Эмиль Золя. Деньги 10 страница

В конце года, в день декабрьской ликвидации, большой зал биржи был споловины первого битком набит кричащей и жестикулирующей толпой.Возбуждение нарастало уже несколько недель и завершилось, наконец, этимпоследним днем борьбы, этой суматохой, в которой уже ощущалось началорешительного сражения. На улице стоял трескучий мороз, но косые лучияркого зимнего солнца, проникая сквозь высокие окна, оживляли одну частьголого зала со строгой колоннадой и угрюмым сводом, казавшегося еще болеехолодным из-за серых тонов украшавших его аллегорических картин; отверстиякалориферов, расположенных вдоль аркад, дышали теплом, которое смешивалосьс холодным воздухом, врывавшимся из поминутно растворяемых решетчатыхдверей. Игравший на понижение Мозер, еще более озабоченный и желтый, чемобычно, столкнулся с повышателем Пильеро, горделиво выступавшим на своихжуравлиных ногах. - Вы знаете, говорят... Но ему пришлось повысить голос, так как слова его терялись среди всевозраставшего шума разговоров - ровного, монотонного гула, похожего нанеумолкаемый рокот вышедшей из берегов реки. - Говорят, что в апреле у нас будет война... Другого конца и быть неможет при этих колоссальных вооружениях. Германия не даст нам времениприменить новый военный закон, который будет принят палатой... К тому жеБисмарк... Пильеро расхохотался: - Оставьте меня в покое с вашим Бисмарком!.. Я сам, я личноразговаривал с ним целых пять минут этим летом, когда он приезжал сюда.Он, по-видимому, очень славный малый... Уж если даже ошеломляющий успехВыставки не удовлетворяет вас, то я, право, не знаю, что еще вам нужно.Полно, дорогой мой, вся Европа принадлежит нам. Мозер безнадежно покачал головой. И, все время прерываемый толкотнейтолпы, он продолжал высказывать свои опасения. Состояние рынка слишкомблагополучно. Его чрезмерное полнокровие обманчиво, как нездоровый жирчрезмерно тучных людей, Благодаря Выставке расплодилось слишком много дел,люди слишком увлеклись, спекуляция дошла до сумасшествия. Да вот хотя быэти три тысячи тридцать франков Всемирного - разве это не чистое безумие? - Ага! Вот оно что! - вскричал Пильеро. И, наклонясь к нему,проговорил, отчеканивая каждый слог: - Мой милый, сегодня вечером мы закончим на трех тысячах шестидесяти...Все вы полетите кубарем, предупреждаю вас. Мозер, хотя и легко поддававшийся чувству страха, тем не менеенедоверчиво свистнул. Подчеркивая свое мнимое спокойствие, он сталсмотреть по сторонам и с минуту изучал женские головки, которые сверху, стелеграфной галереи, заглядывали с любопытством в этот зал, куда вход имбыл запрещен. На щитах были начертаны названия городов; капители икарнизы, испещренные желтыми пятнами сырости, вытянулись в длинную тусклуюлинию. - А, это вы! - воскликнул Мозер, опустив голову и увидев Сальмона,улыбавшегося ему своей неизменной глубокомысленной улыбкой. И вдруг, заподозрив в этой улыбке подтверждение того, что сказалПильеро, он прибавил в испуге: - Послушайте, если вы что-нибудь знаете, скажите. Я рассуждаю оченьпросто. Я заодно с Гундерманом, потому что Гундерман - это Гундерман, нетак ли?.. Когда ты с ним, все кончается хорошо. - Да кто вам сказал, что Гундерман играет на понижение? - посмеиваясь,спросил Пильеро. У Мозера глаза полезли на лоб. Биржевые сплетники давно говорили, чтоГундерман подстерегает Саккара, что он финансирует игру на понижениепротив Всемирного банка, собираясь сокрушить его одним внезапным ударомпри какой-нибудь ликвидации, когда наступит время раздавить рынок своимимиллионами. И этот день обещал быть жарким именно потому, что всепредсказывали на сегодня сражение, беспощадное сражение, в котором одна издвух армий будет уничтожена. Но разве можно быть в чем-нибудь уверенным вэтом мире лжи и коварства? Самые точные, заранее известные вещиоказываются при малейшей перемене ветра источником мучительных тревог исомнений. - Вы отрицаете очевидность, - пролепетал Мозер. - Правда, я не виделордеров на продажу, и нельзя утверждать что-нибудь определенное...Послушайте, Сальмон, что вы скажете на этот счет? Не может же Гундерманотступить, черт возьми! И он совсем растерялся, увидев молчаливую улыбку Сальмона, котораяпоказалась ему еще более тонкой, еще более загадочной, чем обычно. - Ах, - продолжал он, указывая движением подбородка на проходившегомимо толстяка, - вот если бы этот высказался, мне стало бы легче на душе.Уж он-то знает, что делать. Это был знаменитый Амадье, все еще пожинавший плоды своей удачной аферыс Сельсисскими рудниками: акции, купленные им по пятнадцать франков вминуту бессмысленного упрямства, были проданы затем с барышом чуть ли не впятнадцать миллионов, и все это неожиданно, без всяких расчетов, случайно.Он славился своими необычайными финансовыми талантами, у него была целаясвита, ходившая за ним по пятам в надежде поймать какую-нибудь фразу иугадать по ней, как играть. - Вздор! - вскричал Пильеро, верный своей излюбленной теории риска. -Лучше всего идти своим путем, наудачу... Существует только везение иничего больше. Одному везет, другому нет, так зачем же раздумывать? Каждыйраз, когда я слишком долго думал, у меня ничего не выходило... Знаете, чтоя вам скажу, - пока этот господин будет стоять на своем посту ипоглядывать так, словно хочет все проглотить, я покупаю! И он показал на Саккара, который только что пришел и занял свое обычноеместо - слева, у колонны первой аркады. Как у всех директоров крупныхбанков, у него было на бирже свое место, где его всегда могли найтислужащие и клиенты. Один только Гундерман намеренно не показывался вбольшом зале биржи, он даже не посылал сюда официального представителя, ночувствовалось, что у него здесь целая армия и что, даже отсутствуя, онцарит здесь как полновластный хозяин, с помощью несметного легионамаклеров и агентов, приносящих его ордера, не говоря уже о ставленниках,столь многочисленных, что каждый присутствующий мог оказаться тайнымсолдатом войск Гундермана. И с этой-то неуловимой и вездесущей армиейборолся Саккар, боролся один, с поднятым забралом. Позади него, у колонны,была скамья, но он никогда не садился и простаивал на ногах все два часабиржевых операций, словно презирая усталость. Иногда, забывшись, он толькоприслонялся плечом к каменной колонне, которая на высоте человеческогороста потемнела и отполировалась от всех этих прикосновений. И насероватой гладкой отделке здания выделялась многозначительная деталь -блестящая жирная полоса на дверях, на стенах, на лестнице, в зале -гнусная кайма из пота нескольких поколений игроков и воров. Оченьэлегантный, очень подтянутый, как все биржевики, Саккар в сюртуке изтонкого сукна и в ослепительном белье выглядел на фоне этих стен с чернымбордюром человеком светским, спокойным и беззаботным. - А знаете, - сказал Мозер, понижая голос, - говорят, что онподдерживает повышение крупными покупками своих акций. Если Всемирныйспекулирует собственными акциями, его песенка спета. - Еще одна сплетня!.. - запротестовал Пильеро. - Разве можно сказатьнаверняка, кто продает и кто покупает? Он приходит сюда по делам своихклиентов, что вполне естественно. А кроме того и по своим делам - ведь он,должно быть, тоже играет. Впрочем, Мозер не настаивал. Пока еще никто на бирже не решалсяутверждать, что Саккар действительно ведет эту страшную кампанию, что онпокупает акции за счет общества под прикрытием подставных лиц вродеСабатани, Жантру и многих других, главным образом членов правления егобанка. Об этом пока что шли только слухи, шепотом передаваемые из уст вуста, опровергаемые и без конца возникающие вновь, хотя никем недоказанные. Вначале Саккар только осторожно поддерживал курс, повозможности перепродавая акции, чтобы не слишком задерживать движениекапиталов и не загромождать кассы. Но теперь он был слишком увлеченборьбой и предвидел, что в этот день он будет вынужден, если не захочетуступить поле битвы, покупать исключительно много. Ордера его были ужерозданы, и он старался казаться таким же спокойным и веселым, как вобычные дни, несмотря на свое смятение и на неуверенность в исходе этойвсе более затягивавшей его игры, всю опасность которой он отличносознавал. Вдруг Мозер, который некоторое время вертелся за спиной у знаменитогоАмадье, глубокомысленно совещавшегося с каким-то тщедушным человечком,снова в сильном волнении подбежал к Пильеро. - Я слышал, слышал своими ушами... - бормотал он. - Он сказал, чтоГундерман распорядился продать больше, чем на десять миллионов... О, япродаю, продаю, я продам все до последней рубашки! - Черт побери, на десять миллионов! - прошептал Пильеро слегкаизменившимся голосом. - Да это настоящая резня. Теперь в рокочущем, все возрастающем шуме толпы, еще усилившемсяблагодаря всем этим частным беседам, можно было разобрать только одно -отголоски свирепого поединка Гундермана с Саккаром. Нельзя было различитьотдельных слов, но весь этот многоголосый гул кричал только об этом - оспокойном, упорном и логичном желании одного продавать и о лихорадочномстремлении покупать, которое подозревали у другого. Противоречивые слухи,сначала передаваемые шепотом, под конец выкрикивались во все горло. Одникричали, чтобы их услышали в этом гаме; другие таинственно нагибались ксамому уху собеседника и говорили очень тихо, даже когда им нечего былосказать. - Нет! Я не меняю своей установки на повышение! - проговорил Пильеро,снова приободрившись. - Солнце светит слишком ярко - все может ещеналадиться... - Все рухнет, - возразил Мозер со свойственным ему жалобным упорством.- Дождь не заставит себя ждать, у меня был припадок печени сегодня ночью. Но тут улыбка Сальмона, слушавшего поочередно и того и другого,сделалась до того язвительной, что оба остались недовольны и потеряливсякую уверенность. Уж не открыл ли этот дьявольски хитрый человек, такойспокойный, проницательный и скрытный, какого-нибудь третьего способа игры- ни на повышение, ни на понижение?.. Саккар, стоя у своей колонны, видел, как вокруг него растет толпальстецов и клиентов. К нему без конца протягивались руки, и он пожимал ихс одинаковой приветливой непринужденностью, вкладывая в каждое своепожатие обещание победы. Некоторые подбегали, обменивались с нимдвумя-тремя словами и уходили в восторге. Другие упорно не отходили отнего, гордясь тем, что принадлежат к его свите. Часто он любезноразговаривал с людьми, даже не помня их имени. Так, он ни за что не узналбы Можандра, если бы его не назвал капитан Шав. Капитан, помирившийся сосвоим зятем, уговаривал его продать акции, но одного пожатия директорскойруки оказалось достаточно, чтобы воспламенить Можандра безграничнойнадеждой. Затем подошел Седиль, член правления и крупный торговец шелком,пожелавший получить минутную консультацию. Его торговый дом пришел вупадок, все его состояние было до такой степени связано с судьбойВсемирного банка, что возможное понижение грозило ему банкротством.Исполненный тревоги, снедаемый своей страстью к игре, озабоченный, крометого, делами своего сына Гюстава, который не слишком преуспевал у Мазо, онискал утешения и поддержки. Саккар потрепал его по плечу, и он отошел,вновь преисполненный доверия и пыла. Затем потянулась целая вереница:банкир Кольб, который давно уже продал свои акции, но подошел так, навсякий случай; маркиз де Боэн, посещавший биржу с высокомернойснисходительностью знатной особы - как бы из любопытства и от нечегоделать; даже Гюре, не способный долго сердиться и чересчур себе на уме,чтобы отнимать у людей свою дружбу до момента их окончательной гибели, итот явился посмотреть, нельзя ли еще чем-нибудь поживиться. Но вотпоявился Дегремон, и все расступились. Он пользовался большим влиянием.Все заметили его приветливость, его дружески-доверчивую манеру шутить сСаккаром. Повышатели возликовали: у него была репутация очень ловкогочеловека, умеющего вовремя уйти с тонущего корабля; стало быть, Всемирныйеще не собирался тонуть. Проходили мимо Саккара и другие, обмениваясь сним только взглядом, его люди, его подчиненные, которым поручено былопокупать акции. Многие из них покупали и для себя, зараженные горячкойигры, просто свирепствовавшей среди служащих Лондонской улицы, вечноподстерегавших, вечно подслушивавших у дверей в погоне за сведениями. Двараза своей мягкой изящной походкой прошел Сабатани, итальянец с примесьювосточной крови, сделав вид, будто он даже не заметил патрона, а Жантру,неподвижно стоявший в нескольких шагах спиной к Саккару, казалсясовершенно поглощенным чтением телеграмм иностранных бирж, вывешенных врамках за проволочной сеткой. Агент Массиас, на бегу растолкав группулюдей, слегка кивнул Саккару, должно быть давая понять, что выполнилкакое-то спешное поручение. И по мере того как час открытия приближался,непрерывный топот двойного потока толпы, бороздившего зал, заполнял егошумом и грохотом морского прибоя. Все ждали объявления первого курса. Мазо и Якоби, выйдя вместе из кабинета биржевых маклеров, подошли кбарьеру и стали рядом, как добрые друзья. Между тем они были противниками- и хорошо знали это - в беспощадной борьбе, которая длилась уже нескольконедель и могла кончиться разорением того или другого. Мазо, маленький истройный, отличался веселой живостью человека, которому всегда везет,которому посчастливилось в тридцать два года получить по наследствумаклерскую контору своего дяди. Якоби, бывший поверенный, которого сделалимаклером за выслугу лет, по милости клиентов, снабдивших его нужнойсуммой, обладал круглым животом и тяжелой походкой, выдававшей егошестьдесят лет; это был высокий седеющий лысый весельчак с широкийфизиономией добродушного жуира. С записными книжками в руках они говорилио погоде, словно в этих нескольких листках не было миллионов, которыми онидолжны были обменяться, точно ружейными залпами, в смертельной схваткепредложения и спроса. - Каков морозец, а? - Да, но представьте себе, я пришел пешком, чудесная погода! Подойдя к так называемой "корзине" - большому круглому бассейну,который еще не успели заполнить ненужными бумагами и фишками, они наминуту остановились у красного бархатного барьера и, опершись на него,продолжали перебрасываться незначительными отрывистыми фразами, искосапоглядывая по сторонам. Четыре пролета в форме креста, отгороженные решетками, нечто вродечетырехконечной звезды с бассейном в центре, были святилищем, недоступнымдля публики. Между передними концами звезды находилось с одной стороныотделение наличного счета, где на высоких стульях восседали перед своимиогромными счетными книгами три котировщика; с другой стороны отделениепоменьше, прозванное "гитарой" - должно быть, за свою форму - и открытоедля публики, давало возможность служащим и спекулянтам сноситьсянепосредственно с маклерами. Сзади, в углу, образуемом двумя другимиконцами звезды, находилось прямо среди толпы отделение французской ренты,где каждый маклер, как и в отделении наличного счета, имел своегоспециального представителя, конторщика с особой записной книжкой, так какмаклеры, собравшиеся вокруг "корзины", занимаются исключительно операциямина срок, целиком отдаваясь безудержному азарту игры. Заметив в левом пролете своего доверенного Бертье, делавшего ему знаки,Мазо подошел к нему и вполголоса обменялся с ним несколькими словами;доверенные, имея право входить в пролеты, должны, однако, оставаться напочтительном расстоянии от обитого красным бархатом барьера, к которому несмеет прикоснуться рука непосвященного. Мазо ежедневно приходил на биржу сБертье и с двумя конторщиками, работавшими у него в отделении наличногосчета и в отделении ренты, причем нередко к ним присоединялся и ликвидаторего конторы. Кроме того, у него был еще служащий, разносивший телеграммы.Эту должность по-прежнему занимал юный Флори; лицо его все большезарастало густой бородой, и на нем едва виднелись блестящие ласковыеглаза. Со времени своего выигрыша в десять тысяч франков после СадовойФлори, потерявший голову от требований Шюшю, которая стала капризной иненасытной, отчаянно играл за свой счет, совершенно не рассчитывая,всецело полагаясь на тактику Саккара, слепо доверяя ему. Ордера, о которыхон узнавал, телеграммы, проходившие через его руки, служили для негодостаточным указанием. Спустившись бегом с телеграфа, помещавшегося навтором этаже, с целой охапкой телеграмм в руках, он велел сторожу позватьМазо; тот оставил Бертье и подошел к "гитаре". - Их надо разобрать и распределить сегодня же, сударь? - Конечно, раз они прибывают в таком количестве... Что тут такое? - Да все насчет Всемирного! И почти все ордера на покупку. Маклер привычной рукой перебирал телеграммы, видимо довольный. Тесносвязанный с Саккаром, давно уже ссужая ему крупные суммы репортом и ещесегодня утром получив от него ордера на покупку огромного количестваакций, он в конце концов превратился в официального маклера Всемирногобанка. И если до сих пор он все-таки испытывал легкое беспокойство, то этостойкое увлечение публики, эти упорные покупки, не прекращавшиеся,несмотря на невероятное повышение курса, совершенно успокаивали его. Средидругих имен, которыми были подписаны телеграммы, особое его вниманиепривлекло одно имя - Фейе - сборщика ренты в Вандоме; по-видимому, тотприобрел необычайно многочисленную клиентуру мелких покупателей средифермеров, богомольных прихожан и священников своей провинции, так каккаждую неделю он слал ему множество телеграмм. - Передайте это в отделение наличного счета, - сказал Мазо Флори. - Ине ждите, чтобы вам спускали телеграммы вниз, будьте наверху и берите ихсами. Флори облокотился на перила отделения наличного счета и громко крикнул: - Мазо! Мазо! Подошел Гюстав Седиль - на бирже служащие теряют свое имя и приобретаютимя маклера, представителями которого являются. Самого Флори тоже назывализдесь Мазо. Около двух лет назад Гюстав оставил службу в конторе, нонедавно снова вернулся туда, чтобы убедить отца заплатить его долги. Вэтот день, ввиду отсутствия главного конторщика, ему поручили наличныйсчет, и это очень занимало его. Пошептавшись друг с другом, Гюстав и Флорисговорились покупать для Фейе только по последнему курсу, а сначалапоиграть на его ордерах для себя, покупая и перепродавая от имени своегопостоянного подставного лица: они надеялись заработать на разнице, так какповышение казалось им несомненным. Между тем Мазо снова подошел к "корзине". Курьеры то и дело передавалиему фишки от кого-нибудь из клиентов, не имевших возможности подойтиближе, - фишки, на которых было карандашом нацарапано распоряжение. Укаждого маклера была фишка определенного цвета - красная, желтая, голубая,зеленая, - чтобы ее легко было отличить. У Мазо была зеленая, цветанадежды, и маленькие зеленые бумажки постепенно накапливались в его руках;эти фишки передавали ему курьеры, принимавшие их в конце проходов отслужащих и спекулянтов, которые заранее запасались ими, чтобы не терятьвремени. У бархатного барьера Мазо снова столкнулся с Якоби. Тот тожедержал в руке все увеличивавшуюся пачку фишек, красных фишек цвета свежей,только что пролившейся крови, несомненно, то были ордера Гундермана и егоприверженцев, ведь ни для кого не было тайной, что Якоби в подготовке кбойне был агентом понижателей, главным палачом еврейского банка. В этуминуту он разговаривал с другим агентом, Делароком, своим зятем,христианином, женатым на еврейке Это был рыжий коренастый толстяк, почтисовершенно лысый, завсегдатай великосветских клубов. Все знали, что онполучает ордера от Дегремона, который недавно поссорился с Якоби, каккогда-то поссорился с Мазо. Анекдот, который рассказывал Деларок, сальныйанекдот о жене, вернувшейся к мужу без рубашки, зажег огонек в егомаленьких подмигивающих глазках; оживленно жестикулируя, он размахивалсвоей записной книжкой, откуда торчала пачка его фишек, голубых -бледно-голубых, как апрельское небо. - Вас просит господин Массиас, - сказал курьер, подойдя к Мазо. Мазопоспешил подойти к краю пролета. Агент, полностью состоявший на жалованьеу Всемирного банка, принес ему сведения о кулисе, которая, несмотря намороз, уже начала свою деятельность под сводами галереи. Кое-кто изспекулянтов отваживался даже войти на минутку погреться в зал, но кулисье,закутанные в теплые пальто с поднятыми меховыми воротниками, держалисьмолодцом; собравшись, как обычно, в кружок под часами, они такволновались, кричали и жестикулировали, что не чувствовали холода. МолодойНатансон, успешно делавший карьеру, был из числа наиболее деятельных с техпор, как ему улыбнулось счастье и он, мелкий отставной служащий Движимогокредита, додумался снять помещение и открыть кассу. Массиас наскоро объяснил, что понижатели выбросили на рынок целую пачкуакций, и так как в связи с этим курс мог поколебаться, Саккар решил, чтобыповлиять на первый официальный курс в "корзине", провести операцию вкулисе. Накануне последний курс Всемирного остановился на трех тысячахтридцати франках, и Саккар дал распоряжение Натансону купить сто акций,которые другой кулисье должен был предложить по три тысячи тридцать пять.Это давало увеличение на пять франков. - Хорошо, вот этот курс и придет к нам, - сказал Мазо. И он вернулся кгруппе биржевых маклеров, собравшихся в полном составе. Их было шестьдесятчеловек, и, вопреки уставу, они уже совершали между собой сделки посреднему курсу, не дождавшись удара колокола. Ордера, данные по ранееустановленному курсу, не влияли на рынок, потому что необходимо было ждатьофициального курса, тогда как ордера без обозначения цен, дающие полнуюсвободу чутью маклера, вызывали постоянное колебание различных котировок.Хороший маклер должен обладать проницательностью и предусмотрительностью,быстрым соображением и крепкими мускулами, так как успех часто зависитименно от его проворства, не говоря уж о необходимости иметь прочные связив высших финансовых сферах, получать сведения отовсюду и, главное, быть вкурсе телеграмм, получаемых с французских и иностранных бирж. А сверхвсего этого надо иметь зычный голос, чтобы кричать погромче. Но вот пробило час, удар колокола пронесся, как порыв ветра, надволнующимся морем голов, и не успел еще замереть последний звук, какЯкоби, опершись обеими руками на бархатный барьер, рявкнул своим могучимголосом, заглушившим все остальные: - Даю "всемирные"... Даю "всемирные"... Он не назначал цены, выжидая предложения. Все шестьдесят маклеровподошли ближе и окружили "корзину", где уже виднелись яркие пятнаброшенных фишек. Стоя лицом к лицу, они испытующе всматривались друг вдруга, точно дуэлянты перед поединком, горя нетерпением узнать, каковбудет первый курс. - Даю "всемирные", - гремел бас Якоби. - Даю "всемирные"... - По какому курсу "всемирные"? - крикнул Мазо тонким, но до тогопронзительным голосом, что этот голос покрыл бас его коллеги, как звукфлейты выделяется над аккомпанементом виолончели. И Деларок предложил вчерашний курс: - Беру "всемирные" по три тысячи тридцать. Но другой маклер тут же повысил: - Пришлите "всемирные" по три тысячи тридцать пять. Это был курс кулисы, который пришел сюда, препятствуя арбитражу,по-видимому задуманному Делароком, собиравшимся купить в "корзине" инемедленно перепродать в кулисе, чтобы положить в карман пять франковразницы. Тогда Мазо, уверенный в том, что Саккар одобрит его, рискнул: - Беру по три тысячи сорок... Пришлите "всемирные" по три тысячи сорок. - Сколько? - вынужден был спросить Якоби. - Триста. Каждый записал несколько слов в своей записной книжке, и сделка былазаключена; первый курс установился с повышением на десять франков противвчерашнего. Мазо отделился от группы и передал эту цифру тому изкотировщиков, в книге которого значился Всемирный. И вот плотина прорвалась: в течение двадцати минут были установленыкурсы и других ценных бумаг. Вся масса сделок, подготовленных маклерами,заключалась без особых отклонений, и все же котировщики на своих высокихстульях, оглушенные шумом "корзины" и шумом отделения наличного счета, гдетоже шла лихорадочная работа, с большим трудом успевали записывать вседанные, бросаемые им на лету маклерами и их помощниками. Сзади, вотделении ренты, тоже неистовствовали. С момента открытия биржи шум толпы,похожий на непрерывный гул морского прибоя, звучал по-иному: теперь надэтим глухим рокотом выделялись нестройные возгласы спроса и предложения,характерные выкрики, звучащие то выше, то ниже, прерывающиеся и сновараздающиеся - каждый раз на другой ноте, отрывистые, как перекличка хищныхптиц во время бури. Саккар улыбался, стоя у своей колонны. Его свита сделалась ещемногочисленнее: повышение акций Всемирного на десять франков взволноваловсю биржу, где давно уже предсказывали, что день ликвидации будет днемкраха. Гюре вместе с Седилем и Кольбом подошел к Саккару, громко выражаясвое сожаление по поводу чрезмерной осторожности, заставившей его продатьакции по курсу в две тысячи пятьсот; Дегремон, с безразличным видомразгуливавший под руку с маркизом де Боэном, весело рассказывал ему опоражении своих лошадей на осенних скачках. Но больше всех торжествовалМожандр: он осыпал насмешками капитана Шава, который тем не менее упорноотстаивал свои пессимистические взгляды, говоря, что смеется тот, ктосмеется последним. Такая же сцена происходила между расхваставшимсяПильеро и меланхолическим Мозером: первый сиял, второй сжимал кулаки,сравнивая это упрямое, бессмысленное повышение с взбесившейся лошадью,которую в конце концов все равно прикончат. Прошел час, курсы почти не менялись, сделки в "корзине" заключались, ноуже без прежнего одушевления - по мере поступления новых ордеров ителеграмм. В середине биржевого дня всегда наступает такое затишье,текущие дела идут медленнее, все ждут решающей битвы за последний курс.Тем не менее рычание Якоби, прерываемое пронзительными возгласами Мазо,все еще раздавалось в зале: теперь они были заняты операциями с премией: - Даю "всемирные" по три тысячи сорок, премия пятнадцать... - Беру "всемирные" по три тысячи сорок, премия десять... - Сколько? - Двадцать пять. Пришлите! Должно быть, Мазо исполнял теперь распоряжения Фейе, потому что многиепровинциальные игроки, желая ограничить свой риск и не решаясь на покупкис непременной поставкой, покупали и продавали с премией. И вдруг толпазаволновалась, послышались прерывистые возгласы. "Всемирные" понизились напять франков! Потом на десять, потом на пятнадцать франков и упали до трехтысяч двадцати пяти. В эту самую минуту Жантру, который куда-то выходил и только чтовернулся, шепнул на ухо Саккару, что баронесса Сандорф находится на улицеБроньяр, в своем экипаже, и спрашивает у него, не следует ли ей продать.Этот вопрос в тот момент, когда курс начал колебаться, вывел Саккара изсебя. Он живо представил себе неподвижного кучера на козлах, баронессу,изучающую свою записную книжку и устроившуюся как у себя дома за закрытымиокнами кареты. - Пусть она убирается к черту! А если она продаст, я ее задушу. Слух о понижении на пятнадцать франков дошел до Массиаса точно сигналбедствия, и он сейчас же подбежал к Саккару, чувствуя, что понадобитсяему. И действительно, Саккар, подготовивший, чтобы поднять последний курс,один трюк - телеграмму, которую должны были прислать с лионской биржи, гдеповышение было несомненно, - начал беспокоиться: телеграммы все еще небыло, и это непредвиденное падение на пятнадцать франков могло привести ккатастрофе. Не останавливаясь перед Саккаром, Массиас на бегу искусно задел еголоктем и, навострив уши, принял распоряжение: - Живей к Натансону, четыреста, пятьсот, сколько понадобится. Все это было проделано так быстро, что заметили только Пильеро и Мозер.Они кинулись за Массиасом, чтобы узнать, в чем дело. Массиас, с тех поркак он поступил на службу во Всемирный банк, сделался очень значительнойособой. Все старались вызвать его на откровенность, прочитать через егоплечо полученные им ордера. Да и сам он получал теперь прекрасные барыши.С веселым добродушием неудачника, которого до сих пор судьба не баловала,он удивлялся своему успеху, он теперь находил сносной эту собачью биржевуюжизнь и уже не говорил больше, что здесь везет только евреям. Внизу, в кулисе, в ледяном холоде галереи, которую ничуть не грелоблизкое к закату бледное солнце, акции Всемирного понижались не такбыстро, как в "корзине", и Натансон, извещенный своими комиссионерами,сумел произвести арбитраж, что не удалось Делароку вначале: купив в залепо три тысячи двадцать пять, он перепродал под колоннадой по три тысячитридцать пять. Это не заняло и трех минут, а он заработал шестьдесят тысячфранков. Благодаря уравновешивающему действию друг на друга этих двухрынков - легального и терпимого - эта покупка сразу подняла курс до трехтысяч тридцати. Агенты, локтями расталкивая толпу, безостановочно бегалииз залы в галерею и обратно. Однако курс в кулисе уже готов былпоколебаться, когда распоряжение, переданное Массиасом Натансону, удержалоего на трех тысячах тридцати, затем повысило до трех тысяч сорока. Междутем, благодаря этому контрудару, акции и наверху, в "паркете", тожевернулись к первоначальному курсу. Однако поддерживать его было трудно,так как тактика Якоби и других маклеров, действующих от имени понижателей,видимо заключалась в том, чтобы приберечь большие продажи к концубиржевого дня, запрудить рынок акциями и, воспользовавшись паникойпоследнего получаса, вызвать падение курса. Саккар отлично понял опасностьи условным знаком предупредил Сабатани, который в нескольких шагах от негокурил папироску с рассеянным и томным видом любимца женщин. Со змеинойгибкостью тот немедленно проскользнул в "гитару" и, прислушиваясь,напряженно следя за курсом, начал беспрерывно посылать Мазо ордера назеленых фишках, которые имелись у него в запасе. И все-таки натиск был таксилен, что "всемирные" упали на пять франков. Часы пробили три четверти, оставалось лишь четверть часа до закрытия.Толпа теперь кружилась и кричала, словно подстегиваемая каким-то адскимвихрем. "Корзина" выла и рычала; оттуда доносились такие звуки, словнокто-то бил в медные котлы. И вот тогда-то произошло событие, которого стаким тревожным нетерпением ждал Саккар. Юный Флори, с самого открытия каждые десять минут приносивший стелеграфа целые кипы телеграмм, появился опять, расталкивая толпу и читаяна ходу телеграмму, которая, по-видимому, приводила его в восторг. - Мазо! Мазо! - крикнул чей-то голос. И Флори инстинктивно повернул голову, словно назвали его собственноеимя. Это был Жантру, которому хотелось узнать, в чем дело. Но Флориоттолкнул его; он слишком спешил, он был переполнен радостью при мысли отом, что Всемирный кончит повышением, ибо телеграмма извещала, что налионской бирже акции поднялись в цене, что там были заключены такиекрупные сделки, которые не могли не повлиять на парижскую биржу. Идействительно, уже начали прибывать и другие телеграммы, многие маклерыполучили ордера на покупку. Результат сказался немедленно и был весьмазначителен. - Беру "всемирные" по три тысячи сорок, - повторял Мазо своимпронзительным, как квинта, голосом. И Деларок, осаждаемый спросом, надбавил пять франков: - Беру по три тысячи сорок пять. - Даю по три тысячи сорок пять, - ревел Якоби. - Двести по три тысячисорок пять. - Пришлите. Тогда повысил и Мазо: - Беру по три тысячи пятьдесят. - Сколько? - Пятьсот... Пришлите... Но к этому времени шум, сопровождавшийся дикой, эпилептическойжестикуляцией, сделался до того оглушителен, что сами маклеры уже неслышали друг друга. В пылу профессионального азарта они стали объяснятьсяжестами, так как утробные басы терялись в общем гуле, а тонкие, какфлейта, голоса замирали, превращаясь в писк. Видны были широко разинутыерты, но казалось, что из них не вылетает ни звука, говорили только руки:жест от себя означал предложение, жест к себе - спрос; поднятые пальцыуказывали цифру, движение головы - согласие или отказ. Это был язык,понятный только посвященным; можно было подумать, что припадок безумияохватил разом всю толпу. Сверху, с телеграфной галереи, смотрели внизженщины, пораженные и напуганные этим необычайным зрелищем. В отделенииренты, где было особенно горячо, происходила форменная драка, чуть ли некулачный бой, а двойной поток публики, сновавший взад и вперед в этойчасти зала, то и дело разбивал группы, которые немедленно сходились вновь.Между отделением наличного счета и "корзиной", возвышаясь над бушующимморем голов, одиноко сидели на своих стульях три котировщика, похожие наобломки крушения, вынесенные волнами; наклонясь над большими белымипятнами своих книг, они разрывались на части, ловя на лету быстрыеизменения колеблющегося курса, которые им бросали то справа, то слева. Вотделении наличного счета свалка перешла все границы: лиц уже нельзя былоразобрать, это была какая-то плотная масса голов, темная кишащая масса,над которой выделялись маленькие белые листочки мелькавших в воздухезаписных книжек. А в "корзине", вокруг бассейна, теперь уже полного смятыхфишек всех цветов, серебрились седые шевелюры, блестели лысины, виднелисьбледные искаженные физиономии, судорожно вытянутые руки; словно в движениинеистового танца, все эти человеческие фигуры лихорадочно тянулись друг кдругу и, кажется, разорвали бы друг друга, если бы их не удерживал барьер.Эта бешеная горячка последних минут передалась и публике: в зале быластрашная давка, беспорядочная толкотня, чудовищный топот большого табуна,загнанного в слишком узкое помещение; шелковые цилиндры блестели на фонетемных сюртуков в рассеянном свете, проникавшем сквозь стекла. И вдруг удар колокола прорезал весь этот шум. Все стихло, рукиопустились, голоса умолкли - в отделениях наличного счета, ренты, в"корзине". Теперь слышался только глухой ропот толпы, подобныйнепрерывному шуму потока, вошедшего в свое русло. И в неулегшемсявозбуждении передавался из уст в уста последний курс: акции Всемирногодошли до трех тысяч шестидесяти, то есть на тридцать франков превысиливчерашний курс. Поражение понижателей было полным, ликвидация еще разоказалась для них гибельной, ибо разница за последние две неделивыразилась в весьма значительных суммах. Прежде чем покинуть зал, Саккар на миг выпрямился, словно желая лучшеразглядеть окружавшую его толпу. Он точно вырос; триумф его был так велик,что вся его маленькая фигурка раздалась, вытянулась, стала огромной.Казалось, он искал поверх голов отсутствующего Гундермана, тогоГундермана, которого ему хотелось бы видеть поверженным в прах, униженноумоляющим о пощаде. Ему хотелось, чтобы по крайней мере все неизвестные,все враждебные ему прихвостни этого еврея, которые были сейчас в зале,увидели его, Саккара, преображенного сиянием успеха. Это был его великийдень - день, о котором говорят до сих пор, как говорят об Аустерлице и оМаренго. Клиенты, друзья - все обступили его. Маркиз де Боэн, Седиль,Кольб, Гюре жали ему руки. Дегремон со своей фальшивой светской улыбкоймило поздравлял его, отлично зная, что на бирже такие победы ведут ксмерти. Можандр, сердясь на капитана Шава, все еще пожимавшего плечами,готов был броситься Саккару на шею. Но ничто не могло сравниться сбеспредельным, благоговейным обожанием Дежуа. Желая поскорее узнатьпоследний курс, он прибежал из редакции и неподвижно, со слезами наглазах, стоял в нескольких шагах от Саккара, пригвожденный к местунежностью и восхищением. Жантру исчез - должно быть, побежал с новостями кбаронессе Сандорф. Массиас и Сабатани, сияя, переводили дух, словнопобедители после генерального сражения. - Ну, что я говорил? - вскричал восхищенный Пильеро. Мозер, повесив нос, глухо бормотал какие-то мрачные пророчества: - Да, да, кувыркаемся на краю пропасти. Придется еще платить помексиканскому счету. Римские дела тоже запутались после Ментаны; да иГермания того и гляди нападет на нас... А эти глупцы все лезут вверх,чтобы потом грохнуться оземь с большей высоты. Да, да, дела плохи, вотувидите сами! И видя, что на этот раз Сальмон слушает его без улыбки, он обратился кнему: - Вы того же мнения, правда? Если дела идут слишком уж хорошо, значит,скоро все полетит к черту. Между тем зал понемногу опустел, лишь в воздухе оставались клубысигарного дыма - синеватое облако, сгустившееся, пожелтевшее от поднятойпыли. Мазо и Якоби, снова принявшие благообразный вид, вместе вошли вкабинет присяжных маклеров. Якоби был больше огорчен своими тайнымиличными потерями, нежели поражением своих клиентов, тогда как Мазо, неигравший за свой счет, бурно радовался так отважно поднятому последнемукурсу. Они переговорили с Делароком о произведенных операциях, держа вруках книжки с записями, которые их ликвидаторы должны были разобратьсегодня же вечером, чтобы реализовать заключенные сделки. Тем временем взале для служащих, низкой комнате, перегороженной толстыми колоннами ипохожей на неубранный класс, с рядами конторок и вешалкой для платья вглубине, шумно радовались Флори и Гюстав Седиль. Они зашли сюда зацилиндрами и теперь ждали сообщения о среднем курсе, который устанавливализа одной из конторок служащие синдиката, исходя из самого высокого исамого низкого курса. Около половины четвертого, когда объявление быловывешено на одной из колонн, молодые люди закричали, закудахтали, запелипетухом, в восторге от прибыльной операции, которую им удалось проделать сордерами Фейе. Это давало возможность купить парочку бриллиантов для Шюшю,замучившей теперь Флори своими требованиями, и заплатить за полгода впередЖермене Кер, которую Гюстав имел глупость окончательно отбить у Якоби,взявшего на содержание цирковую наездницу. Суматоха в зале служащих неутихала - глупые шутки, возня с шляпами - толкотня школьников, резвящихсяна перемене. А на другой стороне, под колоннадой, наспех заканчивала своисделки кулиса. В восторге от полученной разницы, Натансон решился,наконец, спуститься со ступенек, и слился с потоком последних дельцов,толкавшихся здесь, несмотря на страшный холод. После шести часов вся этатолпа игроков, маклеров, кулисье и биржевых зайцев - одни, определив своибарыши или убытки, другие, подсчитав куртаж, - должна была, облачась вофраки, легкомысленно закончить свой день в ресторанах и театрах, насветских вечерах и в продажных альковах. В этот вечер веселящийся ночной Париж только и говорил, что о грозномпоединке между Гундерманом и Саккаром. Женщины, которые, повинуясьувлечению или моде, проявляли горячий интерес к биржевой игре, так исыпали биржевыми словечками - ликвидация, премия, репорт, депорт, невсегда понимая их значение. Главной темой разговоров служило критическоеположение понижателей, которые, по мере того как "всемирные" поднимались,переходя все границы разумного, уже столько месяцев платили значительнуюразницу, все возраставшую при каждой новой ликвидации. Конечно, многиеиграли без обеспечения и вынуждены были прибегать к репорту, так как немогли доставить проданные ими акции. Однако они с ожесточением продолжалисвои операции на понижение, в надежде на близкий крах, и, несмотря нарепорты, которые стоили тем дороже, чем меньше было на рынке наличныхденег, понижателям, измученным, раздавленным, грозило, в случаедальнейшего повышения курса, полное уничтожение. Конечно, положениеГундермана, их предполагаемого всесильного вождя, было совсем иным, потомучто у него в подвалах хранился миллиард - неистощимая рать, которую он могпосылать на бойню, какой бы длительной и кровавой она ни была. В этом итаилась его несокрушимая сила; он мог играть без обеспечения, так как былуверен, что всегда сможет уплатить разницу - вплоть до того дня, когданеизбежное понижение принесет ему победу. И все толковали об этом, подсчитывали крупные суммы, которые он,очевидно, уже отдал на съедение, выставляя вот так, 15-го и 30-го числакаждого месяца, мешки с золотыми монетами, таявшими в огне спекуляции,словно шеренги солдат под пушечными ядрами. Никогда еще его власть, которую он хотел видеть неограниченной инеоспоримой, не подвергалась на бирже такому жестокому нападению. Ибо еслион и был простым торговцем деньгами, а не спекулянтом, как он постоянноповторял, то, чтобы оставаться таким торговцем, и притом первым в мире,располагающим всем общественным богатством, надо было также, и он ясносознавал это, безраздельно владеть рынком. И он боролся не занепосредственную наживу, а за свое господство, за свою жизнь. Отсюдахолодное упорство, суровое величие борьбы. Его встречали на бульварах, наулице Вивьен: с мертвенно бледным бесстрастным лицом он проходил своейстарческой бессильной походкой, и ничто не обнаруживало в нем ни малейшейтревоги. Он верил только в логику. Когда курс акций Всемирного банкапревысил две тысячи франков, это было безрассудство. Курс в три тысячи былуже настоящим безумием, они должны были снова упасть, как неминуемо падаетна землю подброшенный в воздух камень. И он ждал. Отдаст ли он весь своймиллиард? Все вокруг Гундермана замирали от восхищения, от желанияувидеть, как он, наконец, проглотит своего противника. Что касаетсяСаккара, то он вызывал более бурные восторги; за него были женщины,салоны, за него была вся играющая на бирже аристократия, которая клаласебе в карман такие славные барыши с тех пор, как из религии делалиденьги, спекулируя горой Кармил и Иерусалимом. Еврейскому финансовомувладычеству грозил скорый конец, это было решено и подписано, католицизмдолжен был приобрести такую же власть над деньгами, какую он имел наддушами. Однако если войска Саккара зарабатывали кругленькие суммы, то унего самого деньги были на исходе, так как его бесконечные покупкиистощили кассы. Из двухсот миллионов, находившихся в его распоряжении,почти две трети были обращены в акции. Это преуспеяние было чрезмерно,этот триумф подавлял, от него можно было задохнуться. Всякое акционерноеобщество, которое хочет господствовать над биржей и для этого искусственноподдерживает курс своих акций, обречено на гибель. Поэтому вначале Саккардействовал осторожно. Но он всегда был человеком с пылким воображением,всегда видел все в преувеличенных размерах, превращал в поэмы своисомнительные аферы, а на этот раз, участвуя в действительно колоссальном ипроцветающем деле, дошел до таких сумасбродных мечтаний о победе, до такихбезумных, таких грандиозных планов, что не смог бы точно определить ихдаже самому себе. Ах, если бы у него были миллионы, бесконечные миллионы,как у этих проклятых евреев! Хуже всего было то, что его войско ужередело, - еще несколько миллионов могли быть брошены на съедение, и этовсе. А потом, в случае понижения, настала бы его очередь платить разницу,и, не в силах выкупить свои акции, он был бы вынужден прибегнуть крепорту. В самом разгаре победы мельчайшая песчинка могла опрокинуть всюего огромную машину. Это смутно понимали даже его приверженцы, те, ктоверил в повышение, как в господа бога. И эта атмосфера неясности исомнений, в которой приходилось жить, этот поединок Саккара с Гундерманом,где победитель истекал кровью, это единоборство двух легендарных чудовищ,которые сокрушали на своем пути маленьких людишек, отваживавшихсяприсоединиться к их игре, и готовы были задушить друг друга на кученагроможденных ими развалин, - все это сводило Париж с ума. 3 января, на другой день после того, как были закончены расчеты попоследней ликвидации, акции Всемирного банка неожиданно упали на пятьдесятфранков. Все заволновались. Правда, упали все ценные бумаги: денежныйрынок, давно уже перегруженный и раздутый сверх всякой меры, трещал повсем швам. Два-три сомнительных предприятия лопнули с оглушительным шумом.Публика могла бы уже привыкнуть к этим внезапным скачкам курсов, которыеиногда в течение одного биржевого собрания колеблются на несколько сотфранков и прыгают, словно стрелка компаса во время бури. И все-таки всепочувствовали в этом пронесшемся порыве ветра начало краха. "Всемирные"упали, и слух об этом сейчас же распространился в ропщущей толпе,исполненной удивления, надежды и страха. На следующий день Саккар, каквсегда спокойный и улыбающийся на своем посту, поднял курс на тридцатьфранков, благодаря значительным покупкам. Но 5-го, несмотря на все егоусилия, курс снова понизился на сорок франков. Теперь акции Всемирногобанка стоили только три тысячи. И с этой минуты каждый день приносил ссобой новое сражение. 6-го "всемирные" снова поднялись, 7-то и 8-го сноваупали. Какая-то непреодолимая сила медленно, постепенно тянула их вниз.Всемирный банк должен был стать козлом отпущения, искупить всеобщеебезумие, преступления других, менее видных фирм, подозрительнуюдеятельность множества предприятий, раздутых рекламой, выросших какчудовищные грибы на прогнившей почве империи. Но Саккар, который лишилсясна, все-таки ежедневно занимал свой боевой пост у колонны и жил мечтой опобеде, все еще казавшейся ему возможной. Как полководец, уверенный впревосходстве своего плана, он уступал территорию лишь пядь за пядью,жертвуя последними солдатами, вынимая из касс банка последние мешки сзолотом, только бы преградить путь осаждающим. 9-го он снова одержалзначительную победу. Игроки на понижение дрогнули и отступили - неужели вдень ликвидации, 15 января, они снова напоят землю своею кровью? А Саккар,уже без всяких средств, вынужденный пустить в ход дружеские векселя,решился теперь, как голодающие, которые в голодном бреду видят роскошныепиры, признаться себе в своей грандиозной и несбыточной цели, в своейисполинской мечте - скупить все акции, чтобы оставить продавцов безобеспечения, связать их по рукам и ногам и держать в своей власти. Такпоступила недавно одна маленькая железнодорожная компания. Банк,выпустивший ее акции, скупил их на бирже все до единой, и продавцы, неимея возможности выложить свой товар, сдались, как рабы, вынужденныеотдать себя и свое имущество. Ах, если бы он мог затравить, запугатьГундермана, чтобы довести его до необходимости играть без обеспечения!Если бы в одно прекрасное утро этот старик пришел к нему со своиммиллиардом, умоляя не отнимать его целиком, оставить ему десять су намолоко, которым он питался! Но для этого необходимы были семьсот иливосемьсот миллионов. Он уже бросил в эту прорву двести миллионов, надобыло выставить на линию огня еще пятьсот или шестьсот. С шестьюстамимиллионов он разогнал бы евреев и сделался бы королем золота, владыкоймира. Какая великолепная мечта! И она казалась ему вполне осуществимой.Идея ценности денег была совершенно упразднена на этой ступени горячечногобреда, остались лишь пешки, передвигаемые на шахматной доске. В бессонныеночи он выстраивал эти шестьсот миллионов в виде армии и посылал их насмерть ради своей славы, торжествуя, наконец, победу посреди всеобщегоразгрома, на развалинах. Но, к несчастью, 10-е оказалось для Саккара страшным днем. На бирже онбыл по-прежнему великолепен - спокоен и весел. Между тем ни одно сражениене отличалось такой молчаливой свирепостью; каждый час приносилкровопролитие, на каждом шагу были расставлены засады. В этих денежныхбитвах, тайных и подлых, где украдкой выпускают кишки у слабых, нет большеникаких уз, никакого родства, никакой дружбы: таков безжалостный законсильных, тех, которые пожирают другого, чтобы не пожрали их самих. ИСаккар чувствовал себя совершенно одиноким, не имея иной опоры, кромесвоих ненасытных желаний, поддерживавших его на посту. Он с особеннымстрахом ожидал 14-го, когда должен был состояться расчет по сделкам, но онеще нашел кое-какие деньги на три предшествующих дня, и 14-е, вместо тогочтобы принести с собой крушение, вновь укрепило акции Всемирного, курскоторых дошел на ликвидации 15-го числа до двух тысяч восьмисотшестидесяти, понизившись, по сравнению с последним декабрьским курсом,только на сто франков. Он опасался катастрофы, теперь он сделал вид, чтосчитает это победой. В действительности же в этот день впервые победилиигроки на понижение; в течение стольких месяцев платившие разницу, онитеперь сами получили ее, и положение изменилось - Саккар вынужден былприбегнуть к репорту у Мазо, и тот сильно запутался. Вторая половинаянваря должна была оказаться решающей. С тех пор как Саккар вел эту борьбу, ежедневно подвергаясь толчкам,которые то бросали его на край пропасти, то снова спасали от падения, онкаждый вечер ощущал непреодолимую потребность забыться. Он не могоставаться один, обедал вне дома и заканчивал ночь в объятиях какой-нибудьженщины. Никогда еще он так усиленно не прожигал жизнь, появляясь всюду,посещая театры и ночные рестораны, афишируя свои огромные траты - тратычеловека, не знающего счета деньгам. Он избегал Каролину: его стесняли еепостоянные предостережения, вечные разговоры о тревожных письмах брата, еебеспокойство по поводу кампании на повышение, казавшейся ей страшнойопасностью. Теперь он чаще встречался с баронессой Сандорф. Холодныйразврат маленькой уединенной квартирки на улице Комартен переносил его какбы в другой мир и давал минуту забвения, необходимого для разрядки егопереутомленного мозга. Временами он убегал туда, чтобы спокойнопросмотреть некоторые бумаги, обдумать некоторые дела, счастливыйсознанием, что никто в мире не может помешать ему в этом уголке. Иногдасон одолевал его там, и он спал час или два - единственные блаженные часыполного небытия, - и, пользуясь этим, баронесса без всякого стеснениярылась в его карманах, читала письма, найденные у него в бумажнике. Дело втом, что в последнее время он совершенно онемел, она не могла теперьвытянуть у него ни одного полезного совета, и даже когда ей удавалосьвырвать два-три слова, она не решалась играть по его указаниям, так какбыла убеждена в том, что он лжет. Воруя таким образом его секреты, онаузнала о денежных затруднениях, которые начал испытывать Всемирный банк,об обширной системе дружеских векселей, дутых векселей, которые фирма изосторожности учитывала за границей. Как-то вечером, проснувшись раньшеобычного, Саккар увидел, как она роется в его бумажнике, и дал ейпощечину, словно проститутке, таскающей медяки из карманов своих гостей. Сэтого дня он начал бить ее; это доводило их до исступления, но потом обауспокаивались в полном изнеможении. И вот после ликвидации 15 января, на которой баронесса потеряла околодесяти тысяч франков, она принялась обдумывать один план. Этот план недавал ей покоя, и в конце концов она решила посоветоваться с Жантру. - Пожалуй, вы правы, - ответил тот, - пришла пора переметнуться кГундерману... Зайдите к нему и расскажите, как обстоит дело, - ведь он обещал датьвам хороший совет в обмен на ваше сообщение. В то утро, когда баронесса явилась к Гундерману, он был вотвратительном расположении духа. Накануне "всемирные" опять поднялись.Что же это! Его, видно, никак не добить, этого ненасытного зверя, которыйсожрал у него столько золота и упорно не желает околевать! Он вполнеспособен снова встать на ноги и 31 января снова кончить повышением. ИГундерман бранил себя за то, что пошел на это гибельное соперничество,тогда как, быть может, лучше было согласиться на сотрудничество с банком.Усомнившись в своей обычной тактике, потеряв веру в неизбежное торжествологики, он, пожалуй, примирился бы сейчас с мыслью об отступлении, если бымог отступить, не теряя при этом всего своего состояния. Он редкопереживал такие минуты упадка духа, знакомые, однако, величайшимполководцам накануне победы, когда и люди и обстоятельства всецело на ихстороне. Это затмение сильного ума, обычно столь проницательного,объяснялось таинственностью, окутывающей биржевые операции, тем туманом,за которым никогда не знаешь наверняка, с кем имеешь дело. Разумеется, Саккар покупал, Саккар играл, но за чей счет? За счетсолидных клиентов или за счет самого банка? Гундерману со всех сторонпередавали столько сплетен, что он уже ничего не понимал. Двери егоогромного кабинета то и дело хлопали, все подчиненные дрожали, видя егогнев; он встречал своих агентов так грубо, что их обычное шествиепревратилось в стремительное бегство. - Ах, это вы, - сказал Гундерман баронессе весьма нелюбезно. - Сегодняя не могу терять время на разговоры с дамами. Она до того растерялась, что отбросила приготовленное вступление исразу выложила принесенную новость. - А если бы вам доказали, что после своих крупных покупок Всемирныйостался почти без средств и вынужден, чтобы продолжать кампанию, учитыватьза границей дружеские векселя? Банкир подавил радостный трепет. Взгляд его оставался все таким жебезучастным, и все тем же недовольным тоном он возразил: - Это неправда. - Как неправда? Но ведь я слышала собственными ушами, виделасобственными глазами. И чтобы убедить его, она рассказала, что сама держала в руках векселя,подписанные подставными лицами. Она называла их имена, называла такжебанкиров, которые учли эти векселя в Вене, Франкфурте и Берлине. Пусть оннаведет справки через своих корреспондентов, тогда он увидит, что онапринесла ему не какую-нибудь бездоказательную сплетню. Кроме того, онаутверждала, что Общество покупало за свой счет с единственной цельюподдержать повышение и таким образом уже ухлопало двести миллионов. Гундерман, слушавший ее со своим обычным угрюмым видом, уже мысленноподготовлял завтрашнюю кампанию, причем ум его работал так быстро, что заэти несколько секунд он уже роздал ордера, наметил цифры. Теперь он былуверен в победе, так как не мог сомневаться в достоверности этих сведений,зная, из какого грязного источника они к нему пришли, и преисполнившисьпрезрения к этому прожигателю жизни Саккару, который был настолько глуп,что доверился женщине и допустил, чтобы она продала его. Когда, она замолчала, он поднял голову и взглянул на нее своимибольшими угасшими глазами: - Ну, хорошо, а какое же мне, собственно говоря, дело до всего того, очем вы рассказали? Он казался таким безучастным, таким невозмутимым, что она опешила: - Но мне кажется, что, играя на понижение, вы... - Я! Да с чего вы взяли, что я играю на понижение? Я никогда не хожу набиржу, не принимаю участия в спекуляциях... Все это ничуть меня неинтересует! Он говорил таким простодушным тоном, что баронесса, потрясенная,ошеломленная, в конце концов поверила бы ему, если бы не некоторыечересчур наивные нотки, прозвучавшие насмешкой. Он явно издевался над нею,он был полон презрения, этот отживший человек, не имевший никаких желаний. - Так вот, дорогая моя, я очень занят, и если вы не имеете сообщить мненичего более интересного... Он попросту выгонял ее. Она возмутилась, пришла в ярость: - Я доверилась вам, я рассказала первая... Это настоящая ловушка...Ведь вы обещали, если я буду вам полезной, отплатить мне тем же, датьсовет. Гундерман встал и перебил ее. Он никогда не смеялся, но тут у неговырвался смешок - до того забавным показалось ему это грубоенадувательство по отношению к молодой и красивой женщине: - Совет? Но, дорогая моя, я вовсе не отказываю вам в совете...Послушайтесь меня, не играйте, никогда больше не играйте. Вы подурнеете.Терпеть не могу, когда женщина играет на бирже!.. И когда она ушла, совершенно рассвирепев, он заперся со своими двумясыновьями и зятем, распределил роли, немедленно послал за Якоби и другимимаклерами, чтобы подготовить на завтрашний день решительный удар. План егобыл очень прост: сделать то, от чего осторожность удерживала его, пока емуне было известно истинное положение Всемирного банка: раздавить рынокпродажей огромного количества акций. Теперь, зная, что Всемирный банкистощил все свои ресурсы и неспособен поддержать курс, он мог позволитьсебе это. Как полководец, который через лазутчиков открыл слабое местонеприятеля и хочет добить его, он пустит теперь в ход грозные резервысвоего миллиарда. Логика восторжествует, ибо всякая акция, поднимающаясявыше стоимости, которую она представляет, обречена на гибель. Как раз в этот самый день, около пяти часов, Саккар, инстинктивнопочуяв опасность, явился к Дегремону. Он был лихорадочно возбужден, ончувствовал, что необходимо как можно скорее нанести понижателямрешительный удар, не то они окончательно разобьют его самого. Егограндиозная идея - набрать колоссальную армию в шестьсот миллионов франкови завоевать мир - не давала ему покоя. Дегремон принял его с обычнойлюбезностью в своем пышном особняке среди дорогих картин и всей той бьющейв глаза роскоши, которая каждые две недели оплачивалась разницей,получаемой на бирже, и могла улетучиться по первой же прихоти случая; ведьникто не знал, насколько прочно все это показное богатство. До сих пор онеще не изменял Всемирному и отказывался продавать, проявляя внешне полноедоверие и охотно разыгрывая благородную роль игрока на повышение, котораяк тому же была ему очень выгодна. Он остался тверд даже после неудачнойликвидации 15 января и продолжал говорить всем, что акции еще поднимутся,но сам был уже начеку и готов был перейти к неприятелю при первом жеугрожающем симптоме. Посещение Саккара, его необычайная энергия,исполинский план скупить все акции, преисполнили его искреннимвосхищением. Правда, это граничило с безумием, но разве великие полководцыи великие финансисты не бывают иногда просто-напросто безумцами, которымвезет? И Дегремон определенно обещал Саккару свою поддержку на завтрашнейбирже: он уже дал крупные заказы на покупку, сейчас он зайдет к своемумаклеру Делароку, чтобы увеличить их; кроме того, он повидается с друзьями- это целый синдикат, который послужит им подкреплением. По его подсчетам,эта новая армия выражалась в сотне миллионов, и ее можно было немедленнопустить в дело. Этого могло хватить. В полном восторге, не сомневаясь впобеде, Саккар сейчас же наметил план борьбы, на редкость смелое обходноедвижение, заимствованное у величайших полководцев: вначале, сразу послеоткрытия биржи, легкая перестрелка, чтобы привлечь понижателей и придатьим бодрости; затем, когда они добьются первых успехов, когда курс упадет,из-за прикрытия появляются Дегремон и его друзья с тяжелой артиллерией -всеми этими неожиданными миллионами, - обходят понижателей с тыла иразбивают их. Это будет побоище, полный разгром. Мужчины расстались,торжествующе улыбаясь и крепко пожимая друг другу руки. Часом позже, когдаДегремон хотел одеваться, чтобы идти на обед, к нему явилась другаяпосетительница - баронесса Сандорф. В полной растерянности она вдругрешила посоветоваться с ним. Одно время она слыла его любовницей, но вдействительности между ними существовали лишь те непринужденныетоварищеские отношения, какие иногда бывают между мужчиной и женщиной. Онибыли слишком лукавы, слишком хорошо знали друг друга, чтобы решитьсяобманывать себя игрой в любовь. Она рассказала о своих опасениях, о своейпопытке разузнать что-нибудь у Гундермана и о его ответе, не признаваясь,однако, в той жажде предательства, которая ее туда привела. И Дегремонрешил позабавиться, еще больше запутывая ее, притворяясь, что он тожеколеблется, что он готов поверить Гундерману: как знать, быть можетГундерман сказал правду, уверяя, будто он не принадлежит к числупонижателей? Ведь биржа - это настоящий лес, дремучий лес, где каждыйходит ощупью. И если прислушиваться ко всем тем противоречивым нелепостям,которые придумывают в этом мраке, непременно сломишь себе шею. - Так значит, не продавать? - спросила она с тревогой. - Продавать? С какой стати? Вот глупость! Завтра мы будем господамиположения: "всемирные" снова поднимутся до трех тысяч ста. Но толькодержитесь, что бы ни случилось: вы останетесь довольны последним курсом...Это все, что я могу вам сказать. Баронесса ушла, и Дегремон начал, наконец, одеваться, когда звоноквозвестил о приходе третьего посетителя. Ну нет! Он ни за что не приметего. Но когда ему вручили карточку Деларока, он крикнул, чтобы его сейчасже впустили. Видя, что маклер стоит молча, с взволнованным видом, Дегремонвыслал камердинера и сам закончил свой туалет, завязав перед большимзеркалом белый галстук. - Вот что, мой милый, - сказал Деларок с фамильярностью человека тогоже круга. - Надеюсь, что это останется между нами? Дело довольнощекотливое... Представьте, Якоби, мой шурин, был настолько любезен, чтопредупредил меня сейчас о готовящемся ударе. На завтрашней бирже Гундермани другие собираются взорвать Всемирный банк. Они наводнят рынок акциями...У Якоби уже есть ордера, он прибежал... - Черт возьми! - произнес Дегремон, побледнев. - Как вы понимаете, в связи с ожидавшимся повышением мне даны оченькрупные ордера на покупку, миллионов на пятнадцать, - тут можно завязнутьс головой... Поэтому я нанял экипаж и вот объезжаю всех моих солидныхклиентов. Это не особенно корректно, но ведь у меня добрые намерения... - Черт возьми! - повторил Дегремон. - Итак, дорогой мой, принимая во внимание, что вы играете безобеспечения, я приехал просить вас обеспечить меня или отменить вашиордера. - Отмените, отмените, дорогой мой!.. - закричал Дегремон. - Нет, нет, яне собираюсь оставаться на тонущем корабле, это бессмысленный героизм...Не надо покупать, продавайте! У вас почти на три миллиона моих акций,продавайте, продавайте все! И так как Деларок уже уходил, торопясь к другим клиентам, он схватилего за обе руки и горячо пожал их: - Благодарю вас, я никогда этого не забуду. Продавайте, продавайте все. Оставшись один, он снова позвал камердинера, чтобы тот привел в порядокего прическу и бороду. Ах, какой урок! Его чуть было не провели, какмальчишку. Вот что значит связаться с сумасшедшим! В тот же вечер на "малой" восьмичасовой бирже началась паника. Этабиржа собиралась в то время на Итальянском бульваре, у входа в проездОперы. Здесь бывала только кулиса, производившая свои операции вподозрительной толпе посредников, частных маклеров, сомнительныхспекулянтов. Шныряли газетчики, под ногами ползали собиратели окурков. Этобыло целое стадо, упрямо загораживавшее тротуар. Поток гуляющих увлекал,разъединял его, но оно возникало снова. В этот вечер, благодаря облачному,предвещавшему дождь небу и мягкой погоде, сменившей жестокие холода, здесьстояло около двух тысяч человек. Рынок был очень оживлен, со всех сторонпредлагали акции Всемирного банка, курс быстро падал. Вскоре пошли разныеслухи, зародилась тревога. Что происходит? Вполголоса называли именапредполагаемых продавцов, угадывая их по агенту, дававшему поручение, илипо кулисье, выполнявшему его. Если уж крупные игроки продают так усиленно,значит готовится что-то серьезное. От восьми до десяти часов продолжаласьэта суматоха, все игроки, обладавшие чутьем, отменили свои заявки, а былии такие, которые из покупателей успели превратиться в продавцов. Спать вселегли в лихорадочном состоянии, как это бывает накануне великих катастроф. На следующий день была отвратительная погода. Всю ночь шел дождь,мелкий леденящий дождь. Оттепель превратила город в клоаку, полную жидкойжелтой грязи. Начиная с половины первого, биржа громко галдела подаккомпанемент дождя. В галерее и в зале скопилось множество народа, ивскоре зал, переполненный мокрыми зонтиками, с которых стекала вода,превратился в громадную мутную лужу. Стены сочились черной грязью,стеклянная крыша пропускала рыжеватый полусвет, наводивший бесконечнуютоску. Ходили какие-то тревожные слухи, какие-то невероятные историисбивали всех с толку, и все входящие прежде всего искали глазами Саккара,жадно всматривались в него. Он, как всегда, стоял на своем посту уколонны, и у него был такой же вид, как в былые дни, дни побед, веселый,бодрый вид человека, абсолютно уверенного в себе. Он уже знал, чтонакануне "всемирные" понизились на "малой" вечерней бирже на тристафранков. Угадывая приближение громадной опасности, он ожидал яростнойатаки понижателей, но разработанный им план битвы казался емунепогрешимым, а обходное движение Дегремона, неожиданный приход свежейармии миллионов должен был смести все и еще раз обеспечить ему победу. Самон был отныне без всяких средств, кассы Всемирного банка опустели, онвыскреб из них все, до последнего сантима. И все же он не унывал. Онприбегнул к репорту у Мазо и до такой степени завоевал его доверие, открывему тайну о поддержке синдиката Дегремона, что маклер принял от него, безобеспечения, поручение купить акций еще на несколько миллионов франков.Они условились не допускать слишком большого падения курса в началебиржевого собрания, поддерживать его и бороться до прибытия подкрепления.Волнение было так сильно, что Массиас и Сабатани, отбросив свои уловки,уже бесполезные теперь, когда истинное положение вещей стало предметомвсеобщих пересудов, открыто подошли к Саккару и, переговорив с ним,помчались передавать его последние распоряжения: один - к Натансону вкулису, другой - к Мазо, еще не выходившему из кабинета маклеров. Было без десяти минут час, когда пришел Мозер, смертельно бледный послеприступа печени, из-за которого он не сомкнул глаз всю ночь. Он обратилвнимание Пильеро на то, что сегодня у всех какой-то желтый и болезненныйвид. Пильеро, которого, как настоящего искателя приключений, предчувствиекатастрофы всегда как-то особенно подзадоривало, громко расхохотался: - Нет, это у вас живот заболел от страха, милейший! Всем очень весело.Сегодня мы зададим вам такую трепку, что вы будете помнить. Но охваченная тревогой толпа действительно выглядела унылой и мрачной вжелтоватом свете зала, и это особенно чувствовалось по приглушенномуропоту голосов. Сегодня не было той лихорадочной суматохи, которая царит в зале врадостные дни повышения, того волнения, того шума, который напоминает шумморского прибоя, победоносно затопляющего все кругом. Никто не суетился,не кричал, все скользили беззвучно, говорили тихо, словно в доме тяжелобольного. Несмотря на то, что народу было много и в зале было непротолкаться, слышался лишь испуганный говор; люди шепотом делились друг сдругом опасениями и плачевными новостями. Многие стояли молча, с бледными,расстроенными лицами, с широко раскрытыми глазами, тщетно пытаясьпрочитать что-нибудь на лицах окружающих. - Сальмон, вы ничего нам не скажете? - спросил Пильеро с вызывающейиронией. - Да что там! - пробормотал Мозер. - Он такой же человек, как и другие,ему нечего сказать, он боится, и все тут. И действительно, в этот день, среди безмолвного напряженного ожидания,молчание Сальмона никого уже