Эмиль Золя. Деньги 7 страница

Спустя два месяца, в мягкий и пасмурный ноябрьский день, Каролина сразупосле завтрака поднялась в чертежную, чтобы приняться за работу. Брат ее,находившийся в то время в Константинополе, куда он уехал для осуществлениясвоего грандиозного замысла - сооружения сети железных дорог на Востоке,поручил ей пересмотреть записи, сделанные им еще во время их первогопутешествия, и составить по ним нечто вроде исторического обзора этоговопроса; вот уже две недели, как она пыталась забыться, углубляясь в этуработу. День был такой теплый, что она не стала поддерживать огонь вкамине, открыла окно и, перед тем как сесть за стол, взглянула на высокиеоголенные деревья в саду Бовилье, казавшиеся фиолетовыми на бледном фоненеба. Она писала около получаса, как вдруг ей понадобился какой-то документ,и она стала искать его среди груды лежавших на столе папок. Затем онавстала, посмотрела в другом месте и вернулась к столу с полными рукамибумаг. Перебирая разрозненные листки, она вдруг увидела среди них картинкирелигиозного содержания - раскрашенный гроб господень и молитву сизображенными вокруг орудиями страстей христовых. Молитва этарекомендовалась как верное средство спасения в минуты отчаяния, когда душеугрожает опасность. И тут она вспомнила, что ее брат, большой набожныйребенок, купил эти картинки в Иерусалиме. Ее охватило внезапное волнение,по щекам покатились слезы. Ах, этот брат, такой талантливый, так долго неполучавший признания! Какое счастье для него, что он верует, что этонаивное изображение гроба господня, годное для бонбоньерки, не вызывает унего улыбки, что он черпает спокойствие и силу в этой молитве,рифмованной, как рекламные стишки в кондитерских. Да, он, пожалуй,чересчур доверчив, он чересчур легко поддается обману, зато такпрямодушен, так безмятежен, так далек от возмущения и борьбы. А она,боровшаяся и страдавшая уже два месяца, она, ни во что больше не верившая,очерствевшая по милости книг, опустошенная размышлениями, - как онажаждала в минуты слабости быть такой же простодушной и наивной, как он,чтобы усыплять свое истерзанное сердце, трижды повторяя утром и вечеромэту детскую молитву, обрамленную гвоздями и копьем, терновым венцом игубкой - орудиями страстей христовых! На следующий день после того, как грубая случайность открыла Каролинесвязь Саккара с баронессой Сандорф, ей пришлось вооружиться всей своейволей, чтобы устоять против потребности выследить их и узнать все. Она небыла женой этого человека и не желала быть его пылкой любовницей, готовойиз-за ревности на скандал; больше всего ее мучило то, что, встречаясь сним постоянно, она продолжала отдаваться ему. Причиной была спокойнаяпривязанность, положившая начало их связи; дружба, неизбежно закончившаясядаром своего "я", как это обычно бывает в отношениях между мужчиной иженщиной. Юность ее уже давно миновала, горький опыт замужества научил еетерпимости. Неужели в тридцать шесть лет, при всем своем благоразумии,свободная как будто от всяких иллюзий, она не могла закрыть глаза на все,стать не любовницей, а скорее матерью для своего друга, которому онауступила на закате молодости, в минуту душевной опустошенности, и которыйтоже намного пережил возраст героев романа? Иногда она твердила себе, чтолюди преувеличивают значение этих отношений между полами и часто из-заслучайной встречи портят себе всю жизнь. Впрочем, она тотчас же улыбаласьбезнравственности этой мысли - ведь в таком случае все проступкидозволены, все женщины могут принадлежать всем мужчинам. А как многоженщин благоразумно соглашаются делить мужчину с соперницей! Как частоповседневный опыт в своем счастливом простодушии торжествует над ревнивымстремлением к полному и безраздельному обладанию!.. Но все это были лишьтеоретические рассуждения, придуманные с целью сделать жизнь сносной, -она тщетно пыталась принудить себя к самоотречению, продолжать своесуществование преданной домоправительницы, высокоразвитой служанки,которая согласилась отдать тело, раз уж она отдала сердце и ум: ее плоть,ее страсть возмутились в ней, и она страшно мучилась от того, что знает невсе, что не порвала немедленно эту связь, не выкрикнула Саккару в лицоужасную боль, которую он ей причинил. Все же она обуздала себя, ейудавалось молчать, казаться спокойной и улыбаться, но никогда еще за всюсвою трудную жизнь она так не нуждалась в мужестве. Охваченная внезапной нежностью, она опять со скорбной улыбкойневерующей взглянула на картинки, которые все еще держала в руках. Но онауже не видела их, она мысленно представляла себе, что мог делать Саккарвчера, что он делал сегодня: то была невольная и непрерывная работа ума,который инстинктивно возвращался к слежке, когда она не занимала егочем-нибудь другим. Саккар между тем вел как будто свой обычный образжизни: утром хлопоты по управлению банком, после полудня биржа, вечером -званые обеды, театральные премьеры, развлечения, актрисы, к которым онаничуть не ревновала. И все же она ясно чувствовала в нем какой-то новыйинтерес, нечто, отнимавшее у него часы, которые прежде он проводилпо-иному, - должно быть, та женщина, свиданья где-то, в каком-то месте, окотором она запрещала себе узнавать. Это делало ее недоверчивой,подозрительной, и она невольно снова превращалась в "жандарма", как ее вшутку называл брат, даже в отношении Всемирного банка, за которым онасовсем уже перестала следить - так велико было одно время ее доверие.Некоторые нарушения законов поражали и огорчали ее, но она сама удивляласьтому, что теперь ей, в сущности говоря, не было до них никакого дела, чтоу нее уже не было сил ни говорить, ни действовать - так близко принималаона к сердцу одну-единственную тревогу, эту измену, с которой она хотелабы примириться, но которая терзала ее. И чувствуя со стыдом, что глаза ееснова наполняются слезами, она спрятала картинки, горько сожалея, что неможет пойти в церковь и, опустившись на колени, выплакать там все своислезы. Успокоившись, Каролина снова взялась за работу и писала уже минутдесять, когда вошел слуга и доложил, что Шарль, кучер, уволенный накануне,хочет непременно переговорить с ней. Саккар, который сам его нанял, теперьпрогнал, уличив в жульничестве при покупке овса. Каролина колебалась,потом все-таки согласилась его принять. Высокий красивый малый с бритым лицом и бритой шеей развязно вошел вкомнату; у него был уверенный и фатоватый вид мужчины, живущего насодержании у женщин. - Сударыня, я пришел насчет моих двух рубашек. Прачка их потеряла, атеперь не хочет рассчитаться за них. Вы, конечно, понимаете, что я непотерплю такого убытка... Вы здесь распоряжаетесь всем, и я требую, чтобывы заплатили мне за рубашки... Да, я требую пятнадцать франков... Она была очень строга в хозяйственных вопросах. Пожалуй, во избежаниепрепирательств, она и заплатила бы ему пятнадцать франков, но наглостьэтого человека, только накануне пойманного с поличным, возмутила ее: - Я вам ничего не должна и не дам ни одного су... К тому же господинСаккар предупредил меня и категорически запретил давать вам деньги. Шарль подошел к ней с угрожающим видом: - Ах, вот как, запретил! Так я и думал! Господину Саккару не следовалопоступать так, он пожалеет об этом... Я не так глуп, чтобы не заметить,что вы, сударыня, его любовница... Вспыхнув, Каролина встала и хотела выгнать его, но он не дал ейвозможности заговорить и продолжал еще громче: - И, быть может, вам, сударыня, будет интересно узнать, где бываетгосподин Саккар от четырех до шести часов раза два или три в неделю, когдаон уверен, что застанет известную особу одну... Она вдруг страшно побледнела, вся ее кровь отхлынула к сердцу. Онасделала резкое движение, как бы пытаясь оттолкнуть от себя это известие,от которого убегала вот уже два месяца. - Не смейте!.. Но он кричал громче ее: - Это баронесса Сандорф... Она на содержании у господина Делькамбра, идля удобства свиданий он нанял маленькую квартирку в нижнем этаже на улицеКомартен, почти на самом углу улицы Сен-Никола, в том доме, где фруктоваялавка... Вот туда-то и спешит господин Саккар, пока не остыла постель... Она протянула было руку к звонку, чтобы слуги вытолкали отсюда этогочеловека, но ведь он стал бы кричать и при слугах! - Да, да, пока не остыла постель! У меня есть там подружка - горничнаяКларисса. Она подсматривала за ними и видела, как ее хозяйка, настоящаяледышка, проделывала с ним всякие мерзости... - Замолчите, негодяй!.. Возьмите! Вот ваши пятнадцать франков! И жестом невыразимого отвращения она протянула ему деньги, понимая, чтоэто единственный способ отделаться от него. В самом деле, он сейчас жепеременил тон: - Я, сударыня, желаю вам только добра... Дом, где фруктовая лавка. Ходсо двора... Сегодня четверг, сейчас четыре часа, и если вам угодно застатьих... Бледная, не разжимая губ, она подталкивала его к дверям. - Тем более что сегодня там, кажется, можно будет увидеть кое-чтозабавное... Кларисса не намерена оставаться в подобном вертепе! А когда уходишь отхороших хозяев, надо оставить им что-нибудь на память, не так ли?..Счастливо оставаться, сударыня. Наконец он ушел. Несколько секунд Каролина стояла неподвижно, думая,как поступить, понимая, что такая же сцена угрожает и Саккару. Потом, вполном изнеможении, она с тяжелым стоном упала на стул перед своим рабочимстолом, и слезы, душившие ее так долго, полились ручьем. Эта Кларисса, худощавая белокурая девица, попросту предала своюгоспожу, предложив Делькамбру накрыть его любовницу с другим мужчиной втой самой квартире, которую оплачивал он. Сначала она потребовала пятьсотфранков, но Делькамбр был очень скуп, и ей пришлось, поторговавшись,удовлетвориться двумястами франков, которые он должен был ей вручить,когда она откроет ему дверь спальни. Сама она спала в маленькой комнаткерядом с туалетной баронессы. Баронесса наняла ее из предосторожности, нежелая пользоваться услугами привратницы. Чаще всего девушка жила в полнойпраздности, ничем не занятая от свидания до свидания в пустой квартире,скрываясь, исчезая, как только являлся Делькамбр или Саккар. В этом домеона и познакомилась с Шарлем, который давно уже делил с ней по ночамширокое ложе хозяев, еще измятое после дневных оргий, и именно онарекомендовала его Саккару как хорошего, честного малого. После егоувольнения она разделила с ним и его злобу - тем более что хозяйка ее былаочень прижимиста, а она могла поступить на место, где платили на пятьфранков в месяц больше. Сначала Шарль думал написать барону Сандорфу, ноона решила, что будет забавнее и прибыльнее устроить так, чтобы их засталДелькамбр. И в этот четверг, подготовив все для решительного удара, онаждала. В четыре часа, когда пришел Саккар, баронесса Сандорф была уже там илежала на кушетке перед камином. Она вообще являлась на свидания оченьаккуратно, как и подобало деловой женщине, знающей цену времени. ВначалеСаккар был разочарован, не найдя пылкой любовницы в этой жгучей брюнетке ссиневой под глазами и вызывающими манерами безумной вакханки. Она быласловно из мрамора, эта женщина, утомленная безуспешными поискаминеизведанного ощущения, целиком захваченная биржевой игрой, которая своимриском по крайней мере волновала кровь. Потом, почувствовав, что оналюбопытна и готова в погоне за наслаждением подавить в себе чувствобрезгливости, он развратил ее и сумел добиться самых изощренных ласк. Онабеседовала с ним о бирже, вытягивала у него сведения, и так как, должнобыть по воле случая, со времени их связи ей везло в игре, она относилась кСаккару как к фетишу, как к подобранному на улице талисману, которыйберегут и целуют за то, что он приносит удачу, как бы он ни был грязен. В этот день Кларисса развела такой огонь, что они не легли в постель иостались на кушетке перед пылающим камином, что доставляло им особое,утонченное удовольствие. На улице только начало темнеть, но ставни былизакрыты, занавески тщательно задернуты, и две лампы в больших матовыхстеклянных шарах без абажура освещали их ярким светом. Едва Саккар успелвойти в подъезд, как к дому подъехал экипаж Делькамбра. Генеральный прокурор Делькамбр, личный приближенный императора ибудущий министр, был худощавый человек лет пятидесяти, высокий, важноговида, с гладко выбритым желтым лицом, изрезанным глубокими морщинами.Острый нос, напоминавший орлиный клюв, выражал непоколебимость ибеспощадность. Поднимаясь по лестнице обычной размеренной и солиднойпоходкой, он сохранял все свое достоинство, всю холодность, словно в днисудебных заседаний. В этом доме никто не знал его: он всегда приходилтолько с наступлением темноты. Кларисса ожидала его в тесной прихожей: - Пожалуйте за мной, сударь, но только, прошу вас, - как можно тише. Он колебался. Почему бы не войти в ту дверь, которая вела прямо вспальню? Но она шепотом объяснила ему, что дверь заперта на задвижку, чтопридется ломать ее, и тогда баронесса, услышав шум, успеет привести себя впорядок. Нет! Ей хотелось, чтобы он застал баронессу в таком виде, в какомона сама видела ее однажды, подсматривая в замочную скважину. Для этогодевушка придумала очень простой способ. Прежде ее комната сообщалась стуалетной баронессы дверью, ныне запертой на ключ; ключ валялся в одном изящиков, и горничной ничего не стоило воспользоваться им. Таким образом,через эту заброшенную, забытую дверь теперь можно было бесшумно проникнутьв туалетную, отделенную от спальни только портьерой - баронесса, конечно,никого не ожидает с этой стороны. - Положитесь на меня, сударь. Ведь я сама заинтересована в успехе, нетак ли? Она шмыгнула в полуоткрытую дверь и на миг исчезла, оставив Делькамбраодного в своей конурке с неубранной постелью и с тазом мыльной воды; вещисвои она вынесла еще утром, чтобы удрать, как только дело будет сделано.Вскоре она вернулась и осторожно притворила за собой дверь: - Придется немного подождать, сударь. Еще рано. Они разговаривают. Не теряя своего достоинства, Делькамбр стоял молча и неподвижно подслегка насмешливым взглядом рассматривавшей его девушки. Однако он начиналтерять терпение: сдерживаемая ярость ударяла ему в голову, и вся леваяполовина лица подергивалась от нервного тика. Разъяренный и жадный самец,скрывавшийся в нем под маской профессиональной ледяной суровости, глуховозмущался тем, что кто-то крадет у него это принадлежавшее ему женскоетело. - Скорее, скорее, - повторял он, не помня, что говорит; руки еготряслись. Но Кларисса опять исчезла и тотчас вернулась с таинственным видом: - Прошу вас, сударь, потерпите еще немного, иначе вы упустите самоеинтересное... Через минуту все будет в порядке. И Делькамбр, у которого внезапно подкосились ноги, вынужден былприсесть на узкую постель горничной. Смеркалось, он молча сидел вполумраке, между тем как Кларисса, прислушиваясь, жадно ловила легчайшиезвуки, которые едва доносились из спальни, а ему казались топотом целогополка солдат - так гудело у него в ушах. Наконец он почувствовал, что рука Клариссы нащупала в темноте его руку.Он понял и безмолвно отдал ей конверт, где лежали обещанные двестифранков. Она пошла вперед, отдернула портьеру и втолкнула его в спальню сословами: - Вот они! Смотрите! На кушетке, перед ярким пламенем камина, Саккар лежал на спине в однойрубашке, подобранной подмышки и обнажавшей от ног до плеч его смуглоетело, сделавшееся с годами волосатым, как у зверя. Баронесса, совершеннонагая, вся розовая в отблеске пылающих угольев, стояла на коленях. Двебольшие лампы освещали их таким резким светом, что мельчайшие деталивыступали с особенной рельефностью. Потрясенный этой противоестественной сценой, Делькамбр остановился,задыхаясь, и те двое, словно пораженные громом, оцепеневшие принеожиданном появлении этого человека, тоже не шевелились, глядя на негошироко раскрытыми безумными глазами. - Ах, свиньи! - выговорил, наконец, генеральный прокурор. - Свиньи!Свиньи! Это было единственное слово, которое пришло ему в голову, и он повторялего без конца, сопровождая одним и тем же отрывистым жестом, придававшимему еще большую силу. Наконец женщина вскочила, растерявшись от своей наготы, и заметалась покомнате в поисках одежды, остававшейся в туалетной, вход в которуюзагораживал прокурор. Схватив случайно оказавшуюся здесь нижнюю юбку, онанакинула ее на плечи и зажала тесемки в зубах, стараясь прикрыть шею игрудь. Мужчина, с крайне недовольным видом, тоже поднялся с кушетки иопустил рубашку. - Свиньи! - еще раз повторил Делькамбр. - Свиньи! В комнате, за которуюплачу я! И, грозя Саккару кулаком, все больше распаляясь при мысли, что все этигнусности совершались на кушетке, купленной на его деньги, он пришел вполное неистовство: - Вы здесь в моем доме, свинья вы этакая! И эта женщина тоже моя. А высвинья и вор! Саккар, сильно сконфуженный тем, что его застали в одной рубашке, иочень раздосадованный всей этой историей, вначале нисколько не сердился идаже собирался успокоить Делькамбра, но слово "вор" оскорбило его. - Видите ли, сударь, - возразил он, - если хочешь, чтобы женщинапринадлежала тебе одному, нужно сперва дать ей все, в чем она нуждается. Этот намек на скупость окончательно взбесил Делькамбра. Он сталнеузнаваем, страшен, словно все скотское, все гнусное, что таилось под егочеловеческой оболочкой, внезапно вышло наружу. Его лицо, обычно такоехолодное и полное достоинства, налилось кровью и начало надуваться,пухнуть, превращаясь в морду разъяренного зверя. Вспышка гнева разбудиласпавшее в нем плотоядное животное, вся эта развороченная грязь вызвалаострую боль. - В чем она нуждается, - повторил он, - в чем нуждается уличнаядевка... Ах, потаскуха! И он сделал такой угрожающий жест в сторону баронессы, что таиспугалась. Она все еще стояла неподвижно, пытаясь закрыться юбкой, но,прикрывая грудь, она только открывала живот и бедра. Тогда, поняв, что этапреступная нагота, выставленная таким образом напоказ, еще большераздражает его, она добралась до стула и скорчилась на нем, поджав ноги,стиснув колени, стараясь спрятать все, что могла. Застыв в этой позе, непроизнося ни слова, слегка нагнув голову, она искоса поглядывала наперепалку, точно самка, из-за которой дерутся двое самцов и которая ждетисхода драки, чтобы отдаться победителю. Саккар храбро бросился вперед и заслонил ее собой: - Надеюсь, вы не собираетесь бить ее! Мужчины стояли теперь лицом к лицу. - Надо, наконец, покончить с этим, - продолжал Саккар. - Не можем же мыбраниться, как извозчики... Совершенно верно, я любовник этой дамы. Иповторяю: если вы платили за мебель, то я платил... - За что? - За многое... Например, несколько дней назад я заплатал десять тысячпо ее старому счету у Мазо, который вы наотрез отказались оплатить... Уменя такие же права, как у вас. Свинья? Возможно! Но вор? Ну, нет!Извольте взять назад это слово. - Вы вор! - крикнул Делькамбр вне себя. - И я разобью вам башку, есливы не уберетесь сию же минуту! Но тут разозлился и Саккар. - Знаете что, вы мне надоели! - заявил он, надевая брюки. - Я уйдутогда, когда это будет мне угодно. Не вам испугать меня, милейший. И надев, наконец, ботинки, он решительно топнул ногой по ковру сословами: - Ну-с, теперь я прочно стою на ногах и никуда не уйду. Задыхаясь от ярости, с красной физиономией, Делькамбр ринулся к нему: - Уберешься ли ты отсюда, грязная свинья?! - Сначала уберешься ты, старый распутник! - Смотри, как бы я не дал тебе в морду! - Я сам надаю тебе пинков! Лицом к лицу, с оскаленными зубами, они кричали друг на друга.Совершенно забывшись, утратив всякие следы воспитания перед этим мутнымисточником похоти, который они оспаривали друг у друга, судейский чиновники финансист, ощущая все возрастающую потребность в грязи, бранились, какпьяные ломовые извозчики, изрыгая чудовищные ругательства. Оба совершенноохрипли, на губах у них выступила пена. Баронесса по-прежнему сидела на стуле, ожидая, чтобы один из нихвышвырнул за дверь другого. Она уже успокоилась и мысленно устраивала своебудущее; теперь ее стесняло лишь присутствие горничной, которая, как онадогадывалась, стояла за портьерой и наслаждалась происходящей сценой. Всамом деле, когда девушка с довольной усмешкой вытянула шею, чтобы лучшеслышать, как ругаются господа, обе женщины увидели друг друга: госпожа -голая, скорчившаяся на стуле; служанка - в гладком отложном воротничке,корректная и прямая. Они обменялись сверкающим взглядом, в которомвыразилась извечная ненависть соперниц, уравнивающая герцогиню икоровницу, когда на них нет рубашки. Но и Саккар заметил Клариссу. Быстро заканчивая свой туалет, застегиваяпуговицы жилета, он подбегал к Делькамбру и бросал ему бранное слово;натягивая левый рукав сюртука, выкрикивал другое; просовывая руку вправый, находил целый поток новых ругательств, изобретая их на ходу, налету. И вдруг, желая скорее покончить с этим, крикнул: - Кларисса! Подите-ка сюда... Откройте двери, окна, пусть весь дом, всяулица услышит нас... Господину генеральному прокурору угодно, чтобы всеузнали о его присутствии здесь, - что ж, я помогу ему в этом! Видя, что Саккар идет к окну, чтобы отворить его, Делькамбр побледнел иотступил назад. Этот ужасный человек вполне способен был привести висполнение свою угрозу - ведь ему-то наплевать на скандал. - Ах, негодяй, негодяй! - прошептал прокурор. - Вы как раз под паруэтой девке. Хорошо, я оставляю ее вам... - Вот, вот! Проваливайте! Здесь вы никому не нужны... По крайней мереее счета будут оплачены, и ей не придется больше жаловаться на бедность...Постойте-ка, не дать ли вам шесть су на омнибус? При этом новом оскорблении Делькамбр на секунду остановился на пороге.Его высокая худощавая фигура, бледное лицо, изборожденное суровымискладками, снова стали такими же, как всегда. - Клянусь, вы дорого заплатите мне за все это, - произнес он, протянувруку. - Берегитесь, где бы вы ни были, я найду вас. С этими словами он вышел. Вслед за ним сейчас же зашелестела юбка: этоубегала горничная, опасаясь объяснения и очень довольная тем, что проделкаудалась. Все еще взволнованный, громко топая, Саккар пошел закрыть двери, потомвернулся в спальню, где баронесса по-прежнему, словно пригвожденная,сидела на стуле. Он крупными шагами прошелся по комнате, бросил обратно вкамин выпавшую головешку и только теперь заметил баронессу в стольстранном виде, почти голую, с юбкой на плечах. - Оденьтесь же, моя дорогая... - обратился он к ней самым вежливымтоном. - И не волнуйтесь. История получилась глупая, но все это пустяки,совершенные пустяки... Мы встретимся здесь послезавтра и договоримся отом, как быть, хорошо? А сейчас я должен бежать, у меня свидание с Гюре. Она надела, наконец, рубашку; уходя, он крикнул ей из прихожей: - Главное, если будете покупать итальянские, не зарывайтесь - беритетолько с премией. В это самое время, в этот же час, Каролина рыдала, уронив голову насвой рабочий стол. Грубое разоблачение кучера, эта измена Саккара, скоторой отныне она уже не могла не считаться, пробудили в ее душе всеподозрения, все опасения, которые она хотела похоронить в себе. До сих порона заставляла себя спокойно относиться к делам банка и надеяться науспех, так как ослеплявшая ее нежность делала ее сообщницей всего того, очем ей не говорили и что она даже не пыталась узнать. И вот теперь онажестоко упрекала себя за успокоительное письмо, которое написала братупосле недавнего собрания акционеров, потому что ревность снова открыла ейглаза и уши и она ясно увидела, что злоупотребления продолжаются,становятся все серьезнее. Так, например, счет Сабатани все возрастал,общество под прикрытием этого подставного лица играло все чаще и чаще, -не говоря уже о чудовищных и лживых рекламах, о фундаменте из грязи ипеска, на котором стояла эта колоссальная фирма, чье стремительное, почтисказочное восхождение скорее ужасало, нежели радовало Каролину. Но большевсего ее страшила эта непрерывная скачка, бешеный темп, каким велись делаВсемирного банка, напоминавшего паровоз с набитой углем топкой, которыймчится по дьявольским рельсам до тех пор, пока все не взорвется и невзлетит на воздух от последнего толчка. Она вовсе не была наивнойдурочкой, которую легко обмануть. Даже не разбираясь в технике банковскихопераций, она отлично понимала смысл этой перегрузки, этой горячки,которая должна была одурманить толпу, вовлечь ее в эту безумную пляскумиллионов. Каждое утро должно было приносить с собой новое повышение, надобыло непрерывно поддерживать веру во все растущий успех, в гигантскиекассы, в волшебные кассы, поглощающие реки золота, чтобы возвратить моря,возвратить океаны. Бедный доверчивый брат, его соблазнили, увлекли!Неужели она предаст его, покинет в этом потоке, угрожавшем рано или позднопоглотить их всех? Она была в отчаянии от своего бездействия и бессилия. Между тем сумерки сгустились, огонь в камине погас, в чертежной сталосовсем темно, и в этом мраке Каролина плакала все сильнее. Она стыдиласьсвоих слез, чувствуя, что причиной их было вовсе не беспокойство о делахбанка. Без сомнения, не зная никаких моральных преград, Саккар один велэту дикую скачку; он хлестал коня с необыкновенной жестокостью и способенбыл загнать его насмерть. Он был единственным виновником, и онасодрогалась, пытаясь заглянуть в глубь его существа, прочитать в этоймутной душе дельца, который и сам не знал себя, в душе, где мрак таилмрак, бесконечную грязь множества падений. Не все еще было для нее ясно вэтой душе, но то, что она подозревала, внушало ей ужас. И все-таки ни этиязвы, постепенно раскрывавшиеся перед нею, ни страх перед возможнойкатастрофой - ничто не заставило бы ее закрыть лицо руками и проливатьбессильные слезы, - напротив, это вызвало бы в ней потребность висцелении, толкнуло бы на борьбу. Она знала себя, она всегда былавоительницей. Нет, если она рыдала так громко, рыдала, как слабый ребенок,то только потому, что она любила Саккара, а Саккар в эту минуту был сдругой. И это признание, которое она вынуждена была сделать самой себе,наполняло ее чувством стыда, рыдания душили ее. - О боже, - прошептала она, - потерять всякую гордость!.. Быть такойслабой и такой ничтожной! Не иметь сил сделать то, что считаешь нужным! В эту минуту она с удивлением услыхала в темноте чей-то голос. Это былМаксим, который, как свой человек в доме, вошел без доклада: - Что это? Вы сидите тут впотьмах и плачете! Смущенная тем, что ее застали врасплох, она постаралась подавитьрыдания. - Извините меня, - добавил он. - Я думал, что отец уже вернулся сбиржи... Одна дама просила меня привезти его обедать. Слуга принес лампу и, поставив ее на стол, вышел. Большая комнатаозарилась спокойным светом, лившимся из-под абажура. - Это пустяки... - начала было объяснять Каролина. - Маленькое женскоеогорчение... Хоть я и не принадлежу к числу нервных дам. И выпрямившись, с сухими глазами, она уже улыбалась с присущим ейрешительным и мужественным видом. С минуту молодой человек любовался еегорделивой осанкой, большими светлыми глазами, резко очерченным ртом,добрым и в то же время энергичным выражением лица, которому корона густыхседых волос придавала особую мягкую прелесть. Она показалась ему совсемеще молодой: с белой кожей, с ослепительно белыми зубами, этаобворожительная женщина превратилась в настоящую красавицу. Потом онпредставил себе отца и с презрительной жалостью пожал плечами: - Ведь это он привел вас в такое состояние, не так ли? Она хотела отрицать, но задохнулась от подступивших рыданий, и слезыснова выступили у нее на глазах. - Ах, бедняжка, ведь я говорил вам, что вы идеализируете отца и будетедурно вознаграждены за это... Да, это было неизбежно - он должен былпроглотить вас, и вас тоже! Тут она вспомнила, как приходила к немузанимать две тысячи франков на выкуп Виктора. Ведь Максим обещал, чторасскажет ей все, когда она захочет его слушать. И сейчас представлялсятакой удобный случай расспросить его о прошлом Саккара. Непреодолимаяпотребность узнать все завладела ею: теперь, когда она уже началаспускаться, ей захотелось дойти до дна. Это было единственное средство -мужественное, достойное ее, полезное для всех. Но мысль об этом допросе была ей неприятна, и она пошла окольным путем,сделав вид, что хочет переменить разговор. - Я все еще должна вам эти две тысячи франков, - сказала она. - Вы неочень сердитесь на меня за задержку? Он махнул рукой, как бы говоря, что будет ждать сколько потребуется. - Кстати, - внезапно вспомнил он, - а как этот урод, мой маленькийбратец? - Он приводит меня в отчаяние, я все еще ничего не сказала вашемуотцу... Мне так хотелось бы хоть немного отмыть грязь с этого бедногосоздания, чтобы можно было полюбить его. Смех Максима вызвал в ней глухое беспокойство. - Черт возьми! - ответил он на ее вопросительный взгляд. - Мне кажется,что вы и тут берете на себя совершенно ненужную заботу. Отец даже непоймет всех ваших стараний... Слишком много семейных неприятностей виделон на своем веку! Она смотрела на этого человека, который столь эгоистически пользовалсяжизнью, не нарушая при этом приличий, и был так изящно разочарован во всехчеловеческих узах, даже и в узах, налагаемых наслаждением. Он улыбнулся,смакуя понятную ему одному едкость своей последней фразы. И онапочувствовала, что коснулась тайны этих двух мужчин. - Вы рано потеряли мать? - Да, я почти не знал ее... Я был еще в Плассане, в коллеже, когда онаумерла здесь, в Париже... Наш дядя, доктор Паскаль, оставил там у себя моюсестру Клотильду, - после этого я видел ее всего один раз. - Но ведь ваш отец женился вторично? Максим колебался. Его ясные и пустые глаза подернулись дымкой: - Да, да... Он женился вторично... На дочери судьи, на некоей Беро дюШатель... Ренэ. Она была для меня скорее подругой, чем матерью. Он непринужденно уселся рядом с Каролиной. - Видите ли, отца надо знать. Он, право, не хуже других. Но его дети,жены, словом все, что его окружает, имеет для него второстепенноезначение, на первом плане у него деньги... О нет, поймите меня, он любитденьги не как скупец, который стремится набрать их кучу и спрятать в своемподвале, нет! Если он добывает их всеми средствами, если он черпает их излюбых источников, то это только для того, чтобы видеть, как они потокамильются к нему, ради всего того, что они могут ему дать, - ради роскоши,наслаждений, могущества... Ничего не поделаешь - это у него в крови. Он продал бы вас, меня, когоугодно, если бы на нас был спрос на каком-нибудь рынке. И все это онделает не задумываясь, как человек особой породы, - это поистине поэтмиллионов, и деньги превращают его в безумца и мошенника, но мошенникавысшего полета! Это давно уже поняла и сама Каролина, и теперь, слушая Максима, онакивала головой, соглашаясь с ним. Ах, эти деньги, растлевающие,отравляющие деньги! Из-за них черствеет сердце, они убивают доброту,нежность, любовь к ближнему! Деньги - вот единственный виновник всехчеловеческих жестокостей и подлостей. В эту минуту она ненавидела,проклинала их, возмущаясь и негодуя в своем женском благородстве ипрямоте. Будь то в ее силах, она одним мановением руки уничтожила бы вседеньги, существующие в мире, раздавила бы все зло, чтобы спасти землю отнедуга. - Так ваш отец женился вторично? - медленно и смущенно повторила онапосле недолгой паузы, смутно припоминая что-то. Кто намекал ей на эту историю? Она не могла вспомнить, кто именно, -должно быть, какая-нибудь женщина, какая-нибудь приятельница, вскоре послетого, как новый жилец поселился на улице Сен-Лазар и занял второй этаж.Кажется, речь шла о браке по расчету, о какой-то постыдной сделке. И,кажется, в скором времени преступление спокойно вошло в эту семью и прочнопоселилось там - чудовищная связь, чуть ли не кровосмешение. - Ренэ, - тихо, словно нехотя продолжал Максим, - была всего нанесколько лет старше меня... Он поднял голову, взглянул на Каролину и вдруг, в порыве внезапнойоткровенности, в порыве какого-то безотчетного доверия к этой женщине,казавшейся ему такой здоровой и разумной, он рассказал о своем прошлом, норассказал отрывистыми, бессвязными фразами, неполными, как бы невольнымипризнаниями, которые она должна была связать сама. Зачем он сделал это?Быть может, он утолял таким образом свою старинную злобу против отца,мстил за соперничество, когда-то существовавшее между ними и делавшее ихчужими даже сейчас, когда у них не было общих интересов. Он не обвинялотца и, казалось, был неспособен на гнев, но его усмешки переходили вядовитый смех, и он с тайным злорадством чернил его, рассказывая о всехэтих гнусностях, вороша всю эту кучу грязи. И вот Каролина узнала во всех подробностях эту страшную историю: о том,как Саккар продал свое имя, женившись за деньги на обесчещенной девушке; отом, как Саккар своими деньгами, своей безумной и блистательной жизньюокончательно развратил этого бедного больного ребенка; о том, как Саккар,испытывая денежные затруднения, получил у нее нужную ему подпись идопустил в своем доме любовную связь своей жены со своим сыном, закрыв нанее глаза, как добрый патриарх, всем позволяющий веселиться. Деньги,деньги-царь, деньги-бог, деньги превыше крови, превыше слез, деньги,которым поклоняются за их безграничное могущество, забывая о пустыхчеловеческих упреках совести! И чем больше возвеличивались деньги, чемяснее вырисовывался в этом ореоле дьявольского величия облик Саккара, темсильнее становился ужас Каролины, застывшей, растерявшейся при мысли отом, что она принадлежит чудовищу, как до нее ему принадлежали столькодругих. - Вот и все, - сказал, наконец, Максим. - Мне жаль вас, но лучше быловас предупредить... Не ссорьтесь из-за этого с отцом. Это очень огорчилобы меня, потому что и тут плакать пришлось бы вам, а не ему. Понимаете вытеперь, почему я отказываюсь одолжить ему хоть одно су? Она не отвечала, пораженная в самое сердце, чувствуя, что в горле у неестоит комок. Он встал и посмотрел в зеркало со спокойным самодовольствомкрасивого мужчины, уверенного в собственной безупречности; потом сноваподошел к ней: - От таких вещей можно быстро состариться, не правда ли?.. Я вот сразуостепенился, женился на больной девушке, которая вскоре умерла, и ужтеперь, могу поклясться в этом, ни за что не примусь за прежниеглупости... Но отец неисправим, у него, знаете ли, нет нравственныхустоев. Он взял ее руку и, почувствовав, что она холодна как лед, на минутузадержал ее в своей. - Отца все еще нет, я ухожу... Но, бога ради, не огорчайтесь! Я считалвас такой сильной! И поблагодарите меня, потому что нет ничего глупее, чембыть одураченным. Уходя, он остановился на пороге и добавил со смехом: - Да, чуть не забыл, передайте ему, что его приглашает на обед госпожаде Жемон... Ну, знаете, та самая госпожа де Жемон, которая за сто тысячфранков провела ночь с императором... Не бойтесь, хоть мой папаша иостался таким же сумасбродом, каким был, все-таки, полагаю, оннедостаточно богат, чтобы купить женщину за такую цену. Оставшись одна, Каролина не тронулась с места. Она продолжала воцепенении сидеть на стуле, устремив неподвижный взгляд на лампу; большаякомната наполнилась тяжелым молчанием. Завеса внезапно разорвалась: то,над чем она до сих пор не хотела задумываться, что она только подозревала,содрогаясь, теперь встало перед ней во всей своей ужасной и неумолимойнаготе. Она увидела Саккара таким, каким он был в действительности,увидела опустошенную душу этого дельца, сложную и непонятную в своемразложении. В самом деле, он не знал ни уз, ни преград, удовлетворяя своиаппетиты и инстинкты с необузданностью человека, для которого нет никакихграниц, кроме собственного бессилия. Он делил свою жену со своим сыном,продал сына, продал жену, продавал всех, кто попадался ему в лапы. Онпродавал и самого себя, как продал бы ее, ее брата, и стал бы чеканитьмонеты из их сердец и мозгов. Теперь это был для нее человек, делающийденьги, и только, человек, который бросает в горн все и вся, чтобыдобывать деньги. И в каком-то внезапном прозрении она вдруг увидела, какизо всех пор Всемирного банка сочатся деньги, увидела озеро, океан денег,увидела, как здание со страшным треском идет ко дну посреди этого океана.Ах, эти деньги, ужасные деньги! Это они развращают и губят людей! Каролина порывисто встала. Нет, нет, это чудовищно! Все кончено, она неможет больше оставаться с этим человеком. Она бы еще простила ему егоизмену, но ей претила вся эта прошлая грязь, ее страшила мысль опреступлениях, которые угрожали в будущем. Чтобы не попасть в эту грязь,чтобы не погибнуть под обломками, она должна сейчас же уехать. И ейзахотелось уехать далеко, очень далеко, к брату, на Восток, - не столькодля того, чтобы предупредить его, сколько для того, чтобы скрыться. Да,да, уехать, сейчас же! Еще нет шести часов, она может успеть на скорыймарсельский поезд, который отходит в семь пятьдесят пять; только бы невидеть Саккара - это свыше ее сил. В Марселе, перед тем как сесть напароход, она сделает все необходимые покупки. А пока - чемоданчик сбельем, одно платье на смену, вот и все, что ей нужно. Она будет готовачерез четверть часа. Но, взглянув на свою работу, на начатую статью,лежавшую на столе, она на минуту задержалась. К чему брать это с собой,если все должно рухнуть, если прогнило само основание? Все же онапринялась заботливо складывать документы, записи, повинуясь привычкехорошей хозяйки, которая не хочет оставить после себя ни малейшегобеспорядка. Это немного задержало ее, смягчило горячность, с которой онаприняла свое решение в первую минуту. И уже вполне овладев собой, онаокинула прощальным взглядом комнату, собираясь ее покинуть, как вдругопять вошел слуга с пачкой газет и писем. Каролина машинально пересмотрела конверты и увидела среди нихадресованное ей письмо от брата. Оно прибыло из Дамаска, где Гамленнаходился в то время по делам проектируемой железнодорожной ветки изДамаска в Бейрут. Стоя у лампы, она торопливо пробегала письмо, собираясьпрочитать его внимательнее потом, в вагоне. Но каждая фраза приковывала еевнимание, и, наконец, не в силах больше пропустить ни слова, она уселасьза стол и целиком отдалась увлекательному чтению этого длинного посланияна двенадцати страницах. Гамлен как раз был в этот день в прекраснейшем расположении духа. Онблагодарил сестру за добрые вести, которые она прислала ему в последнемписьме из Парижа, и сам посылал ей с Востока еще более радостные, так какдела там шли как нельзя лучше. Первый баланс Всеобщей компанииобъединенного пароходства обещал быть превосходным: новые пароходы,благодаря их комфортабельности и большой скорости, привлекали множествопассажиров и приносили большой доход. Он писал шутя, что на них ездятпросто ради удовольствия, что прибрежные порты наводнены пришельцами сЗапада и что нельзя пройти по самой глухой тропинке, не встретясь лицом клицу с каким-нибудь завсегдатаем парижских бульваров. Как он и предвидел,Восток был теперь действительно открыт для Франции. Скоро на плодоносныхсклонах Ливана вырастут города. Но живописнее всего получилось описаниедалекого кармильского ущелья, где полным ходом шла разработка серебрянойруды. Эта дикая местность приобщилась к цивилизации; в гигантских скалах,загромождавших долину с севера, были обнаружены источники; там, где рослимастиковые деревья, появились возделанные нивы; целый поселок возник близрудника - сначала скромные деревянные хижины-бараки, служившие убежищемдля рабочих, а теперь маленькие каменные домики с садами, зачаток города,который будет расти, пока не истощатся серебряные жилы. Там уже околопятисот жителей; только что закончена постройка дороги, соединившейпоселок с Сен-Жан-д'Акром. С утра до вечера грохочут буровые машины,катятся телеги, раздается звонкое щелканье бичей, поют женщины, играют исмеются дети - и все это здесь, в этой пустыне, в мертвой тишине, котораянарушалась прежде лишь легким шумом медлительных орлиных крыл. А мирты идрок по-прежнему наполняют теплый, восхитительно чистый воздух своимароматом. Особенно много Гамлен говорил о предстоящем открытии первойжелезнодорожной линии от Бруссы до Бейрута через Ангору и Алеппо. Всеформальности в Константинополе были выполнены. Он был в восторге от того,что удачно изменил направление трассы сквозь ущелья Тавра, облегчив этимпрокладку дороги. И он рассказывал об этих ущельях, о равнинах,простиравшихся у подножия гор, с восхищением ученого, который нашел в нихновые залежи каменного угля и уже представляет себе весь этот крайпокрытым сетью заводов. Высотные столбы уже установлены, места для станцийвыбраны, причем некоторые из них в настоящей пустыне. Один город здесь,чуть подальше другой, - вокруг каждой из этих станций, на скрещенииестественных путей, вырастут города. Семена будущих великих дел ипоколений уже брошены в землю, они пустили ростки, не пройдет и несколькихлет, как возникнет новый мир. В заключение Гамлен посылал нежный поцелуйсвоей любимой сестре, радуясь, что приобщил ее к возрождению целогонарода, уверяя, что ее участие в этом возрождении очень велико, так какона давно уже поддерживает его своей чудесной бодростью и мужеством. Каролина кончила читать; раскрытое письмо осталось лежать перед ней настоле, и она снова задумалась, устремив взор на лампу. Потом взгляд еемашинально поднялся выше, обежал стены, останавливаясь на каждом чертеже,на каждой акварели. В Бейруте среди обширных складов уже построен дом длядиректора Всеобщей компании объединенного пароходства. У горы Кармил, вдиком ущелье, заросшем кустарником и загроможденном камнями, уже живутлюди - гигантское гнездо зарождающегося населения. В Тавре благодаря этимнивелировкам, изменению профиля местности преображается лицо земли,открываются пути для свободной торговли. И раскрашенные, исчерченныетонкими линиями листы, скромно, четырьмя кнопками приколотые к стене,вызвали у нее в памяти знакомый край, который она так любила за егопрекрасное, вечно синее небо, за его плодоносную почву. Она снова виделаперед собой громоздящиеся уступами сады Бейрута, долины Ливана, одетыегустыми рощами оливковых и шелковичных деревьев, равнины Антиохии и Алеппо- громадные фруктовые сады, полные чудесных плодов. Она вспоминала своипостоянные путешествия с братом по этой сказочной стране, бесчисленныебогатства которой, никому не ведомые или не использованные вследствиелености и невежества, пропадали даром из-за отсутствия дорог,промышленности, земледелия, школ. Но теперь все это оживало под могучимнапором свежих, молодых соков, и перед мысленным взором Каролины ужевставал этот Восток будущего, его цветущие города, возделанные поля,счастливые поколения. Она видела их, слышала веселый гул строительства, -на ее глазах эта древняя, погруженная в сон земля, наконец, пробудилась иначинала приносить обильные плоды. И вдруг Каролина ощутила глубокую уверенность в том, что деньги былиудобрением, помогающим росту этого будущего человечества. Ей пришли напамять какие-то фразы Саккара, обрывки его теорий о спекуляции. Ейвспомнились его слова, будто без спекуляции не было бы великих иплодотворных дел, так же как без сладострастия не было бы детей. Этотизбыток страсти, вся эта низменно расточаемая и погибающая жизньнеобходима для продолжения той же жизни. Если там, на Востоке, ее братрадовался и торжествовал победу среди возникающих строек, средивырастающих как из-под земли зданий, то потому лишь, что здесь, в Париже,деньги сыпались градом, растлевая все и всех в ажиотаже игры. Деньги, всеотравляющие и разрушающие деньги становились ферментом всякого социальногороста, служили перегноем, необходимым для успеха великих начинаний,которые должны были сблизить между собой народы и принести земле мир.Только что она проклинала деньги, а теперь преклонялась перед ними вкаком-то боязливом восхищении: ведь деньги, одни только деньги были тойсилой, которая срывает до основания горы, засыпает морские рукава, делаетземлю обитаемой для людей, освобождая их от непосильной работы, превращаяэту работу в простое управление машиной. Деньги порождают все добро и всезло. И, потрясенная до глубины души, Каролина не знала, что думать, ужерешив не уезжать, - ведь на Востоке успех был как будто полным, и теперьсражение происходило здесь, в Париже, - но все еще не в силах успокоиться,все с той же щемящей болью в сердце. Она встала, подошла к окну, выходившему в сад Бовилье, и прижалась лбомк стеклу. Было уже совсем темно, она различала слабый свет лишь вмаленькой уединенной комнатке, где жила графиня с дочерью, чтобы немусорить в других комнатах и не тратить лишних денег на отопление. Затонкими муслиновыми занавесками она смутно различала силуэт графини,собственноручно чинившей какое-то старое платье, между тем как Алисаписала плохонькие акварели, которые потом тайком продавала. У нихпроизошло несчастье - заболела лошадь, и это на две недели приковало их кдому, так как они упорно не желали показываться на улице пешком, а нанятьэкипаж были не в состоянии. Однако эту героически скрываемую нищетуосвещал теперь луч надежды, поддерживавшей в них бодрость духа, -непрерывное повышение акций Всемирного банка, та прибыль, которую этиакции могли бы дать уже и сейчас, но которая обещала превратиться всверкающий золотой дождь в день реализации их по самому высокому курсу.Графиня собиралась купить себе новое, совсем новое платье, давать зимойчетыре званых обеда в месяц, не сажая себя из-за них на хлеб и воду нацелые недели, Алиса уже не улыбалась с деланным равнодушием, когда матьзаговаривала с ней о замужестве, и слушала ее с легкой дрожью, начинаяверить в то, что это может осуществиться, что и у нее тоже могут быть мужи дети. И, глядя на освещавший их огонек маленькой лампы, Каролиначувствовала, как на нее нисходит великое спокойствие и умиление; значит,денег, опять-таки денег, одной только надежды на деньги довольно было длясчастья этих бедных созданий. Ведь они станут благословлять Саккара, еслион обогатит их, ведь для них он останется милосердным и добрым! Значит,доброта свойственна всем, даже самым дурным людям, - они тоже бывают добрык кому-нибудь, и среди проклятий толпы всегда найдутся чьи-то смиренныеголоса, выражающие благодарность и восхищение. И тут Каролина, уже ничегоне различавшая среди темного сада, вспомнила о Доме Трудолюбия. Наканунеона, по поручению Саккара, раздавала детям игрушки и лакомства по случаюгодовщины основания Дома и теперь невольно улыбнулась, вспомнив их шумнуюрадость. За последний месяц там было меньше жалоб на Виктора; она виделаудовлетворительные отметки у княгини Орвьедо, с которой дважды в неделюподолгу беседовала о приюте. Но, внезапно подумав о Викторе, онапоразилась, что забыла о нем, когда в припадке отчаяния собиралась уехатьиз Париже. Разве могла она бросить его на произвол судьбы, испортитьдоброе дело, налаженное с таким трудом? Какая-то мягкая и нежная волнаподнималась от высоких темных деревьев, проникая в глубь ее существа,волна неизъяснимого самоотречения, божественной терпимости, от которойширилось ее сердце. А маленькая жалкая лампочка графини де Бовилье всееще, как звезда, мерцала во мраке. Вернувшись к столу, Каролина слегка вздрогнула. Что это? Ей холодно! Иэто развеселило ее - не она ли хвалилась, что может прожить всю зиму, нетопя печей? Она словно вышла из ледяной ванны, помолодевшая и сильная, ссовершенно спокойным пульсом. Такою она чувствовала себя иногда по утрам,в свои лучшие дни. Потом ей вздумалось подбросить дров в камин, и, видя,что огонь совсем погас, она решила растопить его сама, без помощиприслуги. Это оказалось нелегким делом, у нее не было щепок, но ейвсе-таки удалось развести огонь, подкладывая старые газеты. Стоя наколенях перед очагом, она сама посмеивалась над своей затеей. С минуту онастояла так, счастливая и удивленная. Значит, еще один из серьезнейшихкризисов ее жизни миновал, и она опять надеялась... на что? Онапо-прежнему не знала этого. На то вечное и неведомое, что стояло там, накраю жизни, на краю человечества. Она жила, и этого было довольно, чтобыжизнь снова и снова залечивала раны, наносимые жизнью. Она еще разперебрала в памяти все катастрофы своего существования - свое ужасноезамужество, свою нищету в Париже, измену единственного человека, котороголюбила. И после каждого крушения она вновь обретала жизненную энергию,бессмертную радость, помогавшую ей снова стать на ноги посреди развалин.Ведь все опять рухнуло вокруг нее! Потеряв уважение к своему любовнику,она вынуждена созерцать его прошлое, подобно тому как праведницы созерцаютотвратительные язвы, перевязывая их утром и вечером без всякой надеждыкогда-либо исцелить их. Она будет по-прежнему принадлежать ему, зная, чтоон принадлежит другим женщинам, и даже не пытаясь бороться со своимисоперницами. Ей предстоит жить среди раскаленных углей, в пылающем горнеспекуляции, под непрерывной угрозой конечной катастрофы, которая можетотнять честь и жизнь у ее брата. И все-таки она крепко стоит на ногах, онапочти беззаботна, словно на заре солнечного дня, и готова встретитьопасность лицом к лицу, предвкушая радость битвы. Почему? Да без всякойпричины, просто ради удовольствия жить. Недаром же брат всегда говорил,что она - воплощение несокрушимой надежды. Вернувшись домой, Саккар застал Каролину за работой: своим увереннымпочерком она заканчивала страницу докладной записки о восточных железныхдорогах. Подняв голову, она спокойно улыбнулась ему, когда он прикоснулсягубами к ее прекрасным, сияющим сединой волосам. - Вам пришлось много хлопотать, друг мой? - О да, дел по горло! Был у министра общественных работ, встретился,наконец, с Гюре, а потом пришлось еще раз зайти к министру, но я засталтам только секретаря... Впрочем, я добился обещания относительно Востока. Действительно, расставшись с баронессой Сандорф, Саккар, ни на минутуне присаживаясь, со своей обычной горячностью и увлечением отдался делам.Каролина показала ему письмо Гамлена, и оно привело его в восторг. Видя,как он ликует при мысли о близком триумфе, она мысленно дала себе слово набудущее время внимательнее следить за ним и, по возможности, удерживать отбезумств. Но ей так и не удалось заставить себя быть с ним суровой. - Ваш сын заходил пригласить вас на обед от имени госпожи де Жемон. - Ах да, она писала мне!.. Я и забыл вам сказать, что иду тудасегодня... До чего это скучно - я и без того страшно устал! И он ушел, еще раз поцеловав ее седые волосы. С дружелюбной,снисходительной улыбкой она снова села за работу. Ведь она только егоподруга - подруга, которая отдает себя целиком. Ей было стыдно теперь засвою ревность, ей казалось, что это могло еще больше загрязнить ихотношения. Ей хотелось победить в себе чувство собственницы, освободитьсяот плотского эгоизма любви. Принадлежать ему, знать, что он принадлежитдругим, - все это не имеет значения. И все-таки она любила его, любилавсем своим мужественным и милосердным сердцем. Любовь торжествовалавопреки всему. Саккар, этот бандит, этот прожженный финансист, былбеспредельно любим этой обворожительной женщиной, так как она верила, чтоон, деятельный и отважный, строит новый мир, создает жизнь. Всемирная выставка 1867 года открылась первого апреля с триумфальнымблеском, среди непрерывных празднеств. Начался самый шумный периодИмперии, период небывалых увеселений, превративших Париж во всемирнуюгостиницу, разукрашенную флагами, полную музыки и песен, гостиницу, вкаждом уголке которой чревоугодничали и предавались разврату. Никогда ещени одно царствование в блеске своей славы не созывало народы на такоеграндиозное пиршество. К сверкающему огнями Тюильри со всех концов землинаправлялась в сказочном апофеозе длинная вереница императоров, королей икнязей. И как раз в это время, двумя неделями позже, состоялось торжественноеоткрытие монументального особняка, настоящего дворца, построенногоСаккаром для Всемирного банка. Его выстроили за полгода, работая днем иночью, не теряя ни одного часа, делая чудеса, возможные только в Париже.Фасад вырос, сияя украшениями, напоминая и храм и кафешантан, и еговызывающая роскошь останавливала прохожих на тротуаре. Внутренняя отделкабыла особенно пышной; казалось, миллионы, лежавшие в кассах, просачивалисьсквозь стены, струясь золотым потоком. Парадная лестница вела в залзаседаний совета, красный с позолотой, великолепный, как зал оперноготеатра. Повсюду ковры, дорогая обивка, кабинеты, обставленные с кричащейроскошью. В подвальном этаже, где помещался отдел ценных бумаг, быливделаны в стены огромные несгораемые шкафы; они раскрывали свои глубокие,как у печей, пасти, и за прозрачными стеклами перегородок виднелись ихстройные ряды, напоминавшие сказочные бочки, где покоятся несметныесокровища волшебниц. И народы, вместе со своими королями стекавшиеся кВыставке, имели возможность войти сюда и осмотреть все: все было готово,новенький особняк ждал их, чтобы ослепить, чтобы завлечь одного за другимв эти сверкавшие на солнце золотые сети, которых никто не мог избежать. Саккар восседал в самом роскошном кабинете, с мебелью в стиле ЛюдовикаXIV, позолоченной, обитой генуэзским бархатом. Число служащих ещеувеличилось, их стало свыше четырехсот, и теперь Саккар командовал этойармией с помпой тирана, которого боготворили и которому повиновались,потому что он не скопился на денежные награды. Фактически, несмотря наскромное звание директора, он управлял всем, стоя выше председателясовета, выше самого совета, который только утверждал его распоряжения.Поэтому Каролина жила теперь в постоянной тревоге, всячески стараясьузнавать все его решения, чтобы быть готовой воспротивиться им, если быэто понадобилось. Ей не нравилось чрезмерное великолепие этого новогоздания, но она не могла привести против него никаких существенныхвозражений, так как сама признала необходимость более обширного помещенияв те счастливые дни полного доверия, когда она еще подшучивала надбеспокойством брата. Высказанные ею вслух опасения, ее аргументы противвсей этой роскоши сводились к тому, что общество теряет из-за нее свойпрежний характер скромной честности, торжественной и достойной строгости.Что подумают клиенты, привыкшие к монастырской тишине, к сосредоточенномуполумраку первого этажа на улице Сен-Лазар, когда войдут в этот дворец наЛондонской улице и поднимутся в его высокие шумные залы, залитые моремсвета? Саккар отвечал на это, что они преисполнятся восторгом и почтением,что тот, кто принес пять франков, вынет из кармана десять, подталкиваемыйсамолюбием, опьяненный доверием. И, делая ставку на эту грубую мишуру,Саккар оказался прав. Успех особняка был грандиозен, и поднявшийся вокругнего шум произвел более сильное действие, чем самые экстравагантныерекламы Жантру. Благочестивые мелкие рантье из тихих кварталов, бедныесельские священники, приехавшие с утренним поездом, восхищенно разевалирты перед входом и выходили с красными физиономиями, радуясь тому, что ониимеют здесь свой вклад. По правде говоря, Каролину главным образом беспокоило то, что теперьона не могла постоянно находиться в банке и наблюдать за всемпроисходящим... Она имела возможность лишь изредка бывать на Лондонскойулице, и то под каким-нибудь предлогом. Теперь она целые дни проводилаодна в чертежной и виделась с Саккаром только по вечерам. Он сохранял засобой свою квартиру, но весь первый этаж и конторы второго были закрыты, акнягиня Орвьедо, в глубине души довольная тем, что избавилась от смутныхугрызений совести, связанных с этим банком, с этой денежной лавкой,разместившейся у нее в доме, не хотела снова сдавать помещение, намеренноизбегая всяких барышей, даже и законных. Пустой дом, в котором гулкоотдавался грохот каждого проезжавшего мимо экипажа, казался каким-тосклепом. От запертых касс, из-под пола, откуда в течение двух летнепрерывно доносился тонкий звон золотых монет, теперь к Каролинеподнималась лишь томительная тишина. Дни казались ей более тягостными иболее длинными. Между тем она много работала, так как брат по-прежнемуслал ей с Востока различные деловые поручения. Но по временам, сидя записьменным столом, она вдруг отрывалась от работы и прислушивалась,объятая инстинктивной тревогой, чувствуя потребность узнать, чтопроисходит внизу. Но нет, ничего, ни малейшего звука не доносилось изопустевших, запертых комнат, темных и заброшенных. Она слегка вздрагивалаи на минуту задумывалась в тревоге. Что делается на Лондонской улице? Что,если сейчас, в эту самую секунду, образуется трещина, от которой рухнетпотом все здание? Распространился слух, пока еще смутный и неопределенный, будто Саккарподготовляет новое увеличение капитала: вместо ста миллионов - стопятьдесят. Это был момент необычайного возбуждения, роковой момент, когдапроцветание империи, колоссальные постройки, преобразившие город, бешеноеобращение денег, неимоверные затраты на роскошь должны были неизбежнопривести к горячке спекуляции. Каждый хотел получить свою долю и ставил накарту свое состояние, чтобы удесятерить его, а потом наслаждаться жизнью,как многие другие, разбогатевшие за одну ночь. Флаги, развевавшиеся всолнечном свете над Выставкой, иллюминация и музыка на Марсовом поле,толпы людей, прибывших сюда со всех концов света и наводнявших улицы,окончательно одурманили Париж мечтою о неисчерпаемых богатствах и обезраздельном господстве. В ясные вечера от громадного праздничногогорода, от столиков экзотических ресторанов, от этой колоссальной ярмарки,где наслаждение свободно продавалось под ночным небом, поднималась волнабезумия, ненасытного и радостного безумия, которое охватывает великиестолицы, когда им грозит уничтожение. И Саккар своим нюхом ловкогомошенника так ясно почуял этот общий порыв, эту всеобщую потребностьшвырять на ветер свои деньги, опустошать свои карманы и свое тело, что онудвоил суммы, предназначенные для рекламы, побуждая Жантру к самомуоглушительному трезвону. Со времени открытия Выставки пресса ежедневнобила во все колокола, прославляя Всемирный банк. Каждое утро приносилокакую-нибудь новую рекламу, способную взбудоражить весь мир: то рассказ онеобыкновенном приключении дамы, забывшей сотню акций в фиакре; то отрывокиз путешествия в Малую Азию, в котором сообщалось, что банк на Лондонскойулице был предсказан еще Наполеоном; то большую передовицу, гдеполитическая роль этой фирмы рассматривалась в связи с близким разрешениемвосточного вопроса, - не говоря уже о постоянных заметках в специальныхгазетах, которые были завербованы все, как одна, и действовали в полномединстве. Жантру придумал годичные контракты с мелкими финансовымилистками, предоставлявшими ему по одному столбцу в номере, причем он умелиспользовать эти столбцы с поразительной плодотворностью иизобретательностью; иной раз он даже нападал на Всемирный банк, чтобыпотом с торжеством опровергнуть собственную выдумку. Пресловутая брошюра,которую он долго обдумывал, была теперь разослана по всему свету вмиллионе экземпляров. Создано было и новое агентство, которое, рассылаяпровинциальным газетам финансовый бюллетень, стало полным хозяином рынкаво всех крупных городах. Наконец "Надежда", благодаря его искусномуруководству, с каждым днем приобретала все большее политическое значение.Привлек внимание ряд статей о декрете 19 января, по которому адрес палатыбыл заменен правом интерпелляции - новая уступка императора на пути ксвободе. Саккар, под чьим влиянием были написаны эти статьи, еще ненападал открыто на своего брата, который все же остался министром и всвоем стремлении к власти вынужден был сегодня защищать то, против чеговосставал вчера, но он был настороже и зорко следил за ложным положениемРугона, находившегося в палате между двух огней: с одной стороны, "третьяпартия", жаждавшая вырвать у него портфель, а с другой - клерикалы,объединившиеся с крайними бонапартистами против либерализма правительства.Уже начались инсинуации, газета снова сделалась рупором воинствующегокатолицизма, высказывая недовольство по поводу каждого действия министра.Перейдя в оппозицию, "Надежда" завоевала популярность, и дух фрондыдовершил дело, помогая имени Всемирного банка проникнуть во все концыФранции и всего мира. И вот в этой раскаленной атмосфере, в этой среде, созревшей под могучимдавлением рекламы для любых безумств, разнесся слух о вероятном увеличенииосновного капитала, о новом выпуске акций на пятьдесят миллионов, чтосовершенно взбудоражило даже самых благоразумных. В скромных квартирках ив аристократических особняках, в клетушке привратника и в салоне герцогини- у всех закружилась голова, увлечение перешло в слепую веру, героическуюи воинствующую. Перечисляли великие деяния, уже совершенные Всемирнымбанком, первые ошеломляющие успехи, нежданные дивиденды, каких никогда нераспределяло ни одно общество в начале своей деятельности. Вспоминалисчастливую идею об организации Всеобщей компании объединенногопароходства, так быстро достигшей превосходных результатов, компании, чьиакции уже давали сто франков премии. Вспоминали серебряные рудники вКармиле, которые приносили такие сказочные доходы, что один проповедник вовремя великого поста упомянул о них с кафедры Собора Парижской богоматери,сказав, что это дар бога всему верующему христианству. Говорили также обобществе, основанном для разработки огромных залежей каменного угля; одругом обществе, собиравшемся заняться вырубкой обширных лесов Ливана; обосновании в Константинополе Турецкого Национального банка несокрушимойпрочности. Ни одного провала, все возрастающая удача, превращавшая взолото все, к чему прикасался банк, целый ряд процветающих предприятий -все это давало солидную базу для будущих операций и оправдывало быстрыйрост капитала. Разгоряченным умам представлялось в будущем такое множествоеще более значительных предприятий, что лишние пятьдесят миллионовказались совершенно необходимыми, и одно объявление о них возбудиловсеобщее волнение. Слухам об этом на бирже и в салонах не было конца, нограндиозный проект предстоявшего вскоре открытия Компании восточныхжелезных дорог выделялся из всех остальных и был постоянной темойразговоров; одни опровергали его, другие горячо поддерживали. Особенновосторженно относились к нему дамы, со страстью его пропагандировавшие. Втиши будуаров, на парадных обедах, среди жардиньерок, за чайнымистоликами, даже в глубине альковов - повсюду очаровательные созданияласково убеждали и поучали мужчин: "Как, у вас нет еще акций Всемирногобанка? Да что с вами! Скорее покупайте их, если хотите, чтобы вас любили!"По их словам, это был новый крестовый поход, завоевание Азии, которого несмогли добиться крестоносцы Петра Пустынника и Людовика Святого и котороеони, эти дамы, брали теперь на себя, потрясая своими маленькими золотымикошельками. Все они делали вид, будто отлично осведомлены обо всем, и,щеголяя техническими терминами, говорили о главной линии Брусса - Бейрут,которая будет открыта раньше других и пройдет через Ангору и Алеппо. Затембудет проложена линия Смирна - Ангора, затем линия Трапезунд - Ангорачерез Арзрум и Сиваш, и, наконец, наступит очередь линии Дамаск - Бейрут.Тут они улыбались, бросали загадочные взгляды и шепотом говорили, что,может быть, в будущем - о, в далеком будущем - возникнет еще и другаялиния: из Бейрута в Иерусалим через древние приморские города - Сайду,Сен-Жан-д'Акр, Яффу, а потом - может быть, как знать? - из Иерусалима вПорт-Саид и в Александрию. Не говоря уже о том, что Багдад находитсянедалеко от Дамаска, и если железная дорога дойдет до тех мест, то Персия,Индия, Китай будут когда-нибудь принадлежать Западу. Казалось, по одномуслову, вылетавшему из их хорошеньких губок, вновь открывались сверкающиесокровища калифов, словно в волшебной сказке из "Тысячи и одной ночи".Золотые украшения, невиданные драгоценности дождем сыпались в кассы наЛондонской улице, а фимиам Кармила, нежная и неясная дымка библейскихлегенд освящала эту грубую погоню за наживой. Ведь это будет новоезавоевание Эдема, освобождение Святой земли, торжество религии в самойколыбели человечества!.. Тут дамы умолкали, не желая ничего большеговорить, и глаза их блестели, скрывая то, чего нельзя было поверить другдругу даже на ушко. Многие из них ничего не знали и только делали вид, чтознают. Это была тайна, нечто такое, что могло никогда не осуществиться, амогло в один прекрасный день поразить всех как громом; Иерусалим,выкупленный у султана, отдадут папе, Сирия станет его королевством,папский бюджет будет опираться на католический банк - "Сокровищницу гробагосподня", который оградит его от политических потрясений; словом,обновленный католицизм, не нуждаясь ни в каких уступках, обретет новуюсилу и будет властвовать над миром с вершины горы, где умер Христос. Теперь Саккар, сидя по утрам в своем роскошном кабинете стиля ЛюдовикаXIV, вынужден был запираться, если хотел спокойно работать, потому что егоосаждала, словно на утреннем выходе короля, целая толпа льстецов,просителей, деловых людей - двор восторженных почитателей и нищих,поклоняющихся всемогущему властелину. Однажды утром, в первых числах июля,он проявил особенную неумолимость, категорически запретив впускать к немукого бы то ни было. В то время как в переполненной приемной посетители, неслушая швейцара, упорно не желали уходить, все еще на что-то надеясь, онзаперся с двумя помощниками, чтобы закончить обсуждение нового выпускаакций. Рассмотрев несколько проектов, он остановился на комбинации,полностью покрывавшей, благодаря этому новому выпуску ста тысяч акций,двести тысяч прежних, за которые было внесено только по сто двадцать пятьфранков. Для того чтобы добиться этого результата, акции, предназначенныетолько для старых держателей, из расчета одной новой на две прежних,выпускались по курсу в восемьсот пятьдесят франков, вносимые немедленно;из них пятьсот франков прибавлялись к капиталу, а премия в тристапятьдесят франков шла на предполагаемое покрытие старых акций. Но возникалряд осложнений, оставалась еще большая дыра, которую надо было заткнуть, иСаккар был очень раздражен. Гул голосов в приемной выводил его из себя.Этот пресмыкающийся Париж, это поклонение, которое он обычно принимал соснисходительным благодушием деспота, на сей раз внушали ему презрение. Икогда Дежуа, который иногда заменял по утрам швейцара, осмелился черезмаленькую боковую дверь войти в кабинет, он яростно накинулся на него: - Что такое? Ведь сказано вам - никого, понимаете вы, никого!.. Вот,возьмите мою трость, поставьте