Эмиль Золя. Деньги 5 страница

Через месяц, в первых числах ноября, помещение Всемирного банка все ещене было готово. Столяры приколачивали облицовку, маляры замазывали рамыгромадной застекленной крыши, которая теперь закрывала двор. В задержке виноват был Саккар. Он считал, что помещение имеет слишкомбедный вид, он требовал роскошной внутренней отделки. Однако, будучи не всилах раздвинуть стены, чтобы осуществить свою вечную мечту о грандиозном,он, наконец, рассердился и свалил на Каролину расчеты с подрядчиками.Поэтому она и наблюдала за установкой последних кассовых окошек. Их быломножество; двор, превращенный в центральный зал, был окружен ими со всехсторон, кассы, отделенные от зала решеткой, имели строгий и солидный вид,над ними красовались надписи, сделанные черными буквами на медныхдощечках. В общем помещение, хотя и тесноватое, было расположено удачно: впервом этаже - отделы, работающие в постоянном контакте с публикой,различные кассы, отдел эмиссии, все текущие операции банка; наверхупомещался внутренний механизм: дирекция, бухгалтерия, корреспонденция,юрисконсульт и отдел личного состава. И что поражало сразу при входе, дажесреди суеты рабочих, забивавших последние гвозди, в то время как золотоуже звенело в ложбинках касс, - это впечатление строгости, стариннойпорядочности, слегка напоминающее церковь. Конечно, такое впечатлениепроизводило само здание - этот старый особняк, сырой и темный, безмолвныйпод сенью деревьев соседнего сада. Казалось, что входишь в монастырь. Однажды после полудня, вернувшись с биржи, Саккар сам почувствовал этои удивился. Он стал меньше жалеть об отсутствии позолоты и выразилКаролине свое удовлетворение: - Ну что ж, все-таки для начала это мило! Все так по-семейному. Словнов домашней часовне. А там посмотрим... Спасибо, дорогой друг, за то, чтовы так хлопочете после отъезда брата. И так как в его принципах было использовать неожиданные обстоятельства,он теперь старался подчеркнуть этот строгий характер банка и требовал,чтобы служащие держали себя, как молодые священники, говорили, понизивголос, принимали и выдавали деньги со скромностью, подобающей служителямцеркви. За всю свою бурную жизнь Саккар никогда еще не тратил столько энергии.С семи часов утра, раньше всех служащих, еще до того, как курьер успевалзатопить печь, он уже был в своем кабинете, распечатывал почту, отвечал насамые спешные письма. Затем до одиннадцати часов происходил непрерывныйприем быстро сменяющихся посетителей: друзей и значительных клиентов,биржевых маклеров, представителей кулисы, посредников, всей стаифинансовых дельцов, не считая вереницы заведующих отделами банка,приходивших за распоряжениями. Сам он, как только выпадала минутапередышки, быстро обходил отделы, где служащие пребывали в вечном страхеперед его неожиданным появлением в разное время дня. В одиннадцать часовон поднимался завтракать к Каролине, ел и пил обильно, как человекхудощавый, который может себе это позволить; и тот час, который он здесьпроводил, не пропадал для него даром, потому что в это время он, по еговыражению, исповедовал свою верную подругу, то есть спрашивал ее мнение олюдях и вещах, хотя и знал, что чаще всего не сумеет воспользоваться еемудростью. В двенадцать часов он выходил из дому, шел на биржу, старалсябыть там одним из первых, чтобы самому видеть ситуацию и поговорить совсеми. Впрочем, открыто он не играл и бывал на бирже, как в обычном местевстреч, где наверняка мог увидеть клиентов своего банка. Однако еговлияние уже чувствовалось здесь, он вернулся сюда как победитель, каксолидный человек, опирающийся теперь на реальные миллионы; и люди знающиеперешептывались, поглядывая на него, передавали необыкновенные слухи,предсказывали ему царское величие. Около половины четвертого он всегда ужебыл дома и впрягался в скучную работу подписывания бумаг, причем рука еготак натренировалась на это механическое движение, что он вызывал служащих,давал ответы, решал дела, свободно разговаривал, не прекращая подписыватьи мысленно нисколько не отвлекаясь. До шести часов он еще принималпосетителей, заканчивал текущую работу дня и подготавливал дела на завтра.Затем он снова шел наверх, к Каролине; к обеду, более изысканному, чемодиннадцатичасовой завтрак, подавались тонкие рыбные блюда, и главное,дичь; он любил менять вино, обедал то с бургундским, то с бордо, то сшампанским, в зависимости от того, каковы были результаты его дневнойдеятельности. - Ну, скажите, разве я не благоразумен? - восклицал он иногда, смеясь.- Вместо того чтобы ухаживать за женщинами, ходить по клубам, по театрам,я живу здесь, возле вас, как настоящий буржуа... Нужно написать об этомвашему брату, чтобы успокоить его... Он не был так благоразумен, как утверждал, потому что в это времяувлекался одной певичкой из театра Буфф и однажды, подобно многим другим,засиделся у Жермены Кер, что не доставило ему никакого удовольствия. Делов том, что к вечеру он буквально падал от усталости. К тому же он такжаждал успеха и так боялся потерпеть неудачу, что все другие еговожделения как бы ослабели и затихли в ожидании той минуты, когда онпочувствует, что восторжествовал и стал бесспорным хозяином положения. - Что же тут особенного? - весело ответила Каролина. - Мой брат всегдабыл так благоразумен, что благоразумие для него - природная черта, а вовсене заслуга... Вчера я ему написала, что уговорила вас не покрыватьпозолотой зал заседаний. Это больше обрадует его. И вот однажды, в один из холодных дней начала ноября, после полудня,когда Каролина давала старшему маляру указание промыть стены зала и этимограничиться, лакей принес ей визитную карточку, доложив, что ее владелецнастоятельно просит его принять. На карточке, не очень свежей, была грубонапечатана фамилия: Буш. Ей не приходилось слышать такую фамилию, и онаприказала провести этого человека к себе, в кабинет брата, где принималапосетителей. Если Буш уже полгода терпеливо ждал, не используя своего необычайногооткрытия относительно незаконного сына Саккара, то только из соображений,удерживавших его с самого начала: ему не хотелось довольствоватьсякакими-нибудь шестьюстами франков, которые он мог получить по векселю,выданному Саккаром матери ребенка; а шантажировать его с тем, чтобыполучить большую сумму, приличную сумму в несколько тысяч франков, былочрезвычайно трудно. Вдовец, ничем не связанный, Саккар не боялсяскандалов, - как же запугать его, как заставить дорого заплатить за этотнеприятный подарок - за случайного ребенка, выросшего в грязи, будущегосутенера и убийцу? Мешен, конечно, старательно составила большой счетрасходов на сумму около шести тысяч: монеты в двадцать су, которые онадавала Розали Шавайль, своей двоюродной сестре, матери ребенка, затем то,что ей стоила болезнь этой несчастной, ее похороны, уход за ее могилой,наконец деньги, которые она тратила на самого Виктора с тех пор, как оностался у нее на руках, - на питание, одежду, на все остальное. Но еслиСаккар окажется не очень нежным отцом, он может послать их к черту, потомучто его отцовства никак нельзя доказать, разве по сходству с ним ребенка.Стало быть, они смогут вытянуть с него деньги только по векселям, вслучае, если он не сошлется на то, что уже истекла давность. Буш так медлил еще и потому, что в течение нескольких недель он ужаснотревожился у постели своего брата Сигизмунда, который слег, сраженныйчахоткой. На целые две недели этот страшный делец все забросил, оставилохоту по найденным им запутанным следам, не показывался на бирже, нетравил ни одного должника и, сидя без сна у изголовья больного, сматеринской заботливостью ухаживал за ним, менял ему белье. Всегдаотвратительно скупой, теперь он стал расточителен, приглашал лучших врачейПарижа, готов был дороже платить аптекарю за лекарства, лишь бы они былидействительнее, и так как врачи запретили больному всякую работу, аСигизмунд упрямился, то он прятал от него бумаги и книги. Теперь онистарались перехитрить друг друга. Как только его страж, побежденныйусталостью, засыпал, молодой человек, в жару, весь обливаясь потом,находил огрызок карандаша и на полях какой-нибудь газеты снова набрасывалсвои расчеты, распределяя богатство в соответствии со своими мечтами осправедливости, обеспечивая каждому его долю счастья в жизни. И когда Буш,проснувшись, видел, что брату хуже, у него разрывалось сердце от того, чтотот отдает несбыточным мечтам остатки своих жизненных сил. Когда брат былздоров, он позволял ему развлекаться этими глупостями, как детям позволяютвозиться с игрушками, но убивать себя бредовыми, неосуществимыми идеями -это же безумие! Наконец, согласившись быть благоразумным из любви кстаршему брату, Сигизмунд немного поправился и начал уже вставать. Тогда Буш, вернувшись к своим занятиям, объявил, что нужно покончить сделом Саккара, тем более что тот возвратился на биржу победителем иплатежеспособность его была теперь вне всяких сомнений. Сведения, добытыегоспожой Мешен, которую он посылал на улицу Сен-Лазар, были превосходны.Он все еще не решался открыто напасть на свою жертву, выбирая тактику,чтобы вернее одержать победу, когда какая-то фраза Мешен о госпожеКаролине, домоправительнице, о которой говорили все торговцы квартала,подсказала ему новый план действий. Может быть, эта дама была настоящейхозяйкой, владевшей ключами от шкафов и от сердца? Он часто подчинялсятому, что называл вдохновением, уступая неожиданной догадке, начиная охотупо указанию своего чутья, чтобы потом уже из фактов почерпнуть уверенностьи принять решение. И он отправился на улицу Сен-Лазар, к госпоже Каролине. Поднявшись в чертежную, Каролина удивилась, увидев толстого небритогочеловека с грубым, лоснящимся лицом, одетого в превосходный, но засаленныйсюртук с белым галстуком. Сам он смотрел на нее так, как будто хотелобшарить всю ее душу, и нашел, что она вполне подтверждает егопредположение: высокая, здоровая, с чудесными седыми волосами, озаряющимивеселой приветливостью ее молодое еще лицо; в особенности его поразиловыражение ее довольно крупного рта, в котором сквозило столько доброты,что он сразу решился. - Сударыня, - сказал он, - я хотел бы поговорить с господином Саккаром,но мне сказали, что его нет дома. Он лгал, он даже не спрашивал о нем, прекрасно зная, что его нет, таккак сам дожидался, чтобы Саккар уехал на биржу. - И я позволил себе обратиться к вам, так как это даже лучше, - ведь язнаю, к кому обращаюсь... Я должен сообщить нечто столь важное, стольщекотливое... Каролина до сих пор не приглашала его сесть, но теперь, встревожившись,поспешно указала ему на стул: - Говорите, сударь, я вас слушаю. Буш, старательно приподняв полы своего сюртука, словно боясь егоиспачкать, сразу же решил про себя, что это любовница Саккара. - Дело в том, сударыня, что мне не очень удобно говорить, и,признаться, теперь уж я не уверен, хорошо ли поступаю, доверяя вамподобную вещь... Надеюсь, в моем поступке вы увидите единственно толькожелание помочь господину Саккару исправить старые ошибки. Она успокоилаего жестом, поняв, со своей стороны, с каким субъектом имеет дело, и желаясократить бесполезные уверения. Впрочем, он не стал упираться и принялсядлинно рассказывала старую историю о том, как Саккар соблазнил Розали наулице Лагарп, как после его исчезновения родился ребенок, как мать пошлано плохой дорожке и в конце концов умерла, как Виктор остался на руках уродственницы, слишком занятой, чтобы смотреть за ним, и как он теперьрастет среди всяких мерзостей. Вначале она была удивлена этим романом, таккак приготовилась услышать какую-нибудь подозрительную денежную историю,по потом, по-видимому, смягчилась, растроганная печальной судьбой матери изаброшенного малыша и глубоко взволнованная в своих материнских чувствахженщины, оставшейся бесплодной. - А уверены ли вы, сударь, в том, что вы мне рассказываете? - спросилаона. - В такого рода делах нужны очень серьезные, бесспорныедоказательства. Он улыбнулся: - О, сударыня, есть доказательство, которое сразу бросается в глаза, -необыкновенное сходство ребенка с отцом. Затем у нас ведь есть даты - всесовпадает, и факты доказаны с полной очевидностью. Ее охватила дрожь, а он наблюдал за ней. Помолчав, он продолжал: - Теперь вы понимаете, сударыня, почему я не решался прямо обратиться кгосподину Саккару. Я здесь нисколько не заинтересован, я пришел от именигоспожи Мешен, этой самой родственницы. Она лишь случайно напала на следотца, которого столько времени разыскивала, потому что я уже имел честьсообщить вам, что двенадцать векселей по пятьдесят франков, выданныенесчастной Розали, были подписаны фамилией Сикардо - поступок, который яне позволю себе осудить, вещь простительная в этой ужасной парижскойжизни. Но ведь господин Саккар мог бы неправильно понять характер моеговмешательства, не правда ли?.. И тогда-то меня осенила мысль поговоритьсначала с вами, сударыня, чтобы полностью положиться на вас в отношенийтого, как поступить, - ведь я знаю, какую симпатию вы питаете к господинуСаккару. Вот! Теперь вам известна наша тайна. Как вы думаете, подождатьмне его и сказать ему все сегодня же? Волнение Каролины заметно усилилось: - Нет, нет, не сегодня... Но она и сама не знала, что делать, слишком необычна была поверенная ейтайна. Он продолжал наблюдать за ней, довольный тем, что она выдала себясвоею крайней чувствительностью, и в то же время обдумывая дальнейшуюлинию своего поведения. Теперь он был уверен, что вытянет из нее гораздобольше, чем мог бы получить от Саккара. - Дело в том, - пробормотал он, - что нужно что-то решить. - Ну, хорошо! Я пойду... Да, я пойду туда, посмотрю на эту госпожуМешен и на ребенка. Будет лучше, гораздо лучше, если сначала я самавыясню, в чем дело. Она думала вслух, постепенно принимая решение тщательно все разузнать,прежде чем что-нибудь говорить отцу. В дальнейшем, убедившись во всемсама, она успеет поставить его в известность. Ведь она находилась здесьдля того, чтобы следить за его домом и заботиться о его покое. - К несчастью, нужно торопиться, - снова начал Буш, понемногу направляяее к своей цели. - Бедный мальчик страдает. Он в ужасающей среде. Она встала: - Я сейчас надену шляпу и поеду. Ему тоже пришлось подняться, и он сказал небрежным тоном: - Я уже не говорю о том, что нужно будет уплатить по небольшому счету.Ребенок, естественно, стоил денег, приходилось также давать в долг и егоматери, при ее жизни... О, я не знаю, сколько именно. Я не хотел этимзаниматься. Все бумаги находятся там. - Хорошо, я посмотрю. Тогда он как будто сам растрогался: - Ах, сударыня, если бы вы знали, сколько странных вещей мне приходитсявидеть при моей профессии! Самые порядочные люди часто страдают отпоследствий своих страстей или, еще хуже, страстей своих близких... Так, ямогу привести вам пример. Ваши несчастные соседки, госпожи де Бовилье... Он неожиданно подошел к окну, с жадным любопытством устремив взор всоседний сад. С тех пор как он вошел сюда, он уже, конечно, обдумывал, как быпроизвести здесь разведку, так как любил ознакомиться с местностью прежде,чем давать сражение. В деле с обязательством графа об уплате десяти тысячфранков девице Леони Крон он угадал верно, сведения, полученные изВандома, подтверждали его предположения: соблазненная графом девушка послеего смерти осталась без гроша с клочком бумаги, не имевшим никакой цены;она очень хотела переехать в Париж и, наконец, оставила расписку в залогростовщику Шарпье, наверно за какие-нибудь пятьдесят франков. Но если онсразу разыскал графиню де Бовилье, то вот уже полгода он заставлял Мешентаскаться по Парижу в поисках Леони, и та никак не могла напасть на ееслед. Приехав в Париж, Леони поступила прислугой к какому-то приставу, иБуш проследил, как она трижды меняла место, затем, уволенная за явнодурное поведение, куда-то пропала, и он, не находя ее, тщетно обшаривалвсе притоны. Это выводило его из себя, так как он понимал, что нельзяничего предпринять против графини, пока эта девка не будет налицо, какживая угроза скандала. Но все же он подготавливал это дело и был счастлив,что может, стоя у окна, заглянуть в сад, так как до сих пор видел особняктолько с улицы, с главного фасада. - Что, этим дамам тоже угрожают какие-нибудь неприятности? - тревожно,с симпатией, спросила Каролина. Он принял невинный вид: - Нет, не думаю. Я только имел в виду то печальное положение, в котороеих привело дурное поведение графа... У меня есть друзья в Вандоме, я знаюих историю. И, решившись, наконец, отойти от окна, он, отбросив притворноеволнение, вдруг вспомнил о себе: - Хорошо еще, если терпишь только материальные потери! Но когдаприходит в дом смерть! На этот раз на его глазах показались настоящие слезы. Он вспомнил обрате, горло его судорожно сжалось. Решив, что он недавно потерялкого-нибудь из близких, она из деликатности не стала расспрашивать. Доэтого момента она не ошибалась относительно низкой профессии этогосубъекта, угадав ее по тому отвращению, которое он ей внушал; и этинеожиданные слезы убедили ее сильнее, чем самая искусная тактика: ей ещебольше захотелось сейчас же поехать в Неаполитанский городок. - Сударыня, так я рассчитываю на вас. - Я еду сейчас же. Через час Каролина, взяв фиакр, ездила в окрестностях Монмартрскогохолма и никак не могла разыскать городок. Наконец в одной из пустынныхулиц, выходящих на улицу Маркадо, какая-то старуха указала кучеру путь.При въезде улица напоминала проселочную дорогу, всю в рытвинах, в грязи ив отбросах; она вела к пустырю, и только присмотревшись внимательно, можнобыло различить окружавшие внутренний двор жалкие постройки, сделанные изземли, старых досок и листов оцинкованного железа, похожие на грудыразвалин. На улицу выходил одноэтажный дом, каменный, но развалившийся иотвратительно грязный; он стоял у ворот, словно проходная будка тюрьмы. Идействительно, госпожа Мешен жила здесь, как бдительная домовладелица всевремя настороже, сама управляя подвластным ей племенем голодных жильцов. Как только Каролина вышла из фиакра, хозяйка появилась на пороге,огромная, с грудью и животом, выпиравшими из старого голубого шелковогоплатья, вытертого на складках и лопнувшего по швам; щеки ее были такиепухлые и красные, что маленький нос, которого почти не было видно,казалось, жарился между двумя жаровнями. Каролина медлила, охваченнаянеприятным чувством, но голос хозяйки, очень тонкий, пронзительный, хотя иприятный, как звук сельской свирели, успокоил ее. - Ах, сударыня, это, должно быть, господин Буш прислал вас, вы пришлинасчет маленького Виктора... Входите, входите же. Да, да, этоНеаполитанский городок. Улица не зарегистрирована, у нас еще нет номеров.Войдите, нужно сначала поговорить обо всех этих делах. Боже мой! Все этотак неприятно, так печально! И Каролине пришлось сесть на продавленный стул в столовой, черной отжирной грязи. От раскаленной печки шел жар и удушливый смрад. Теперь Мешен толковалао том, как удачно посетительница застала ее: ведь у нее столько дел вПариже, она никогда не возвращается раньше шести часов. Пришлось перебить ее: - Простите, сударыня, я пришла насчет этого несчастного ребенка. - Да, сударыня, я сейчас вам покажу... Вы ведь знаете, его мать быламоей родственницей. Ах, я могу сказать, что выполнила свой долг... Вотбумаги, вот счета. Она вытащила из буфета бумаги, хранившиеся в полном порядке, в синейобложке, как у какого-нибудь стряпчего, и без умолку говорила о беднойРозали: конечно, та в последнее время вела себя совсем уж безобразно,путалась с первым встречным, возвращалась домой пьяная, в крови, таскаласьгде-то по целым неделям; да это и понятно, не правда ли? Ведь она былахорошей работницей до тех пор, пока отец малыша не вывихнул ей плечо,когда бросился на нее на лестнице, а как стала калекой, как пришлосьторговать лимонами на рынке, так где уж тут вести честную жизнь? - Вот видите, сударыня, я давала ей все эти деньги по двадцать, посорок су. Здесь помечены даты - двадцатого июня - двадцать су, двадцатьседьмого июня - еще двадцать су, третьего июля - сорок су. И посмотрите!Она, наверное, была больна в это время, потому что здесь все пошло посорок су, без конца... Потом надо было одевать Виктора. Я поставила птичкупротив всех сумм, которые были потрачены на мальчика!.. Не говоря уже отом, что, когда Розали умерла, - ах, от отвратительной болезни, простосгнила заживо, он целиком остался на моем попечении. И здесь, посмотрите,я пометила пятьдесят франков в месяц. Я думаю, это очень умеренно. Отецведь богатый, может же он давать пятьдесят франков в месяц на своегомальчика. Словом, это выходит пять тысяч четыреста три франка, и еслиприбавить шестьсот франков по векселям, получится всего шесть тысячфранков... Да, всего-то шесть тысяч франков, вот как! Каролине чуть не стало дурно от отвращения, она побледнела, но все-такисообразила: - Но ведь векселя принадлежат не вам, это собственность ребенка. - Нет, извините! - сварливо возразила Мешен. - Я одолжила под нихденьги. Чтобы оказать услугу Розали, я учла их. Видите, вот передаточнаянадпись на оборотной стороне... Это еще любезность с моей стороны, что яне требую процентов... Подумайте, добрая сударыня, вы сами не захотитеотнять лишнее су у такой бедной женщины, как я. "Добрая сударыня" согласилась усталым жестом, и Мешен сразууспокоилась. Она снова заговорила тонким, как свирель, голоском: - Теперь я велю позвать Виктора. Но она напрасно посылала одного за другим троих ребятишек, которыебродили вокруг, напрасно выходила на порог, размахивала руками:выяснилось, что Виктор не желал беспокоиться. Один из малышей передал дажев ответ какое-то нецензурное слово. Тогда она встала и ушла, с тем чтобы,по ее словам, самой притащить его за ухо, но затем снова появилась одна,поразмыслив и, по-видимому, решив, что лучше будет показать его во всейего мерзости: - Если вы, сударыня, потрудитесь пройти со мной... По дороге она стала рассказывать подробности о Неаполитанском городке,который ее муж получил в наследство от дяди. Этот муж, вероятно, умер,никто его не знал, и она говорила о нем только тогда, когда ей нужно былообъяснить происхождение своей собственности. Она жаловалась, что дело этопрескверное, что оно уморит ее - с ним больше хлопот, чем прибыли, вособенности с тех пор, как к ней стала приставать префектура, посылать кней инспекторов, которые требуют ремонта, улучшений, под тем предлогом,что люди у нее мрут как мухи. Впрочем, она решительно отказываласьистратить хотя бы одно су. Не потребуют ли они каминов с зеркалами вкомнатах, которые она сдает за два франка в неделю! Мешен умолчала о том,с какой алчностью она требовала квартирную плату, выбрасывала на улицуцелые семьи, если только ей не платили эти два франка вперед, как самаисполняла обязанности полицейского и нагнала такого страха, чтобесприютные нищие не осмелились бы ночевать даром даже у нее под забором. С тяжелым чувством Каролина рассматривала двор, усеянный рытвинамипустырь, который под нагромождением отбросов превратился в свалку. Сюдабросали все, не было ни помойной ямы, ни сточной канавы, сплошная кучанечистот, которая росла, отравляя воздух, счастье еще, что было холодно,потому что в жаркие дни отсюда исходило нестерпимое зловоние. Осторожноступая, она старалась обойти остатки овощей и кости, оглядывая жилища,стоящие по краям двора, какие-то берлоги, для которых трудно былопридумать название, полуразрушенные одноэтажные домишки, развалившиесялачуги с заплатами из самых разнообразных материалов. Некоторые былипокрыты просто просмоленной бумагой. У многих не было дверей, а вместо нихвиднелись только черные дыры, как в погребах, и оттуда разило зловоннымдыханием нужды. Семьи по восемь и десять человек кучами жили в этихсклепах, часто не имея даже кровати; мужчины, женщины, дети спаливперемежку, заражая друг друга, как гнилые фрукты, с раннего детствапредаваясь разврату, порожденному самой чудовищной теснотой. И, конечно,по двору целый день ватагами бродили ребятишки, истощенные, тщедушные,изъеденные золотухой и наследственным сифилисом, выросшие на этом навозе,как ядовитые грибы, несчастные существа, зачатые в случайных объятиях, такчто нельзя было даже с уверенностью назвать их отцов. Когда начиналасьэпидемия тифа или оспы, она сразу выметала на кладбище половину городка. - Я ведь вам говорила, сударыня, - снова начала Мешен, - что Виктору нес кого было брать хороший пример и что пора бы подумать о его воспитании,ведь скоро ему исполнится двенадцать лет. При жизни матери, знаете, емуприходилось видеть вещи не очень-то пристойные, она ведь не стеснялась,когда бывала мертвецки пьяна. Она приводила мужчин, и все это происходилона его глазах. А потом я никогда не имела времени как следует смотреть заним, у меня ведь всегда дела в Париже. Он целыми днями бегал поукреплениям. Два раза мне пришлось забирать его из полиции, потому что онворовал, - правда, всякие мелочи. И как только он подрос, так это иначалось с девчонками, - что ж, он научился от матери. Ну, и теперь вдвенадцать лет, вы увидите сами, это уже мужчина... Наконец, чтобы хотьнемного приучить его к работе, я отдала его тетке Элали - она торгует наМонмартре овощами. К несчастью, сейчас у нее нарывы на бедре. Но вот мы ипришли, сударыня, потрудитесь войти. Каролина невольно попятилась. Это была одна из самых смрадных нор вглубине двора, за целой баррикадой из отбросов, лачуга, ушедшая в землю,похожая на кучу мусора, подпертую досками. Окна не было. Чтобы неоставаться в полной темноте, приходилось держать открытой дверь, когда-тозастекленную, а теперь забитую цинковым листом, и со двора проникалужасный холод. В углу она заметила соломенный тюфяк, брошенный прямо наземляной пол. Никакой другой мебели нельзя было разглядеть среди лопнувшихбочонков, кусков решетчатой изгороди, полусгнивших корзин, заменявшихстолы и стулья. По стенам сочилась липкая сырость. В потолке была трещина,щель с позеленевшими краями, пропускавшая дождевую воду, которая затекалапод самый тюфяк. Но самым ужасным среди этой полной нищеты была вонь, воньот разлагающейся человеческой плоти. - Тетка Элали! - крикнула Мешен. - Это одна дама, которая хочет добраВиктору... Что это он, гаденыш этакий, не идет, когда его зовут? На тюфяке, под куском старого ситца, служившего простыней, зашевелиласьбесформенная туша человеческого мяса, и Каролина различила женщину летсорока, совершенно голую, даже без рубашки, похожую на полупустой винныймех, до того она была дряблая и вся в складках. Впрочем, лицо ее,обрамленное мелкими белокурыми кудряшками, не было безобразно и еще неутратило свежести. - Ах, - захныкала она, - пусть она войдет, если хочет нам добра!Господи, так ведь не может продолжаться... Подумать только, сударыня, вотуже две недели, как я не могу встать из-за этих мерзких чирьев, которыепродырявили мне все бедро!.. И конечно, у нас нет ни гроша. Невозможнопродолжать торговлю. Было у меня две рубашки, так Виктор пошел и продалих, а то бы мы наверное сегодня вечером подохли с голоду. Затем она повысила голос: - Ну, полно глупить! Выходи же оттуда, малыш; Эта дама не сделает тебеничего плохого. И Каролина вздрогнула, увидев, как из корзины поднялась какая-тобесформенная фигура, которую она сначала приняла за кучу тряпья. Это былВиктор, одетый в остатки брюк и полотняной куртки, сквозь дыры которыхвиднелось его голое тело. Он встал на свету, против раскрытой двери, и онаостолбенела, пораженная его необыкновенным сходством с Саккаром. Все сомнения исчезли, отцовство было бесспорно. - Я не хочу, - объявил он, - чтобы ко мне приставали со школой. Но она не отводила от него глаз, - и охватившее ее неприятное чувствовсе усиливалось. Поразительно похожий на отца мальчишка внушал ей тревогу: одна половинаего лица была толще другой, нос свернут направо, голова словно сплюснута оступеньку, на которой зачала его изнасилованная мать. Кроме того, онказался необычайно взрослым для своих лет: среднего роста, коренастый,совершенно сформировавшийся, в двенадцать лет уже волосатый, какпреждевременно развившееся животное. Дерзкие, наглые глаза, чувственныйрот были как у взрослого мужчины. И в таком юном существе с еще чистымцветом лица, местами нежным, как у девочки, преждевременная возмужалостьсмущала и пугала, как нечто чудовищное. - Вы, значит, очень боитесь школы, мой дружок? - сказала, наконец,Каролина. - Вам было бы там лучше, чем здесь... Где вы спите? Он показал рукой на тюфяк: - Здесь, вместе с ней. Смущенная этим откровенным ответом, тетка Элали заерзала в поискахобъяснения: - Я устроила ему постель из маленького тюфячка, но потом пришлось егопродать... Что же делать? Спим, как придется, раз все пошло прахом. Хотя Мешен было хорошо известно все, что здесь происходило, она сочланужным вмешаться: - Это все-таки неприлично, Элали... А ты, негодный мальчишка, мог быприходить ночевать ко мне, вместо того чтобы спать с ней. Но Виктор выпрямился на своих коротких крепких ногах и заявил с задоромскороспелого самца: - А зачем, если это моя жена! Тогда тетка Элали, которая лежала, как бы зарывшись в свой дряблый жир,решилась рассмеяться, пытаясь замять эту мерзость и обратить все в шутку.И нежное восхищение сквозило в ее словах: - Да, уж если на то пошло, так, будь у меня дочь, я бы ее ни за что недоверила ему. Это настоящий маленький мужчина. Дрожь пробежала по телу Каролины. Ее чуть не стошнило от отвращения.Возможно ли? Двенадцатилетний мальчик, это маленькое чудовище, с сорокалетнейженщиной, истасканной и больной, на этой смрадной подстилке, средичерепков и вони! Ах, нищета! Она все разрушает и растлевает! Она оставила двадцать франков и убежала, укрылась у хозяйки, чтобыпринять какое-нибудь решение и окончательно договориться с ней. Увидев, вкаком отчаянном положении находится мальчик, Каролина вдруг вспомнила оДоме Трудолюбия; ведь этот приют был создан именно для того, чтобыизвлекать этих несчастных детей со дна, из трущоб и возрождать их спомощью гигиены и труда! Как можно скорее нужно взять Виктора из этойклоаки, поместить его в приют, коренным образом изменить егосуществование. Она вся трепетала от этой мысли. И, найдя такой выход, онас женской чуткостью решила ничего не говорить Саккару, не показывать емумальчика, пока хоть немного не отмоет это чудовище, потому что ей былонеловко за Саккара и она страдала от стыда, который тот должен был ощутитьпри виде своего страшного отпрыска. Конечно, придется подождать несколькомесяцев. Потом, радуясь своему доброму делу, она расскажет ему все. Мешен не сразу поняла ее. - Да ради бога, как вам будет угодно, сударыня... Но только я хочусейчас же получить свои шесть тысяч франков. Виктор не сделает от меня нишагу, пока я не получу свои шесть тысяч франков. Это требование привело Каролину в отчаяние. У нее не было такой суммы,а просить у Саккара она, конечно, не хотела. Напрасно она спорила,умоляла. - Нет, нет! Если у меня не будет залога, прощай мои денежки. Знаю я,как это бывает! Наконец, понимая, что сумма велика и что она не получит ничего, еслибудет упираться, Мешен сбавила цену: - Ну, ладно! Дайте мне сейчас же две тысячи франков. Остальное яподожду. Но смущение Каролины не проходило. Она раздумывала, где бы взять этидве тысячи, как вдруг ей пришла в голову мысль обратиться к Максиму. Онаухватилась за эту надежду. Он, конечно, согласится хранить тайну и неоткажет дать небольшую сумму, которую отец, разумеется, возвратит ему. Иона ушла, объявив, что приедет за Виктором завтра. Было еще только пять часов, и ей так хотелось поскорее покончить сэтим, что, снова садясь в свой фиакр, она дала кучеру адрес Максима,жившего на авеню Императрицы. Когда она приехала туда, лакей сказал ей,что хозяин одевается, но все-таки доложил о ее приходе. В первый момент она чуть не задохнулась в гостиной, где ее просилиподождать. Маленький уютный особняк был обставлен с изысканной, утонченнойроскошью. Стены были обиты тканями, повсюду лежали ковры, и тонкий ароматамбры распространялся в теплой тишине комнат. Все было красиво, изящно испокойно, хотя в доме не было женщины, потому что молодой вдовец,разбогатев после смерти жены, поставил самообожание единственной цельюсвоей жизни, отказавшись, как человек опытный, делить ее с кем бы то нибыло. Он не хотел, чтобы наслаждение жизнью, которым он был обязанженщине, испортила ему другая женщина. Разочаровавшись в пороке, онпозволял его себе только понемногу, как десерт, запрещенный ему из-заплохого желудка. Он давно оставил свое намерение попасть в членыГосударственного совета, он даже не держал беговой конюшни, пресытившисьлошадьми так же, как и женщинами. И он жил один, праздный, совершенносчастливый, тратя свое состояние умело и с осторожностью, со свирепымэгоизмом красивого порочного юноши, жившего прежде на содержании у женщин,но теперь остепенившегося. - Не угодно ли вам, сударыня, пройти за мной, - сказал, вернувшись,лакей, - хозяин примет вас сейчас же у себя в спальне. Между Каролиной и Максимом установились дружеские отношения с тех пор,как он стал встречать ее в качестве верной домоправительницы, когда обедалу отца. Она вошла в комнату, шторы были опущены, шесть свечей горели накамине и маленьком столике, освещая своим спокойным пламенем это гнездышкоиз пуха и шелка, эту обставленную с женственной роскошью, как у продажнойкрасавицы, спальню, с глубокими креслами и огромной, мягкой, как пух,кроватью. Это была его любимая комната, устроенная с самым утонченнымвкусом, мебель и дорогие безделушки, чудесные вещицы прошлого века словнотаяли и терялись в изящных складках роскошных тканей. Дверь, ведущая в туалетную, была широко раскрыта, и он вышел оттуда сословами: - Что случилось?.. Уж не умер ли отец? Он только что принял ванну и надел изящный костюм из белой фланели,оттенявший его свежую надушенную кожу, красивое, женственное лицо, ужепотрепанное, с ясными синими глазами, сражавшими его внутреннюю пустоту.Через открытую дверь еще было слышно, как падали в ванну капли из крана;от теплой воды поднимался резкий аромат какого-то цветка. - Нет, нет, это не так уж серьезно, - ответила она, смущеннаяспокойно-шутливым тоном вопроса. - Но то, что я хочу сказать вам, менянемного волнует... Извините, что я нагрянула к вам... - Правда, я приглашен на обед, но я еще успею одеться... Так в чем жедело? Он ждал, а она уже колебалась, запинаясь, пораженная этим великолепием,этим умелым наслаждением жизнью, которое она чувствовала вокруг себя. Онаоробела и не находила в себе прежней смелости. Возможно ли, чтобы судьба,оказавшаяся такой жестокой для случайного заброшенного ребенка там, впомойной яме Неаполитанского городка, была так щедра для другого сына,живущего среди этой утонченной роскоши? Столько гнусных мерзостей, голод инеизбежный разврат с одной стороны, а с другой такая изысканность,изобилие, счастье! Так, может быть, воспитание, здоровье, ум - все этотолько вопрос денег? И если гнусная человеческая природа повсюдуодинакова, то не сводится ли и вся цивилизация к одному преимуществу:душиться дорогими духами и жить в роскоши? - Боже мой! Это целая история. Мне кажется, что я поступлю правильно,если расскажу ее вам... К тому же я вынуждена это сделать, вы должны мнепомочь. Сначала Максим слушал стоя; потом он сел против нее, так как отудивления у него подкосились ноги. И когда она кончила, он воскликнул: - Вот тебе раз! Значит, я не единственный сын, оказывается, у меня естьеще этот отвратительный младший братец! Свалился с неба без всякогопредупреждения! Она подумала, что его беспокоит материальная сторона дела, намекнула навопрос о наследстве. - О, наследство отца!.. И он с беззаботной иронией махнул рукой. Каролина не поняла этогодвижения. Как? Что он хочет сказать? Разве он не верит в способности отца,сомневается в надежности его состояния? - Нет, нет, я себя обеспечил и ни в ком не нуждаюсь... Но, право, то,что вы мне рассказываете, так забавно, я не могу удержаться от смеха. Он и в самом деле смеялся, но с обидой и с глухой тревогой, думаятолько о себе, еще не успев разобраться, выгодна ему эта история или нет.Почувствовав все же, что его это не касается, он бросил грубую фразу, вкоторой проявилась вся его сущность: - В конце концов мне на это наплевать! Он встал, прошел в туалетную и тут же вернулся с черепаховой щеточкой,которой принялся спокойно полировать себе ногти. - А что же вы теперь будете с ним делать, с вашим чудовищем? Его ведьнельзя посадить в Бастилию, как Железную Маску? Тогда она рассказала о счетах Мешен, о своем намерении поместитьВиктора в Дом Трудолюбия и попросила у него две тысячи франков. - Я не хочу пока ничего говорить вашему отцу, и мне больше не к комуобратиться, кроме вас; придется вам внести вместо него эти деньги. Но он наотрез отказался: - Вместо папеньки? Ни за что на свете! Ни одного су!.. Слушайте, япоклялся, что если бы ему понадобилось одно су, чтобы перейти мост, я и тоне дал бы ему... Поймите же, бывают слишком уж глупые глупости, я не хочубыть смешным. Она снова посмотрела на него, смущенная его намеками на какую-тогнусность. Но в этот момент она была слишком взволнована и не имела нижелания, ни времени расспрашивать. - А мне? - спросила она резко. - Мне вы одолжите эти две тысячи? - Вам, вам?.. Он продолжал полировать ногти красивым и легким движением, разглядываяее своими светлыми глазами, проникающими в самое сердце женщин. - Вам я, пожалуй, одолжу... Вы простая душа, вы заставите его вернутьих мне. Он достал из маленького бюро две ассигнации и подал их ей, потом взялее за обе руки, подержал их несколько мгновений в своих и дружески,весело, как пасынок, который чувствует симпатию к своей мачехе, сказал: - Вы строите себе иллюзии насчет отца! Ах, не оправдывайтесь, я не хочувмешиваться в ваши дела... Женщины такие странные, они иногда развлекаютсятем, что жертвуют собою; конечно, каждый вправе делать то, что емунравится... Ну, ничего, если когда-нибудь вам заплатят неблагодарностью,приходите ко мне, поговорим. Очутившись в своем фиакре, задыхаясь от расслабляющей теплотымаленького особняка, от запаха гелиотропа, пропитавшего ее одежду,Каролина вся дрожала, как будто вышла из какого-нибудь притона. Она былаиспугана также и этими недомолвками, насмешками сына над отцом, ещеусилившими в ней подозрения относительно темного прошлого Саккара. Но онаничего не хотела знать: деньги у нее теперь были, и она успокоилась,рассчитывая, как распорядиться завтрашним днем, чтобы уже к вечеру спастиребенка от порока. Ей пришлось начать хлопоты с самого утра, так как, чтобы ее подопечногомогли принять в Дом Трудолюбия, нужно было соблюсти ряд формальностей.Впрочем, ее должность секретаря инспекционного совета, которыйосновательница приюта, княгиня Орвьедо, организовала при участии десятисветских дам, облегчила ей выполнение этих формальностей, и после полудняей оставалось только поехать за Виктором в Неаполитанский городок. Онавзяла с собой приличную одежду; в душе она не была спокойна, ожидая, чтомальчик будет сопротивляться, раз он и слышать не хотел о школе. Но Мешен,которую она известила о своем приезде телеграммой, ждала ее на пороге и,вся взбудораженная, сообщила ей новость: ночью неожиданно умерла теткаЭлали, причем врач не мог с определенностью сказать, отчего это случилось:может быть, удар или что-нибудь вроде заражения крови; страшнее всего былото, что мальчишка, который спал вместе с ней, только тогда заметил, чтоона умерла, когда почувствовал в темноте холод ее мертвого тела. Он провелостаток ночи у хозяйки, ошеломленный этой драмой, и был так испуган, чтопозволил переодеть себя и, видимо, был даже доволен, когда ему сказали,что он будет жить в доме с прекрасным садом. Здесь его ничто больше неудерживало, раз толстуха, как он ее называл, будет теперь гнить в яме. Тем временем Мешен, составляя расписку в получении двух тысяч франков,ставила свои условия: - Так договорились, не правда ли? Вы заплатите остальное в один срок,через шесть месяцев. Иначе я обращусь к господину Саккару. - Но вам заплатит сам господин Саккар, - возразила Каролина. - Сегодняя просто его заменяю. Прощание Виктора с его старой родственницей обошлось без нежностей, онапоцеловала его в лоб, а малыш поспешил поскорей забраться в фиакр.Накануне Буш выбранил ее за то, что она согласилась на аванс, и, неохотновыпуская своего заложника, она глухо ворчала: - Словом, сударыня, вы должны поступить со мной честно, не то, клянусьвам, вы раскаетесь в этом. Всю дорогу от Неаполитанского городка до Дома Трудолюбия, находящегосяна бульваре Бино, Виктор односложно отвечал на вопросы Каролины, пожираягорящими глазами дорогу, широкие улицы, прохожих и роскошные дома. Он неумел писать, едва читал, потому что всегда убегал из школы, предпочитаяпропадать на укреплениях, и на лице этого рано созревшего ребенкаотражались только жадные инстинкты, свойственные его роду, алчноестремление насладиться как можно скорее, еще усилившееся от нищеты иужасающих примеров, среди которых он рос. На бульваре Бино его глаза,похожие на глаза звереныша, заблестели еще больше, когда, выйдя из фиакра,он шел через центральный двор, окруженный справа и слева флигелями длямальчиков и девочек. Он уже обшарил взглядом широкие площадки, обсаженныепрекрасными деревьями, кухни, облицованные фаянсом, из открытых оконкоторых доносился запах мяса, столовые, отделанные мрамором, длинные ивысокие, как нефы церквей, всю эту царскую роскошь, которой княгиня хотелаодарить бедных, упорно стремясь вернуть то, что награбил ее муж. Егопривели в глубину двора, в корпус, занятый администрацией, и, переходя изотдела в отдел для исполнения обычных формальностей, полагающихся приприеме, он слушал, как его новые башмаки стучат вдоль бесконечныхкоридоров, по широким лестницам с вестибюлями, полными света и воздуха,расписанными, точно во дворце. Его ноздри раздувались - ведь все это будетпринадлежать ему. Но Каролина, снова спустившись в первый этаж, чтобыподписать какую-то бумагу, прошла с ним еще через один коридор и подвела кзастекленной двери, за которой мальчики его лет, стоя у станка, изучалистолярное дело. - Видишь, дружок, здесь все работают, потому что нужно работать, еслихочешь быть здоровым и счастливым... Вечером здесь учатся. Надеюсь, тыбудешь умницей и будешь хорошо учиться... От тебя самого зависит твоебудущее, такое будущее, о каком ты никогда и не мечтал. На лбу Виктора образовалась мрачная складка. Он не ответил, его волчьиглаза бросали теперь на окружающую роскошь только косые взглядызавистливого бандита: обладать всем этим, не приложив труда, завоеватьвсе, насытиться всем, пустив в ход ногти и зубы. И с этой минуты он сталбунтарем, узником, который мечтает только о краже и побеге. - Теперь все оформлено, - продолжала Каролина. - Сейчас мы поднимемся вванную. Каждый новичок при поступлении должен был принять ванну; ванные комнатыпомещались наверху, возле лазарета, который состоял из двух небольшихпалат - для мальчиков и для девочек; рядом была бельевая. Здесь, в этойроскошной бельевой, облицованной лакированным кленом, с глубокими шкафамив три яруса, в этом образцовом лазарете, светлом, белом, без единогопятнышка, веселом и чистом, как само здоровье, царили шесть сестермилосердия. Часто дамы из инспекционного совета проводили здесь часокпосле полудня, не столько для контроля, сколько для того, чтобы своимусердием подать пример другим. В этот день в комнате, разделявшей обе палаты, как раз находиласьграфиня де Бовилье со своей дочерью Алисой. Она часто приводила ее сюда,чтобы развлечь ее и дать ей возможность заняться приятнойблаготворительностью. Сегодня Алиса помогала одной из сестер намазыватьваренье на хлеб для двух выздоравливающих девочек, - им было разрешеносладкое. - Ах, - сказала графиня при виде Виктора, которого посадили здесь вожидании ванны, - вот новичок. Обычно она была церемонна по отношению к Каролине, при встречах толькослегка кивала ей головой, никогда не заговаривала с ней, очевидно, нежелая завязывать добрососедские отношения. Но деятельная доброта, скоторой Каролина отнеслась к приведенному ею мальчику, вероятно тронулаграфиню и заставила ее нарушить обычную сдержанность. И они сталибеседовать вполголоса. - Если бы вы знали, сударыня, из какого ада я его извлекла! Я прошу васбыть к нему снисходительной, как просила всех здешних служащих. - Есть у него родители? Вы их знаете? - Нет, его мать умерла... У него нет никого, кроме меня. - Бедный мальчуган!.. Ах, сколько на свете горя! Виктор, между тем, не отрываясь смотрел на бутерброды. Глаза егозажглись свирепым вожделением, и с варенья, которое Алиса намазываланожом, его взгляд перебежал на ее худенькие белые руки, на слишком тонкуюшею, на всю ее фигуру тщедушной девственницы, чахнущей в напрасноможидании замужества. Ах, если бы здесь больше никого не было, как бы онотбросил ее к стене, ударив как следует головой в живот, чтобы отнять унее бутерброды! Но девушка заметила алчное выражение его глаз и, взглядом спросивразрешение у монахини, спросила: - Ты голоден, дружок? - Да. - И не отказался бы от варенья? - Нет. - Сделать тебе два бутерброда? Ты съешь их после ванны. - Да. - Побольше варенья на тоненьких кусочках хлеба, правда? - Да. Она смеялась, шутила, но он оставался серьезным и алчными глазамипожирал и ее и бутерброды. В эту минуту со двора мальчиков послышались радостные крики, шум и гам- было четыре часа, началась перемена. Мастерские опустели, воспитанникивышли на полчаса, чтобы закусить и размять ноги. - Видишь, - сказала Каролина, подводя его к окну, - у нас здесьработают, но также и играют... Ты любишь работать? - Нет. - А играть любишь? - Да. - Ну, что же, если хочешь играть, придется работать. Все пойдет на лад,ты будешь умницей, я уверена. Он не ответил. Румянец удовольствия вспыхнул на его щеках при видетого, как кричали и прыгали выпущенные на свободу мальчики; и он опятьстал смотреть на бутерброды, которые девушка раскладывала на тарелке. Да!Быть свободным, все время играть - он только этого и хотел. Ванна былаготова, его увели. - С этим молодчиком, кажется, будет нелегко, - тихо сказала монахиня. -Он смотрит исподлобья, это дурной признак. - Однако он недурен собой, этот мальчик, - прошептала Алиса, - и потому, как он на вас смотрит, ему можно дать все восемнадцать лет. - Это правда, - заключила Каролина, слегка вздрогнув, - он развит не полетам. Перед уходом дамам захотелось посмотреть, как выздоравливающие девочкибудут есть свои бутерброды. Среди них одна была особенно привлекательна -белокурая десятилетняя девочка, со взглядом, все уже понимающим, как увзрослой женщины, - болезненный, преждевременно развившийся подросток,какие встречаются в парижских предместьях. Это была, впрочем, обычнаяистория: ее отец, пьяница, приводил домой любовниц, взятых с улицы, инедавно исчез с одной из них; мать сошлась с другим мужчиной, потом стретьим, и в конце концов сама начала пить; все эти самцы колотили малюткуи даже, случалось, пытались ее изнасиловать. Однажды утром мать вырвала ееиз рук каменщика, которого привела накануне. Все же этой несчастной материпозволяли навещать дочь, так как она сама умоляла взять от нее ребенка,сохранив среди мерзости, в которой жила, пламенную материнскую любовь. Иэта женщина как раз была здесь: худая и желтая, измученная, с веками,потемневшими от слез, она сидела возле белой кроватки, где ее дочурка,очень чистенькая, опершись спиной о подушки, аккуратно ела своибутерброды. Она узнала Каролину, так как видела ее у Саккара, когда приходилапросить пособия. - Ах, сударыня, моя бедная Мадлена еще раз спасена. У нее в крови всенаши несчастья, и врач говорил мне, что она не выживет, если она останетсядома и ее по-прежнему будут колотить. А здесь она получает и мясо и вино,и потом она дышит чистым воздухом, живет спокойно... Прошу вас, сударыня,скажите этому доброму господину, что и часа в моей жизни не проходит,чтобы я не благословляла его. Ее душили рыдания, сердце ее таяло от благодарности. Она говорила оСаккаре, потому что знала только его, как и большинство родителей, детикоторых находились в Доме Трудолюбия. Княгиня Орвьедо никогда здесь небывала, а Саккар не жалел времени и сил, принимал воспитанников в приют,собирал несчастных малышей из всех трущоб, чтобы скорее пустить в ход этумашину милосердия, которая отчасти была его созданием; к тому же он, каквсегда, увлекался, раздавал из своего кармана пятифранковые монетыобездоленным семьям, у которых он забирал детей. И он был единственным инастоящим милосердным богом для всех этих несчастных. - Пожалуйста, сударыня, скажите ему, что есть на свете бедная женщина,которая молится за него... Не то чтоб я была очень религиозной, не хочулгать, я никогда не была ханжой. Нет, между нами и церковью все кончено,мы о ней перестали и думать, от этого никакого толку - ходить туда итерять время... Но все же над нами есть что-то, и становится легче, когдапризываешь благословение неба на того, кто сделал нам добро. Девочка, такая бледненькая в своей белоснежной рубашке, со счастливымвыражением в глазах кончиком языка слизывала с хлеба варенье; она поднялаголову и, продолжая лакомиться, внимательно посмотрела на мать. - Каждый вечер, перед тем как заснуть в своей кроватке, складывай ручкивот так и говори: "Господи, награди господина Саккара за его доброту,пошли ему долгую и счастливую жизнь". Слышишь, обещаешь мне это? - Да, мама. Несколько недель Каролина прожила в большом смятении. Она потерялаясное представление о Саккаре. Рождение Виктора, его заброшенность, этабедная Розали, которой Саккар овладел на ступеньках лестницы так грубо,что она осталась после этого калекой, подписанные и неоплаченные векселя инесчастный ребенок, без отца, выросший в грязи, - все это плачевноепрошлое вызывало в ней отвращение. Она отгоняла от себя картины этогопрошлого, она не хотела вызывать на откровенность Максима, и все потому,что боялась узнать о каких-нибудь старых грехах, которые слишком бы ееогорчили. С другой стороны она представляла себе эту женщину в слезах,складывающую руки своей девочки и заставляющую ее молиться за того жеСаккара, вспоминала о том, что его обожали, как доброго ангела, и что он всамом деле был добр и действительно спасал людей своею страстной энергиейдельца, которая превращалась в добродетель, когда была направлена кхорошей цели. Кончилось тем, что она перестала осуждать его и, чтобыуспокоить свою совесть ученой женщины, слишком много читавшей иразмышлявшей, решила, что у него, как и у всех людей, есть свои дурные исвои хорошие стороны. Однако теперь в ней снова пробудилось глухое чувство стыда при мысли отом, что она ему принадлежала. Это все еще мучило ее, и она успокаивалась,только повторяя себе, что с этим покончено, что тогда она была захваченаврасплох и подобный случай больше не может повториться. Прошло три месяца,в течение которых два раза в неделю она навещала Виктора; и как-то вечеромона опять очутилась в объятиях Саккара; на этот раз она принадлежала емуокончательно, и связь их стала постоянной. Что же происходило с ней? Былоли это простое любопытство? Или грязные любовные похождения его прошлого,которое она разворошила, пробудили в ней чувственное влечение к нему? Аможет быть, их связал этот ребенок, став причиной неизбежного сближениямежду ним, отцом, и ею, случайной приемной матерью? Да, здесь, конечно,было какое-то извращение чувств. Она жестоко страдала от того, что неимела ребенка, и заботы о сыне этого человека при таких необыкновенныхобстоятельствах взволновали ее и окончательно сломили ее волю. При каждомсближении она отдавалась ему все полнее, и в ее страсти таилосьматеринское чувство. Впрочем, она была женщина со здравым смыслом ипринимала жизненные факты, не мучая себя и не стараясь объяснить ихбесчисленные сложные причины. В ее глазах это копание в сердце и в мозгу,этот утонченный анализ, напоминающий разглядывание волоса, разрезанноговдоль на четыре части, были занятием, годным для праздных светских дам,которым не нужно вести хозяйство, не нужно заботиться о детях, длярассудочных кривляк, ищущих оправдания своим падениям, маскирующихпсихологией влечение плоти, одинаковое у герцогинь и у трактирныхслужанок. Широко образованная, когда-то тщетно стремившаяся знать все насвете и найти свою точку зрения в трудных проблемах философии, онаразочаровалась во всем этом и глубоко презирала психологическиеупражнения, которыми хотят теперь заменить игру на рояле и вышивание. Онаговорила, смеясь, что эти упражнения больше развратили женщин, чемисправили. Поэтому, когда у нее самой случались промахи, когда оначувствовала, что ее свободная воля сдает, она предпочитала, установив этотфакт, с мужеством принять его, рассчитывая, что течение жизни исправитзло, - так же, как сок, всегда бегущий вверх но стволу, залечивает надрезв сердцевине дуба, восстанавливает и дерево и кору. Если теперь она помимосвоей воли принадлежала Саккару, не будучи даже уверена в том, что уважаетего, она старалась доказать себе, что здесь нет падения, что он достоинее, и увлекалась его блестящими деловыми качествами, энергией, способнойпобеждать препятствия, веря, что он добр и приносит пользу другим.Свойственная всем потребность оправдать свои ошибки заглушила в ней стыд,который она чувствовала вначале. И в самом деле, ничто не могло бытьестественнее и спокойнее их связи: это был разумный союз, - он был радвидеть ее возле себя в те вечера, когда бывал дома; она, с ее живым умом ипрямотой, успокаивала его своей привязанностью, почти материнской заботой.И для него, прожженного бандита парижских мостовых, искушенного во всехфинансовых плутнях, это было в самом деле незаслуженной удачей, наградой,похищенной, как и все остальное, - обладать этой восхитительной женщиной,в тридцать шесть лет такой молодой и здоровой, хоть увенчанной густымибелоснежными волосами, женщиной, у которой было все: мужество, здравыйсмысл, человечность, благоразумие и вера в жизнь, какова бы она ни была,какую бы грязь ни несла она в своем потоке... Прошло несколько месяцев, и Каролина должна была признать, что Саккардействует очень энергично и осторожно в первый, трудный периодсуществования банка. Ее подозрения насчет темных афер, опасения, что онскомпрометирует ее и ее брата, даже совсем рассеялись: ведь онбеспрестанно боролся с трудностями, с утра до вечера старался наладитьбесперебойную работу этой большой новой машины, шестерни которой скрипели,готовые сломаться; и она была ему благодарна за это, она восхищалась им. Всамом деле, операции Всемирного банка развивались не так успешно, какнадеялся Саккар, этому мешала скрытая враждебность крупнейших финансистов:распространялись неблагоприятные слухи, возникали все новые препятствия,оставляя в бездействии капитал, не допуская больших плодотворныхначинаний. Тогда он превратил в достоинство это вынужденно медленноетечение дел, продвигался только шаг за шагом, нащупывая почву, обходяопасные места и слишком боясь провала, чтобы вступать в рискованную игру.Его терзало нетерпение, он рвался вперед, словно беговая лошадь, которуюзаставляют идти мелкой рысью, как на прогулке; но никогда первые шагибанка не были так солидны и безупречны, и на бирже с удивлением отмечалиэто. Пришло время созвать первое общее собрание. Оно было назначено надвадцать пятое апреля. Уже двадцатого, специально чтобыпредседательствовать на нем, Гамлен выехал с Востока, спешно вызванныйСаккаром, которому не терпелось поскорее расширить размах операций. К томуже он вез превосходные новости: договор о создании Всеобщей компанииобъединенного пароходства был заключен, у него в кармане уже имелиськонцессии, уступавшие французской компании эксплуатацию серебряныхрудников в Кармиле; кроме того, в Константинополе он заложил основаниеТурецкого Национального банка, который должен был стать настоящим филиаломВсемирного банка. Только трудный вопрос о железных дорогах Малой Азии всееще не созрел и требовал разработки. Гамлен собирался продолжать своиизыскания и должен был уехать обратно на другой же день после собрания.Саккар, в восторге от хороших известий, долго беседовал с ним вприсутствии Каролины и легко доказал обоим, что для финансирования этихпредприятий совершенно необходимо увеличение капитала общества. Он ужесоветовался с крупнейшими акционерами, Дегремоном, Гюре, Седилем, Кольбом,они одобрили его план, и потому это предложение можно было подготовить втечение двух дней и представить на совет правления как раз накануне общегособрания акционеров. Этот чрезвычайный совет прошел в торжественной обстановке, в строгомзале, на стены которого падал зеленый отсвет больших деревьев соседнегосада Бовилье; присутствовали все члены правления. Обычно бывало по двазаседания в месяц: около пятнадцатого числа малый совет, наиболее важный,в нем участвовали только настоящие хозяева, заправляющие делами, и околотридцатого - большой совет, общее собрание, на которое являлись все, дажеи бессловесные, служившие только для декорации, с тем чтобы одобритьподготовленные заранее постановления и скрепить их подписями. В тот деньмаркиз де Боэн явился одним из первых, и его маленькая аристократическаяголова, его величественные и усталые манеры выражали одобрение всегофранцузского дворянства. Виктору Робен-Шаго, товарищу председателя,смирному и скаредному человеку, поручили встречать членов правления,которые были не в курсе дела, отзывать их в сторонку и в двух словахпередавать им приказания директора, подлинного хозяина банка. Само собойразумеется, все кивком головы давали обещание повиноваться. Наконец заседание началось. Гамлен ознакомил совет с докладом, которыйон должен был читать перед общим собранием. Саккар давно уже подготавливалэтот большой труд, но написал его за эти два дня, дополнив сведениями,привезенными инженером, и теперь слушал скромно, с живым интересом, какбудто все это было для него ново. В начале доклада говорилось обоперациях, проведенных Всемирным банком со времени его основания: это былиудачные, но не крупные повседневные операции, обычные текущие дела банков.Впрочем, ожидались довольно значительные прибыли в связи с мексиканскимзаймом, выпущенным в прошлом месяце, после отъезда императора Максимилианав Мексику: в этом займе царила неразбериха, можно было получить громадныепремии, и Саккар приходил в отчаяние от того, что за неимением денег немог заработать в этой темной афере побольше. Словом, дело шло без особогоблеска, но банк все-таки существовал. За первый отчетный период, то естьвсего за три месяца, с пятого октября - дата основания банка - до тридцатьпервого декабря, прибыли оказалось только четыреста с чем-то тысячфранков, но это позволило погасить четвертую часть издержек на помещениебанка, заплатить акционерам причитающиеся им пять процентов и внестидесять процентов в резервный фонд; кроме того, согласно уставу, членыправления получили десять процентов, и оставалась сумма около шестидесятивосьми тысяч франков, которую перенесли на следующий отчетный период.Дивидендов, однако, не очистилось. Все это было весьма посредственно ивместе с тем весьма достойно. Та же картина наблюдалась и в отношениикурса акций Всемирного банка на бирже: он медленно поднялся от пятисот дошестисот франков, без скачков, постепенно, как у всякого уважающего себякредитного общества, и вот уже два месяца не менялся, не имея, впрочем,никаких причин подниматься, так как банк вел мелкие повседневные операциии, казалось, дремал в их спокойном течении. Затем доклад переходил кбудущему, и тут дело сразу расширялось, открывались большие перспективы,целая серия крупных предприятий. Особенно подробно Гамлен говорил оВсеобщей компании объединенного пароходства, акции которой Всемирный банквскоре должен был выпустить; эта компания с капиталом в пятьдесятмиллионов монополизирует весь транспорт Средиземного моря и объединит двабольших конкурирующих общества: Фокейское, обслуживающее Константинополь,Смирну и Трапезунд через Пирей и Дарданеллы, и Общество морскоготранспорта, чьи пароходы ходили в Александрию через Мессину и Сирию, - несчитая более мелких фирм, которые должны были войти в компанию: "Комбарельи К^o", связывающая Алжир и Тунис, "Вдова Анри Лиотар", фирма, тожеобслуживающая Алжир через Испанию и Марокко, наконец "Братья Феро-Жиро",суда которых ходили в Италии между Неаполем и городами Адриатики черезЧивита-Веккью. Составив единую компанию из всех этих обществ и фирм,убивающих друг друга конкуренцией, можно будет завоевать все Средиземноеморе. Централизация капиталов позволит построить стандартные пароходынебывалой роскоши и комфорта, движение участится, будут созданы новыегавани, Восток превратится в пригород Марселя, а какое значение получиткомпания, когда после открытия Суэцкого канала можно будет наладитьсообщение с Индией, Тонкином, Китаем и Японией! Никогда еще ни однопредприятие не было так широко задумано и успех не представлялся такимверным! Затем предполагалось поддержать Турецкий Национальный банк, окотором сообщалось много технических подробностей, доказывавших егонесокрушимую прочность. И Гамлен закончил картину будущей деятельностибанка, объявив, что Всемирный принимает под свое покровительство ещефранцузское Общество серебряных рудников Кармила с основным капиталом вдвадцать миллионов. Химический анализ взятых оттуда минералов показывал,что содержание серебра в них значительное. Но древняя поэзия святых местбыла еще сильнее, чем изыскания науки, - она превращала это серебро вчудесный дождь, осиянный божественным светом, - этими словами Саккарзакончил одну фразу доклада, которой был очень доволен. И в заключение, пообещав это славное будущее, доклад указывал нанеобходимость увеличения капитала. Его нужно было удвоить, повысить сдвадцати пяти до пятидесяти миллионов. Была принята простейшая системаэмиссии, понятная для каждого вкладчика: банк выпустит пятьдесят тысячновых акций и оставит их за держателями прежних пятидесяти тысяч, по однойна каждую акцию первого выпуска, так что не будет даже публичной подписки.Только стоимость этих новых акций будет по пятьсот двадцать франков,включая премию в двадцать франков, в целом составляющую сумму в одинмиллион, которую отнесут в резервный фонд. Этот небольшой налог наакционеров благоразумен и справедлив при тех преимуществах, которые ониполучают. К тому же требуется уплатить только четверть стоимости акции ипремию. Когда Гамлен кончил читать, раздался одобрительный гул голосов. Всебыло превосходно, ни к чему нельзя было придраться. Пока продолжалосьчтение, Дегремон, погруженный в исследование своих ногтей, улыбалсякаким-то неясным мыслям; депутат Гюре, откинувшись в кресле, воображалсебя в палате, а банкир Кольб спокойно, не стесняясь, что-то долгоподсчитывал на листах бумаги, лежавших перед ним, так же как и переддругими членами правления. Один только Седиль, который всего боялся иничему не доверял, поставил вопрос: что будет с акциями, не взятыми темиакционерами, которые не захотят использовать своего права? Отнесет ли ихобщество на свой счет? А это было бы незаконно, так как официальнообъявить об увеличении капитала можно только после того, как все акциибудут разобраны. Если же общество захочет от них избавиться, то кому и накаких условиях рассчитывает оно их уступить? Но, видя нетерпение Саккара,маркиз де Боэн с первых же слов фабриканта прервал его, заявив своимвеличественным аристократическим тоном, что совет в этих вопросахполагается на председателя и директора, столь компетентных и преданныхделу. Сразу после этого начались поздравления, и среди всеобщего ликованиязаседание было закрыто. На следующий день на общем собрании имели место поистине трогательныевыступления. Оно происходило в том же зале на улице Бланш, гдеобанкротился предприниматель публичных балов; еще до прибытия председателяв этом уже полном зале ходили самые благоприятные слухи, в особенностиодин, который передавали друг другу на ухо: обороняясь от усилившейсяоппозиции, Ругон, министр, брат директора, будто бы соглашалсяподдерживать Всемирный банк, если газета общества "Надежда", бывший органкатолической партии, будет защищать правительство. Один депутат левогокрыла недавно бросил ужасный лозунг, который прокатился по всей Франции,как пробудившаяся общественная совесть: "2 декабря было преступлением".Необходимо было ответить на это великими делами: будущая Всемирнаявыставка должна была удесятерить оборотные капиталы, ожидались большиебарыши в Мексике и в других местах - торжествующая империя вступила в свойапогей. Среди небольшой группы акционеров, где разглагольствовали Жантру иСабатани, много смеялись над другим депутатом, которому во время дискуссииоб армии пришла в голову странная фантазия - ввести во Франции прусскуюсистему всеобщей воинской повинности. В палате над этим толькопозабавились: неужели в результат конфликта с Данией и глухогонедовольства в Италии после Сольферино страх перед Пруссией до такойстепени смутил умы? Но шум частных разговоров, смутный гул голосов в залесразу прекратились, когда вошли члены правления во главе с Гамленом.Саккар, еще более скромный, чем на заседании правления, держался так,словно хотел затеряться в толпе; он только подал сигнал к аплодисментам,выражая одобрение докладу, в котором общему собранию сообщалась о данныхпервого отчетного года, проверенных и принятых членами Наблюдательногосовета Лавиньером и Руссо, и вносилось предложение удвоить капитал. Толькообщее собрание акционеров могло дать разрешение на новый выпуск акций, ионо сделало это с энтузиазмом, совершенно опьяненное миллионами Всеобщейкомпании объединенного пароходства и Турецкого Национального банка,признав необходимость создания капитала, соответствующего значению,которое начинал приобретать Всемирный банк. Что касается серебряныхрудников в Кармиле, то сообщение о них было встречено с благоговейнымтрепетом, и когда акционеры разошлись, выразив благодарность председателю,директору и членам правления, все начали мечтать о Кармиле, об этомчудесном серебряном дожде, льющемся из святых мест и озаренном их сиянием. Два дня спустя Гамлен и Саккар, на этот раз в сопровождении товарищапредседателя, виконта Робен-Шаго, отравились на улицу Сент-Анн к нотариусуЛелорену заявить об увеличении капитала. По их словам