Wide Awake/Неспящие. Глава 19 10 страница

Глава 31. «Фиаско шоколадного пирожного с орехами»

BPOV

На лугу долго царила тишина, пока я смотрела на траву, колышущуюся под ветром. Это просто еще больше разозлило меня. Эдвард… мы… хотели на один день удрать от всего этого. Удрать от воспоминаний и давления, и просто… дерьма. Неважно, как далеко я удрала, или насколько нормальной себя ощущала, оно всегда было со мной, просто поджидая случая, одного момента счастья, от чего я могу засмеяться.
Эдвард вздохнул рядом со мной, но я не посмотрела на него. Я не хотела, чтобы моя горечь перешла ему.
- Я не хотел, блять, сказать именно это, Белла. Я обещаю, - несчастно шепнул он. Конечно, он мог сказать это не думая, но это сидело в его голове. Потому что это было правдой. Я могла жить, отказывая себе во всем, что хотела, но это не изменит того факта, что я не была нормальной.
Я напряглась, поерзала и лучшее, что смогла сделать, это повернуться к Эдварду и с улыбкой пожать плечами. Я не винила Эдварда ни за что. Это просто был факт моей жизни.
Он грустно и сожалеюще смотрел на меня своими зелеными глазами, вымученно улыбаясь.
- Знаешь, для меня это дерьмо ничего не значит, - прошептал он и с любовью погладил мою руку. Соглашаясь.
Я улыбнулась в ответ. Я разрушила наш день, и все, что хотела – уйти домой и вариться в своих собственных страданиях и разочаровании в течение нескольких часов. Эдвард, похоже, почувствовал это, так как встал с земли и предложил мне руку.
Я замерзла, когда мы вернулись к реке, и Эдвард дал мне куртку. Я гадала, может ли быть так, что он носит ее именно для этого. От этой мысли мне стало еще хуже, потому что он всегда пытался обеспечить мне удобство и помочь избежать дерьма типа этого. И теперь он думал, что я не готова, этот эпизод подтвердил его правоту, и шанс, что он дотронется до меня, опять стал совсем маленьким. Я еще больше расстроилась. Мой собственный сломанный предательский мозг боролся с моим сердцем, инстинктами, желанием и страстью. И это просто убивало меня.

Он сказал, что любит меня, около вышки. Он показал это, когда посмотрел в мои глаза и погладил мою руку. Я тоже погладила его руку, на которой было кольцо, и сказала, что я люблю его. Потому что я любила его. Я хотела проорать это в свою собственную голову так, чтобы она увидела это. Ничто так не пугало меня. Когда он поцеловал меня вечером около балконной двери, я надавила. Молча побуждая повторить попытку, может, в этот раз получится, но он не стал. Он опять сказал, что любит меня, перед тем как уснуть, и он показывал это любящими ласками, пока я гладила его волосы и мурлыкала.
Школа была школой. Взгляды, шепот и смешки отовсюду. Я ненавидела себя еще больше. Эдвард был со мной, провожая меня, заставляя меня лучше себя чувствовать своим электричеством, сердито взирая на всех остальных и встречая меня после каждого урока. На ланче я опустила капюшон, потому что он любил это. После этого он наклонился к моим волосам и сказал, что любит меня, мне на ушко. Он продемонстрировал это, гладя мои волосы и лаская мою шею. Мы сидели перед Элис и Джаспером и наблюдали, как они болтают и ведут себя как нормальная счастливая пара.
Он держал мою руку на биологии под столом, чтобы никто не пялился на это. И когда мы стояли перед дверями спортзала, он нежно поцеловал меня в щеку и сказал, что любит меня, прямо перед Стенли и ее ведьмами, и абсолютно не обращая на них внимания. Я подслушала, как они болтали и сплетничали. Обычно я не делала этого в душевой раздевалки, где переодевались, но я ощущала горечь и прикинула, что как минимум я могу жить, утешаясь, что я единственная, к кому Эдвард сейчас прикасается. Возможно, этого хватит.
Джеймс шарахался от меня, даже не глядя на меня, точно так же, как в пятницу. Думаю, я боялась возможного дерьма от него, но на самом деле не особо тревожилась. Что-то типа синяка на носу только усилит горечь.
Эдвард ждал меня, когда прозвенел звонок, как всегда после каждого урока. Он с сочувствием во взгляде и в защитном жесте обнял меня, когда мы уходили на парковку. Перед тем как посадить меня в «порше», он поцеловал меня в лоб и прошептал, что любит меня. И он показал это, открыв дверь, помогая мне сесть.
Элис была идиоткой в некоторых вопросах. Она кипела при мысли о нас. Она не допускала проигрыша. Так что я держала рот закрытым, пока мы ехали домой, гадая, что может сломить ее, и как заставить ее понять, что Эдвард на самом деле невероятен.
Я опять надавила на него возле балконной двери. Я чувствовала глупость и жалость, делая это, но молилась, чтобы он попробовал. Просто еще раз, просто посмотреть, вдруг мой мозг, наконец, начнет действовать синхронно с моим сердцем.
Он не сделал этого. Он сказал, что любит меня, перед тем как мы уснули. И он продемонстрировал это, лаская мою щеку и крепко прижимая меня к себе.
Я хотела заорать и завизжать на него, что я знаю, что он меня любит. Я знала, что это не заденет его, если он сможет прикоснуться ко мне, как тогда. Это просто еще больше злило меня. Это задевало меня. И я хотела, чтобы это задевало и его хоть немного. От небольшого разочарования может быть реально лучше. Вместо этого я встретила его признание.
Вся неделя была похожа на этот день, полный понимающего «я люблю тебя» и, изредка, «я, блять, люблю тебя». Он возвышался надо мной, когда мы шли по коридору, молчаливым защитником обнимая меня за талию и сердито глядя на прохожих. Смотря так, как будто он ждал, что кто-нибудь толкнет его. Отчаянно ожидая, что кто-нибудь приблизится ко мне или оскорбит.
Мне нужно было это.
Меня обижало это.
Я обожала это.
Он с каждым днем все больше и больше касался меня. В школе, в кафетерии, в его комнате. Его руки всегда были на мне, когда мы были рядом. Он касался моих рук, кистей, щеки, шеи, талии, плеч и нигде, нигде больше.
Когда я пришла вечером вторника, он выглядел чем-то озабоченным, и я продолжила давить на него. А он продолжал отступать. Я боролась и сражалась с горьким комком, застрявшим в горле. Это не его ошибка. Он только защищает меня. Он любит меня.
И он, конечно, сказал мне то же самое. Во вторник это было пять раз. Я наслаждалась этим. Это уменьшало мою горечь. Это позволяло мне искренне улыбаться и иногда хихикать.
Но это были плохие дни. Для нас обоих.
Среда… была днем Эдварда.
Он шел со мной на ланч, обнимая меня и обводя нас вокруг прохожих в коридоре с его обычной легкостью и грацией. Я была закутана в безмятежность его прикосновений и любящих объятий, пока кто-то не вышел из-за угла прямо в нашу сторону.
Это был просто несчастный случай, человека легко можно было обойти, но Эдвард поспешно замедлили шаги и, защищая, развернулся ко мне, избегая столкновения с темноволосым парнем, который немедленно остановился.
Эдвард никогда не был добродушным.
- Смотри, блять, куда идешь, придурок, - резко и сурово сказал он, уставившись на парня.
Молодой темноволосый парень сузил глаза, намекая, чтобы Эдвард проходил. Но как только мы почти вышли из зоны слышимости, он сделал ужасный комментарий.
- Твою мать, Каллен, - заорал он в холле.
Эдвард остановился. Я почувствовала, как каждая мышца его тела обвилась вокруг меня в напряжении от комментария, который подразумевался намного менее оскорбительным, чем стал в действительности. Парень не мог знать.
Эдвард развернул нас обратно к темноволосому парню, похоже, собираясь сломать что-то… или где-то. Но я остановила его, поспешно потянув его в пустой класс. Он со злобой в глазах развернулся ко мне, когда я отчаянно дергалась и тащила его внутрь. В конце концов, я сделала это, но, возможно, потому что он позволил мне. Я быстро захлопнула и прижала собой дверь, спасая жизнь глупого парня.
Эдвард твердым шагом обошел пустую комнату, с раздражением и злостью запустив пальцы в волосы.
- Какого хера это было? – заорал он, останавливаясь и сузив глаза.
Его зеленые глаза потемнели от злобы, ноздри раздувались, а пальцы сжались в кулаки.
Я вздохнула, зная, что его злость не направлена на меня напрямую.
- Если ты причинишь ему боль, тебя исключат, - осторожно пояснила я, пытаясь не разозлить его еще больше.
Он в раздражении поднял руки вверх.
- Что, блять, это было? – он громко заорал на меня, и я инстинктивно отпрянула.
Я могла воздействовать только одним на него.
- Я буду одна в школе всю неделю, - тихо произнесла я, зная, что ему не понравится, если я буду ходить по коридору без его защиты.
Его лицо мгновенно вытянулось, он простонал от раздражения и плюхнулся на пустой стул, поставив локти на стол и положив на них голову.
- Блять, - выругался он, сдаваясь и потирая лицо ладонями, в то время как я стояла у двери и размышляла над тем, как его успокоить.
Я чувствовала большое иррациональное чувство вины из-за того, что он сдерживает свой характер ради меня. Я была бременем, из-за которого он не мог пойти избить этого парня, как он действительно хотел.
Это была крайняя степень моей любви к нему. Я отдавала ему все, чтобы сделать его счастливым и увидеть его улыбку. Я колебалась, подходя к стулу и медленно поднимая руку, чтобы положить ему на плечо. Хотя его мышцы было трудно различить через кожаную куртку, я могла точно сказать, что он все еще кипит от злости. Я скользнула рукой на его шею, осторожно потирая, и, в итоге, добралась до его волос и нежно стала перебирать их, желая успокоить.
Через некоторое время он выдохнул себе в ладони и протянул руку, обнимая меня за талию и сажая меня к себе на колени. Я сидела боком на его коленях, когда он, наконец, поднял голову и свободной рукой сдернул капюшон с моей головы.
- Прости, - проворчал он, все еще раздраженный, но пытающийся загнать все это внутрь.
Это было больше, чем я могла сказать. Так что я улыбнулась и стала перебирать его волосы, пока его обозленный взгляд не сконцентрировался на мне. На его лбу опять появились морщины, брови нахмурились в раздражении.
Наконец, он глубоко вздохнул и положил лоб на мое плечо, сильнее сжимая мою талию, а его волосы щекотали мое ухо. Мы не пошли на ланч в среду. Мы сидели в темном классе, и я бессчетное количество раз пыталась уменьшить его злость любящими поглаживаниями. Я целовала его в щеку. Я зарывалась в его шею. Я шептала ему на ухо, что люблю его. Я говорила ему непростительные грубости и безвкусные шутки о двух монахинях, которые зашли в бар. И ко времени, когда должен был прозвенеть звонок, он опять улыбался мне, кризис прошел.
Он все еще был чем-то озабочен, когда я пришла вечером. Я беспокоилась, что он провел вечер, опять копаясь в своей памяти, но потом успокоилась, потому что с его лица исчезла тревога, как только я поцеловала его. Конечно, я давила. Дергая его за волосы, пытаясь заставить его поддаться желанию и дотронуться до меня опять, когда я умышленно терлась о его бедра. И конечно Эдвард не колебался по этому поводу, и я знала – все, что я могу сделать, не сработает. Этой ночью я почувствовала что-то еще, кроме обычных горечи и расстройства. Поражение.
Я жалостно барахталась в горькой депрессии, в которую погрузило меня поражение. Всю ночь и весь четверг. Это было так глупо. Что-то такое маленькое и почти невидимое для случайного наблюдателя. Не было похоже, что у меня какие-то сексуальные отклонения, но мысль, что мы никогда не сможем стать настоящей парой, сверлила меня без конца. Мы могли разговаривать, спать, любить и смеяться друг с другом. И только одна вещь удерживала нас от перехода на следующий уровень.
Когда я готовила на кухне тушеную говядину, я фантазировала о грязных вещах, связанных с Эдвардом и мной. Я представила, что наш первый раз мог быть, когда он сказал, что любит меня, и он, наконец, отдал мне кусочек себя. И я отдала бы ему свою девственность без колебаний, потому что я уже знала, что всегда хочу его и никого больше. И когда мы, наконец, получим удовлетворение, может, я даже предположу некоторую правдоподобность тех сплетен, что я слышала от Джессики.
Я мечтала о том, что мы вместе закончим обучение и пойдем в колледж, не покидая друг друга. Может, у нас будет собственный дом или квартира, где мы сможем делить одну кровать, не скрывая этого, и будем любить друг друга каждую ночь, перед тем как я промурлычу ему колыбельную. Удовлетворенная и счастливая, пока он держит меня в своих объятиях.
Мои фантазии стали такими глупыми, что я добавила овощи в тушеную говядину. Однажды он предложит мне выйти за него замуж, и я, естественно, соглашусь. Было глупо даже предполагать такое, но мои мысли бежали впереди меня, отражая на моем лице то, что может никогда не произойти.
Может, я даже найду своего настоящего отца, чтобы он приехал. После смерти моей матери меня пытались уговорить поискать его, хотя он даже не знал о моем существовании. Но зачем искать кого-то, кто никогда не будет с тобой жить? Кому нужна чокнутая дочь, к которой он даже не сможет прикоснуться и обнять, как нормальный отец. Он никогда не сможет провести меня по проходу церкви к версии Эдварда, которую я придумала, и которая не существует.
Горечь внутри меня пылала и заставляла мои мечты увеличиваться в моем воображении.
Мой мозг начал беспощадно выплетать детали в моей психике против моего желания. Типа, что Элис планирует нашу свадьбу, насильно заталкивая меня в платье, которое я ненавидела и о котором спрашивала что-то вроде «почему опять на платье нет капюшона?». И она улыбалась как сумасшедшая, когда надела на меня капюшон из свадебной вуали.
Части моей фантазии стали мучительно отчетливыми, трансформируясь в безжалостные образы, овладевающие моими мыслями. Они были такими отчетливыми, что я просто фыркнула в сковородку с мясом, которое готовила, когда в моем разуме появился образ картины, когда Элис и Эсме отказывались позволить Эдварду использовать непристойные выражения в его свадебной речи ко мне. Я закатила на них глаза, ухмыльнулась и отказалась выходить замуж без непристойностей.
Без моего позволения возможная речь Эдварда возникла у меня в голове.
«В радости или дерьме… в богатстве или мы оба закончим бедными ублюдками… торжественно клянусь пнуть ногой по заднице любого, кто коснется тебя… любить и лелеять тебя, блять, навсегда».
Каждый, кто хорошо не знал его, глядел на нас, открыв рот от шока. Люди, которые знали, закатывали глаза и недовольно вздыхали. А мы просто широко улыбались друг другу, как идиоты, под негодующим взглядом священника.
Я сделаю печенье для Эдварда. Возможно, «Панацею из арахисового масла». Мы с нетерпением увильнем от танца и раньше начнем брачную ночь. Меня не волновало, где она будет. Мы сначала займемся любовью. Чувственной, невероятной, наполненной нашими собственными личными клятвами, когда мы будем на грани удовольствия и в экстазе от нашей страсти. И затем я проведу остаток ночи, делая очень безнравственные и уединенные вещи с телом моего мужа. И я промурлычу ему колыбельную, любуясь на огромную улыбку, появившуюся на его лице.
И из-за всех этих невозможных мыслей мое мясо подгорело и полностью пропало, и вверх начали подниматься удушающие клубы дыма. Я прокляла свое гиперактивное воображение и выбросила мясо в мусорную корзину, мрачно наблюдая, как обуглившаяся черная дрянь причудливо соскальзывает в белый пластик мусорки. Это, возможно, даже было красиво.
Это были такие глупые мечты. Эдвард никогда не планировал больше чем на неделю. Он не показывал интерес к общему для нас колледжу. Он даже никогда не показывал интерес к сексу со мной. Что, возможно, было даже хорошо, учитывая вероятность того, что это может никогда не произойти.
Я со злостью хлопнула крышкой мусорки и разогрела остатки еды. Я не стала делать «Панацею из арахисового масла» этим вечером. Я сделала «Фиаско шоколадного печенья».
Когда я залезла на балкон и вошла в комнату Эдварда, то нежно, любяще, страстно поцеловала его. Фиаско. Я устала от отказа и горечи, которая приходила, когда он отстранялся. Я защищала его от своих проблем и страданий, потому что знала, что он не хочет, чтобы я чувствовала это. А еще больше я устала оттого, что делаю его несчастным рядом с собой. Я ненавидела, что он перекладывает мое бремя на себя. Ему и так досталось и без моей горечи.
На его лице появилось облегчение, когда я не стала тянуть его за волосы и умышленно возбуждать его. Хотя в его глазах была видна грусть. По какой причине – я не могла понять. Я изобразила ему свою лучшую улыбку, и знала, что он будет счастлив. Я сказала, что люблю его, перед тем как мы пошли спать. Стукнув его кулаком, перед тем как начать мурлыкать колыбельную. Отказываясь слушать его признания мне.
Моим плохим днем была пятница. Она проходила так же, как и любой другой день недели, Эдвард провожал меня по коридору, я терпеливо ждала его в классах, так что, наверное, походила на ребенка. Он продолжал касаться меня при каждом возможном случае, он касался моих рук, шеи. И всегда совершенно невинно.
Мы начали ланч, как всегда на этой неделе. Розали и Эммет никогда не присоединялись к нам за наш столик. Я предполагала, что это может произойти, но они предпочитали оставаться за старым столом, обнимая друг друга. Роуз не любила Эдварда и Джаспера, а Эммет всегда делал то, что она хотела.
Я сняла капюшон для Эдварда, и он начал поглаживать мою шею, пока мы ели «Фиаско шоколадного пирожного». Элис и Джаспер вошли в комнату для ланча, выглядя особенно резвыми. Они шли к столику, рука об руку, ухмыляясь и хихикая, и я почти хотела шлепнуть их обоих. Я знала это выражение. Они возвращались после быстрого раунда в мужской раздевалке.
Эдвард и я смотрели, как они приближаются к столу. Я почувствовала всю свою депрессию от поражения, когда Джаспер встал за Элис и шутливо прижал руками ее грудь. Прямо перед нами и всем кафетерием. Это не было новостью. Они всегда вели себя так. Элис не волновало это, потому что она любила, когда Джаспер делал подобное. Она всегда говорила, что он «клеймит» ее перед всеми остальными девочками школы. Обычно я кривилась и отворачивалась в омерзении.
Но сейчас как будто вселенная ткнула мне в лицо тот факт, что я никогда не смогу оценить это. Я почувствовала, как рука Эдварда моментально напряглась на моей шее. Я внимательно рассматривала стол, засовывая еще одно «Фиаско шоколадного печенья» в рот, и потирала его колено, чтобы просто показать ему, что меня это совершенно не волнует.

EPOV

Я был гребаным ублюдком. Сидя на этом лугу, я пытался успокоить ее самым идиотским выражением, которое только известно. За все время. Я не понимал, почему она выглядит такой больной. Раздражение я еще мог понять, но это была боль. Я знал, что она еще не готова для этого рода вещей. Я хотел быть большей задницей и сказать что-нибудь идиотское вроде «Я, блять, так и говорил». Она с горечью бросила в меня мои же слова «Нормальная девушка».
Я знал, почему я сказал так, на самом деле. Хотя, если быть честным, это было правдой. Она не была, блять, нормальной. Не более, чем я. А на самом деле, что такое быть нормальным? Кто установил стандарты? И что было такого в том, что заставило ее чувствовать такую гребаную горечь?
Но все сложилось. Ее горечь. Я уже видел ее пару раз. Главным образом от поступков суки Стенли. И чем больше я думал об этом, тем больше понимал, что горечь появлялась не от Стенли или Меллори. Она появлялась оттого, что Белла не была нормальной. Нормальной девушкой.
Я пытался сказать ей, что это не заботит меня. Ничего из этого дерьма. Я бы солгал, если бы сказал, что это не прекрасно – быть с ней и так обращаться с ней, касаться ее и, может быть, зайти дальше. Она так много значила для меня. Но это предположение невероятно расстроило ее. Она смотрела на меня взглядом, который я очень хорошо знал. Она чувствовала себя чокнутой. И я всегда знал, как позаботиться об этом. Я показывал ей себя.
Но в этот раз я не мог показать ничего. Это напомнило мне время перед Новым Годом, когда она хотела утешить меня, потому что я не мог чувствовать любовь. И она не могла показать мне себя, потому что в этом конкретном случае мы не были око за око. Теперь я один стоял в стороне и чувствовал, блять, беспомощность.
Конечно, она не говорила ничего глупого, вроде «я уверена, даже нормальный ублюдок не может никогда чувствовать любовь». Да. Я дерьмово себя чувствовал.
Это определенно был момент «открой рот, вставь ногу» для Эдварда – нечувствительной ослиной задницы – Каллена. Я дал ей свою куртку по дороге к лодке, потому что она замерзла. Я только по одной причине носил постоянно эту чертову вещь. Даже этот маленький поступок не заставил ее улыбнуться. Я смотрел на ее лицо, пока греб домой. Она, блять, не смотрела на меня. Просто уставилась на деревья и закуталась в куртку с таким знакомым выражением разочарования на ее лице.
Я сказал, что люблю ее, около вышки. Потому что я действительно, блять, любил ее.
Я думал, что это помогло, когда увидел ее слабую улыбку, забирая у нее куртку. Я провел остаток дня и вечер просто думая. Гадая, почему она чувствует такую горечь от этого. И гадая, почему я не могу коснуться ее так, если это не было частью ее… жизненного опыта. Если честно, я был невежественным ублюдком. Бегал вокруг моей девочки, типа я все знаю о ней и как с ней обращаться. Это было просто гребаной ложью, потому что я не знал главного о ее состоянии. Медицина. Физиология. Я бушевал от всего этого смешного медицинского жаргона Карлайла, потому что это было так оскорбительно для нее.
Когда она пришла ночью, горечь вернулась десятикратно. Она целовала меня безумно… отчаянно, блять. Дергая мои волосы и выгибая ко мне грудь. Она как будто просила меня ощупать ее опять. Это было так невероятно.
Я бы не смог выдержать, если она опять почувствует это. Страх, ужас, панику и беспокойство. Горечь в ее глазах возросла, когда я оторвался, неготовый удовлетворить ее предложение. Я ненавидел, когда она выглядела так. Я готов был отдать все, чтобы она чувствовала себя лучше. Все, но не это.
Так что этой ночью я опять сказал, что люблю ее, пытаясь передать ей это каждым моим движением. Пытаясь показать ей, что это, блять, ничего не значит.
Пришел понедельник, и ее настроение не изменилось. Я шел с ней по коридору школы, обернув ее собой, как будто моя защита могла разрушить ее разочарование. И я продолжал говорить, что люблю ее. И также потому, что это была одно из тех вещей, которую я мог сделать, чтобы она опять улыбнулась.
Я остановил ее около спортзала и был уверен, что Стенли видела, как я целовал Беллу в щеку и опять сказал, что люблю ее. Я вздохнул от ее улыбки, когда она ушла через двойные двери. Желая понять всю ее горечь и разочарование. Желая, чтобы я не был так необразован.
Когда я вернулся днем домой, я решил, что могу узнать больше. Обо всем. Если я действительно люблю ее, а я знал это, тогда узнаю об этом дерьме все. У Карлайла в кабинете была гребано обширная библиотека медицинских книг. Так что я закрылся в комнате и начал продираться через его книги.
Это, блять, сбивало с толку. У меня в тексте были медицинские термины и медицинский словарь для терминов. И обычный словарь для медицинского словаря. И в шесть, когда папочка К пришел домой, я забрал их все к себе. Это, бля, займет много времени.
Это все начиналось как невинное любопытство. Я провел весь вечер, читая о симптомах PTSD. Это еще надо было перевести на нормальный язык, и когда моя девочка в десять постучала, я был полностью погружен в это.
Я поспешно спрятал все книги от нее, не желая, чтобы она еще больше расстроилась, открыв, что я делаю. Она, блять, бесстыдно накинулась на меня, а я отодвинулся. Моя девочка была настойчивой и упрямой, как чертов осел.
Я начал больше прикасаться к ней. Невинные маленькие ласки, прямо к ее коже, просто чтобы она не подумала, что я не хочу прикасаться к ней совсем. Я ненавидел отказывать ей так, блять, очевидно каждую ночь, но не мог сделать с ней это опять. Она снова почувствовала бы панику.
В школе я защищал ее еще более безжалостно. В основном потому, что у меня уже была информация о ее состоянии. Это было намного хуже, чем я предполагал. Все, что я читал, говорило мне, что ее случай особенно сложный. Точно как говорил мне Карлайл.
День вторника. Я опять закрылся в его кабинете и полез в Интернет за большей информацией. Какие-то из материалов, которые я читал, проводили параллели с моим собственным состоянием, хотя я по большей части сосредоточил внимание на симптомах Беллы. Я пытался погружаться в ту часть ее состояния, которая касалась ее реакции на мои прикосновения. PTSD или фобия. В конце концов я понял, что фобия была побочным эффектом от PTSD. Настоящей проблемой было то, что ее мозг защищал ее. Это хорошо звучало в теории, но многие люди писали, что эксперименты с такими, как Белла, потерпели неудачу. Их разум защищал их нежелательной реакцией.
Я закрылся в комнате, опять читая книги, когда в десять пришла Белла. Я сделал то же самое дерьмо. Быстро спрятал все, чтобы она не видела. Я ненавидел действовать исподтишка и скрываться от своей девочки. Я просто не хотел добавить к ее горечи то, что она ненормальная.
И она опять сделала это, когда я прижал ее к себе для поцелуя. Вцепившись в мои волосы и крепко прижимаясь, она боролась с моим языком и выгибала ко мне грудь. Она дышала мне в рот, не отпуская меня, тесно прижимаясь ко мне, позволяя чувствовать мне каждую округлость ее маленького тела и просто заставляя пробежаться по ним пальцами. Я оторвался от нее, тяжело дыша, твердый как камень, видя ее полные разочарования и желания карие глаза.
Это было так, блять, отчаянно.
Это было так, блять, мучительно.
Это было так, блять, сексуально.
Она не одна чувствовала разочарование после этого. Она делала хуже нам обоим. Я пытался заполнить ее пустоту своим «я люблю тебя», когда мы легли в кровать. Я также старался не толкать ее своей пульсирующей эрекцией, когда она начала мурлыкать колыбельную.
Среда стала занимательным подтверждением этого, когда это вылилось. Эта задница, которая задела меня, когда я уже разделался с этим огромным количеством дерьма. Его комментарий разозлил меня. Окей. Понимаю. Я, блять, взбесился. Я хотел пнуть его задницу и сказать ему, чтобы он повторил мне это все в лицо. Затем одним ударом вышиб ему зуб. Но Белла не допустила этого, затащив меня в пустой класс. Я только по одной причине позволил ей это – я не хотел, чтобы она видела драку. А все ее усилия разозлили меня еще больше. Я не выбил дерьмо из Джеймса, и я не мог выбить дерьмо из этого ублюдка.
Так что я, блять, пропал и наорал на мою девочку. И когда она напомнила мне, почему я не могу полностью потерять самообладание, то почувствовал себя еще большим дерьмом, чем уже был. Вместо того, чтобы разозлиться на меня, она, как всегда, простила меня и любила меня, как будто я не был полным хером, который рисковал ее безопасностью, потому что кто-то был таким гребаным идиотом.
Я держал ее на своих коленях, загоняя злость внутрь, потому что не мог причинить ей боль или сказать что-нибудь гадкое и глупое. И она знала, как осознать, какой задницей я был. Целуя меня и любя меня. Она окружала меня этим, ликвидируя вспышки в моем разуме своей любовью и прикосновениями. Она рассказала мне непристойную шутку, которую я уже слышал. Которую, блять, много раз рассказывал сам. И то, что я слышал ее из уст Беллы, заставило меня улыбнуться, невзирая на все остальное.
Потому что это была моя девочка. Она делала все, чтобы я чувствовал себя лучше. Несмотря на ее дерьмовое горькое настроение, она отталкивала все от меня. Вульгарными шутками про монашек в том числе. Даже не покраснев.
Я изучал ее состояние еще тщательнее этим вечером. Я знал, что не смогу привести ее в порядок. Фактически, я, кажется, знал это лучше Карлайла, со всей информацией, которую я добыл. Но мне нужно было понять ее, может, облегчить это дерьмо, так что я читал и изучал. Делая записи о маленьких вещах, на которые она реагировала. Ее поведение в школе, способ, которым она скрывалась от других, ночные кошмары и приступы страха после того, как ее касались.
Когда Белла пришла ночью, она была еще более, блять, отчаянной. Почти как в тот раз, когда она хотела подтвердить, что нормальная, и просила у меня помощи, она подводила мою силу воли и либидо к кризису, просто пытаясь заставить меня облапать ее снова.
Я был единственным мужчиной на планете, желающим, чтобы его девушка просто, бля… прекратила попытки заставить его почувствовать ее везде. Я серьезно подумывал о том, чтобы перенести свой утренний душ на ночь. И ежедневный очевидный отказ крепил горечь и разочарование, от которых я уже хотел подстричь свои чертовы волосы. Я говорил, что люблю ее, каждую гребаную ночь. Надеясь, что она поймет это и не будет раздувать большой проблемы из этого.
Четверг был для нее еще хуже. Я не знаю, почему, или что стряслось, но она была невыносимо грустной. Я провожал ее на каждый урок, целуя ее и любя ее перед всеми. Пытаясь заставить ее чувствовать себя нормальной. Я гадал, что если она чувствовала себя точно так же после Рождества, и я был безутешен. Гребаная беспомощность.
Так что, когда я пришел домой, то сделал все, что мог. Меня мучила навязчивая идея, я признаю это. Закрываясь каждый день и вечер, чтобы больше выяснить об этом. Большей частью для Беллы, но если честно, это было гребано интересно. Способ, которым мозг реагирует на ситуации и травмы. Работая над своей защитой, подсознательно заставляя ее реагировать на определенные раздражители. Состояние Беллы было таким тяжелым, что ее подсознание не позволит мне войти в слишком личное для нее пространство. Я понял, почему, даже если не мог понять, почему это так расстраивает ее.
Я начал склоняться к предметам, не имеющим отношения к ее фобии, к вещам, привычным мне. Потому что, если быть честным, я читал в книгах о некоторых пациентах, о случаях, которые я мог применить и к себе.
Но у меня не было времени концентрироваться на этом, потому что когда моя девочка пришла ночью, я ожидал отчаяния. Но этого не было. Она отклонилась и нежно поцеловала меня в губы. Нежный, страстный и полный чего-то, что я не мог опознать, поцелуй. Я был так, блять, обрадован, что не оттолкнул ее, но то, что я увидел в ее глазах, когда она отошла сама, заставило мое сердце сжаться. Но я все еще не понимал ее.
До следующего утра, когда я получил свое печенье. Фиаско. Это было в поцелуе и в ее глазах. Она чувствовала, блять, поражение. Я очень хорошо знал это чувство, потому что оно было во мне несколько недель назад.
Пятница казалась хорошим днем. С наступающим уикендом и всем прочим. Она началась как любой другой день недели. Я провожал Беллу по школе как нормальную, чувствуя облегчение от того, что все эти взгляды и шепот полностью стихли. Я прибегал к ее классу после каждого звонка. Она ждала меня, как я и просил. Иногда я думал, что этим только делаю ей хуже. Когда твой бойфренд сопровождает тебя по всей школе. Но это, блять, было необходимо.
Я дотрагивался до ее кожи, как только подворачивался случай. Я чувствовал себя таким дерьмом после ночных инцидентов и более чем небольшую ответственность за ее поражение.
Отталкивая ее, типа я не хочу, блять, делать это. Возможно, заставляя ее чувствовать себя второстепенной, хотя я обещал себе, что сделаю совсем противоположное.
Ситуация стала невозможно плохой за ланчем. Мы оба ели печенье. Я на самом деле не хотел их есть и не потому, что они не были гребано вкусными, а потому что они были. Но они влияли на меня и заставляли чувствовать себя дерьмом, когда я ласкал ее шею и, нагибаясь, вдыхал аромат.
Джас и Брендон вошли в комнату как два сексуально озабоченных кролика, которые трахались в мужской раздевалке последние двадцать минут. Когда они подошли к нашему столику, я захотел, блять, ударить его. Из всего, что он мог делать перед ней, он выбрал щупать Брендон. Напоминание ударило по моей девочке, блять.
Это была не его ошибка, но я все равно целый час сердито смотрел на него. Он не обратил на это никакого внимания. Белла весь час смотрела на стол, потирая мое колено, и плавала в своем поражении.
Я понял. Просто покончил с этой нелепой вещью. И я не мог на самом деле назвать ее нелепой, потому что я был таким же. Пытаясь почувствовать любовь и форсируя ее приход так же отчаянно, что это убивало меня. Это убивало и ее. И я не мог сидеть сзади и наблюдать за ее гребаным поражением.
Дома я ужесточил поиски. Книги, Интернет, доски объявлений, терапевтические конференции. Все, блять, что может помочь ей. И когда я наконец нашел это, то знал, что должен делать.
Это была простейшая мысль – понемногу вызывать падение ее чувствительности от негативных раздражителей. Это не лечение, но хоть какой-то метод. Это не то, что может полностью вылечить ее от фобии, потому что ее фобия была соединена с вспышками и образами, вызванными посттравматическим стрессом, который не поддастся этой технике.
Но раз я не вызывал у нее вспышек и образов, только чувства, то надеялся, что, может это сработает, но только для меня. Этого достаточно, чтобы дать ей то, что она хочет. И может, это облегчит ей ее напряженные отношения с другими людьми, даже если она не сможет дотронуться до них.
Это была рискованная мысль. Это был риск, потому что если это не сработает, то только ухудшит это дерьмо. Для нас обоих. Но я хотел попытаться, и знал, что она на самом деле, блять, хочет меня. Так что я проводил мои вечерние исследования техники и пытался совершенствовать ее в голове, делая необходимые изменения.
И я чувствовал себя как проклятый извращенец. Потому что провел четыре часа пытаясь понять, как заставить чувствовать мою девочку. Потому что если это дерьмо не сработает и она сорвется, мы будем раскрыты. И меня, возможно, сразу же арестуют за нарушение местных законов.
Когда она пришла в десять, угнетенная и разбитая, я решил сохранить свою идею до последнего момента. Я не хотел возбуждать в ней надежды на всю ночь и весь день.
Она мало разговаривала в течение обеда, пока я поглаживал ее волосы и держал рядом с собой. Она была больной и мрачной, и я полуопасался, полупредвкушал завтрашний день. Я прижимал ее ближе и нежно целовал макушку. Говорил ей опять и опять, как сильно я, блять, любил ее. Это всегда вызывало у нее широкую улыбку, когда я добавлял ругательство в подобное дерьмо.
Когда мы проснулись на следующее утро, и она собралась уходить, я попросил ее придти на вышку в полдень.
Она застыла и посмотрела на меня от двери. Выражение ее лица было мучительным. Я почти рассказал ей, что запланировал. Но это даст ей шесть часов надежды.
-И принеси свой айпод, - проворчал я, лежа на кровати, запустив руки в волосы и искоса посматривая на нее. Я уже проверил погоду на полдень, не ожидалось дождя или облаков, точно как в прошлый уикенд, что сделает луг около реки восхитительным…для эксперимента.
Она открыла рот, как будто хотела что-то сказать, но поспешно закрыла и кивнула мне, уходя без дальнейших вопросов.