Глава седьмая. И мой великий день

Значит, так, — сказал я. — Мы все ду­мали, зачем «рыбаку» затевать слежку за мной, вместо того чтобы взять и поскорее смыться. Самые разные были догадки. И что ему отступать некуда, поэтому он должен пе­реть напролом, чтобы понять, насколько я для него опасен. И что, возможно, он за­мышляет устранить меня.

Да, — кивнул Миша. — Но многое не складывается. Непонятно, какой смысл тебя устранять, если и фоторобот уже есть, и подельщики «рыбака» наверняка скоро раско­лются, поняв, что нам о нем известно. Куда ни кинь — вроде, правдоподобно, а начнешь разбирать по косточкам, и множество неувязок возникает. Следить за вами — это такая дурость, что за ней определенно ощущается какой-то очень хитрый план.

Вот, вот, — закивал я. — Но какой?

Какой? — спросил Ванька, опережая Мишу.

А такой, что вдруг он затеял все это ра­ди того, чтобы в итоге его схватили как чело­века, укравшего гребень, и вернули этот гре­бень в музей?

То есть? — Миша нахмурился. — Хо­чешь сказать, он нам помогает, из каких-то своих интересов?

Вовсе нет! — сказал я. — Старается по­основательней вас запутать. Дело в том, что гребень будет не тот.

Как это — не тот? — удивился Миша.

— Копия. С этого гребня было сделано не­ сколько абсолютно точных копий, в интересах науки. Чтобы иногда копией оригинал подме­нять, даже в выставочном зале. Все воспроиз­ведено, до последней щербинки. Археологи писали мне об этом, но я забыл. А сейчас — вспомнил, и все встало на свои места.

Хочешь сказать, когда мы арестуем во­ра, то изымем у него копию, и, ничего не за­подозрив, вернем эту копию в музей как ори­гинал? — недоверчиво спросил Миша.

Вот именно! И археологи ничего не за­подозрят. Точный возраст изделия можно установить только с помощью спектрального и радиоуглеродного анализов. Но кто будет делать эти анализы, если один раз они уже были сделаны?

Никто не будет, — подумав, согласился Миша.

Ну вот! Экспонат просто положат на ме­сто — и все.

Да, но ведь вор сядет в тюрьму... — воз­разил Миша.

— Сколько он получит за эту кражу? — поинтересовался я. Миша прикинул.

— Трудно сказать. Максимум, лет на семь потянет. А минимум... Он вообще может отде­латься полутора годами, если это будет его пер­вая судимость. Или если он окажет доброволь­ную помощь следствию, или у него окажется хороший дорогой адвокат и так далее, — он вздохнул. — Были у нас случаи, когда люди, виновные в хищении или контрабанде куль­турных ценностей, отделывались минималь­ным наказанием. При его изворотливости и здесь может такое произойти.

А сколько стоит гребень? — поинтере­совался я.

Опять-таки трудно сказать, — ответил Миша. — Застрахован он на пятьдесят ты­сяч долларов. Но, разумеется, его рыноч­ная цена может быть намного выше стра ховки. Надо полагать, какой-нибудь амери­канский миллионер, собиратель древних раритетов, и двести тысяч долларов за него выложит.

— Ну вот! Стоит ради двухсот... пусть да­же ста тысяч долларов отсидеть года три? Я средний срок беру, не большой и не малень­кий. А когда он выйдет и достанет из тайни­ка подлинный гребень, он обратиться к тако­му миллионеру: мол, делайте любой радио­углеродный анализ и убедитесь, что я пред­лагаю вам подлинник.

— Но почему ему просто не смыться с этим гребнем? — спросил Ванька.

— По нескольким причинам, — ответил я. — Во-первых, если он имеет официальное отношение к музеям, то смываться ему особо некуда. Все равно очень скоро его вычислят и поймают, раз такой материал на него нако­плен. Во-вторых, допустим, сейчас он смоет­ся. Но ведь это значит, что он всю жизнь бу­дет числиться в розыске, ему до конца своих дней придется убегать и прятаться, и, скорее всего, в конечном итоге, он попадется. А так, он отсидел свой срок за совершенное преступление — и чист. Второй раз сажать его за кражу гребня и других ценностей нельзя, он вполне официально может вер­нуться домой, продать подлинный гребень, и жить припеваючи, ни от кого не скрываясь.

По-моему, ясно, что лучше три года тюрьмы, а потом спокойная и богатая жизнь, чем це­лая жизнь в подполье. И, конечно, он наде­ется получить не три года, а по минимуму, года полтора. У него наверняка есть планы, как он сумеет снизить срок.

— Тогда — следующий вопрос, — сказал Миша. — Вплоть до сегодняшнего дня «ры­бак» был убежден, что о нем никто ничего не знает, и что сообщники его, конечно, не вы­дадут. Во-первых, чем больше людей в орга­низованной преступной группе, тем строже приговор. Во-вторых, «сидельцы» будут знать, что на воле их ждет человек с их день­гами и закладывать его — это собственные деньги потерять! Когда же он успел переиг­рать свои планы?

— На ходу! — ответил я. — Думаю, про арест сообщников «рыбак» узнал почти сра­зу же т— ведь про арест преступников весь поезд гудел. Он ждет, когда и его придут арестовывать — но никто не приходит, и он сходит в Москве. В Москве, рано утром, он видит меня на перроне и узнает. Видимо, у него хорошая память на лица. Вплоть до этого момента он и правда был уверен, что о нем никто ничего не знает и что его имя ни­когда не всплывет на следствии — но те­перь-то он засомневался! И не мог поверить, что единственный мальчишка, который мог его опознать и подтвердить его контакты с Броньковым, чисто случайно оказался в по­езде на момент ареста всех сообщников «рыбака». С другой стороны, самого-то «рыбака» не арестовали, дали ему сойти с поезда, никто не явился его опознавать! Значит, считает он, милиция крутит ка­кую-то свою хитрую игру, и решила пока оставить «рыбака» на воле, чтобы просле­дить его контакты. И при этом настолько уверена, что «рыбак» у нее под колпаком и никуда не денется, что дает ему погулять. А меня привлекут для опознания, когда его, «рыбака», наконец задержат. И потом, раз милиция знает о его существовании, то, ко­нечно, кого-нибудь из арестованных обяза­тельно растрясут на показания против него, «рыбака». То есть, гулять на свободе «рыба­ку» остается день-два от силы и уйти ему не удастся. Выходит, надо свести к минимуму вредные последствия ареста. Что и как ему для этого делать? Он начинает лихорадочно соображать — и прежде всего решает про­следить за нами, чтобы узнать, что мы бу­дем делать в течение дня. Пройти за нами до дому он сумел так осторожно и незамет­но, что мы и не почуяли слежку. Когда мы вошли в дом, он, продолжая наблюдать за нашим подъездом, вызвонил себе на подмо­гу этого Аркадия Желтовского и в церкви Николая Святителя окончательно передал нас Желтовскому. И, кстати, тут ему ника­ких обвинений не предъявишь, ведь никто на нас не нападал, никто к нам не приста­вал, а ходить по городу следом за кем-то — это не преступление. Ну да, скажет «ры­бак», попросил дальнего знакомого чуть-чуть проследить за этими людьми, потому что перепугался. Ну, и в чем, мол, дело? Знакомый малость проследил — и успокоил меня. Ведь так?

Так, — согласился Миша. — За это к от­ветственности не привлечешь.

Не привлечешь?!.. — возмутился Вань­ка.

Не беспокойся, — улыбнулся Миша. — Ведь его можно привлечь за многое другое. Но давай послушаем дальше твоего брата.

— Возможно, — продолжил я, — «рыбаку» сразу пришла в голову идея навести милицию на самого себя, и поэтому он выбрал Желтов­ского. Во-первых, зная, что такой человек ак­куратно проследить не сможет, где-нибудь да засветится, и мы забьем тревогу. Во-вторых, зная, по каким делам Желтовский известен милиции, и какие выводы она сделает, уста­новив, что следит за нами именно Желтов­ский. «Рыбаку» надо, чтобы за ним пришли и арестовали бы его, а для него бы это оказалось «полной неожиданностью». Явка с повинной была бы для «рыбака» психологически невер­ным ходом, она бы удивила милицию, вызва­ла бы множество вопросов и, вероятно, мили­ция начала бы копать в те стороны^ которые «рыбаку» нежелательны. Ведь «рыбак» «не должен» подозревать, что его засекли и идут по его следу. А пока Желтовский мотается за нами по городу, «рыбак» прячет настоящий гребень в надежном месте, а у себя в квартире, или в гостиничном номере, или в «диплома­те», который при нем, оставляет копию. Во­прос только в том, где он взял одну из копий. Получается, он — человек, близкий к музей­ным кругам... Но я спорить готов, если вы, ко­гда его арестуете, поглядите на гребень и ска­жете ему: «Это же копия! А где оригинал?» — «рыбак» расколется. Он же считает себя хит­рее всех, и для него станет полным шоком, ко­гда раскусят его обман!

— Интересная версия, — сказал Миша. — Очень интересная! Не знаю, насколько она близка к истине, но проверить ее стоит. Если этот тип и впрямь собирается отделаться от нас, подсунув нам копию, то это дело мы пресечем.

Правильная версия, — сказал Ванька. — Абсолютно правильная!

Почему ты так считаешь?

Потому что у Борьки неправильных вер­сий не бывает! — ответил мой братец.

Миша засмеялся.

— Хорошо, коли так. Что ж, тогда мне тем более надо спешить поделиться этим предпо­ложением с Николаем Михайловичем. При­вет родителям, всего доброго, и, надеюсь, до встречи!

И, допив последний глоток кофе, он заспе­шил к выходу. Мы проводили его до маши­ны, а потом нашли машину дяди Сережи и стали ждать возле нее.

— Слушай, класс! — сказал Ванька. — Как ты все раскрутил!

— Теперь главное, чтобы все это оказалось правильным, — сказал я.

Наши родители и Фантик со своими роди­телями появились буквально через пять ми­нут. Фантик уже отошла, и вся сияла. В свой огромный шарф она завернула кубок и те­перь бережно несла этот сверток в руках.

— Поехали? — весело сказал дядя Сере­жа. — Значит, так. Мы с Ленькой сядем спе­реди, а женщины и дети — сзади.

Мы набились в машину как сельди в бочку и поехали.

Так поделись, чем ты огорошил Мишу? — повернулся ко мне отец. — Почему он так бы­стро умчался?

Ой, он так огорошил, так огорошил!.. — возбужденно и восторженно заговорил Ванька. — Ты ж знаешь, Борька у нас гений, настоящий гений! Во всяких расследо­ваниях он просто дока и спец! И когда он Мише сказал, что «рыбак» хочет, чтобы его арестовали, потому что подсунет милиции копию гребня, а оригинал оставит себе, и поэтому «рыбак» весь шурум-бурум вокруг нас навел, или, как там, тень на плетень, то Миша просто отпал. Ну и помчался докла­дывать Николаю Михайловичу все Борькины догадки, и, я думаю, там теперь такое бу­дет, что этому «рыбаку» несладко придет­ся...

Отец вздохнул.

— Понял только то, что Борьку посетила очередная гениальная догадка. «Рыбак» хо­тел всех надуть, а Борька его раскусил... Ладно, остальное дома расскажете, толком и по порядку.

Лишь одно скажите, — вмешалась ма­ма, — за нами больше не будут следить?

Ни в коем случае! — торжественно заве­рил я.

Фу, слава Богу! — мама с облегчением перевела дух.

Послушайте, да что у вас происходит? — не выдержал дядя Сережа. — Слежка, мили­ция... Во что вы опять угодили?

Все расскажем, — сказал отец. — По то­му, что прежде бывало, ничего особенного. Так, мелкое приключение.

— Ребята, у вас опять было приключе­ние? — Фантик повернулась к Ваньке — Без меня?..

Подумаешь, приключение! — поспешил успокоить ее Ванька. — Главное приключе­ние у тебя было: твой конкурс — и твоя побе­да! Мы бы тоже так хотели!

И все равно немного обидно, что я в это же время и с вами не могла быть, раз у вас происходило что-то интересное, — сказала Фантик.

Всюду не поспеешь, — философски за­метила тетя Катя.

К дому Егоровых мы подъехали около ше­сти вечера.

— Выгружайтесь! — сказал дядя Сережа. — А я поставлю машину.

Забрав свои вещи из багажника, мы вме­сте с тетей Катей и Фантиком прошли в дом.

У Егоровых было очень славно и уютно. Дом у них, конечно, не такой большой, как у нас, но тоже вполне вместительный.

Фантик, покажи ребятам их комнату, — сказала тетя Катя, — а я покажу Леониду и Тане, какая комната отведена для них.

Пойдемте, ребята, — кивнула нам Фан­тик.

Она провела нас в очень симпатичную комнату в конце коридора.

— Вот, устраивайтесь здесь. А я тоже пой­ду переоденусь, и потом у нас — празднич­ный ужин.

Егоровы накрыли стол заранее, с самого ут­ра, поэтому теперь им оставалось только дос­тать из холодильника салаты и закуски и включить духовку, чтобы разогреть жаркое: гуся с картошкой и яблоками. Гусь, торжест­венно сообщил дядя Сережа, их собственный, и картошка с яблоками тоже.

В центр стола поставили завоеванный Фантиком кубок.

Тут и Фантик появилась, переодевшаяся в свое роскошное платье, пышное и длинное, со­всем как бальные платья девятнадцатого века.

— Фаине Егоровой — троекратное «ура»! — провозгласил отец.

— Ура!.. Ура!.. Ура!.. — прокричали мы.

Фантик зарделась от удовольствия и сму­щения.

— А у нас для тебя подарок, к этому вели­кому дню и в честь твоей победы, — мы с Ванькой вручили Фантику сверток в пода­рочной упаковочной бумаге, красной с золо­тыми разводами.

— Ой, что это? — спросила Фантик, при­нимая сверток.

— Посмотри — узнаешь, — ответили мы.

Она зашуршала бумагой, распаковывая подарок, а потом завизжала от восторга.

Мы подарили ей нечто вроде скульптуры из дерева: фигуристка на коньках, с боль­шим бантом, кружащаяся на одной ноге. Я говорю «нечто вроде скульптуры», потому что мы не сами это вырезали, а это был такой корень дерева. Вы знаете, у деревьев бывают корни причудливой формы, которые напо­минают и людей, и животных, и птиц.

— Ой, красота! — Фантик глаз не могла оторвать.

— Потрясающая вещь! — согласились ее родители.

После этого мы сели за стол, и начался очень веселый ужин. Егоровы потребовали от нас отчета, что за история с нами про­изошла. Мы в подробностях рассказали им все, вплоть до моей последней догадки, и все они ахали, а Фантик жутко переживала, что упустила это приключение. После ужина мы стали смотреть выступления Фантика, кото­рые дядя Сережа заснял на видео.

И тут зазвонил телефон.

Дядя Сережа прошел к телефону, взял трубку, потом вернулся, удивленный:

— Спрашивают Бориса Болдина.

Я поспешил к телефону, догадываясь, кто это может быть.

И точно, это был Николай Михайлович.

— Борис? Поздравляю! Твои догадки с блеском подтвердились! Этот тип и впрямь думал подсунуть нам копию, а потом отде­латься минимальным сроком. Считал, види­мо, что у него есть, кого заложить и на чем сторговаться со следствием. И что, может, он вообще обойдется одним годом отсидки, а по­том станет богатым человеком. Когда мы за­явили ему, что нечего подсовывать нам ко­пию и пусть возвращает оригинал, он весь побледнел и у него челюсть отвисла. Такого он никак не ожидал! Так что еще раз мои по­здравления — и мое восхищение твоей сооб­разительностью!

— Ура!.. — не выдержал я. И спросил. — А кто он такой?

— Некий Ершов, чиновник из питерского управления музеями. Возможности у него, по должности, были большие. И, судя по все­му, он давно помогал контрабандистам и по­хитителям предметов искусства. Наши пи­терские коллеги еще года полтора назад нам говорили, что за всеми преступлениями, свя­занными с произведениями искусства и предметами старины, они чувствуют одного паука, к которому сходятся нити всей паути­ны. Но никак они не могут этого паука вы­следить, уж больно он ловкий, хитрый и ос­торожный. Что ж, вот и попался... Разумеет­ся, он был из тех людей, которые легко мог­ли получить в руки одну из копий. Или, по­бывав в запасниках, забрать одну из копий так, чтобы она считалась потерянной. А взя­ли мы его в московской гостинице.

Вы пока не выясняли, почему он вместе с Броньковым плыл следом за археологами? — поинтересовался я.

Пока нет. Но дойдем до этого, своим че­редом. Ясно, что-то дурное было у них на уме, и даже приблизительно понятно, что. То ли опередить археологов, то ли выяснить, не нашли ли они каких-нибудь ценных вещей и спереть эти находки — ведь обворовы­вать полевую экспедицию всегда легче, чем обворовывать музей. Вспомни «Джентльме­нов удачи»! Убедились, что никаких инте­ресных находок у археологов пока нет, и уп­лыли... Но это, по сути, и неважно. Ты ска­жи лучше, не подумываешь пойти к нам в угрозыск, когда вырастешь?

Даже не знаю, — ответил я. — Все гово­рят, что мне надо в финансовый лицей идти, что у меня все задатки хорошего бухгалтера или финансового директора. Может, я так и сделаю. А может, я буду книжки писать...

Погоди! Так ты — тот самый Борис Болдин, автор приключенческих книг?

Он самый.

Да ну! Как /КС Я Не сообразил! Будет, что рассказать и детям, и сослуживцам!

Хотите, я вам книги пришлю? — спро­сил я.

Ты лучше все нынешнее дело опиши, и пришли мне эту книгу. Идет?

— Идет!

— Хорошо. Тогда, до встречи. Ещё раз спасибо — и удачи тебе!

— И вам спасибо!

И я положил трубку.

Когда я вернулся в столовую, Ванька ра­зом все понял: видик у меня, наверно, был — умереть! Я знаю, как я выгляжу в такие мо­менты. Глаза сверкают, как у психа, глупая улыбка до ушей...

Ну? — подскочил Ванька. — Все под­твердилось?

Все подтвердилось, — кивнул я. — Это был некий Ершов, крупный чиновник из уп­равления музеев. Он действительно думал подсунуть милиции копию и, отсидев годик-другой, выйти на свободу чистеньким — и обеспеченным на всю жизнь!

Ура! — заорал Ванька. — Я всегда в те­бя верил!

Ура!.. — присоединились остальные.

Да, — сказал отец, — сегодня у всех ве­ликий день. И у тебя, и у Фантика — и, сле­довательно, у всех нас, ваших родных.

И остальные согласились с ним.