянно говорила, защищая мою точку зрения до того, как мы дойдем до кафетерия.

- Это требует времени и терпения, и… - я прервалась и скривилась, отрывисто продолжая.

- О`кей… Может, мне придется ходить на терапию, но это не заботит меня…

Он прервал меня, резко остановив шаги и сильно дернув меня за плечо. Я, смущенная и недоумевающая, опять встретилась с ним взглядом.

Его глаза расширились, губы частично раскрылись, и он уставился на меня.

- Что? – выдохнул он, сведя брови вместе и рассматривая меня.

Вместо того, чтобы подождать, пока я уточню, он быстро и старательно повел меня, игнорируя мое замешательство, проводя нас через бродящую толпу и на скорости проскальзывая между двумя зданиями. Я молча следовала за ним, сбитая с толку, а он привел нас в знакомое место за школой. Именно сюда я убежала, когда попыталась коснуться Эммета и сломалась.

Мы не остановились, пока не дошли до него. Кирпичная стена корпуса математики полностью закрывала нас от остального кампуса, и даже хотя вокруг нас грохотали большие промышленные кондиционеры, это было намного тише и уединеннее, чем мы привыкли.

- Ты хочешь пойти на терапию? – недоверчиво спросил он, отпустив мое плечо и развернувшись ко мне.

Я все еще удивлялась его реакции, но тряхнула головой.

- Нет, но я подумала… если от этого Эсме передумает, я сделаю это, - тихо продолжила я. Я совершенно не хотела этого, но это выглядело как честный компромисс, если подразумевалось, что я смогу быть с Эдвардом. Это было бы достаточной причиной для нее.

Складка, пролегающая между его бровями, углубилась и он отвел взгляд. Он открыл рот. Закрыл. Открыл. Закрыл.

Он много раз повторил это, пока я терпеливо стояла, осматривая окрестности и прикусив губу. Милое уединенное местечко вдруг стало выглядеть как очень удобное место для сна. Конечно, это часто случалось со мной. Мой мозг мог придумывать места для сна везде, особенно когда я сильно уставала. В предыдущую ночь я пялилась на угол внутри холодильника и решила, что там будет удобно, если я уменьшусь до размеров Дюймовочки и приобрету иммунитет к холоду.

Эдвард наконец оторвал меня от моих усыпляющих фантазий, когда рывком повернул ко мне лицо.

- Нет. – резко сказал он, в раздражении пробежав руками через волосы.

- Не будь гребано глупой. Это как раз то, чего они хотят, - тон его голоса вырос, и я забеспокоилась от злости, которая затемнила его глаза, пронизывающие меня взглядом.

Я испугалась, что была такой сонной, что пропустила какую-то жизненно важную информацию за последние пять минут. Почему он так разозлился? Здесь больше никого не было.

- Ну конечно, это то, чего они хотят, - недовольно вздохнула я, засовывая руки в карманы и опираясь на стену с кислым лицом.

- Они думают, что будет магия, и радуги, и я излечусь, и превращусь в нормальную девушку, - горько бубнила я, пиная траву ногой.

Он пробормотал что-то тихо сам себе, и в его глазах показалась неописуемая ярость.

- Ты не видишь, что это было их планом? – спросил он, опять разнервничавшись, как часто было в последнее время, и из каждой клеточки его тела излучались раздражение и расстройство. Я уже привыкла к этому и знала, что сейчас последует длинная тирада, так что расслабилась, опираясь на стену, и просто наблюдала.

- Она восприняла это дерьмо от Карлайла, я это точно знаю. И тот день… - он тряхнул головой и отвел от меня взгляд, засунув руки в карманы, борясь с желанием опять провести ими через волосы.

- Это было то, чего он хотел. Это так гребано прекрасно. Завлечь тебя на терапию и улучшить твое состояние, так, что ты сможешь расширить свои горизонты. Расширить число людей, с которыми ты сможешь встречаться, так, что ты сможешь понять, насколько лучше тебе будет с любым другим ублюдком, который не полностью гребнулся головой, - он приставил палец к виску и постучал по нему, пока говорил. После этого его оживленная тирада завершилась, он потер висок, и его лицо медленно вытянулось.

Я ошеломленно смотрела, раскрыв глаза, как он проводит рукой по волосам и медленно закрывает глаза.

- И это, возможно, как раз то, что произойдет, - тихо выдохнул он, так, что я еле услышала его в шуме кондиционеров.

Он не думал, что я услышу это. Но я услышала.

Я разозленно хмыкнула от того, что он может поверить в такую невероятную нелепость.

- И о чем ты говоришь? – я даже не пыталась скрыть свое раздражение от его полностью необоснованной паранойи. Как будто я могла просто пойти, вылечиться и вдруг найти кого-то получше. Я хотела засмеяться от идиотизма этой мысли. Мои мысли о терапии не были тайным сговором против наших отношений. Это просто деловое соглашение.

Его взгляд опять резко вернулся ко мне, и он выглядел таким странно уязвимым и искренно обеспокоенным, что я встревожилась. Я не могла видеть его таким уязвимым. Предполагалось, что он будет сильным, и, увидев, что его сила иссякает, я почувствовала себя невероятно ранимой.

- Подумай об этом, - вздохнул он, намек на горечь сквозил в его тоне, а рука вернулась в карман.

- Я подразумеваю, что я на самом деле, Белла, по существу, последний мужчина в мире для тебя, - он пожал плечами и отвел глаза, скрывая неуязвимую горечь в своих глазах. Я недоверчиво смотрела на него.

- Ты несерьезно, - выпалила я, чувствуя еще большее возбуждение, чем он даже мог представить. После всего, что я говорила ему, и показывала ему….он реально думает, что это так мало значит для меня? И он реально думает, что я могу быть такой переменчивой в своих эмоциях… даже получив большие возможности? И пока он продолжал избегать моего взгляда, показывая тем самым, что, фактически, вполне серьезен, я оскорбилась.

- Это такой чертовский идиотизм, Эдвард, - выплюнула я, абсолютно обиженная, что он так плохо думает о моей эмоциональной честности. Я приготовилась к моей собственной длинной тираде на эту тему, когда его глаза встретились с моими, яростно вспыхнув.

- Спасибо, блять, за все, - выплюнул он, вынимая руки из карманов и воздевая их в воздух.

- Это просто идиотизм! – он высоко поднял брови на лоб и улыбнулся большой безумной улыбкой.

- Гребано восхитительно. Идиотизм. – Он кивнул и с хлопком уперся руками в бедра.

- И почему я не подумал об этом раньше? – вопросил он, его улыбка опала и трансформировалась в усмешку. Мой рот раскрылся от смены его настроения.

Его палец обвиняюще указывал на меня, а его голос опустился до рыка.

- Каждый раз, когда ты чувствовала себя второстепенной, я изобретал мои проклятые способы заставить тебя почувствовать обратное. Я проводил месяцы, Белла… гребаные месяцы… пытаясь просто… - он покачал головой и убрал палец, не способный завершить предложение.

- И после всего я могу просто сказать тебе, какой гребаной идиоткой ты была. Так что спасибо, - он отвернулся, пробегая пальцами по волосам. Наверно, я бы чувствовала себя менее ужасно, если бы кто-то подкрался ко мне и стукнул по спине.

Он был прав. Моя ненадежность, наверно, виделась ему глупостью, однако он никогда не расстраивался, успокаивая меня. Он был терпелив с моей идиотской сексуальной хренью, проводя ночь за ночью со своей техникой на мне, когда я только и могла, что беспокоиться об этом. Он сделал для меня все. А я просто отвергла его ненадежность наихудшим способом.

Мои плечи опустились, грудь согнулась, и я смотрела на его затылок и вина у меня внутри все росла. Я очистила свой разум и подумала. Я продралась сквозь полное истощение, поставила себя на его место, и прикинула, какой будет лучший подход к тому, чтобы разделаться с его страхами.

А у меня были страхи?

Нет. Мы никогда не занимались любовью, и я даже не представляла, как это для меня возможно. Но, как минимум, он пытался, и, как минимум, я чувствовала – без вопросов – что он хочет меня.

Я отлепилась от стены и потащилась к нему, бросая на него косой взгляд. Его глаза были закрыты, плечи опущены, излучая напряжение и остаточную злость, но он не отреагировал на мое присутствие. Так что я обошла его, встав к нему лицом, и приблизилась. Коснувшись его грудью своей, ощущая на себе его дыхание. Он все еще не раскрывал глаза. Его волосы были невероятно спутаны от его пальцев и разочарования. Сжав его куртку кулаками, я прижалась к его лицу и сильно надавила губами на его губы. Но он отвернулся, так, что мои губы оказались на его стиснутой челюсти, и теперь разочаровалась уже я.

- Прекрати, - прорычала я ему в кожу, прижимая его к себе поближе.

- Ты больше не целуешь меня, - я даже не пыталась маскировать яд в своем голосе, потому что я уже много раз позволяла ему это. Я отпускала его губы, не чувствуя уныния и боли, потому что давала ему время. Но теперь он становился лицемером. Желая, чтобы я убедила его, при этом подпитывая мою ненадежность своими действиями.

Его лицо не двинулось, глаза не открылись, так что я отпустила его куртку и обхватила лицо руками. Я силой повернула его к себе, сокрушив его губы своими, и отчаянно прижимаясь к нему всем телом, разочаровавшись, когда он не отреагировал. Я всосала его верхнюю губу в свой рот, и, с резким вдохом, его рот открылся.

Его язык рванулся из его рта и с силой ворвался между моими губами, а его руки двинулись к моей талии. Он обхватил мои бедра и агрессивно бросил меня ближе, с низким рычанием, вырвавшимся из его груди, и наши языки встретились. Это не было нежно, и это было в милях от чего-то, близкого к ласке. Я с размаху прижалась к нему лицом, наши зубы столкнулись, я глубже протолкнула язык и приняла его агрессию своей собственной.

Его зубы скользили по моим губам и языку, пощипывая и царапая, и он погружался глубже, теснее обхватывая мою талию. Я часто дышала в его рот, придвигаясь невозможно близко к его телу, и вдруг он развернул меня на сто восемьдесят градусов, двигая меня назад. Я споткнулась, прижатая к его губам, и с силой вцепилась в его встрепанные волосы для устойчивости. Я знала, что делаю ему больно, но рычание, которое вырвалось у него, низкое и твердое, напомнило мне, что ему нравится это.

Затем я была прижата к грубой кирпичной стене, и он заклинил меня между ней и своим настойчивым ртом. Я сильнее дернула его за волосы, готовая отпустить их, а он двинул в меня бедрами, уже возбужденный, опять хрипло задыхаясь в мой рот.

Это было больше, чем желание. Это было больше, чем привязанность. И это было много, много больше, чем любовь.

Это было необузданное разочарование, мое и Эдварда. Глотая воздух через поцелуй, сталкивая зубами, наши языки агрессивно ныряли и танцевали. Я дергала и задыхалась с ним, и неистово возвращала поцелуй, страстно желая и до краев наполняясь желанием показать ему, как сильно я его хочу.

Как сильно он нужен мне. Я дергала его волосы кулаками, и отталкивалась от стены прижаться ближе, глубже и грубее, чем он.

Он вдруг отдернулся, часто дыша, и его ладони хлопнули по кирпичной стене с обеих сторон от моей головы. Его тело продолжало сплющивать мое, я задыхалась и открыла глаза, посмотреть на него.

Его глаза мерцали темным, он зажимал меня между собой и стеной. Его руки превратились в два жестких и напряженных бруска, покрытых плотью и кожей, охватывающих меня. Он неровно дышал в мое лицо, уставясь на меня, и мои руки были полны его волосами. Его темное мерцание было чем-то, что я никогда не видела в его глазах до этого. Он всегда был настолько заботлив, чтобы я чувствовала легкость и расслабленность в его присутствии.

В любое другое время я могла бы съежиться и пробормотать безопасное слово. Я видела в его глазах, скрываемое за мерцанием, что он ожидал этого.

Но… я хотела его.

Я почти ужаснулась того, что дало мне возбуждение. То, что заставило мои колени ослабеть, покалывало мои бедра резкими искрами электричества, ограничиваясь моим тазом и торсом. Я стыдилась, что хочу еще большего. Я почти испугалась этого. Если бы я открыла рот и сказала слово, я знала, что он отпрянет, и никогда не обидится, что я не позволила ему это.

Даже хотя он отчаянно хочет это.

Вместо этого я собиралась дать ему это. Не потому, что я боялась возвращения борьбы, а потому что я хотела этого. Глубоко внутри меня что-то умоляло об этом, извиваясь в низу моего живота и заставляя мои конечности расслабиться от предвкушения.

Я выдохнула и, капитулируя, отклонила голову назад на стену, освободив его волосы. Я видела, как моя пассивная поза усилила его темное мерцание, глаза расширились от удивления, а руки обвились вокруг меня.

Он не ожидал этого.

Его глаза метнулись к моим губам, и он прижался ближе к моему телу, проверяя мою реакцию. Я не двинулась, и оставалась абсолютно спокойной, когда он предварительно взял мои запястья в руки и прижал их к стене около моей головы.

Я прикусила губу и оставалась пассивной, пока скандальное возбуждение от моего слабого положения под Эдвардом перебороло любую панику, которую я обычно чувствовала. Когда я не напряглась и не сказала безопасного слова, его глаза потемнели, и он теснее сжал мои запястья, опять вжавшись в меня губами.

Он с новой агрессией начал целовать меня, язык глубоко нырнул в мой рот с твердым хриплым звуком, от которого мои ноги задрожали. Его сила и контроль против моего слабого и нежного тела были жесткими, и требовательными, и… невероятно возбуждающими. Я целовала в ответ так сильно, как могла, и мои запястья оставались спокойными и услужливыми, когда он прижимал их к грубым кирпичам.

Это самое темное мерцание оставалось и излучалось в его поцелуе. Это был вкус его языка. Звук его рычания и чувство его тела, прижимающего меня к стене.

Абсолютное доминирование.

EPOV

Она была полностью прижата ко мне. Мягкая и теплая, и нежная, и… вся моя. Она была моей девочкой. Они хотели, чтобы она держалась от меня подальше, но знали, что она никогда не сделала бы этого по собственной воле. Так что они придумали нечто получше. Они использовали меня, чтобы затащить ее на терапию, так, чтобы ей стало лучше и она наконец увидит, что у нее есть выбор.

И это может случиться. Она наконец поймет, что может сделать все намного лучше. Она может быть с кем-нибудь хорошим, и нормальным, и опрятным, и в порядке, и приходящим домой к тетушке Эсме без проклятых подобострастных вопросов.

Она наконец поймет, каким большим куском дерьма я был.

Карлайл говорил это в своем кабинете, в тот день, когда вломился в мою спальню и нашел нас там, спящих и счастливых. Подобные беседы высаживали семена сомнения в моем разуме. Он говорил так, как будто просто предупреждал меня. Типа он просто говорит это, потому что заботится обо мне и боится, что я слишком верю в ее любовь ко мне.

Он смотрел в мои глаза и цедил слова, которые стали одним из моих худших страхов.

- Что ты будешь делать, если через десять лет она, наконец, сможет контактировать с другими?

Он выдал целую речь насчет того, как не может критиковать ее искренность, когда я взорвался от его намеков, настойчиво требуя, что его точка зрения только готовит меня к возможности, которую отказываюсь обсуждать. Он боялся, что она была такой наивной, чтобы понять любое различие. А если посмотреть глубже, какая-то моя часть знала, какой гребаной правдой это было. И это не давало мне покоя.

Она продолжала отвергать это, потому что была ослеплена фактом, что я ее единственный выбор. Не было похоже, что любой другой ублюдок может придти и упасть к ее ногам. Я был всем, что у нее было. Но и она была всем, что было у меня, и будь проклято это… у меня был выбор. И я не хотел этого, я хотел ее.

Она была моей девочкой.

У меня не было ничего своего. Моя машина, моя комната, моя кровать, и блять… даже мой чертов тюбик с зубной пастой и бутылка с шампунем. Все это принадлежало Карлайлу. Все маленькие предметы первой необходимости, которые делали мою жизнь сносной и стабильной, принадлежали ему. Моего не было ничего. Если я завтра выйду в дверь и покину его дом, то все, что я унесу с собой – это одежду на себе и… ее. Она не понимает этого? У меня не было шанса.

И я мог представить, что они спланировали это. Спланировали лучшее для нее, так, чтобы она знала больше, чем мои прикосновения. Они хотели отстранить ее и дать ей кого-то другого.

В моем мозгу всплыли непрошеные и доводящие до бешенства образы, когда я представил ее руки на нем. Касающаяся его, как она касалась меня. Целующая его, как она целовала меня, любящая его, как…

Я вторгся в ее рот, прижимая тело к ней, сжимая ее запястья около ее головы, и чувствуя себя более проснувшимся и собранным, чем после любых стимуляторов или кофеина. Живым. Моя кровь вскипела от ее нежных стонов, от ощущения моего полного контроля и…

Это было так гребано неправильно.

Почему она так сильно наслаждается этим? Почему ее глаза горят от возбуждения, когда я так груб с ее языком, и ее запястьями, и ее губами. Она не должна это чувствовать. Она должна была сказать безопасное слово и остановить меня, чтобы я не превращался в такого гребаного монстра. Но она подчинялась, прислонившись к стене и делая себя полностью уязвимой от всей моей злости и животного желания.

Увидев ее такой, готовой позволить мне полностью доминировать, после всех тех ночей в моей кровати, которые научили меня, что я не могу этого… что-то шевельнулось во мне. Это воспламеняло и бесило меня, и это было интенсивным и примитивным инстинктом полностью обладать ею.

Она была моей девочкой.

Это стольким подогревалось. Это была первая возможность за почти три недели поцеловать ее. Это было чувство, что она контролирует меня, упрашивая остаться здесь и, черт, прекрасно зная, что я не смогу сказать ей «нет». Это было чувство беспомощности, которое наполняло низ живота с тяжелым ужасом, который терзал и душил меня от мысли, что она может так двигаться с кем-то еще.

Это был первый раз за неделю – а может, и за вечность - когда я чувствовал контроль над всем. Я позволил чувству и кайфу заполнить меня, и они полностью истощат меня, если я без колебаний приму ее предложение.

Но вы не относитесь к людям, которые так любят. Вы не обхватывали ее запястья и не прижимали их к стене. Вы не чувствовали удовольствия от того, что захватили и контролировали их. Вы не наслаждались, обладая ими. И вы определенно не эрегировали от всего этого.

А я делал все это.

Это сбивало с толку и абсолютно ужасало, потому что даже хотя я знал, что неправильно и непростительно развращенно обращаюсь с ней, я не мог остановить это животное желание. Я хотел этого… я реально хотел нежно и мягко любить ее. Я хотел держать ее за руку и нести ее книги, как какой-нибудь гребаный жених. Я хотел оторваться и отвести ее в кафетерий, и держать ее на моей груди, пока она спит.

Но я делал совсем другое. Стонал в ее рот и кусал ее губы, и прижимал ее к стене. Заблокировав ее подо мной, так, что она не могла уйти, и никто не мог отнять ее у меня.

Она была моей девочкой.

Я не мог решить, кто из нас был больше ебнутым в этой ситуации. Она, позволяющая мне все это и наслаждающаяся этим, или я, делающий все это и наслаждающийся этим.

Я не мог остановить руки, потянувшиеся к молнии ее капюшона и отвести их назад достаточно далеко, чтобы не расстегнуть ее.

Я оторвал губы, с шипением задыхаясь, и сдвинул ткань в сторону.

- Сними ее, - приказал я, задыхаясь с усмешкой, ненавидя себя за это, но мне было нужно убрать преграды.

Она подчинилась, я расстегнул куртку, и мы оба яростно сорвали их, грудь у нас вздымалась, тазовые области были тесно прижаты друг к другу. Когда куртки были сняты, я вернулся к ее губам, силой раскрывая их, сжимая ее бока и целуя с необдуманной страстностью.

Я был омерзителен сам себе, продолжая властно целовать ее. Я хотел оторваться и выблевать все это, очистить уродство и грязь со своего тела, так, чтобы я мог стать чистым, как она. Чистым, как Карлайл и Эм, и все вокруг. Но я не мог остановить желание, и она не хотела, чтобы я останавливался. Она могла отказаться и ужаснуться моему поведению. Но она горела, задыхалась, проснулась и полностью уступала с каждым стоном удовольствия моему контролю над ней.

Она была моей девочкой.

Мои легкие загорелись, и грудь отчаянно выгнулась, и я перешел на ее подбородок, целуя и пробуя на вкус все, что было моим, пока адреналин от похоти давал мне новые силы.

Затем ее губы перешли на мою шею, и я ощутил ее зубы и ее укусы. Сильные. Было больно, и я простонал в ее шею и резко двинул в нее бедрами, потому что боль была замечательной.

Ее зубы опускались в мою кожу, проникая и ставя на мне метки. Я хотел поставить метку на ней. Я хотел погрузить свои зубы в ее шею, и получить удовольствие, зная, что каждый может увидеть это и знать, что она моя. Она уже, блять, принадлежит мне.

Она была моей девочкой.

- Не уходи, - выдохнула она, отпустив мою кожу, ее руки начали подниматься и сжали в кулаках мои волосы на макушке, и вдруг она стала контролировать меня. Ее подбородок дерзко поднялся, и я позволил ей отклонить мою голову назад, подняв лицо к серому небу.

Я прошипел и от боли закрыл глаза. Боль проникла через оцепенение и ярко выстрелила в моей голове, вызвав слезы на глазах. Я простонал и толкнулся в нее, а она дернула еще сильнее. Так сильно, что ее руки задрожали.

Но она молча спрашивала, и была эгоистичной, забирая преимущество от моей полной покорности каждому ее капризу. Она не хотела, чтобы я уходил. Она хотела, чтобы я остался и сделал все это дерьмо, так что… я даже не знал, что она хочет. Я не понимал, как это может быть ей полезно.

Но я согласился резким кивком и прошипел, потому что мой скальп еще больше загорелся от сопротивления. Опять покорный каждому ее желанию.

Она, похоже, успокоилась, освободив мои волосы и опять отступая в свою покорную позицию на стене.

И теперь это все опять вернулось ко мне.

Я задохнулся, вернул ладони на стену с громким хлопком, загипнотизированный тем, как она прикусила губу и отклонилась назад, немного сплетаясь со мной.

Я не имел права просить – приказывать – ей не делать этого. Было бы эгоистично и жестоко даже думать об этом, и последние двадцать минут, возможно, доказали, что все ее мысли обо мне. Но она получила свое, и мы были око за око, так почему, блять, я не могу?

- Никакой гребаной терапии, - прорычал я в дюйме от ее губ, наблюдая все те же образы, от которых я бесился, думая, что она полюбит кого-то еще. Кого-то лучшего.

К моему большому удивлению, она без колебания согласилась. Покорно кивнув, соглашаясь, и оставаясь полностью покорной мне, когда я зажимал ее между стеной и мной.

Знание, что она не собирается дать им то, что они хотят, стало рассеивать мое страстное желание доминировать над ней. Я еще продолжал прижимать ее подо мной, когда начал подавлять свои действия, еще более омерзительно относясь к себе за свои первобытные действия.

Я освободил ее и опустил руки к ней на щеки, и начал нежно поглаживать их, полный раскаяния, глядя в ее глаза. Затем я поцеловал ее так, как должен был. Мягко и медленно, и уважительно, и я поглаживал ее щеки и извинялся тем способом, каким мог.

Мои губы и ласка говорили, что я сожалею за то, что охватило меня. Сожалел, что не отпустил ее, даже когда она хотела этого. Сожалел, что наслаждался этим, и еще больше сожалел, что планировал завтра привести ее сюда.

Мы стояли за корпусом математики остаток ланча. Целуясь и лаская, и предъявляя права, и давая обещания, что не оставим друг друга. И когда прозвенел звонок, ни один из нас не хотел возвращаться туда, где все было неправильно, и никто не понимал нас. Мы хотели остаться за грязной кирпичной стеной и шумными металлическими кондиционерами, и позволить нашему желанию истощить нас еще немного больше.

Но у меня все еще был дом, куда надо идти. У меня все еще была роль в игре. Мне все еще надо было получить аттестат. И даже хотя я, блять, ненавидел чувство беспомощности, которое заполняло низ моего живота со знакомым тяжелым ужасом, которое терзало и душило меня, у меня все еще были обязательства перед всем этим.

Но они не выиграют, потому что у меня все еще есть моя девочка.