Эмиль Золя. Деньги 11 страница

В тот же вечер Каролина в ужасе телеграфировала брату, которыйсобирался задержаться в Риме еще неделю, и спустя три дня Гамлен прибыл вПариж, спеша на зов. Объяснение, происходившее между Саккаром и инженеромв той самой чертежной на улице Сен-Лазар, где когда-то они с такимэнтузиазмом обсуждали и решили открытие банка, было очень бурным. За этитри дня разгром на бирже принял ужасающие размеры, акции Всемирного банкабыстро упали до четырехсот тридцати франков, ниже номинала, и падение всееще продолжалось. Здание трещало и разрушалось с каждым часом. Каролина слушала молча, избегая вмешиваться. Ее мучила совесть, онаобвиняла себя в соучастии - ведь она дала слово быть настороже и все-такидопустила все это. Правда, она продала свои акции, чтобы воспрепятствоватьповышению, но этого было недостаточно: она должна была найти какое-нибудьдругое средство, предупредить людей, словом - действовать! Она обожаласвоего брата, и теперь сердце ее обливалось кровью: он былскомпрометирован в самом разгаре его больших начинаний, дело всей егожизни было под угрозой. И она мучилась тем сильнее, что чувствовала себяне вправе судить Саккара: ведь она любила его, принадлежала ему, быласвязана с ним тайными узами, казавшимися ей теперь еще более постыдными.Поставленная судьбой между этими двумя людьми, она мучительно страдала заобоих. Вечером того дня, когда разразилась катастрофа, она обрушилась наСаккара и в гневном порыве откровенности выложила ему все, что накопилосьу нее в сердце, - все упреки и опасения. Затем, видя, что он улыбается,упрямый, все еще не покоренный, подумав о том, сколько сил необходимо ему,чтоб удержаться на ногах, она поняла, что не имеет права добивать еготеперь, бить лежачего, если прежде проявляла по отношению к нему такуюслабость. И не вступая в спор, выражая порицание только своим видом, онаприсутствовала как свидетель, не больше. Но Гамлен, обычно такой миролюбивый, равнодушный ко всему, что некасалось его работы, на этот раз вышел из себя. Он яростно нападал наигру, говоря, что Всемирный погиб из-за сумасшедшей страсти к игре, сталжертвой настоящего безумия. Разумеется, он не из тех, кто утверждает,будто банк может спокойно допустить падение своих акций, как, например,железнодорожная компания: у железнодорожной компании имеется огромнаяматериальная часть, приносящая доход, тогда как материальная часть банка,в сущности говоря, состоит в его кредите, и как только этот кредитколеблется, банк близок к смерти. Но надо знать меру. Если было необходимои даже благоразумно поддерживать курс в две тысячи франков, тобессмысленно и совершенно преступно было гнать его вверх, стремитьсядовести его до трех тысяч и выше. Сразу же по приезде Гамлен потребовалправды, всей правды. Теперь он больше не позволит обманывать себя, непозволит заявлять, как это было сделано в его присутствии на последнемобщем собрании, будто общество не имеет ни одной собственной акции. Книгиздесь, перед ним, и он легко разобрался в их лжи. Взять хотя бы счетСабатани. Он знает, что это подставное лицо прикрывало операции,производившиеся самим Обществом. И он может проследить, из месяца в месяц,все возраставшую горячность Саккара за последние два года: сначала тотдействовал робко, покупал осторожно, а потом, увлекшись, втянулся во всеболее значительные покупки, пока, наконец, не дошел до огромной цифры вдвадцать семь тысяч акций, которые обошлись почти в сорок восемьмиллионов. Ведь это безумие, циничная насмешка над публикой, такоеколичество сделок, числившихся за каким-то Сабатани! И этот Сабатани неединственный, у других подставных лиц - служащих банка, даже членовправления - покупки, отнесенные за счет репорта, тоже превышают двадцатьтысяч акций, почти на такую же сумму. И это были лишь покупки снепременной поставкой, а к ним следовало добавить еще сделки на срок,заключенные во время последней январской ликвидации, - более двадцатитысяч акций на сумму в шестьдесят семь с половиной миллионов, принятькоторые вынужден был Всемирный банк, не говоря уже о десяти тысячах акцийна двадцать четыре миллиона с лионской биржи. В итоге оказывалось, чтообщество держало у себя больше четверти выпущенных им акций и что оноуплатило за них чудовищную сумму в двести миллионов. Это и была тапропасть, которая поглотила банк. Слезы боли и гнева выступили на глазах у Гамлена. Ведь он только чтотак удачно заложил в Риме фундамент главного католического банка -"Сокровищницы гроба господня", - банка, благодаря которому папа мог бы вдни предстоящих гонений воцариться на престоле в Иерусалиме, озаренномлегендарной славой святых мест. Этот банк предназначен был укрыть новоеПалестинское королевство от опасности политических катастроф, в основу егобюджета, гарантированного всеми богатствами страны, должен был лечь целыйряд выпусков акций, которые христиане всего мира стали бы оспаривать другу друга. И все рухнуло в один миг из-за нелепой горячки игры! Уезжая, оноставил превосходный баланс, миллионы можно было загребать лопатой,общество достигло процветания так быстро, что успехи его удивляли весьмир. С тех пор не прошло и месяца, он вернулся - и что же? Миллионыулетучились, банк стерт с лица земли, и на его месте зияет черная яма,словно после пожара. Он был поражен; он гневно требовал у Саккараобъяснений, он хотел понять, какая таинственная сила заставила этогочеловека ополчиться на колоссальное, им самим построенное здание, разрушаяего, камень за камнем, с одной стороны под предлогом завершения другой. Нисколько не обижаясь, Саккар дал на все очень обстоятельные ответы.После первых часов волнения и упадка духа он быстро пришел в себя и обрелсвою непоколебимую надежду. Ряд измен вызвал ужасные бедствия, но ещеничто не погибло, он все восстановит. И разве быстрый и мощный расцветВсемирного банка не был достигнут как раз теми средствами, которыеставились ему в упрек? Создание синдиката, последовательное увеличениекапитала, досрочный баланс последнего года, сохранение акций за Обществом,а позднее - массовая безрассудная покупка их - все это составляло одноцелое. Если хочешь успеха, надо мириться с риском, который с ним связан.Когда котел перегрет, он может и взорваться. Нет, он не признает за собойникакой ошибки, он делал то же, что делает всякий директор банка, нотолько с большим умением и размахом. Он не отказывается от своейгениальной, от своей грандиозной идеи - скупить все акции и свалитьГундермана. Ему не хватило денег - в этом все дело. Сейчас надо начинать сначала. На следующий понедельник назначено экстренное общее собрание, онсовершенно уверен в своих акционерах, они готовы на необходимые жертвы, поодному его слову все они отдадут ему свое состояние. А пока что можнобудет протянуть на небольшие суммы, которые другие кредитные учреждения,другие крупные банки каждое утро ссужают им на их повседневные неотложныенужды, боясь чересчур быстрого краха Всемирного банка, который мог быотразиться и на них самих. Кризис минует, все наладится и расцветет снова. - Но не кажется ли вам, - возразил Гамлен, уже немного умиротворенныйэтим лучезарным спокойствием, - не кажется ли вам, что в этой помощи,оказываемой нам нашими соперниками, скрывается определенная тактика,намерение прежде всего оградить себя, а потом, затягивая наше падение,сделать его еще более глубоким? Меня тревожит, что в этом деле участвуетГундерман. И действительно, Гундерман одним из первых предложил свои услуги, чтобыВсемирный мог избежать немедленного объявления банкротства. Этообъяснялось его необычайным практическим чутьем: человек, которомупришлось поджечь дом соседа, торопился притащить побольше воды, чтобыогонь не уничтожил весь квартал. Он стоял выше чувства мести, у него былоодно стремление - быть первым в мире продавцом денег, самым богатым, самымдальновидным, и все личные страсти он сумел принести в жертву непрерывномуувеличению своего состояния. Саккар нетерпеливо махнул рукой. Это доказательство осмотрительности иума победителя бесило его: - О, Гундерман!.. Он прикидывается великодушным и думает, что убил менясвоим благородством. Наступило молчание, и, наконец, Каролина, до сих пор не вымолвившая нислова, обратилась к Саккару: - Друг мой, я не мешала брату высказать вам то, что он должен был вамвысказать; чувство горечи, которое он испытал, узнав все эти печальныеподробности, вполне законно... Но наше положение кажется мне совершенноясным: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы брат оказалсяскомпрометированным, если дело решительно примет дурной оборот, не правдали? Вы знаете, по какому курсу я продала наши акции, никто не посмеетсказать, что он способствовал повышению, чтобы извлечь из них наибольшуюприбыль. Впрочем, мы знаем, что нам делать, если катастрофа разразится...По правде говоря, я не разделяю вашей упорной надежды. Но вы правы, надобороться до последней минуты, и будьте уверены, если кто-нибудь и станетобескураживать вас, то уж, конечно, не мой брат. Она была взволнована: ее прежняя снисходительность к этому человеку,так упорно не желавшему сдаваться, вернулась вновь, но она не хотелапоказать свою слабость, так как больше не могла закрывать глаза на все тегнусные дела, которые натворил и, конечно, продолжал бы творить этотнеистовый корсар, не имевший понятия о совести. - Разумеется, - подтвердил Гамлен, утомленный спором и готовыйуступить, - я не стану мешать вам сейчас, когда вы боретесь, чтобы спастинас всех. Рассчитывайте на меня, если я могу быть вам полезен. И на этот раз, в эту последнюю минуту, когда грозило самое страшное,Саккар снова успокоил, снова покорил их и ушел со словами, полнымиобещания и таинственности: - Спите спокойно... Я еще ничего не могу сказать, но у меня есть полнаяуверенность, что дело будет улажено не позже, чем в конце будущей недели. Эту же фразу, не объясняя ее смысла, он повторял всем друзьям Общества,всем клиентам, которые приходили к нему за советом, растерянные,устрашенные. В течение трех дней шествие на Лондонскую улицу непрекращалось. Мать и дочь де Бовилье, Можандры, Седиль, Дежуа поочередноявлялись в его кабинет. Он принимал их очень спокойно, с воинственнымвидом, произносил звучные слова, внушавшие им бодрость. Когда же онизаговаривали о том, чтобы реализовать хотя бы с убытком, он сердился,кричал, чтобы они не делали этой глупости, давал честное слово, что сновадоведет курс до двух и даже до трех тысяч франков. Несмотря на все егоошибки, все продолжали слепо верить в него: только бы его оставили им,только бы дали ему возможность грабить их дальше, и он все распутает, онвсех их обогатит, как обещал. Если ничего не случится до понедельника,если ему дадут время созвать экстренное общее собрание, он спасетВсемирный от разрушения - в, этом были уверены все. Саккар вспомнил о своем браге Ругоне - вот где была та всемогущаяподдержка, которую он имел в виду, не желая объясняться подробнее.Встретившись как-то с изменником Дегремоном и бросив ему в лицо горькиеупреки, он получил от него такой ответ: "Нет, дорогой мой, это не япокинул вас, вас покинул ваш брат". И, несомненно, этот человек был прав:он вошел в дело с непременным условием, что в нем будет участвовать иРугон, ему безоговорочно обещали Ругона, - нет ничего удивительного, еслион отстранился от дела, увидев, что министр не только не участвует в нем,а, напротив, находится в состоянии войны с Всемирным банком и егодиректором. На это оправдание нечего было возразить. Удар был силен.Саккар понял теперь, какой огромной ошибкой была эта ссора с братом,единственным человеком, который мог бы его защитить, сделать его особунеприкосновенной: никто не осмелился бы довершить его разорение, зная, чтовеликий человек стоит за его спиной. И тот день, когда он решилсяобратиться к депутату Гюре с просьбой похлопотать за него, был одним изсамых тяжелых дней в его жизни. Впрочем, он держался все так же вызывающе,по-прежнему отказывался исчезнуть и требовал как должного помощи Ругона,который был еще более заинтересован в том, чтобы избежать скандала, чем онсам. На следующий день, ожидая обещанного визита Гюре, он получил записку,в которой ему в туманных выражениях предлагалось запастись терпением ирассчитывать на хороший исход, если этому не помешают обстоятельства. Онудовольствовался этими скупыми строчками, рассматривая их как обещаниенейтралитета. В действительности же Ругон твердо решил окончательно разделаться сэтим зараженным членом своей семьи, который уже столько лет мешал ему,вечно пугая своим участием в каком-нибудь грязном деле, - отсечь егонасильственным путем. В случае катастрофы он намеревался предоставитьсобытия их естественному течению. Саккар никогда не уедет из Франциидобровольно, так не проще ли заставить его покинуть родину, облегчив емубегство после крепкого судебного приговора? Громкий скандал, взмах метлы,и все будет кончено. К тому же после того достопамятного дня, когдаминистр в пылу красноречия заявил в Законодательном корпусе, что Францияникогда не позволит Италии завладеть Римом, положение его былозатруднительно. Вызвав бурное одобрение клерикалов и усиленные нападки"третьей партии", все более усиливавшейся, он предвидел день, когдапоследняя, с помощью либеральных бонапартистов, отнимет у него власть,если он не сделает им какой-нибудь уступки. Такой уступкой будет, приблагоприятных обстоятельствах, его отказ помогать этому пресловутомуВсемирному банку, который пользовался покровительством Рима и стал теперьопасной силой. И Ругон окончательно решился после секретного сообщениясвоего коллеги, министра финансов, который, собираясь выпустить новыйзаем, встретил большую сдержанность со стороны Гундермана и всехбанкиров-евреев, намекнувших ему, что они не дадут своих капиталов до техпор, пока рынок находится в ненадежных руках и подвержен всяческому риску.Гундерман победил. Но уж лучше евреи, признанные короли золота, чемкатолики-ультрамонтане, которые сделаются властителями всего мира, еслистанут королями биржи! Потом рассказывали, что когда, по поручению Делькамбра, давно ужезатаившего злобу против Саккара, у Ругона осторожно спросили, как бы онповел себя по отношению к брату в случае судебного вмешательства, тототкровенно заявил: "Ах, пусть он, наконец, избавит меня от Саккара, и япоставлю большущую свечу за его здоровье!" С той минуты, как Ругон оставилСаккара на произвол судьбы, участь последнего была решена. Делькамбр,который после своего прихода к власти все время подстерегал Саккара,наконец-то мог припереть его буквой закона, поймать в широкие юридическиесети: теперь ему нужен был только предлог, чтобы натравить на негожандармов и судей. Как-то утром Буш, выходивший из себя при мысли о том, что он все еще неначал действовать, явился в суд. Если он не поторопится, ему никогда ужене получить от Саккара четырех тысяч франков, которые причитались Мешен попресловутому счету расходов на маленького Виктора. План его был оченьпрост - он хотел поднять чудовищный скандал и обвинить Саккара в похищениимальчика, что дало бы ему возможность рассказать со всеми гнуснымиподробностями об изнасиловании матери и о покинутом ребенке. Подобныйпроцесс, возбужденный против директора Всемирного банка в атмосфереволнения, вызванного критическим положением этого банка, несомненно долженбыл взбудоражить весь Париж, и Буш все еще надеялся, что Саккар заплатитему при первой угрозе. Но чиновник прокуратуры, которому случилось принятьего, родной племянник Делькамбра, выслушал его рассказ с нетерпеливым искучающим видом: нет, нет, эти сплетни ничего не стоят, они не подходят нипод одну статью закона. Разочарованный, Буш возмутился, заговорил о своемдолготерпении, о своей доброте по отношению к Саккару, о том, что он дажепоместил свои деньги депозитом во Всемирный банк. Тут судья поспешноперебил его. Как! Буш рискует потерять свои деньги, вложив их в банк,которому грозит неминуемый крах, и ничего не предпринимает! Да ведь этопроще всего - надо только возбудить дело о мошенничестве, и с этой минутыправосудие будет поставлено в известность о жульнических проделках,влекущих за собой банкротство. Вот это сильный удар, не то что мелодрама окакой-то девке, умершей от пьянства, и о ребенке, выросшем в сточнойканаве. Буш слушал внимательно и серьезно: его направляли по новому следу,подсказывали ему новый образ действий, о котором он и не помышлял. Онпонимал, к чему это могло повести: Саккар будет арестован, Всемирный банкпогибнет навсегда. Уже одного только страха потерять свои деньги было быдовольно, чтобы толкнуть Буша на немедленное решение; он вообще любилкатастрофы, дававшие возможность половить рыбку в мутной воде. Однако онсделал вид, что колеблется, сказал, что подумает, что зайдет еще раз, такчто помощнику прокурора пришлось вложить ему в руку перо и заставитьнаписать тут же, у него в кабинете, на его письменном столе жалобу намошенничество, после чего, выпроводив посетителя и пылая усердием, молодойчеловек сейчас же отправился к своему дядюшке, министру юстиции. Дело былосделано. На следующий день в помещении Общества на Лондонской улице у Саккарабыло длительное совещание с членами наблюдательного совета и сюрисконсультом по поводу баланса, который он хотел представить общемусобранию. Несмотря на суммы, полученные в долг от других финансовыхучреждений, пришлось, ввиду все возраставших требований, закрыть все кассыи приостановить платежи. Тот самый банк, в кассах которого еще месяц назадлежало около двухсот миллионов, был в состоянии заплатить своимобезумевшим клиентам лишь какие-нибудь несколько сот тысяч франков попервым требованиям. На основании краткого отчета, представленного наканунеэкспертом, которому поручено было проверить книги, коммерческий суд вынесофициальное решение о банкротстве. И, несмотря на все, движимый слепойнадеждой и непонятной упорной отвагой, Саккар еще раз пообещал спастиположение. Как раз в тот день, когда он ждал ответа из биржевого комитетаотносительно расчетного курса, вдруг вошел швейцар и сообщил, что всоседней комнате его ждут какие-то трое. Быть может, это явилосьспасение?.. Он радостно бросился к ним, но увидел полицейского комиссара сдвумя агентами, которые тут же и арестовали его. Приказ об аресте былотдан на основании отчета эксперта, изобличившего неправильности в книгах,а главное, на основании жалобы Буша, который обвинял Саккара взлоупотреблении доверием, утверждая, что денежные суммы, помещенные им вдепозит, получили иное назначение. Одновременно в своей квартире на улице Сен-Лазар был арестован иГамлен. На этот раз все было действительно кончено; казалось, вся злоба,все неудачи объединились против них. Экстренное общее собрание уже немогло состояться. Всемирный банк перестал существовать. Каролины не былодома, когда арестовали брата, и ему удалось оставить ей лишь коротенькую,наспех набросанную записку. Придя домой, она остолбенела. Она никогда немогла себе представить, что кому-нибудь может хоть на минуту прийти мысльотдать его под суд. Ей казалось, что подозрения в каких бы то ни былосомнительных махинациях ни в коем случае не могут коснуться Гамлена, чтоодин факт его длительных отлучек всецело оправдывает его. Ведь наследующий же день после объявления банкротства брат и сестра отдали все,что имели, в пользу актива, пожелав выйти из этой авантюры такими жебедняками, какими они в нее вошли. Сумма оказалась солидной, около восьмимиллионов, поглотивших вместе с собой и те триста тысяч франков, которыедостались им в наследство от тетки. Каролина немедленно начала хлопотать иходатайствовать, она жила теперь только для того, чтобы облегчить участь,чтобы подготовить защиту своего бедного Жоржа. Несмотря на все своемужество, она всякий раз заливалась слезами, когда представляла себе, какон, ни в чем не повинный, сидит под замком, забрызганный грязью этогоужасного скандала, навсегда испортившего, запятнавшего его жизнь. Он,такой мягкий, такой слабый, наивно, по-детски верующий и совершенный"дурачок" - так она его называла - во всем, что лежало за пределами еготехники! Вначале она страшно возмущалась Саккаром - единственнымвиновником катастрофы, причиной всех их несчастий, восстанавливая в памятии отчетливо представляя себе теперь его разрушительную работу, с первыхдней, когда он весело подшучивал над ней по поводу чтения кодекса, и допоследних дней, до конца, когда суровая неудача заставила расплачиватьсяза все беззакония, которые она предвидела и допустила. Потом, терзаясьугрызениями совести, обвиняя себя в соучастии, она умолкла, избегаяупоминать о нем и решив действовать так, как будто его не было на свете.Когда ей приходилось называть его имя, она говорила о нем как о совершенночужом человеке, принадлежавшем к враждебной партии, интересы которой былипротивоположны ее интересам. Почти ежедневно навещая в КонсьержериГамлена, она ни разу не попросила свидания с Саккаром и мужественно сиделав своей квартире на улице Сен-Лазар, принимая всех, кто приходил, дажетех, кто являлся с оскорблениями на устах, - словом, превратившись вделовую женщину, решившую спасти честь и счастье своего брата, насколькоэто было возможно. В долгие дни, которые она проводила наверху, в той самой чертежной, гдепережила когда-то такие счастливые дни труда и надежд, одно зрелищеособенно надрывало ее сердце. Подходя к окну и бросая взгляд на соседнийособняк, она не могла без боли видеть бледные лица графини де Бовилье и еедочери Алисы, мелькавшие за стеклами тесной комнатки, где жили эти бедныеженщины. Стояли мягкие февральские дни, и она часто видела их также всаду, где они медленно, с опущенной головой бродили по мшистым аллеямопустошенного зимними холодами сада. Катастрофа, постигшая эти двасущества, была ужасна. Несчастные женщины, еще две недели назад имевшиемиллион восемьсот тысяч франков - стоимость их шестисот акций, - насегодняшний день могли бы выручить за них только восемнадцать тысяч, таккак с трех тысяч франков курс упал до тридцати франков. И все их состояниеиспарилось, исчезло в одно мгновение: двадцать тысяч франков приданого, стаким трудом отложенного графиней; семьдесят тысяч франков, полученные подзалог фермы Обле, а потом сама ферма, проданная за двести сорок тысячфранков, тогда как она стоила четыреста. Как быть, если закладные,тяготевшие над особняком, уже съедали восемь тысяч франков в год, арасходы по дому отнимали не менее семи тысяч, несмотря на все их старания,на всю скаредность, на чудеса строжайшей экономии, которые они совершали,чтобы соблюсти внешние приличия и жить соответственно своему рангу? И дажеесли продать акции - как существовать дальше, как удовлетворять самыенасущные нужды на эти восемнадцать тысяч франков - последний обломоккрушения? Перед ними вставала необходимость, которой графиня еще нерешалась взглянуть прямо в лицо: выехать из особняка, поскольку она уже немогла платить процентов, оставить его кредиторам, не ожидая, чтобы те самипустили его в продажу, немедленно переехать в какую-нибудь маленькуюквартирку и зажить там незаметно и скромно, проедая последние крохи. Нографиня не сдавалась, потому что против этого восставало все ее существо,потому что это означало для нее гибель всего, что составляло для неежизнь, гибель древней славы ее рода, которую она столько лет с героическимупорством поддерживала своими дрожащими руками. Бовилье - в наемнойквартире, изгнанные из-под крова своих предков, живущие у чужих людей, внищете, для всех очевидной нищете побежденных; как тут не умереть состыда? И графиня продолжала бороться. Однажды утром Каролина увидела, как обе женщины стирали под навесом всаду свое белье. Старуха кухарка, совсем уже немощная, теперь не моглабыть для них настоящей помощницей: во время недавних холодов им самимпришлось ухаживать за ней; то же было и с ее мужем: одновременно швейцар,кучер и камердинер, он с большим трудом подметал полы в доме и ухаживал задревней клячей, такой же спотыкающейся и изможденной, как он сам. Итак,женщины мужественно взялись за хозяйство: дочь бросала иногда своиакварели, чтобы сварить жиденький суп, которым скудно питались всечетверо, а мать вытирала пыль с мебели и чинила одежду и обувь, совсемпомешавшись на этой мелочной экономии и воображая, что уйдет меньшеметелок, иголок и ниток, если употреблять их будет она сама. Но надо быловидеть, как они суетились, когда кто-нибудь приходил к ним в гости, какони сбрасывали передники, торопливо умывались и появлялись уже как хозяйкидома, с белыми, не знающими работы руками. Честь была спасена: на улицеони показывались, как и прежде, в запряженной по всем правилам карете,которая отвозила графиню с дочерью по их делам; раз в две неделипо-прежнему давались обеды, за которыми собирались те же гости, что и впрежние зимы, причем на столе не убавилось ни одного блюда, а вканделябрах - ни одной свечи. И надо было наблюдать за их жизнью сверху,из окон, выходивших в сад, как это делала Каролина, чтобы понять, какимиужасными голодными "завтра" покупался весь этот декорум, вся эта ложнаявидимость исчезнувшего богатства. Видя их в глубине этого сырого колодца,зажатого между соседними домами, видя, как, полные смертельной тоски, онипрогуливаются под зеленоватыми остовами вековых деревьев, Каролинаотходила от окна, полная бесконечной жалости, и сердце ее разрывалось отупреков совести, словно она была соучастницей Саккара, виновника этойнищеты. Но однажды утром ей пришлось испытать еще более непосредственное, болеемучительное огорчение. Ей доложили о приходе Дежуа, и она храбро вышла кнему навстречу: - Ну что, бедный мой Дежуа... Но она испуганно замолчала, заметив бледность старого курьера. Глазаего казались потухшими на расстроенном лице. И он, такой высокий, сейчаскак-то согнулся, словно став вдвое меньше ростом. - Послушайте, не надо так падать духом из-за потери этих денег. Тут он медленно заговорил: - О нет, сударыня, это не потому... Слов нет, в первую минуту удар былжесток, ведь я так привык думать, что мы богаты. Когда выигрываешь, этоударяет в голову, как вино... О господи, я уже примирился с мыслью о том,чтобы снова взяться за работу, я стал бы работать так много, что в концеконцов опять собрал бы ту сумму... Но ведь вы не знаете, что... Крупные слезы покатились по его щекам. - Вы не знаете, что... что она ушла... - Ушла? Кто ушел? - с удивлением спросила Каролина. - Натали, моя дочь... Замужество ее расстроилось, она просто из себявышла, когда отец Теодора сказал нам, что его сын и так слишком долго ждали теперь женится на дочери одной галантерейщицы, за которой дают чуть лине восемь тысяч приданого. Это-то мне понятно. Как ей было нерассердиться, когда она узнала, что у нее нет ни гроша и что она останетсястарой девой... Но ведь я так любил ее! Вот еще этой зимой я вставалночью, чтобы получше укрыть ее одеялом. Я отказывал себе в табаке, чтобы унее были красивые шляпки, я был ей вместо матери, я сам вырастил ее, уменя была одна радость в жизни - видеть ее в нашей маленькой квартирке. Слезы душили его, он зарыдал. - А все из-за того, что я зарвался... Продай я тогда, когда мои восемьакций давали мне шесть тысяч франков - ее приданое, и сейчас она была бызамужем. Но, видите ли, акции все поднимались, и я подумал о себе, мнезахотелось иметь сначала шестьсот, потом восемьсот, потом тысячу франковренты. Тем более что впоследствии девочка получила бы по наследству этиденьги... Подумать только, что был момент, при курсе в три тысячи, когда ядержал в руках двадцать четыре тысячи франков и мог, выделив ей шестьтысяч франков на приданое, уйти на покой, имея девятьсот франков ренты.Так нет же! Я хотел иметь тысячу, ну не глупо ли? А сейчас это составляетвсего только двести франков... Ах, тут моя вина, лучше бы мне утопиться! Очень взволнованная горем старика, Каролина ждала, пока он успокоится.Однако ей хотелось узнать, в чем дело. - Ушла? Но как же это случилось, мой бедный Дежуа? Он смутился, легкая краска выступила на его бледных щеках: - Да так, ушла, исчезла три дня назад... Недавно она познакомилась содним господином, который жил напротив нас, - с очень приличным господиномлет сорока... Ну вот, она и убежала. И пока он рассказывал подробности, запинаясь, подыскивая слова,Каролина ясно представляла себе хорошенькую белокурую Натали, хрупкую,грациозную девушку, выросшую на парижской мостовой. Она с особеннойясностью представляла себе ее большие глаза с таким спокойным, такимхолодным взглядом, светившимся беспредельным эгоизмом. Девушка безмятежнопринимала обожание боготворившего ее отца и была благонравна, пока этобыло ей выгодно, - неспособная на бессмысленное падение, пока еще быланадежда на приданое, на замужество, на возможность царить за прилавкомкакой-нибудь лавчонки. Но жить без гроша, мучиться вместе со своимдобряком-отцом, который вынужден будет снова взяться за работу, - о нет,хватит с нее этого унылого существования, ведь изменить его уже нетнадежды! И вот она спокойно надела ботинки, надела шляпку и ушла. - О господи! - продолжал бормотать Дежуа. - Ей было не очень весело унас, это правда, ведь хорошенькой девушке обидно, когда ее молодостьпропадает даром... Но все-таки она поступила очень жестоко. Подумайтетолько! Уйти, не попрощавшись со мной, не написав ни строчки, ни словечка,не пообещав, что она будет хоть изредка меня навещать... Закрыла за собойдверь, и все. Посмотрите, как у меня дрожат руки... Право, я совсемодурел, ничего не могу с собой поделать - все время ищу ее дома. Огосподи, неужели это правда, что после стольких лет я лишился ее, что уменя никогда больше не будет моей славной маленькой дочурки? Он уже не плакал, но смотреть на его скорбную растерянность было тактяжело, что Каролина схватила его за руки и, не находя другого утешения,только повторяла: - Бедный мой Дежуа, бедный Дежуа... Потом, желая отвлечь его, она заговорила о банкротстве Всемирного. Онапросила прощения за то, что позволила ему взять акции, и сурово осуждалаСаккара, не называя его имени. Но бывший курьер сразу воодушевился.Ужаленный азартом игры, он все еще не излечился от этого укуса: - О нет, господин Саккар был совершенно прав, запрещая мне продавать.Дело шло великолепно, мы бы всех их проглотили, если бы не изменники,которые предали нас... Ах, сударыня, будь господин Саккар здесь, все быпошло по-другому. Его заключение в тюрьму - это просто смерть для нас...Он, только он один мог бы еще спасти нас всех... Я так и сказал судебномуследователю: "Сударь, верните его нам, и я снова доверю ему свое имуществои свою жизнь, потому что этот человек - сам господь бог! Он сделает все,что захочет". Каролина смотрела на него в немом изумлении. Как! Ни одногогневного слова, ни одного упрека? Это была пылкая вера фанатика. Как жевелика была власть Саккара над этой толпой, если он мог до такой степенипоработить ее? - Я ведь с тем сюда и пришел, сударыня, чтобы сказать вам это. Прошупрощения, что я заговорил о своей беде, - у меня сейчас голова не впорядке... Когда вы увидите господина Саккара, непременно передайте ему,что мы по-прежнему заодно с ним. Он ушел своей нетвердой походкой, и, оставшись одна, Каролина на мигпочувствовала отвращение к жизни. Посещение этого несчастного взволновалоее до глубины души. И ее гнев против того, другого, которого она неназывала, еще больше усилился, еще глубже укоренился в ее сердце. Впрочем,последовали другие визиты, в это утро их было особенно много. В этом людском потоке ее больше всех растрогали Жорданы. Поль иМарсель, как и полагается любящим супругам, которые по важным делам всегдаходят вместе, пришли вдвоем спросить у нее, действительно ли их родители,Можандры, ничего не могут выручить за свои акции. И тут тоже беда быланепоправима. До решительных сражений, разыгравшихся на последних двухликвидациях, бывший фабрикант брезента имел уже семьдесят пять акций,которые стоили ему около восьмидесяти тысяч франков: прекрасная сделка,потому что при курсе в три тысячи франков эти акции могли дать двестидвадцать пять тысяч. Но хуже всего было то, что, увлекшись борьбой и слеповеря в гений Саккара, Можандр играл без обеспечения и все время покупал,так что ужасающая разница - более двухсот тысяч франков - унесла весьостаток его состояния, пятнадцать тысяч франков ренты, нажитых тяжелымтридцатилетним трудом. Теперь у него нет ничего, и вряд ли он расквитаетсясо всеми кредиторами, даже если продаст свой особнячок на улице Лежандр,которым так гордился. И, конечно, госпожа Можандр больше виновата в этом,чем он. - Ах, сударыня, - рассказывала Марсель, милое личико которой оставалосьсвежим и улыбающимся даже среди всех этих бедствий, - вы не можете себепредставить, во что превратилась мама! Такая благоразумная, такаябережливая, гроза служанок!.. Вечно она ходила за ними по пятам, проверялаих счета. Ну, а в последнее время она только и говорила, что о сотняхтысяч франков, она сама подталкивала папу... Папа, тот был в душе далеконе так храбр и, конечно, послушался бы дядю Шава, если б она не свела егос ума своей вечной мечтой сорвать крупный выигрыш - миллион! Это началосьу них с чтения финансовых газет, и папа загорелся первый - так что впервое время он даже скрывал свое увлечение. Но потом, когда в это деловмешалась и мама - а она, как хорошая хозяйка, долго была против биржевойигры, - все пошло прахом, и очень быстро. Подумать только, до чего жажданаживы портит честных людей! Представив себе физиономию дядюшки Шава, о котором напомнили ему словажены, Жордан повеселел. - А если бы вы видели спокойствие дяди среди всех этих катастроф! -вмешался он. - Ведь он предсказывал это и теперь торжествует, пыжась всвоем тугом воротнике. Он ни разу не пропустил биржу, ни разу не упустилслучая поиграть на наличные, по маленькой, вполне довольный пятнадцатьюили двадцатью франками, которые он уносил с собой каждый вечер, словноаккуратный чиновник, добросовестно отработавший свой день. Вокруг него совсех сторон рушились миллионы, гигантские состояния вырастали ирассыпались в течение двух часов, золото лилось дождем среди громовыхраскатов, а он продолжал себе, не горячась, зарабатывать свои мелкиебарыши, свой маленький доходец на свои мелкие страстишки... Да, это хитрециз хитрецов, и хорошенькие девушки с улицы Нолле получили от него немалопирожков и конфет. Этот добродушный намек на любовные похождения капитана рассмешил обеихженщин, но мысль о том, что произошло, снова привела их в уныние. - Увы! - вздохнула Каролина. - Я не думаю, чтобы ваши родители могличто-нибудь получить за свои акции. Мне кажется, что это конец. Сейчас онистоят тридцать франков, потом упадут до двадцати франков, до ста су...Боже мой, бедные люди! В их возрасте, с их привычкой к жизненнымудобствам, - что с ними будет? - Что же делать, - просто ответил Жордан, - придется позаботиться оних... Мы еще не очень богаты, но все-таки дело сдвинулось с мертвойточки, и мы не оставим их на улице. Ему, наконец, повезло. После стольких лет неблагодарной работы егопервый роман, сначала опубликованный в журнале, а затем выпущенныйотдельным изданием, уже пользовался большим успехом. У него появилосьнесколько тысяч франков, перед ним были теперь открыты все двери, и онгорел желанием снова приняться за работу, уверенный в богатстве и славе. - Если мы не сможем взять их к себе, то наймем им маленькую квартирку.Как-нибудь устроимся, черт возьми! Марсель, смотревшая на него с невыразимой нежностью, вся затрепетала: - О Поль, Поль, какой ты добрый! И она разрыдалась. - Успокойтесь, дитя мое, прошу вас, успокойтесь, - повторяла удивленнаяКаролина. - Не надо так огорчаться. - Нет, нет, я не огорчаюсь... Но, право же, все это так нелепо! Ну,скажите, разве мама и папа не должны были, когда я выходила замуж, датьмне то приданое, о котором они постоянно твердили! Когда Поль остался безгроша, а я все-таки сдержала данное ему обещание, они сказали, что ясделала глупость, и не дали нам под этим предлогом ни одного сантима. Авот сейчас они сами сидят на мели, и мое приданое очень пригодилось бы им- уж его-то не съела бы биржа! Каролина и Жордан не смогли удержаться от смеха. Но это не утешилоМарсель, она заплакала еще сильнее: - И дело не только в этом... Когда Поль был беден, я лелеяла однумечту. Да, я воображала себя сказочной принцессой и думала, что в одинпрекрасный день я принесу моему бедному разоренному принцу много-многоденег и помогу ему стать великим поэтом... И вот он уже не нуждается вомне, и я только обуза для него с моей семьей! Все трудности падут на негоодного, он один будет делать все подарки... Ах, у меня просто сердцеразрывается, как подумаю об этом! Он порывисто обнял ее: - Что это ты болтаешь, дурочка? Да разве женщина должна делать подарки?Ведь ты подарила мне себя, свою молодость, свою любовь, свой чудныйхарактер, и во всем мире нет принцессы, которая могла бы подарить больше! Счастливая, что ее так любят, решив, что и в самом деле глупо плакать,она сейчас же успокоилась. - Если твои родители согласятся, - продолжал он, - мы поселим их вКлиши - я видел там недорогие квартирки в первом этаже, с садом... У нас,в нашей конурке, где еле умещаются два стула, очень мило, но чересчуртесно. Тем более что скоро нам понадобится место для... И, снова улыбнувшись, он обратился к Каролине, растроганно наблюдавшейза молодой четой: - Да, скоро нас будет трое. Теперь, когда я стал важным господином,который зарабатывает на жизнь, уже можно в этом признаться!.. Видите,сударыня, вот еще один подарок, который она мне собирается сделать, а онагорюет, что ничего мне не подарила... Каролина, все еще горько страдавшаяот своей бездетности, взглянула на слегка покрасневшую Марсель и туттолько заметила ее пополневшую талию. Теперь и ее глаза наполнилисьслезами. - Ах, милые дети, крепко любите друг друга. Вы одни благоразумны исчастливы! Прежде чем проститься, Жордан сообщил Каролине подробности о газете"Надежда". С инстинктивным отвращением к аферам, он шутил, называя ееудивительнейшим притоном, полным отголосков биржевой игры. Играл весьперсонал редакции, начиная от директора и кончая рассыльным. Не игралтолько он сам, Жордан, и, как он со смехом рассказывал, все смотрели нанего косо и глубоко презирали за это. Но банкротство Всемирного банка и, вособенности, арест Саккара оказались для газеты смертельным ударом.Сотрудники разбежались, только Жантру, оказавшийся в безвыходномположении, все еще упорствовал, цепляясь за этот обломок и надеясь ещенемного просуществовать остатками кораблекрушения. Это был конченыйчеловек - три года богатства и чудовищного злоупотребления всем тем, чтопокупается за деньги, совершенно разрушили его организм: такизголодавшиеся люди, добравшись до пищи, умирают от несварения желудка. Илюбопытным, а впрочем, вполне закономерным было окончательное падениебаронессы Сандорф, которая, совершенно потеряв голову, стала любовницейэтого человека в самом разгаре катастрофы, надеясь вернуть свои деньги. При этом имени Каролина немного побледнела, но Жордан, ничего незнавший о соперничестве двух женщин, продолжал: - Не знаю, почему она сошлась с ним. Может быть, она думала, что,благодаря своим связям в газетном мире, он будет сообщать ей нужныесведения. А возможно, что она докатилась до него в силу самих законовпадения - спускаясь все ниже и ниже. Мне часто приходилось наблюдать, чтов азарте игры есть какой-то разрушающий фермент, который подтачивает ирастлевает все, который самых самолюбивых, самых благородных людейпревращает в отребье человечества, в отбросы, годные для помойных ям...Так или иначе, но если этот каналья Жантру не забыл пинков, которыми,говорят, угощал его отец баронессы, когда в былые дни он приходил к немупопрошайничать, то сейчас он хорошо отомстил. Я сам, завернув как-то вредакцию, чтобы попытаться получить жалованье, слишком поспешно отворивдверь, налетел на бурное объяснение и собственными глазами видел, какЖантру с размаху бил баронессу по лицу... Да, этот пьяница, погрязший валкоголе и разврате, колотил, как грубый извозчик, эту светскую даму! Каролина остановила его жестом, выражавшим страдание: ей казалось, чтобрызги этой грязи попадают и на нее. Уходя, Марсель ласково сжала ее руку: - Вы только не подумайте, сударыня, - мы пришли не для того, чтобысказать вам что-нибудь неприятное. Наоборот, Поль всегда защищаетгосподина Саккара. - Еще бы! - вскричал молодой человек. - Он всегда был расположен комне. Я никогда не забуду, как он избавил нас от этого ужасного Буша. Ипотом, это все-таки очень сильный человек. Когда вы его увидите, сударыня,пожалуйста, передайте, что "юная чета" все так же благодарна ему. Когда Жорданы ушли, Каролина с безмолвным гневом покачала головой.Благодарна - за что? За разорение Можандров? Жорданы, так же как Дежуа,ушли со словами оправдания и с добрыми пожеланиями. А ведь они-то зналиистинное положение вещей! Этот писатель, побывавший в мире финансов иисполненный такого великолепного презрения к деньгам, был в курсе всегопроисходившего. В ней накапливалось, в ней росло возмущение. Нет, проститьневозможно, грязь слишком глубока. Пощечина, которую дал Жантру баронессе,это еще недостаточное мщение. И во всем этом разложении виноват Саккар. В этот день Каролина собиралась пойти к Мазо за некоторыми документами,чтобы приложить их к делу брата. Кроме того, ей хотелось выяснить, как онбудет держать себя, в случае если защита вызовет его в качестве свидетеля.Свидание было назначено только на четыре часа, после биржи, и, оставшись,наконец, одна, Каролина провела более полутора часов, разбирая справки,которые уже успела достать. Она начинала ориентироваться в этой грудеразвалин. Так на другой день после пожара, когда дым рассеялся и пепелищепогасло, человек роется в обломках, упорно надеясь найти золоторасплавившихся драгоценностей. Прежде всего она задала себе вопрос: кудамогли деваться деньги? Исчезли двести миллионов, и если карманы однихопустели, то карманы других неминуемо должны были наполниться. Между тембыло очевидно, что понижатели загребли не всю эту сумму, добрая третьутекла неизвестно куда. Можно подумать, что в дни катастроф деньги уходятна бирже прямо в землю; они исчезают, они прилипают ко всем рукам. Должнобыть, один только Гундерман положил себе в карман около пятидесятимиллионов. За ним шел Дегремон - от двенадцати до пятнадцати миллионов.Называли еще маркиза де Боэна, классический прием которого еще разувенчался успехом: проиграв на повышении у Мазо, он отказался платитьразницу, тогда как с Якоби, у которого он выиграл на понижении, он получилоколо двух миллионов. Но на этот раз Мазо, обезумевший от потерь,пригрозил, что предъявит ему иск, хотя и знал, что маркиз, как самыйобыкновенный жулик, перевел свое имущество на имя жены. Впрочем, почти всечлены правления Всемирного банка отхватили себе порядочный куш, - одни,подобно Гюре и Кольбу, реализуя по самому высокому курсу, до краха, другие- подобно маркизу и Дегремону, изменнически перейдя в лагерь понижателей.Не говоря о том, что на одном из последних заседаний, когда Общество былоуже в отчаянном положении, совет правления предоставил каждому из своихчленов кредит на сто с лишком тысяч франков. И наконец, судя по слухам,биржевые маклеры Деларок и Якоби, игравшие за свой счет, выиграликругленькие суммы, которые, впрочем, уже успели поглотить две бездонныепропасти: у первого - страсть к женщинам, а у второго - страсть к игре.Говорили также, что Натансон сделался одним из царьков кулисы благодарябарышу в три миллиона франков, которые он получил, играя на понижение длясебя и на повышение для Саккара. Несмотря на это, он несомненно разорилсябы, так как очень много покупал для Всемирного банка, который уже не могоплатить своих покупок, но ему необыкновенно повезло: вся кулиса целикомбыла признана неплатежеспособной, и ей скостили все ее долги, более стамиллионов. Счастливчик и хитрец этот маленький Натансон! И всеодобрительно улыбались, говоря об этой афере: разве плохо получить то, чтовыиграл, и не заплатить того, что проиграл! И все-таки цифры оставались неясными, Каролине не удавалось точноустановить сумму барышей, так как биржевые операции происходят в полномсекрете и биржевые маклеры строго соблюдают профессиональную тайну. Ей неудалось бы узнать что-либо, даже и заглянув в записные книжки, так какмаклеры не записывают там имена клиентов. Поэтому она тщетно пыталасьвыяснить, какую сумму мог увезти с собой Сабатани, исчезнувший вслед запоследней ликвидацией. И это тоже было для Мазо жестокой потерей. Обычнаяистория: подозрительный клиент представляет небольшое обеспечение вдве-три тысячи и вначале принимается с недоверием; играя благоразумнопервые несколько месяцев, он завоевывает дружбу маклера, успевшего забытьо недостаточности гарантии, и сбегает на другой день после какой-нибудьразбойничьей проделки. Мазо собирался поднять вопрос об исключенииСабатани с биржи, как он когда-то исключил Шлоссера, мошенника из той жешайки, той неистребимой шайки, которая орудует на бирже, как в прежниевремена бандиты орудовали в лесу. Но этот левантинец с бархатными глазами,этот итальянец с примесью восточной крови, о необычайных свойствахкоторого с любопытством перешептывались женщины, отправился разбойничатьна биржу одной из иностранных столиц, по слухам - берлинскую, ожидая,чтобы о нем забыли на парижской бирже, и надеясь еще вернуться сюда иснова при всеобщем попустительстве начать свои мошенничества. Затем Каролина составила перечень бедствий. Крушение Всемирного банкабыло одной из тех ужасных катастроф, которые подрывают благополучие целогогорода. Не осталось ничего крепкого и прочного, появились трещины и всоседних предприятиях, каждый день приносил с собой новый крах. Банкилопались один за другим со страшным грохотом, как падают вдруг фасадыдомов, устоявшие после пожара. И, прислушиваясь к этому грохоту обвалов,все в безмолвном унынии спрашивали себя, когда же, наконец, остановитсяэто разрушение. Что касается Каролины, то ее не столько тревожила судьбаунесенных бурей банкиров, обществ, людей и предприятий из поверженногомира финансов, сколько участь всех этих бедняков - разорившихсяакционеров, даже спекулянтов, которых она знала и любила. После пораженияона начала считать дорогих ей мертвецов. И среди них оказались не толькобедняга Дежуа, глупые и жалкие Можандры, грустные и трогательные госпожиде Бовилье. Ее взволновала еще и другая драма - банкротство фабриканташелка Седиля, объявленное накануне. Наблюдая за его деятельностью всовете, она сказала как-то, что это единственный из его членов, которомуможно доверить десять су, и считала его самым порядочным человеком насвете. Какая ужасная вещь эта страсть к игре! Человек, честно трудившийсятридцать лет, чтобы основать одну из самых солидных фирм Парижа, меньшечем за три года расшатал ее, подточил до такой степени, что она сразурассыпалась прахом! Как горько он должен был сожалеть о прежних трудовыхднях, когда он еще верил в возможность медленно и постепенно составитьсебе состояние! Первый же случайный выигрыш внушил ему презрение к этиммедленным усилиям. Его погубила мечта за один час добыть на бирже миллион,требующий всей жизни честного коммерсанта! И биржа унесла все, несчастныйбыл сражен, повергнут. Неспособный и недостойный вновь взяться за дела, оностался с сыном, которого нищета могла превратить в мошенника: этотГюстав, кутила и бездельник, делавший от сорока до пятидесяти тысячфранков долга в год, был уже скомпрометирован в скверной истории свекселями, подписанными на имя Жермены Кер. Был и еще один бедняга, участькоторого огорчала Каролину, - комиссионер Массиас. Одному богу былоизвестно, как она не любила этих посредников лжи и воровства, но она зналаего так близко, так ясно представляла себе, как он, с его большимисмеющимися глазами и видом доброго побитого пса, бегает по Парижу впоисках нескольких мелких ордеров. Если на короткое мгновение он, наконец,и счел себя одним из хозяев рынка, идя по стопам Саккара и сорвав удачу,то как ужасно было упасть и, пробудившись от этого сна, очутиться на землес перебитыми руками и ногами! Он остался должен семьдесят тысяч франков изаплатил их, хотя мог и не делать этого, сославшись на исключительныйслучай, как многие другие. Заняв деньги у друзей, закабалив себя на всюжизнь, он сделал эту благородную и бесполезную глупость - глупость, ибоникто не оценил ее, а некоторые даже слегка пожимали плечами за егоспиной. Снова охваченный отвращением к своему грязному ремеслу, оннегодовал только на биржу, повторяя, что надо быть евреем, чтобы иметь тамуспех, но покорился необходимости и остался на своем месте, все еще нетеряя надежды заполучить хороший куш, пока ему не изменили зоркие глаза ибыстрые ноги. Но особенное сострадание возбуждали в сердце Каролиныбезвестные мертвецы, безыменные жертвы, не имеющие даже своей истории.Таких был целый легион, и они лежали в кустах, ими устланы были заросшиетравой рвы; иные исчезли бесследно, раненые хрипели в агонии за каждымстволом. Сколько ужасных немых трагедий, какая толпа мелких бедных рантье,мелких акционеров, вложивших свои сбережения в одни и те же акции, -ушедшие на покой швейцары; бледные старые девы, пестующие своих кошек;провинциальные чиновники в отставке, ведущие размеренное существованиеманьяков; сельские священники, раздавшие беднякам все, что у них было, всеэти жалкие существа с бюджетом в несколько су - столько-то на молоко,столько-то на хлеб, - с бюджетом, таким точным и таким ограниченным, чтопотеря двух су вызывает целый переворот! И вдруг - ничего, жизньискалечена, кончена, старые дрожащие руки, неспособные к труду, в ужасешарят во мраке; все эти смиренные и мирные существа разом обречены на всеужасы нищеты. Около сотни отчаянных писем прибыли из Вандома, где сборщикренты Фейе еще усилил действие катастрофы, удрав из города. Являясьхранителем денег и акций клиентов, поручавших ему вести операции на бирже,он сам стал отчаянно играть; и вот, проиграв и не желая платить, онскрылся, захватив бывшие у него на руках несколько сот тысяч франков иоставив нищету и слезы на самых отдаленных фермах в окрестностях Вандома.Катастрофа проникла и в бедные хижины. Как после жестоких эпидемий, самымижалкими жертвами оказались люди с небольшими сбережениями, мелкая сошка, иразве только их детям удастся в будущем восстановить свое благосостояниепосле долгих лет тяжелого труда. Наконец Каролина отправилась к Мазо; идя пешком по направлению кБанковской улице, она думала о непрерывных ударах, падавших на биржевогомаклера в течение последних двух недель. Триста тысяч франков у него укралФейе; Сабатани оставил ему неоплаченный счет почти на шестьсот тысяч;маркиз де Боэн и баронесса Сандорф отказались уплатить разницу более чем вмиллион; банкротство Седиля отняло у него почти такую же сумму; не говоряуже о восьми миллионах, которые задолжал ему Всемирный банк, тех восьмимиллионах, которые он перевел репортом Саккару, - ужасная потеря,бездонная пропасть, которая должна была с часу на час поглотить его наглазах у взволнованной, ожидающей биржи. Слух о катастрофе уже дваждыразносился по городу. И недавно, подобно капле, переполнившей чашу, кэтому яростному преследованию судьбы присоединилось последнее несчастье:два дня назад был арестован конторщик Флори, уличенный в растрате ставосьмидесяти тысяч франков. Требования мадемуазель Шюшю, бывшей маленькойстатистки, худенькой стрекозы парижских тротуаров, постепенноувеличивались; вначале дешевые прогулки, потом квартирка на улицеКондорсе, потом драгоценности, кружева... Этого несчастного пылкого юношупогубил его первый выигрыш в десять тысяч франков после Садовой; шальныеденьги, так быстро нажитые, так быстро прожитые, потянули за собойнеобходимость в новых и новых суммах, уходивших в горячке страсти насодержание женщины, любовь которой стоила так дорого. Но что всегоудивительнее - Флори обокрал своего патрона единственно для того, чтобыуплатить долг другому маклеру: своеобразная честность, страх переднемедленным арестом, а скорее всего надежда скрыть кражу, заткнуть дыру спомощью какой-нибудь чудодейственной операции. В тюрьме он горько плакалот проснувшегося стыда и отчаяния; рассказывали, что его мать, в то жеутро приехавшая из Сента, чтобы повидаться с ним, слегла в постель уприютивших ее друзей. "Какая странная вещь удача!" - думала Каролина, переходя Биржевуюплощадь. Необычайный успех Всемирного банка, его быстрое триумфальное шествие кпобеде и владычеству, достигнутому меньше чем в четыре года, а потомвнезапное крушение этого колоссального здания, рассыпавшегося в прах заодин месяц, не переставали удивлять ее. Не такова ли и история Мазо? Правоже, никогда еще судьба так не улыбалась человеку. Биржевой маклер втридцать два года, разбогатевший уже после смерти дяди, счастливый супругочаровательной женщины, обожавшей его и подарившей ему двух прелестныхдетей, и ко всему этому красивый мужчина, он с каждым днем пользовался в"корзине" все большим весом, благодаря своим связям, энергии, своемупоистине изумительному чутью и даже своему пронзительному, как флейта,голосу, который стал так же знаменит, как громовой бас Якоби. И вот всеразвалилось, он стоял сейчас на краю пропасти, и достаточно было одногодуновения, чтобы сбросить его туда. А ведь сам он не играл, его спасала отэтого страстная любовь к своему делу, беспокойно прожитая молодость. Онбыл сражен в честном бою из-за неопытности, горячности, из-за того, чтослишком доверял людям. Впрочем, симпатии оставались на его стороне, всебыли убеждены, что он еще сможет с честью выпутаться из этой истории. Когда Каролина поднялась в контору, она сразу ощутила во всех ееопустевших отделах предчувствие беды, трепет тайной тревоги. Проходя мимокассы, она увидела около нее толпу человек в двадцать, ожидавшую уплаты;денежный и фондовый кассиры еще выполняли обязательства Общества, номедленно и нерешительно, словно опорожняя последние ящики. Черезполуоткрытую дверь она увидела отделение ликвидации, показавшееся ейуснувшим: семеро служащих были заняты чтением газет, так как со временизастоя на бирже им почти нечего было делать. Только в отделении наличногосчета еще теплилась какая-то жизнь. Каролину принял доверенный Бертье, очень взволнованный и бледный,тяжело переживавший несчастье фирмы. - Не знаю, сударыня, сможет ли вас принять господин Мазо... Емунездоровится, он простудился, проработав всю ночь в нетопленном кабинете,и недавно спустился к себе во второй этаж, чтобы отдохнуть. Но Каролина настаивала: - Прошу вас, сударь, помогите мне увидеться с ним и сказать емунесколько слов... От этого, может быть, зависит спасение моего брата.Господин Мазо хорошо знает, что брат никогда не занимался биржевымиоперациями, и его показания были бы чрезвычайно важны. Кроме того, мненужно справиться у него по поводу некоторых цифр, только он может дать мнесведения о кое-каких документах. После долгих колебаний Бертье, наконец, впустил ее в кабинет маклера. - Подождите минутку, сударыня, сейчас я узнаю. В самом деле, в кабинете Каролину сразу охватило ощущение холода.Должно быть, камин был нетоплен со вчерашнего дня, и никто не позаботилсязатопить его и сегодня. Но еще больше поразил Каролину царивший тамобразцовый порядок: казалось, кто-то всю ночь и все утро просматривалсодержимое ящиков, уничтожая ненужные бумаги, кладя на место те, которыенадо было сохранить. Все папки, все письма были убраны. На столе былиаккуратно расставлены только чернильница и подставка для перьев, да лежалбольшой бювар, из которого торчала пачка фишек конторы Мазо, зеленыхфишек, цвета надежды. Эта пустота, эта тяжелая тишина навевали бесконечнуюгрусть. Через несколько минут появился Бертье: - Право, сударыня, я звонил два раза и не решился настаивать... Когдабудете спускаться по лестнице, позвоните сами, если сочтете это удобным.Но я вам советую зайти в другой раз. Каролине пришлось покориться. На площадке второго этажа у нее была ещеминута колебания, и она даже протянула руку к звонку, но все же отошла,собираясь уходить, как вдруг крики, рыдания, глухой шум, донесшийся изквартиры, заставили ее остановиться. Внезапно дверь распахнулась, из неевыбежал испуганный слуга и бросился по лестнице, бессвязно бормоча: - О господи, господи! Хозяин... Каролина замерла перед этой зияющей дверью, откуда теперь явственнодоносился ужасный, душераздирающий вопль. Она вся похолодела, угадывая,ясно представляя себе, что там происходило. В первую минуту она хотелабежать, но не смогла, охваченная безумной жалостью, чувствуя непреодолимуюпотребность видеть, слить свои слезы со слезами этих несчастных. Онавошла, все двери были раскрыты настежь; она дошла до гостиной. Двеслужанки, должно быть кухарка и горничная, стояли у дверей, вытянув шею;на лицах у них был написан ужас, они бормотали: - О господи, господи, хозяин... Тусклый свет серенького зимнего дняедва проникал в комнату сквозь щель в плотных шелковых портьерах. Здесьбыло очень тепло; толстые поленья, догоравшие в камине, озаряли стеныкрасным отблеском. Целый сноп роз, великолепный букет для того временигода, букет, который только накануне биржевой маклер принес своей жене,пышно цвел на столе в этой атмосфере теплицы, заполняя всю комнату своимароматом. Казалось, что это благоухание исходит от утонченной роскошиобстановки, чти это аромат удачи, богатства, счастливой любви, царившейздесь в течение четырех лет. А сам Мазо, освещенный красным отблескомкамина, лежал распростертый на краю кушетки с простреленной головой, ирука его все еще судорожно сжимала рукоятку револьвера; только чтоприбежавшая молодая жена стояла перед ним, испуская этот вопль, этотнепрекращающийся дикий крик, который и был слышен на лестнице. Когдараздался выстрел, на руках у нее был младший ребенок - мальчик четырех споловиной лет, который от страха ухватился ручонками за ее шею, а девочка,которой было уже шесть лет, побежала за ней следом и прижалась к ней,уцепившись за ее юбку; слыша крик матери, дети тоже отчаянно кричали. Каролина хотела сейчас же увести их: - Умоляю вас, сударыня... Не оставайтесь здесь... Она и сама дрожала, готова была лишиться чувств. Она видела, как изпростреленной головы Мазо все еще лилась кровь, стекая, капля по капле, набархатную обивку кушетки, а оттуда на пол. На ковре было уже широкоепятно, которое все расплывалось. И Каролине казалось, что эта кровьзаливает ее, что ее ноги и руки в крови. - Умоляю вас, сударыня, пойдемте со мной. Но несчастная не слушала ее, не шевелилась, застыв на месте, точноокаменев, с сыном, который повис у нее на шее, и с дочерью, обхватившей ееза талию. Видно было, что никакая сила в мире не могла бы сейчас заставитьее уйти отсюда. Все трое были белокуры, с молочно-белой кожей, и матьказалась такой же хрупкой и невинной, как дети. Остолбенев перед лицомсвоего погибшего счастья, перед этим внезапным исчезновением блаженства,которое должно было длиться вечно, они, не переставая, издавали этотстрашный крик, этот дикий, звериный вопль. Тогда Каролина упала на колени. Она рыдала, она бормотала что-тоневнятное: - Сударыня, у меня разрывается сердце... Бога ради, не смотрите на это,пойдемте в соседнюю комнату, позвольте мне хоть немного облегчить горе,которое вам причинили... Но суровая и горестная группа - мать с двумясловно сросшимися с ней детьми, все трое с распущенными пепельнымиволосами - оставалась неподвижной. И все тот же ужасный вопль, жалобныйвой детенышей в лесу над окровавленным трупом убитого охотниками отца, неумолкал. Совершенно потеряв голову, Каролина встала. Послышались чьи-то шаги,голоса, должно быть, пришел врач, чтобы констатировать смерть. Она не всилах была дольше оставаться здесь и убежала, преследуемая этим страшнымнепрерывным криком, который все еще чудился ей даже на улице, средигрохота экипажей. Небо померкло, стало холодно, но она шла медленно, боясь, как бы ее незадержали и не приняли за убийцу по ее взволнованному виду. В еевоображении воскресло все, вся история чудовищного крушения двухсотмиллионов, оставившего после себя столько развалин и столько жертв. Какаяже таинственная сила, так быстро воздвигнув эту золотую башню, теперьразрушила ее? Те самые руки, которые ее возводили, теперь с каким-тоожесточением, словно в припадке безумия, разваливали ее камень за камнем.Крики скорби доносились со всех сторон, состояния рушились с такимгрохотом, точно это был мусор и лом, выгружаемый с телег на свалку. Тутбыли последние родовые имения Бовилье; собранные по грошу сбереженияДежуа; барыши от крупной фабрики Седиля; доходы, вырученные от торговогодела Можандра, - и все это, смешавшись в одну кучу, с треском полетело вглубину одной и той же бездонной клоаки, которую ничто не могло заполнить.Их было много - Жантру, потонувший в алкоголе, баронесса Сандорф,потонувшая в грязи, Массиас, вернувшийся к своей жалкой роли гончейсобаки, до конца жизни прикованный долгом к бирже; чересчур пылкий Флори,уличенный в воровстве, искупающий свои слабости в тюрьме; Сабатани и Фейе,удравшие от жандармов; тут было множество еще более жалких и раздирающихдушу безвестных жертв, огромная безыменная толпа бедняков, порожденныхэтой катастрофой, брошенных на произвол судьбы, дрожащих от холода иголода. И затем была смерть, были выстрелы, раздававшиеся во всех концахПарижа, была простреленная голова Мазо, кровь Мазо, которая, стекая капляза каплей среди роскоши и аромата роз, брызгала на его жену и детей,издававших дикий вопль скорби. И все, что видела, все, что слышала запоследние недели Каролина, вылилось в ее истерзанном сердце в проклятиеСаккару. Она не могла больше молчать, не могла вычеркнуть его из спискаживых, что избавило бы ее от необходимости судить его и вынести приговор.Он, только он был виновен во всем, об этом вопияла каждая развалина,чудовищные груды которых приводили ее в ужас. Она проклинала его - гнев ивозмущение, сдерживаемые так долго, превратились в мстительную ненависть,в ненависть, направленную против самого источника зла. Почему же она, таклюбя своего брата, только теперь возненавидела этого страшного человека,единственного виновника их несчастья? Бедный брат, этот великий праведник,великий труженик, такой прямодушный и такой справедливый, запятнанныйотныне неизгладимым клеймом тюрьмы, жертва, о которой она на минутузабыла, более дорогая для нее и более тяжелая, чем все остальные! О нет,Саккару нет прощения, пусть никто больше не защищает его, даже и те, ктопродолжает верить в него, кто помнит только его доброту, и пусть, когдапридет его час, он умрет одинокий, окруженный всеобщим презрением! Каролина подняла глаза. Она была на площади, перед ней высилась биржа.Смеркалось, туманное зимнее небо позади здания казалось застланным дымомпожара, багровым облаком, словно впитавшим в себя пламя и прах города,взятого штурмом. А сама биржа, серая и угрюмая, опустевшая с месяц назад,со времени катастрофы, и открытая всем ветрам, напоминала житницу,опустошенную голодом. Это прошла неизбежная, периодически повторяющаясяэпидемия, так называемая "черная пятница", каждые десять - пятнадцать летопустошающая рынок и усеивающая землю обломками крушения. Проходят годы,доверие возрождается, крупные банки восстанавливаются, и настает день,когда постепенно ожившая страсть к игре, вспыхнув вновь и начав всесначала, вызывает новый кризис, все разрушает и приводит к новойкатастрофе. Но на этот раз в рыжеватом дыме небосклона, в неясных даляхгорода слышался какой-то глухой грохот, словно то близился конец мира. Следствие велось так медленно, что через семь месяцев после арестаСаккара и Гамлена дело все еще не было назначено к слушанию. В серединесентября, в понедельник, Каролина, посещавшая брата два раза в неделю,собиралась в Консьержери к трем часам. Она никогда не произносила имениСаккара и уже раз десять отвечала решительным отказом на настоятельныепросьбы навестить его. Для нее, застывшей в своем стремлении ксправедливости, он больше не существовал. Она все еще надеялась спастибрата и в дни свиданий приходила к нему веселая, счастливая тем, что можетрассказать ему о своих последних попытках и принести большой букет еголюбимых цветов. В этот понедельник, утром, когда она составляла букет из краснойгвоздики, к ней пришла старуха Софи, служанка княгини Орвьедо, и сказала,что княгиня просит ее немедленно зайти к ней. Удивленная и дажеобеспокоенная, Каролина поспешно поднялась наверх. Она уже несколькомесяцев не виделась с княгиней, так как сразу после краха Всемирного банкаотказалась от должности секретаря Дома Трудолюбия. Теперь она лишь изредкабывала на бульваре Бино - единственно для того, чтобы повидать Виктора;мальчик как будто подчинился суровой дисциплине дома и ходил теперь сопущенными глазами, но левая щека, бывшая у него толще правой иоттягивавшая рот книзу, придавала его лицу все то же насмешливое ижестокое выражение. У Каролины сразу возникло предчувствие, что еевызывают по поводу Виктора. Княгиня Орвьедо была, наконец, разорена. Каких-нибудь десяти летоказалось для нее достаточно, чтобы вернуть беднякам триста миллионов -наследство князя, укравшего их из карманов легковерных акционеров. Есливначале ей понадобилось пять лет, чтобы истратить на безрассуднуюблаготворительность первые сто миллионов, то остальные двести миллионов ейудалось промотать за четыре с половиною года на еще более безумную роскошьоснованных ею учреждений. К Дому Трудолюбия, к Яслям св.Марии, кСиротскому дому св.Иосифа, к богадельне в Шатильоне и к больнице вСен-Марсо прибавились теперь образцовая ферма в окрестностях Эвре, дведетские санатории на берегу Ламанша, второе убежище для престарелых вНицце, странноприимные дома, рабочие поселки, библиотеки и школы во всехконцах Франции, не считая крупных вкладов в пользу уже существующихблаготворительных учреждений. Это было проявление все того же желаниявозместить отнятое, но возместить по-царски, не куском хлеба, брошеннымбеднякам из жалости или из страха, нет - она хотела дать благосостояние иизбыток, дать все блага мира маленьким людям, у которых нет ничего, слабымлюдям, которых сильные лишили их доли счастья, словом, широко открытьдворцы богачей для нищих с большой дороги, чтобы те тоже могли спать нашелку и есть на золотой посуде. В