Глава 42. «Тихие земляничные ожидания»

CPOV

Этим вечером я встретился с Эсме в нашем обычном месте, обитой кожей кабинке в гостиной отеля в Порт-Анджелесе, где мы, как правило, бывали в наши прошлые свидания. Мы больше не скрывались, но это место было очень удобным для наших публичных проявлений привязанности, так что не хотели отклоняться от нашего старого распорядка.

Она уже ждала в кабинке, когда я вошел, привычно помахав официанту, проходя мимо. Мы оба очень хорошо знали их.

- Я заказала напитки, - сообщила она мне, когда я наклонился нежно поцеловать ее в щеку. Она всегда заказывала их для меня, потому что я всегда опаздывал. В том, что она приходила с предчувствием возникновением у меня обязательств в клинике, виновато только общество. Один-единственный раз я опоздал по другой причине. Но, как чувствительная женщина, Эсме заметила мое расстроенное выражение, когда я сел перед ней.

Она нахмурилась, заправила волосы за уши и наклонилась перед собой.

- Как оно прошло? – внимательно спросила она о визите в день рождения, но скорее интересуясь моим днем с Эдвардом.

Незаметно для других, я тридцать минут в машине, пока ехал сюда, планировал речь о том, как нечестно было возложить на меня ответственность за контроль его и Беллы. Это был груз, который она переложила на мои плечи, пока оставалась в соседнем доме и получала все доверие за то, что разрешила это. Я полагал, что выгляжу жалким отцом, убивая ее своей предусмотрительностью. Я был оскорблен, что несу полную ответственность за то, что разрушил его день рождения.

Конечно, сейчас, когда я был здесь, глядя в ее глаза и чувствуя себя скорее несчастным из-за того, что расстрою ее еще больше, я решил придержать мои собственные чувства о более нежных вещах.

Слава богу и хорошо оплачиваемым служащим отеля, мой напиток появился своевременно. Я дружелюбно поблагодарил официанта и повернулся к Эсме с глубоким вздохом.

- Это было… - я обнаружил, что мне нехарактерно не хватает слов, и сделал большой глоток своего скотча.

- Неприятно, - сбивчиво закончил я, лишенный моей обычной любезности, проигрывая конец ее визита в своем мозгу. Эдвард явно не был благодарен мне, что я так быстро выпроводил Беллу. Я не мог его укорять.

Она нахмурилась и взяла со стола мою руку своими.

- Они… я имею в виду… как они себя вели, - спросила она, с болью от беспокойства в голосе, и наклонилась ближе.

Я, улыбаясь, уверил ее.

- Все было абсолютно невинно, - я не мог определить, о чем она беспокоилась. Я же не мог позволить им продолжить их отношения прямо у меня в столовой, или что-нибудь подобное. Конечно, она редко рационально мыслила в любых вещах, касающихся безопасности ее любимой племянницы.

Ее морщины углубились, и она отвела взгляд.

- Я боюсь, что приняла неверное решение, - она кончиком пальца мягко обвела край ее стакана с мартини, и я опознал это как очень грустный жест, опираясь на мой жизненный опыт общения с ней.

- Ты так думаешь? – спросил я, наклоняя голову в попытке понять ее странную реакцию. Иногда я гадал, ищет ли Эсме дополнительных оправданий к части два. Тайно я уже знал, что это была случайность.

Ее глаза встретились с моими, и она изящно пожала плечами.

- Может, было бы лучше остаться… твердой, но я не хотела этого.

Окружающий свет в гостиной мягко осветил ее лицо и подчеркнул глубокую складку от беспокойства на ее лбу. Споры между мной и Эсме становились все длиннее и изнурительнее.

Хотя надо признать, что я ужасался при мысли о том, что Эдвард имеет над Беллой физическую власть… и даже сексуальную, я больше склонялся к мысли, что это не было его целью. Я знал Эдварда много лет и никогда не видел, чтобы его поведение так далеко заходило к его саморазрушению. Он просто не мог причинить кому-нибудь боль, особенно Белле.

К несчастью, Эсме считала, что я плохо проник в его психику, и отвергала мою постоянную защиту этого парня. Я чувствовал, что разрываюсь между ними двумя, и мои встречи с Эсме все больше портились и окрашивались горечью от постоянных разногласий.

- Это действительно была нежность, - я допил свой скотч и бросил на нее вопросительный взгляд через стакан.

- Они держались за руки и обсуждали детство Беллы, пока он ел торт. Тебе надо было видеть ее улыбку. – Да. Этим я ударил ее ниже пояса. Эсме никогда не могла сопротивляться улыбке девочки. Я надеялся, что упоминание об этом смягчит поток ее мыслей об их чувственных взаимоотношениях. Конечно, это не сработало.

Как и ожидалось, ее тело напряглось, и она убрала руку от моей руки.

Она натянуто пожала плечами и обхватила пальцами стакан с мартини.

- Нежность или нет, - был ее резкий ответ. Она избегала моего взгляда, молча отпивая свой напиток, и я остался неспособным объяснить специфику их отношений.

Мое раздражение от ее таинственной реакции на любые упоминания об их взаимоотношениях росло. Во многих отношениях я мог понять ее беспокойство всем этим. Они оба были молодыми и проблемными, и очень уязвимыми с их эмоциями. Как их опекуны, позволив этим со-зависимым взаимоотношениям развиваться дальше, мы поступили бы безответственно. И как их родители, мы поступили бы просто опрометчиво.

Я не знал Беллу, и Эсме не знала Эдварда. Если их отношения будут сломаны тем или иным способом, их уже сломанное психическое и эмоциональное состояние будет критически рискованным. Было невозможно игнорировать этот риск, особенно если вы заботитесь о них, как мы.

С другой стороны, я видел, что не выход вести их к идее здоровых взаимоотношений, если они чувствуют необходимость продолжать видеться друг с другом. Эсме абсолютно выходила из себя при моем упоминании позволить им продолжить отношения, и я был шокирован ее полным отказом принять эту мысль. Я определенно не мирился с их предполагаемой зависимостью сна, и еще более определенно не мирился с любыми сексуальными отношениями между этими двумя, пока Белла не восстановится или добровольно не откажется от этого. Но я чувствовал, что надо дать время, должное руководство и позитивный пример, и они выучат, что взрослые взаимоотношения когда-нибудь будут, и применят их уроки к их специфическим условиям.

Тем утром, когда я нашел их в его постели, я осознал, что Эсме и я были очень плохим примером для них. Мне пришло на ум, что у них не было жестких моральных устоев, чтобы выработать стандарт их романтических идеалов. Вместо того, чтобы получить здоровый пример, они видели только меня и Эсме. Это не было ни здоровым примером, ни идеалом, в любом случае. И я наконец уговорил ее появиться на публике как моей возлюбленной.

Когда она согласилась, я, надо признать, расстроился, и немного обиделся, что бесчисленное множество раз официально приглашал ее на свидания, но Эсме не была готова сделать этот шаг, пока не произошла эта ситуация. Мы почти три года встречались украдкой, втайне, вне города.

Сначала я думал, что она авантюристка, поверив, что Эсме получает своего рода возбуждение от тайных свиданий. Но с течением времени я решил, что ее главным мотивом было скрыть все от Элис. Это было то, что я мог понять и уважать, потому что это не требовало моего выбора.

Теперь я понимал, что ни одна из этих вещей не была основой ее неопределенности в отношениях со мной. Иногда ее неожиданная реакция на этот предмет заставляли меня размышлять над действительной причиной ее нежелания.

Она реагировала так не только на отношения Беллы и Эдварда, но и на упоминания о наших. Два года назад, на одном из наших длинных и уединенных уикендов, я сделал очень скрытый намек на женитьбу. Я не был готов к любым обязательствам тогда, но чувствовал, что мы достаточно близки друг к другу, чтобы как минимум начать обсуждать наши взаимные взгляды на эту тему.

Она отреагировала тогда так же, как и сейчас. Напряглась, отодвинулась и молча пила свой напиток. Я начал тихо нервничать и похолодел, что испугал ее моим тупым признанием на этот предмет. Не то чтобы я уже собрался покупать кольца. Это просто чувствовалось естественным для двух взрослых – с детьми – обсуждать такие вещи после того, как мы уже долго были вместе. Я явно заблуждался. Между нами воздвиглась гора неловкости и тишины, и хотя она наконец согласилась встретиться со мной опять на следующей неделе, я начал подозревать, что ее точка зрения на этот предмет не совпадает с моей.

Я не упоминал об этом опять, и так как мы становились ближе с годами, я ловил себя на желании повторить.

И сейчас я сидел здесь, пристально вглядываясь в ее далекие глаза и напряженную осанку, и решил, что вполне вероятно, что я сошел с ума, так страстно преследуя эту женщину. Ограничения, силой устанавливающие наши романтические пределы, всегда были единственным свободным выбором Эсме. Мои собственные мнения и чувства даже не обсуждались. У меня было много обязательств по отношению к моей собственной семье и эмоциональному здоровью, чтобы продолжать подвергать себя таким нестабильным, горяче-холодным отношениям.

Чем дольше я пил свой скотч в тишине, тем больше огорчался и возмущался ею. Точно как Эдвард, Эсме сбивала меня с толку своим странным поведением и оборонительными жестами, пока я просто терпеливо ждал каких-то разъяснений успокоить мои страхи. И точно как Эдвард, она никогда не предлагала мне ничего, предпочитая держать меня на расстоянии вытянутой руки. Достаточно близко, чтобы хотеть большего, но слишком далеко, чтобы даже поверить, что это достижимо.

Прогресс, которого мы достигли, выйдя на публику, не пошел на пользу нашим отношениям в целом. Фактически, если быть честным с самим собой, я признаю, что слишком сильно подталкивал ее к логике. Три года я ждал, пока она откроет глаза и осознает, что пропускает. Три года я провел, отказываясь от женских ухаживаний, честно веря, что Эсме и я предназначены друг для друга. Три года я провел, ожидая, как пес у ее ног.

Она оставалась напряженной и отказывалась встречаться со мной взглядом. Я надулся и все больше раздражался ее отказом обсудить мое собственное мнение на предмет их – наших – взаимоотношений.

Скотч и убогое окружение гостиной – которое она выбрала – вдруг заставили мой желудок встряхнуться. Это стало тихим сигналом для меня позволить людям подвести мой терпеливый характер к точке, с которой начинаются оскорбления. Эсме и Эдвард, оба имели обыкновение постоянно забирать, но никогда не предлагали мне кусочки себя. Но даже хотя по отношению к Эдварду я был ограничен обязательствами, по отношению к Эсме я не был ограничен ничем.

Я почти час провел, застыв в этих мыслях, пока пил и растил мое раздражение.

Я поблагодарил бога за мужество напиться, когда в конце концов посмотрел в свой пустой стакан, потому что нехватка ясного мышления заставила меня осознать… это ощущение странно освободило мое воображение и наконец сбросило один из этих эмоциональных грузов.

Я вышел из кабинки и принес стопку счетов, бессистемно бросив их на стол.

- Думаю, с меня хватит, Эсме.

То, как я сказал это и грустно улыбнулся, сделало очевидным, что мои слова относились не к тридцатидолларовому скотчу, и это не было сигналом подниматься в комнату 481, как это было бы в любую другую ночь.

Моя улыбка была хорошим избавлением, и я получил позорное наслаждение от ее встревоженного выражения, когда я повернулся на пятках и ушел от гостиной, тридцати долларов и одной болезненно таинственной освещенной женщины.

***

Она не предприняла попыток остановить меня, и я пошел в кровать в эту ночь точно так же, как делал это каждый вечер. Немного пьяный, все еще одетый, и лежал абсолютно один в моей невероятно большой кровати, разработанной четырьмя дизайнерами. Она была сделана из темно-красного клена с большим мастерством. Эсме сама подарила мне ее, обманывая меня ожиданием, что мы воспользуемся ею вместе. Моя сторона, левая, имела глубокую вмятину от моего тела. Правая сторона, оставленная для нее, оставалась нетронутой и холодной.

Я со вздохом перекатился на свою сторону, но что-то в моем кармане переместилось, больно надавив на мое бедро. Я перекатился обратно, и пошарил в кармане в поисках этой вещи, коснувшись пальцем холодного металлического диска. Я достал его, близко поднося к лицу изучить это, хотя я уже знал, что это было, и почему это у меня.

Слабый свет из окна отразился от полированного серебряного диска и усилил глубокие тени в вырезанном рисунке. На поверхности выделялся фамильный крест Калленов, и я потер одинокий инициал «К» между большим и указательным пальцами.

Это был мой фамильный герб Калленов.

У меня был кулон, который я редко носил, но всегда держал при себе. Я сделал для Эммета кольцо, когда ему исполнилось пятнадцать, и, к моему большому удивлению, он часто надевал его. Но для Эдварда я сделал кое-что другое. Это не было ювелирным изделием. Это был простой диск.

Делая его, я не хотел дарить ему кольцо, потому что заметил, что он уже носит еще одно. Хотя он никогда специально не упоминал об этом скромном бронзовом кольце, я предположил, что это подарок Беллы. И я отказался от идеи подарить ему еще одно.

Он не производил впечатления, что любит цепочки, и я не мог представить его с браслетом или с вульгарной пряжкой на поясе. Диск смотрелся как что-то простое и необязательное. В будущем он может использовать его как захочет.

Я просто хотел, чтобы у него это было.

После нашей дискуссии ночью, когда он практически разрушил мою шахматную доску, я чувствовал скорее ужас за то, что был таким назойливым и оттолкнул его. Я подстрекал его рассказать мне что-нибудь, все равно что, о его детстве, или что он может спокойно рассказать мне о Белле. Честно, как мог я защитить его, если ничего не знаю о его прошлом или о его намерениях? Я не мог точно сказать, почему мне нужна эта информация, но использовал это как оправдание, извиняясь за личное исследование.

Это, возможно, было ложью.

Было глупо преследовать его, но я, тем не менее, делал это, потому что, как и с Эсме, мои эмоции провоцировали мои действия. Тайно – это было знакомым желанием загнать его в некую удобную нишу, как Эммета. Эммет представлял меня как своего отца, и позволял мне представлять его как моего сына. Это никто не спрашивал, просто приняли как факт.

Эдвард представлял меня как Карлайла Каллена, и я представлял его как… Эдварда. Это как минимум беспокоило меня, но я всегда боялся возможных проблем при изменении положения. Это был его выбор, и, в конце концов, он взял мое имя.

В тот вечер, когда я стоял в середине моего тихого кабинета и собирал разбросанные шахматные фигуры, я позволил мысли приглушить боль от его вспышки. Эдвард был Калленом. В любом случае, он дает этому такой смысл, какой каждый не свяжет со мной. Он просто был.

Там, откуда я родом, мое имя кое-что значило для общества. Оно было уважаемо и имело определенное достоинство, которое каждый рассматривал очень высоко. Оно не было претенциозным или тщеславным, потому что мы много делали для этого.

Мы были докторами и юристами, и деньги, которые мы зарабатывали, только добавляли нам уважения, как и то, на что мы использовали их. Поколениями мы жертвовали и наводили филантропические связи через глобус, создавая различия и изменяя мир одно- и двусложными именами. Так было и тогда, когда моя семья эмигрировала в эту страну столетия назад, и тогда, когда я был ребенком, мальчиком на колене отца, желающий услышать историю своего имени еще раз и пронести ее в будущие поколения.

Мой отец умер задолго до того, как смог увидеть, что его мечты исполнились, но двое детей, которых я привел в мой дом и дал им привилегии моего имени, будут всегда знать один твердый факт и ничего еще.

Каллены – люди с отличительными особенностями.

Это, возможно, сильно звучит, как превышенные ожидания, налагаемые на двух мальчиков, но я никогда на самом деле не рассматривал их в этом качестве. Я видел что-то в Эммете и Эдварде, что преобладало во всех мужчинах Калленах, и это было единственной причиной, по которой я стал их наставником и дал им свое имя. Они оба были мужчинами с отличительными особенностями.

Эммет был экстравертом с его силой и энергией, и хотя многие не видели остальных его качеств, он был сострадательным и почти величественным в своем желании защищать тех, кого он любит. Он улыбался любому, кто подпадал под его обаяние и общительную личность. Ему не нужно становиться доктором или юристом, чтобы изменять мир, хотя я уверен, что он был бы успешным и там, и там. Моя вера в то, что он может изменить мир, заключалась в его улыбке, доброте и накачанных мускулах.

Эдвард был полной противоположностью Эммету.

С первой ночи, когда я поговорил с ним в клинике, было очевидно, что он интроверт и аналитик. Он проверял все близкое и использовал добытые знания, чтобы построить свое мнение и чувства, основанные на наблюдениях и своей собственной личной вере. Также было ясно, что он бескорыстен, резок и защищает тех, о ком заботится.

Но самое восхитительное качество Эдварда было в его страстной и неистовой верности. Это была едва различимая особенность, потому что он редко позволял кому-либо подойти достаточно близко, чтобы завоевать ее. Эта неистовая верность была долгом, которое он не отдавал с легкостью или дарил всем попало. У Эдварда эту привилегию надо было заслужить. Он может изменить мир своим интеллектом, жертвенным характером и решительно отстаивать свои принципы и честность.

Он был Калленом, потому что я видел эти черты характера в нем и знал, что он предназначен для чего-то подлинно великого.

Но он сделал десять шагов назад после этой ночи. Он отказался разрешить мне любые вмешательства в свою личную жизнь, и хотя я не прекращал свои попытки я чувствовал отвращение от отклика, который привел к обратному результату. Я хотел извиниться и показать ему его важность в моем доме. Я не мог спрогнозировать его поступки. Много раз я боялся, что он почувствует это, потому что я часто обнаруживал, что трудно провести черту между тем, что я хотел в наших отношениях, и тем, что он готов был позволить.

Так что я заказал эту печать той ночью в специальной фирме в Лондоне, где моя семья часто делала такие вещи. Это было извинением и обещанием, вложенными в полуторадюймовый диск.

Утром, когда прибыла эта вещица, я беспокоился и с нетерпением хотел отдать ему это. Я знал, что он сопротивляется любым подаркам, связанным с близостью или семейственностью, так что смирился с тем, что оставлю его где-нибудь, чтобы он не смог сразу вернуть мне его. Моя хитрость родилась сразу после того, как я нашел пакет в фойе, и до восхода было еще время, так что у меня была последняя минута на решение, что доказывает четкую основу всей этой ситуации.

Тогда это выглядело как хорошая идея – проникнуть в его комнату и оставить подарок где-нибудь в его одежде, пока он спит. Я прикинул, что он проснется и найдет его там, и хотя он был любопытным, он не сможет сразу вернуть его. Вместо этого он просто припрячет ее где-нибудь, пока наша связь не восстановится настолько, что он почувствует себя спокойно, узнав подлинный смысл подарка.

Его спальня была закрыта, и это было так похоже на Эдварда, что я почти фыркнул, когда искал нужный ключ на моем брелке и тихо проскальзывал в закрытую комнату.

В комнате было темно и неясно, и я молился, чтобы он держал все в чистоте, пока вслепую нащупывал путь через ковер к его шкафу, немного торопясь, чтобы скрыть мое посещение. Я уже так давно не был в его комнате, что копался в тайниках памяти, чтобы вспомнить расположение его шкафа.

Я тихо и плавно шел, и как только я достал диск из кармана, я услышал пронизывающий крик, от которого я подпрыгнул и съежился, инстинктивно прикрыв уши. Крик был… женским, и прошло некоторое время, прежде чем комната осветилась мягким светом его лампы.

Сказать, что я остолбенел от того, что увидели мои глаза, будет вопиющим преуменьшением.

Эдвард недружелюбно смотрел на то, как я расширенными глазами уставился на него в постели, а рядом с ним была никто иная, как истерически рыдающая и кричащая Белла Свон. Моя челюсть отвалилась, когда он нежно начал успокаивать ее, и мои глаза наконец осмотрели все вокруг.

Вокруг кровати была одежда… покрывающая весь пол. Какая-то его одежда, какая-то ее, и когда мои глаза наткнулись на обертку от презерватива на его тумбочке, я разорвался между двумя полностью противоположными эмоциями.

Абсолютный ужас и… совсем странно… полное изумление.

И он держал ее, я чувствовал, что мои губы непроизвольно дернулись. Это было такое нормальное нарушение для парня его возраста, что я не мог удержаться от того, что почувствовал некое облегчение. Эдвард редко делал что-то нормальное, и видеть его в этом положении – парня-подростка, застуканного в постели с его девушкой – действительно заставило меня почувствовать себя неловким отцом.

Если бы дело не касалось ее, я бы хихикнул и сбежал из комнаты, планируя различные методы смущать его по этому поводу в будущем, как я сделал бы с Эмметом, если бы это был он и Розали.

Но это была Белла, ради Христа, и она была не в том положении, чтобы давать ей преимущество. Ее состояние было серьезным и добровольно запущенным ее собственными безграмотными решениями. Было невероятно беспечно с его стороны даже обсуждать с ней взаимоотношения, и этот ужас быстро стал моей основной эмоцией, и все удивление и облегчение быстро пропали, когда я осознал опасность ситуации.

Я уставился на диск в моей руке, глубоко вздохнул и почувствовал сожаление от подхода к тому, что я мог сделать. Я мог оставить это при себе и просто убрать решетку, чтобы предотвратить любые дальнейшие ночевки. Я мог забрать их к себе и объяснить, почему это плохо. Я мог проинформировать их и показать им на риск, и вывести их на правильный подход к хрупким взаимоотношениям. Я мог не давать Эсме удобный случай принять все близко к сердцу и пролить свет на все наше несовершенство.

Может, было к лучшему, что эти несовершенства были раскрыты, но я сжал руку и уставился в потолок, мне было трудно решить, о чем больше сожалеть.

Я знал, что могу сожалеть, что оставил Эсме в жестком утреннем свете, но также знал с болезненной определенностью, что она никогда не придет на что-то большее, чем длинное свидание. Точно так же я знал, что, возможно, Эдвард не сможет прийти повидать меня как нечто большее, чем официальный опекун.

И я пялился на мой белый нечетко видный потолок, и провел много времени, пока наконец не отбросил невозможные идеалы, которые я сложил для них двоих. Эсме никогда не будет моей женой, и Эдвард никогда не будет моим сыном. Я принял ответственность за то, что позволил идеям вырасти в такие фантастические представления в моем разуме.

Я неохотно позволил видениям ускользнуть из моих глаз, вернулся в реальность, вернул диск в мой карман и опять перекатился на свою сторону. Он продолжал давить на мое бедро, и я использовал болезненное ощущение, чтобы отвлечь себя от боли утраты в моей груди, когда я капитулировал перед правдой, проникшей в мои мечты.

Эсме никогда не будет моей женой, и Эдвард никогда не будет моим сыном.

Темнота ночи и уединение моей голой комнаты успокоило мой проигрыш и напомнило мне, что невозможно потерять семью, которой ты никогда не имел.

***

Следующие три недели были болезненно медленными и утомительными, с пациентами и скучной рутиной. Усилия сдержать себя полностью занимали меня, я почти принял свободные смены в клинике перед тем, как подумать лучше.

Состояние Эдварда ухудшалось, и я привык держать глаза закрытыми на его физическое здоровье, где я мог справляться. Он сильно похудел за последний месяц, и меня это беспокоило. Я знал, что он не спит, и хотя мысль о нехватке сна пугала меня, это было меньшее, что я мог сделать.

Я размышлял над альтернативами, но он уже был юридически взрослым, и, следовательно, сам нес ответственность за свои собственные медицинские решения. Было невозможно уговорить его, если он не видит наши обращения к нему… пока он не докажет сам себе свою полной некомпетентность в формировании таких решений. Это может никогда не произойти, потому что Эдвард не был полностью некомпетентным.

Я хотел забрать у него машину, потому что я серьезно сомневался в его способности управлять ею. Но я уже использовал машину как наказание и средство для достижения цели в прошлом, и отказался идти по дороге Эсме, забирая все, что он хотел, настаивая, что это для его собственного блага. Я не мог бить его, когда он упал, и напоминал себе об этом, когда он редко водил, и делал так в тех же условиях в прошлом. Это не всегда облегчало мое беспокойство.

Я чувствовал отчаянное желание поговорить с ним, ведь я бессердечно разорвал его отношения с Беллой, но это не принесло ничего хорошего, и я не мог вынести мысль о трещине, создавшейся между ней и Эсме, когда он неизбежно объяснил всю ситуацию в малейших деталях. Так что я держал свой рот закрытым и действовал другой половиной жесткой родительской силы, которая держала их раздельно.

Это делало недели более сложными и беспокойными, и я держал глаза закрытыми, когда мог. Он появлялся из своей комнаты только по утрам, когда уходил в школу, и ночью ел или играл в видео игры с Эмметом. Они, возможно, думали, что я не слышу их из своей комнаты, но я слышал все, пока лежал в темноте, силой отгоняя свои мысли от женщины за соседней дверью.

Она никогда не звонила или стремилась увидеть меня, и с каждым прошедшим днем я становился одновременно успокоенным и разочарованным от нехватки ее усилий. Так что я занимал себя в клинике делами и моими собственными беспокойствами за Эдварда, смиренно проходя через эти движения, пока что-то… Я не был уверен, чего я жду, но я знал, что жду, что что-нибудь случится. Может, я ждал звонка от Эсме, может, что Эдвард простит меня. Я просто ждал, и не имел представления, чего жду. Это напомнило мне о моих любимых печеньях Беллы, «Тихие Земляничные Ожидания».

Я определенно тихо ждал.

В конце концов, я прекратил получать печенья, и не мог определить, это Белла разгневалась на меня, или Эсме остановила их появление в моем фойе каждое утро. Это было все равно. Мои проблемы сильно превысили тривиальную скорбь от нехватки хорошей еды, и я использовал эту истину, чтобы отвлечь себя от того факта, что все, вероятно, не выносят меня.

В моем кабинете медленно ползли ночи, пока я заканчивал работать с документами и исследованиями, какие мог найти, по нехватке сна и ночным кошмарам, чтобы мог лучше заботиться об Эдварде. Если посмотреть на ситуацию пристально, то я мог бы давно видеть знаки, которые уже присутствовали. С тех пор, как я встретил его в клинике, и он отказался от успокоительных, он всегда избегал сна.

Я не мог решить, как я умудрился полностью пропустить что-то такое критически важное. Эдвард проделал потрясающую работу, скрывая все это, что было понятно, но не извиняло мою ошибку. Может, мой самодовольный характер и авторитет медика дали мне своего рода ошибочную веру в мои навыки наблюдения. В моем разуме никогда не мелькало, что я мог иметь дело с чем-то большим, чем простая травма от его шрамов от ожогов.

В отличие от Эммета, я мало знал о прошлом Эдварда. Я знал о его шрамах, потому что за эти годы он нередко болел, и хотя я знал, что это произошло из-за пожара, не знал больше ничего, кроме того, что там погиб его отец. У меня была его медицинская карта, но там тяжело было найти ссылку на любые события, только диагноз и рекомендации. А опекунский совет штата, как и в случае с Эмметом, предоставил мне только ограниченную информацию о его матери, которую получил из анонимного источника.

Я принял на себя ответственность и ограничился этой информацией в надежде на то, что Эдвард заполнит пустые места, когда мы станем ближе, или что он сдастся, когда подрастет. Конечно, этого не произошло, и я никогда не раздумывал над нерассказанными событиями, лежащими в основе всего, и которые должны были прорваться… бог знает когда.

В день, когда я привел домой Эммета, восьмилетнего сверхактивного мальчика, я получил некоторый жизненный опыт в отношении основного режима. Эммет был типичным ребенком с дефицитом внимания, гиперактивностью и требовал к себе большого внимания, пока мы жили вместе. И хотя он в конце концов стал меньше нуждаться в медицинской помощи, когда поступил в секцию легкой атлетики, чтобы дать выход своей энергии, я продолжал выписывать Адералл и наблюдать за его великолепным прогрессом. Это все, что я делал. Я наблюдал и отслеживал прогресс, и корректировал то, что могу.

Но с Эдвардом было не так легко.

Исследования нарушения сна не уменьшили мои страхи, и чем дальше я погружался в тему, тем больше паниковал, что Эдвард подчиняется своему телу. Нехватка сна пугала и могла стать фатальной. Человек мог не спать не больше десяти дней. Я не мог определить, сколько он спит или сколько ему удалось поспать, но факты ужасали меня.

За все годы моей практики я не встречался с добровольным лишением сна. У меня были подобные случаи, но обычно они вызывались стрессом и вызывали беспокойство у моих пациентов. Я выписывал успокоительные и рекомендовал отпуск. Но этот тяжелый случай был не похож на все, что я раньше видел. Так что я, как следствие, переучивался.

Длительная нехватка сна затрагивала некоторые факторы здоровья. Она понижала творческие и мыслительные способности, эмоциональную устойчивость, и хотя это объясняло большую часть основных личных пороков Эдварда, я не стал чувствовать себя лучше.

Проходили дни, и чем дальше я погружался в тему, тем мне становилось хуже. Ухудшение здоровья, удары, перепады настроения, интеллектуальные расстройства, дефицит инсулина… список рос и рос, и он еще даже не включал все более расширяющиеся знания и равно тревожащие короткие термины.

К моему большому удивлению, все различные ссылки на нехватку сна использовались как средство для вызывания депрессии. Несомненно, после часов необходимого сна субъект чувствовал эйфорию. Это объясняло, как Белла ухитрялась оставаться невероятно собранной с ее эмоциональной и мысленной травмой, которая действительно заставила меня провести параллели между этими двумя.

И затем, одной поздней ночью, в моем мозгу появилась идея, и я соединил Эдварда и Беллу… и хлопнул ладонью по лбу в равных частях осознания и идиотизма. Я почувствовал себя нелепым дураком, безнадежно сгорбившись над столом и отталкивая от себя новую книгу по нарушениям сна.

Я провел так много времени, сконцентрировавшись на нарушениях сна и кошмарах Эдварда, что полностью упустил из вида, что это просто побочный эффект. Конечно, нарушения сна – это побочный эффект ночных кошмаров, но ночные кошмары…

Они были причинены чем-то еще. Не только воспоминаниями. Я встал и побежал к шкафу, достать другую книгу, которую приобрел недавно, с прибытием Беллы. С томом в руках я вернулся к столу и нашел нужную страницу. Я тогда пропустил этот абзац, потому что он не подходил для Беллы. Мы уже знали все детали о ее состоянии.

Если я был прав, то выходил за пределы своей профессии. Я в основном был терапевтом, и хотя я кратко касался многих вопросов во время обучения и практики, психология не была моей сильной стороной. Так что я использовал книгу, рекомендованную моим более способным сослуживцем, чтобы проверить мои предположения.

Учитывая все признаки, я проводил параллели. А потом сделал это опять. И опять. И еще много раз для полной определенности и, возможно, надежды, что мои предположения неверны, но это было не так, и все продолжало подходить друг к другу. И это было как раз то, чего я боялся.

Я на девяносто процентов был уверен, что Эдвард сам страдал от тяжелого и хронического случая посттравматического синдрома. С момента пожара от скрывал серьезность этого под слоями защиты и, возможно, своего собственного отказа. Это было настолько очевидно, что я чувствовал свою полную некомпетентность за то, что не заметил этого раньше. Это открывало так много дверей другим различным связанным интеллектуальным состояниям, что моя голова закружилась, когда я увидел все это. Это было ужасно.

Но это можно было облегчить разными способами. Потому что даже хотя я оставался беспомощным, я четко знал, с чем имею дело. Я так тщательно изучил PTSD для Эсме и Беллы, что был полностью осведомлен о всей лечебной и когнитивной терапии, которая существовала в штате. Прогнозы, пусть даже не замечательные для такого тяжелого долгого хронического случая, определенно внушали надежду.

То, что я, по-видимому, просмотрел нечто такое критическое и опасное для здоровья, смотревшее мне прямо в лицо в течение пяти лет, лишало меня мужества. Но я не мог компенсировать это и не мог убедить Эдварда, что продолжать не спать бесполезно в его состоянии. Я просто приготовился.

Так что я начал читать сам, чтобы отразить это новое понимание. Я знал, что что-то со временем произойдет. С теми расстройствами, жестоко заваривающимися у него в мозгу, был только вопрос времени, когда они выйдут на передний план. Я понятия не имел, как или какой эпизод станет для него спусковым крючком, как это было для Беллы, но было тяжело поверить, что такового не существует. Это может быть усиление стресса, что-то такое комплексное, как длительное усиление эмоций, или, может, что-то полностью пустячное. Это было совершенно непредсказуемое и, если мои предположения правильны, абсолютно неуловимое.

Так что, к несчастью, я ждал. Я был так истощен ожиданием и расстроился, и отчаялся от полученных знаний, но оставался терпеливым. Потому что скоро, возможно, очень скоро, Эдвард не сможет отрицать правду, и когда этот день придет, я буду готов предложить ему любую доступную альтернативу.

Любую альтернативу.

От этой мысли я кисло свалился на свой стул. Но я уже готовился к Эммету, когда он был в таком же возрасте, и наши отношения стали только крепче. Я чувствовал, что могу сделать то же самое для Эдварда, если это подразумевает прогресс.

Собирая необходимую информацию для нашей беседы, которая, похоже, состоится в самом ближайшем будущем, я был охвачен разнообразными чувствами тревоги и беспокойства. Не то чтобы я сильно хотел предлагать ему все, но если я скрою выбор, это только подогреет его возмущение на меня и отсрочит его выздоровление… если он вообще стремится к этому. Так что я собирал информацию, распечатывал ее и тайно складировал в ящике стола.

Как и Эммет, он придет ко мне, рано или поздно. И я буду готов проглотить боль, когда он сделает это, потому что у меня нет выбора.

Но сейчас я мог только ждать, и готовиться в предчувствии неизбежного и полного уничтожения Эдварда.

Прошло тридцать четыре дня после дня рождения Эдварда. Я сидел в госпитале, в комнате для персонала, с чашкой горячего кофе и смотрел на мое расписание, когда услышал, как из спикерфона доносится мое имя.

- Доктор Каллен на ресепшен. Доктор Каллен на ресепшен.

Нежный голос был профессионально сладким, и я явно немного вздрогнул от раздражения, вызванного голосом Линды. Со вздохом я встал с кресла и, зажав расписание подмышкой, прихватив с собой кофе, вышел из ординаторской и потащился к ресепшену.

Линда быстро стучала пальцами по клавиатуре, когда я безразлично положил перед ней расписание. Она не посмотрела на меня, и я удивленно закатил глаза на ее ребячливую незрелость, прежде чем заметил, что рядом с ней кто-то стоит.

Эсме.

Она встретила мой взгляд со слабой улыбкой, и я проглотил комок, прежде чем, колеблясь, силой улыбнулся сам. Она выглядела ошеломляющей и великолепной, и неприлично самодовольной тем, что разозлила регистратора, которая много раз заигрывала со мной, что, на самом деле, заботило меня, надо признать.

Эсме обошла вокруг стола ко мне, облокотившись на стойку, и повернулась ко мне.

- Ты не хочешь пообедать? – шепнула она. Я не мог не отреагировать на глубокую грусть, пронизывающую ее глаза, когда она нервно выстраивала в ряд гостевые карточки на столе.

Я сжал губы и сузил глаза, вглядываясь в ботинки, наклонив голову и обдумывая возможность того, что она приглашает меня на своего рода свидание. Я не позволял себе связываться с кем-то еще и не хотел искушаться соблазном, который мог возникнуть от этого. Но я, так или иначе, чувствовал, что должен был объяснить ей свои действия, хотя бы то, что мог передать ей, трезвый и эмоционально чистый, свое разочарование от того, что Эдвард игнорировал меня. Так что я кивком согласился и молча вывел ее из клиники.

Мы поехали в разных машинах к маленькой закусочной в городе, продолжая молчать, входя и выбирая наиболее уединенную кабинку в задней части. Я начинал ненавидеть идею кабинок в целом, но посредственный кофе был горячим и без кофеина, и еле волок свои ноги от длинной смены и поздних ночных исследований.

- Устал? – спросила она, потягивая свой напиток и нахмуриваясь.

Я кивнул, расслабляясь на своем сиденье, и гадая, когда она просто… «отрежет дерьмо», как выражается Эдвард.

- Длинная неделя, - я сосредоточил свой взгляд на кафельном полу и ждал. Ожидание было лучшим из того, что я мог делать. Когда официантка предложила нам сделать заказ, мы оба отказались. Я почувствовал себя нелепо, что мы вошли в закусочную, хотя ни один из нас на самом деле не хотел есть. Мы пришли сюда, привлеченные возможностью уединенно поговорить, и ничем больше, и это раздражало меня. В конце концов, для этого существуют дома. Конечно, Эсме никогда не придет в мой дом, если это не будет касаться Беллы.

- Как Элис и Белла? – вежливо спросил я, потягивая кофе, хотя уже знал ответ. Элис была совершенно нормальной девушкой-подростком, и я уже был достаточно информирован за последний месяц о PTSD и нарушениях сна, чтобы точно знать, как справляется Белла.

Она улыбнулась и хлопнула руками о стол.

- Элис хорошо. Проводит много времени с Беллой…- она прервалась и опустила глаза. Я заметил, что она нахмурилась.

- Белла, как я понимаю, точно так же. Без изменений, - шепнула она, потирая ладони друг о друга.

Я хотел сказать что-нибудь нелепо высокомерное, типа… я же говорил тебе. Я говорил тебе, что ты душишь ее и только заставляешь обижаться на тебя. Я говорил тебе, что это только выведет вас из себя. Я говорил тебе, что это не уберет истоки проблемы.

Но я сжал губы и придержал свое мнение при себе. Она, так или иначе, не хотела моего вмешательства. А если бы хотела, то мы не сидели бы сейчас здесь, в этой закусочной, чувствуя неловкость, и ходя вокруг да около реальной темы беседы.

- Мне жаль это слышать, - предложил я, потому что на самом деле жалел, и это выглядело самым действенным методом узнать, не выглядя при этом снисходительным и добродетельным, каким я себя чувствовал.

Она кивнула, сжала губы, и мы опять сидели молча. Это выглядело не очень остроумно – привести меня сюда поговорить о детях, как будто у нас не было собственных проблем. Я не мог понять ее намерений, и наблюдал, как она лениво трогает пальцем большой набор со специями.

- Я соскучилась, - шепнула она, почти неслышно, пока ее пальцы теребили пакетик с заменителем сахара.

И это было так.

Я продолжал молча прихлебывать свой кофе, потому что даже хотя я ужасно соскучился по ней, было бы не очень хорошо сейчас демонстрировать свои чувства и показывать мою очевидную слабость. Может, мне и понравилось бы поднять руки вверх, как следовало бы любому респектабельному джентльмену. Но теперь меня это не тревожило.

Она вздохнула, и хотя на поверхности я оставался стоиком, мой желудок перевернулся, потому что эта беседа приведет или к отпущению грехов, или к концу всего, что у нас было. Прямо сейчас я решил ничего не предпринимать, и, как всегда, это позволялось и ей.

- Это из-за Эдварда? – ее голос вдруг стал твердым и умоляющим. Я грел руки о чашку.

Я встретил ее взгляд, и мои глаза расширились до размеров блюдец.

- Прости? – недоверчиво спросил я. Конечно, я никогда не объяснял ей настоящую причину своего ухода, и чем больше я думал об этом, о моих последних словах, связанных с Эдвардом и Беллой, но… она что, действительно не соглашалась, что у нас были собственные проблемы?

Я наблюдал, как Эсме отбрасывает с плеч свои волнистые волосы и кладет руки на колени, наклоняясь ко мне, сжав плечи и предчувствуя мое объяснение.

- Это абсолютно не касается Эдварда. Это касается нас, - я преднамеренно поднял брови и более чем немного разозлился от ее смущенного выражения.

Я решил подтвердить свою точку зрения, возможно, более эффективным методом.

- Как ты относишься к свадьбе, Эсме? – спросил я, поднося к губам горячую чашку. Точно как я и ожидал, она отвела свои глаза и отпрянула. Рывком.

- Вот, - просто сказал я, ставя чашку на стол с большей силой, чем требовалось.

- Вот это как раз из-за этого.

И я отвел взгляд в сторону. Я хотел ощутить самодовольство за то, что предсказал ее реакцию, но не вышло. Я почувствовал себя пристыженным и глупым, как какой-нибудь школьник, пытающийся спросить свою девушку, почему она не пойдет с ним на бал. Слишком много для раскрепощения.

Она очень долго не отвечала, и мой кофе стал скорее теплым, чем горячим, пока я обдумывал последствия очередного поспешного рассерженного ухода из кабинки. Как только я начал подыскивать объяснение, чтобы сделать это, она заговорила.

- Я ведь никогда не рассказывала тебе об отце Элис? – грустно размышляла она, все еще теребя пакетик и избегая моего взгляда. Я почти ответил на ее вопрос, что было бы глупо, поскольку мы оба знали, что никогда не упоминали его в разговорах между нами. Я не чувствовал необходимости знать о каком-либо мужчине из ее прошлого. Я уже и так страдал от своей собственной любви, чтобы жертвовать другой кусочек достоинства на что-то такое мелкое, как ревность.

Она глубоко вздохнула, проявляя решительность, встретила мой взгляд и выпрямила спину.

- Его звали Чарльз, - она выплюнула его имя как ругательство, и, как и ожидалось, как только я узнал его имя, вспыхнула моя ревность. Спасибо. Моя тоскующая натура потеряла еще один кусочек достоинства.

Она продолжила, сжав челюсть, с отсутствующим взглядом.

- Мы поженились, когда мне было девятнадцать, и я была абсолютной дурой, - решительно сказала она, и вдруг показалась усталой. Я был в полном шоке, потому что я не знал, что она была замужем.

И это… ничем не могло помочь нашей ситуации. Вряд ли что-то могло встряхнуть мой желудок с большим усердием.

Она продолжала, когда вернула свою решимость.

- Он был… своего рода тираном. Когда я ждала Элис, все стало еще хуже, - она качнула головой и уставилась на пакетик заменителя сахара, после чего ее голос стих и стал замогильным.

- Он был страшным мужчиной. Он управлял мною, как рабыней. У меня не было денег и друзей, которых он не одобрял, и, если я бросала ему вызов, тогда… - она остановилась и бросила на меня взгляд через ресницы, но я похолодел и не мог предложить ей подходящую реакцию.

- Он… наказывал меня, - шепотом закончила она, избегая моего взгляда. Она оставалась далекой, и хотя я делал постоянные попытки успокоиться, внутри был в бешенстве от Чарльза. Я хотел найти его и с избытком применить мой навык использовать скальпели. Я продолжал молчать, лишая желудок кофе, и ожидая, пока она продолжит. Всегда ожидая.

На ее лице вдруг появилась тоска.

- Я забрала Элис и удрала в день, когда она в первый раз повернулась. Чарльз отказывался дать мне развод, но я в конце концов… уговорила его, - один уголок ее рта дернулся в подобии улыбки.

- Я привезла ее сюда и начала новую жизнь. Мы строили ее вместе, и я стала независимой, потому что это было безопасно, - шепнула она, наконец встретив мой взгляд и отбрасывая пакет.

- Я никогда не собиралась проецировать свои страхи на тебя, Карлайл, - умоляла она глазами, дотронувшись до моей руки, похолодевшей на чашке.

- Я люблю мою независимость, и хотя я придерживалась этого, милый, я хотела быть с тобой. Я все еще хочу этого.

Последние слова она сказала тихим и робким голосом, который отчасти напомнил мне Беллу за моим обеденным столом.

Я пытался обработать каждый бит информации, и применить его к ее реакциям за все это время, потому что, как для равнодушного индивидуума, было только одно, что я мог, возможно, понять… и это все еще не помогало. У меня было сильное желание рассказать ей, что в старшей школе у меня была девушка с навязчивой склонностью к клептомании. Может, я померюсь с тобой письками, Эсме?

Но чем больше я входил в положение Эсме, тем больший ужас я чувствовал за нее. Я чувствовал ее пальцы на своих, холодные и тонкие, и ее любящее тело напомнило мне, что Эсме, возможно, прошла через практически такие же сильные страдания, как Эдвард и Белла. Ее оскорбляли дома, в кругу семьи, или так это представлялось, хотя она – большое спасибо – не приводила подробностей. Она потеряла сестру от страшного убийства, дала приют своей травмированной племяннице, и…

Я был окружен таким сильным отчаянием и ужасом, что почувствовал удушье и в моем горле появился комок желчи. У меня никогда не было желания или намерения связываться с такими повреждениями. Я устал от бесконечных попыток проникнуть через барьеры, который всегда оставались непроницаемыми. Один между тремя ними и Эмметом, я больше не мог выносить эту боль. Я боялся, что приду на край раньше Эдварда.

- Я не этот человек, - задушенным голосом ответил я, и ощутил, как от лица отхлынула кровь, когда я заглянул в ее глаза.

Она кивнула быстрым резким движением.

- Я знаю, я сожалею, - поспешно ответила она, совсем отчаянно, и крепко стиснула мою руку.

- Я не имела представления, чего ты больше хочешь, и, может, я просто игнорировала знаки для моей собственной выгоды, но я только… прости,- умоляла она, придвигаясь ближе, и придвигая мою руку ближе к своему телу.

Я сидел молча и невыразительно, потому что никогда не искал извинений. Она, полная раскаяния, долго смотрела на мой пустой взгляд. К нашему столу с улыбкой подошла официантка, и я видел периферическим зрением, как она спрашивает, все ли у нас в порядке.

Мы продолжали молчать, я смотрел в ее глаза, и вопрос, вдруг ставший нелепо выразительным, повис в воздухе между нами. Официантка ждала, стоя в неловкой позе и внимательно разглядывая наши заблокированные взгляды, перед тем, как тихо удалилась.

- Думаю, я на самом деле никогда не обдумывала свадьбу, - задумчиво сжала губы Эсме, и я приподнял бровь, больше скептически от того, что она вдруг просто захотела успокоить меня. Она некоторое время размышляла, прикусив внутреннюю сторону щеки, как она всегда делала, задумавшись. Затем ее ноги стали постукивать под столом, и я узнал жест, который она часто делала, когда принимала немаловажные решения.

Наконец ее ноги остановились, и губы медленно раскрылись в слабой улыбке.

- Я не буду полностью возражать против этой идеи, - улыбнулась она, нежно погладив большим пальцем мою руку.

Мои глаза сузились, и я мог поймать ее на лжи. Я мог сказать ей, что не верю в это и отказываюсь возвращаться к безвыходным трехлетним взаимоотношениям, когда она бесстыдно обманывала меня. Я мог сказать, что мое доверие требует больше, чем простое озвучивание ее размышлений.

Но ее глаза и улыбка были странно радостными, когда она говорила и стискивала мою руку при ее согласии. Она не была далекой, и она не отклонялась, и вдруг я ощутил аромат надежды, что я смог пройти через один барьер в этой путанице проблемных личностей. Если я смог продвинуться с Эсме, то конечно, у меня есть надежда и с Эдвардом.

Я хотел – нуждался – надежду, которую ее преданность дарила мне. Я так долго был лишен этого, что иррационально готов был дать ей еще один шанс, и искал веру, что она сможет подтвердить, что моя любовь и настойчивость завершились в чем-то.

Я не мог отрицать, что мой скептицизм остался, но, если откажусь, то стану не лучше ее, скрывающую старую боль и сомнения, и позволяющую этому влиять на мое настоящее и будущее. А Каллены никогда не были лицемерами.

Но даже если она была искренней и готовой, в этом мире остались еще два человека, которых я, не колеблясь, поставлю выше моей страсти к ней. Потому что они первые пришли в мою семью. Хотя она и Эммет могут без помех сойтись вместе…

- Эдвард? – сухо спросил я, мягко положив свою руку на нее. Если она подразумевала углубить свои обязательства ко мне, это затронет и Эдварда. А также и Беллу.

Она глубоко выдохнула, отведя взгляд в сторону с гримасой, и я инстинктивно понял, что какую бы дыру в барьере мы не пробили, это не изменило ее выводов о нем.

- Скажи мне, - приказал я, отнимая свою руку, потому что это был момент подлинной честности. Я знал, что ее оправдания своей позиции против отношений Эдварда и Беллы были нерушимы.

Взгляд Эсме скользнул по моей одинокой руке, она нахмурилась и откинулась на спинку сиденья.

- Рене, - шепнула она странно пораженческим тоном, и ее пальцы начали теребить подгибку ее блузки на ее коленях.

- Белла сильно напомнила мне Рене. Конечно, они полностью разные, но так похожи своими желаниями и независимостью. Это одна из тех вещей, которыми я всегда любовалась в ней, - она улыбнулась своим коленям, и это опять было грустно и тоскливо. Она никогда не говорила о своей сестре, не начиная волноваться, и я сконцентрировался на ее мучениях.

Она опять встретила мой взгляд, и я моментально застыл, увидев, что там нет муки, только молчаливая горечь.

- Но у Рене была плохая привычка. Она всегда по уши влюблялась в неправильных мужчин. Обычно они были… зависимыми или скучными, но иногда… - она прервалась и посмотрела на меня с озабоченным выражением, продолжая теребить пальцами подгибку блузки.

- Иногда они были проблемными, и ее сострадание и любопытство ослепляли ее, и эта привычка убила ее, - ее голос снизился до нервного шепота, и она согнула голову. - Если Белла всегда считала… –

- На что именно ты намекаешь? – оборвал я ее, зло усмехнувшись, совершенно взбесившись от направления ее пояснения, и ее наглости признать ее допущения вслух в моем присутствии. Я покину стол и эту закусочную, и весь этот проклятый город, если она сделает это.

Она избегала моего взгляда, пока я кипел, стиснув кулаки под столом, и осознал, что она не сказала это. Трусиха.

- Ты имеешь в виду, что сравниваешь моего сына с сумасшедшим убийцей - социопатом? – выплюнул я ей, и это было больше предложение, чем вопрос, потому что ясно было, что она именно так и делала. Я боролся с игнорированием факта, что я впервые вслух назвал Эдварда моим сыном.

Она побелела от моего тона, и раскрыла глаза, когда наконец набралась смелости посмотреть мне в лицо.

- Нет. Я просто не знаю его, Карлайл, и… - она поспешно защищалась, и мои зубы сжались вместе, сдерживая начало ряда особенно грубых ругательств, одобренных бы Эдвардом.

- Можешь ты честно сказать мне, что знаешь его? Действительно знаешь его? - спросила она тихим и намекающим на непристойность голосом.

- Да, - без колебания ответил я.

- Он никогда… никогда, - я прервался и тряхнул головой, потому что это было страшно даже подумать. - Я даже не могу закончить предложение, потому что такие слова даже произносить оскорбительно, - я отвел взгляд, огорчаясь и злясь на Эсме опять.

- Я сожалею и не хотела намекать… - шепнула она после нескольких минут напряженной тишины.

Я сделал очередной глоток кофе, чтобы занять мою руку.

- Но ты сделала это. Ты опять сделала это с ним, и это едва ли честно. Он ничего не сделал, чтобы заслужить такие предположения, - я прервался, когда заметил ее поднятую бровь и вопросительный взгляд.

Я недовольно закатил глаза, раздражаясь от ее скептического выражения.

- Пожалуйста, Эсме. Его дважды арестовывали за незначительные нарушения, - я сослался на его общеизвестную криминальную историю, и, стыдясь, приуменьшил его нарушения, связанные с наркотиками.

- А если ты о сексе… сколько подростков, мальчиков и девочек их возраста, делают то же самое? Как часто, ты думаешь, Элис и Джаспер –

- Карлайл! – прервала она с паническим выражением, прежде чем я мог сообщить, что ее собственная дочь сексуально активна. Я бы предписал ей начать контролировать это.

Она заметно расслабилась, когда я остановил свою защиту, и ее лицо смягчилось.

- Я знаю. Это двойные стандарты, и это нечестно по отношению к Белле. Прости, - она еще больше извинялась, и это расстраивало. Я не хотел извинений, я хотел видеть действие.

Она еще больше умоляла своими глазами, и опять наклонилась ближе.

- Я просто не могу… если что-нибудь случится с ней, потому что я была небрежна… это убьет меня. – Ее лицо помрачнело и потемнело, и я действительно понял ее лютое желание защитить Беллу. Но она хотела и завоевать ее уважение. - Это не справочник, Карлайл. Я делаю лучшее, что могу, но этого недостаточно, - она казалась отчаявшейся и… истощенной, когда опустила взгляд на свои колени, и я прикинул, что она искренне растерялась.

И я узнал чувство провала и растерянности, потому что уже давно чувствовал его по отношению к Эдварду. Это было не мое место, и я определенно не был экспертом в воспитании или семейной гармонии, но мой приговор не был закрыт ее личными смягчающими обстоятельствами.

Я почему-то чувствовал, что мое руководство будет воспринято.

- Может, ты была небрежна прямо сейчас, обращаясь с ней, как с неспособным младенцем, - я боролся с тем, чтобы держать голос спокойным и слабым, и ее глаза поднялись ко мне и расширились. Я ненавидел быть жестким с Эсме, но будь я проклят, если это не было ей нужно.

Ее голова наклонилась в сторону, лоб наморщился, а я продолжал.

- Ты честно думаешь, что Белла так беспечно пройдет через такое серьезное испытание и позволит оказаться в травмирующей ее ситуации? – спросил я, ожидающе вскинув брови.

Эсме медленно покачала головой и опять сжала губы, выказывая полный интерес к моему мнению, и ее внимание очевидно возросло. Я почти фыркнул. Если бы она поинтересовалась этим месяцы назад, мы избежали бы этой непомерной суматохи.

Я продолжал, наклонившись ближе к ее лицу, вынужденный быть доброжелательным.

- Ты не можешь не согласиться с тем, что даже хотя она требует специального внимания, ее мнение не принесет вреда в любом случае? – намеренно спросил я. Если в Белле и можно было что-то осудить, то это было больше результатом ее страданий. Как и ожидалось, Эсме покачала головой, продолжая усиленно размышлять над этой правдой.

И затем я добавил мою последнюю мысль в ее защиту, хотя знал, что это невероятно расстроит ее.

Я глубоко выдохнул и приготовился к потоку слез, задав свой последний вопрос тихим и полным раскаяния голосом.

- Как отреагировала бы Рене в этой ситуации?

***

В машине было тепло, темно и удобно, когда я отъезжал от закусочной, и я чувствовал … радость. Это было большее освобождение, чем в ночь, когда я бросил Эсме, потому что сегодня я сделал что-то конструктивное. Она сломалась, как я и предчувствовал, и хотя я ужасно себя чувствовал за то, что расстроил ее, не сожалел о прогрессе, который она сделала. Я видел в ее глазах, когда она капитулировала, осознав, что была неправа. Не совсем неправа, надо сказать, но она позволила своим зашкаливающим эмоциям руководить своими действиями, и теперь восстановит отношения, которые разрушила. Наши и их.

И она сделает это, потому что даже хотя ее ограда вокруг Беллы выше, чем вокруг себя, она не способна перенести возможное разочарование ее сестры. Так что я нашел лучший способ поддержать ее в поисках правильного баланса в наших взаимоотношениях.

Пока я ехал домой, явно успокоившись, я начал продумывать стратегию и перечень требований в наших новых обстоятельствах. Эсме необходимо приблизиться к Эдварду и самой пронаблюдать то, что я видел между ним и Беллой на его дне рождения. Им нужно вести себя ответственно и успокоить ее страхи, оставаясь менее зависимыми. Ему нужно завоевать ее доверие, и я мог только молиться, чтобы он не разрушил удачное стечение обстоятельств для возврата ее хорошего отношения. Я улыбнулся, осознав, что он, возможно, сделает все, чтобы быть рядом с Беллой.

Я продолжал действовать под действием моего вторичного инстинкта оттащить их в сторону и научить их правильному способу управлять их взаимоотношениями, учитывая их особенные обстоятельства. И возможно, когда все устаканится, Эсме и я сможем убедить Беллу и Эдварда обсудить лечение – самое минимальное – их проблем со сном.

Было почти девять, когда я вывернул на подъездную дорожку, и дом выглядел странно темным. Я провел большую часть дня в клинике, и мое возвращение домой было отложено из-за встречи с Эсме, которая длилась почти три часа.

Я припарковался и вышел из машины. Мягкий свет из гостиной слегка освещал двор, и дорожка к темному крыльцу была еле видна. Я нахмурился, дойдя до двери и вытирая ботинки. Было непродуманно – не включить на крыльце свет, если они оба знали, что я прихожу домой после наступления сумерек.

В доме было тихо, когда я вошел и закрыл за собой дверь. Тихо, и как-то… темно. Я с любопытством свел брови и положил мою сумку в фойе, после чего отправился к лестнице, проклиная выключенный свет, пока поднимался по ступенькам.

Я честно стремился поговорить с Эдвардом о событиях вечера. Я хотел проинформировать его о правильном поведении перед Эсме и увидеть его улыбку, когда я скажу ему, что мы приглашены на обед на следующий день с ней и Беллой. Нам всем нужно отклониться от теперешней всеобщей мрачной и напряженной атмосферы двух наших домов.

Когда я добрался до второго этажа, что-то хрустнуло под моей ногой. Я отступил и в замешательстве обнаружил сломанную рамку от картины. Решив, что она сорвалась со стены, я начал собирать осколки стекла и выбросил их в мусорку ванной второго этажа, после чего продолжил подниматься по ступенькам в комнату Эдварда.

Дойдя до коридора, который вел к его двери, я включил свет и опять нахмурился. Он не выходил из своей комнаты с тех пор, как садилось солнце. Это не было таким уж редким явлением, так что я много не думал об этом, подойдя к его двери и тихо постучав.

Дверь достаточно приоткрылась от стука моего кулака, и я занервничал, не желая заходить без предварительного словесного разрешения. В конце концов я решил, шагнув в темную полосу, созданную приоткрытой дверью, что мои новости смогут достаточно отвлечь его от моего вторжения.

Предварительно я распахнул дверь и нащупал на стене выключатель. Когда мои пальцы повернули его, моя челюсть медленно отвалилась от ужаса, когда я в замешательстве оглядел большую комнату передо мной.

Она была абсолютно разрушена.

На полу беспорядочно валялись бумаги и одежда, так что золотой ковер был практически не виден. Стены покрывали дырки и царапины. Я вошел внутрь и наткнулся на перевернутый черный кожаный диван. Мои глаза расширялись все больше, пока я обходил его. Мой взгляд смотрел все дальше, и я понял, что книжный шкаф тоже перевернут и теперь лежит на полу дверцами вниз, книги были беспорядочно разбросаны по периметру.

И кровать…

Кровать была уничтожена, простыни были скручены и порваны на куски, разбросанные в беспорядке на полу, открывая светло-голубой матрас. Моим первым инстинктом при виде искореженных останков были моментальные тревога и беспокойство. Я был ошарашен, обеспокоен, разозлен, а Эдварда нигде не было видно.

Я осмотрел ванную – она была пуста, хотя надо признать, была в лучшем состоянии, чем спальня. Я перелез через книжный шкаф к балкону, но и там никого не было.

Я вернулся к двери и начал обыскивать дом в поисках Эдварда, и не мог решить, хочу ли его наказать или просто в полной панике за его безопасность. Но каждая комната, в которую я входил, была пустой и темной, и я наконец понял, что скорее паникую, чем злюсь.

Кухня была черной и пустой. Так же, как и столовая и общая комната. Телевизор в гостиной был выключен, хотя свет был включен, и я начал искать телефон позвонить властям, потому что не имел представления, что произошло в моем доме и куда делись мальчики.

Я опять побежал по ступенькам к телефону в моем кабинете, пытаясь успокоиться, добегая до двери и открывая ее. Кабинет был темный, как я и ожидал. Но, зайдя в комнату, я вздрогнул, увидев тело на кожаном стуле, наискосок от моего стола.

Я нащупал на стене выключатель и осветил комнату. Стул стоял спинкой ко мне на противоположном конце комнаты, но как только я увидел знакомую копну бронзовых волос, высовывающихся из-за спинки кожаного стула, меня переполнило облегчение.

И теперь… когда я знал, что он жив и дышит, почувствовал спокойствие вместе в раздражением и злостью, которых оттолкнул от себя раньше.

Я в замешательстве нахмурился над тем, что он мог делать здесь, сидя в темноте в моем кабинете.

- Ты можешь объяснить, какого черта произошло наверху? И где ошивается Эммет? – спрашивал я, пересекая комнату, самым обходительным голосом, какой только мог воспроизвести. Он не ответил, и я не встретился с ним взглядом, пока не обошел стол и не придвинул к нему стул.

Я сел с облегченным вздохом, лишенный силы от того, что нашел мой дом в таком странном состоянии, когда наконец встретился с ним глазами.

- Господи боже, Эдвард, - выдохнул я, опять приподнявшись со стула, и в мою грудь вернулась паника.

- Что с тобой случилось? – пораженный ужасом, спросил я, оглядывая его израненное лицо.

Его щека была красной, на ней проявлялся синяк от сильного удара, его нижняя губа была рассечена, и хотя она уже покрылась корочкой, это не успокоило меня. Присмотревшись, я заметил на его шее следы глубоких укусов, от которых я нервно сглотнул, и мой взгляд сосредоточился на набухших и кровавых ранках, прячущихся за его воротником.

Мой взгляд пропутешествовал от его шеи к его спутанным волосам, которые были необычно грязными и запутанными. Почему он не говорит?

Я нашел его глаза – они были красными, отекшими и невозможно темными, как будто он… плакал. Но больше всего тревожило выражение его лица, с которым он сидел на стуле и смотрел на меня в полной тишине.

Ясное и спокойное.

Его лицо было расслабленным и безмятежным, и его брови и лоб - необычно гладкими, голова слабо прислонилась к спинке стула. Я внимательно наблюдал за ним весь последний месяц и хорошо знал все выражения его лица. Это не походило ни на одно из них.

Он выглядел зловеще спокойным посреди сотен болезненных признаков, и это просто ужасало. Я медленно опять опустился на стул, и его зеленые глаза проследили мое движение неестественно плавным движением, пока все остальное его тело оставалось полностью недвижимым.

- Ты подрался? – уклончиво спросил я придушенным шепотом, поглощая больше деталей его всклокоченного появления. Но я знал, что он не делал этого. Я видел Эдварда после драк раньше, и спокойным и безмятежным он не был. Это было отличием, и он продолжал пристально смотреть на меня все с тем же спокойным выражением.

Я провел много времени в тишине, изучая его, фиксируя его повреждения в памяти для последующего лечения, пока совсем не разозлился и возмутился его полным отсутствием движения и общения.

- Пожалуйста, скажи что-нибудь? – приказал я, и в моем тоне отчетливо слышалось отчаяние, потому что он наконец почти незаметно пошевелился. Я периферическим зрением увидел, как на подлокотнике шевельнулась его рука, и с предчувствием наблюдал, как его губы приоткрылись, и он тихим хриплым голосом произнес:

- Мне нужна твоя помощь.