Вторник

Сегодня Арт попытался заставить меня расплакаться, как

плачут маленькие дети. У меня ничего не получилось. Я немного

поплакал, но потом это чувство ушло. Я дергался на полу без

малого три с половиной часа. Я пытался вернуться назад, в дет-

ство, описавшись. Ничего. Это был тупик. Ловушка. Если я

описаюсь, то не смогу плакать, потому что выписаю все мои

чувства. Если бы я кричал, то расслабил бы мускулы живота, и

все бы опять-таки ушло.

Но усилия все же не пропали совсем даром. Какие-то ин-

сайты у меня все же появились. Я чувствовал, как мать серди-

лась на меня за то, что я метался в кроватке и плакал. Я не мог

этого выдержать. Мне хотелось спрятаться. Я воистину чув-

ствовал, что значит, когда не хватает молока, и что значит,

когда вместо молока заглатываешь воздух. Я чувствовал отсут-

ствие любви в их американских готических лицах. От их хо-

лодного выражения мне захотелось спрятаться под кушетку.

И я заполз под кушетку и закричал Арту: «Что еще вы хотите

знать?» Я заговорил, как малое дитя, с трудом двигая губами и

сюсюкая: «Они не дают мне плакать!» Я чувствовал, как далек

от меня отец — как будто он выпрямился во весь рост и ска-

зал: «Я буду заботиться о тебе, но не жди, что я буду твоим

отцом». Я почувствовал, как он всегда прятал от меня свой

член; я никогда не видел его голым. Маму я тоже ни разу не

видел голой.

Когда все закончилось, я чувствовал себя до предела измо-

танным — я был измочален настолько, что не смог даже запи-

сать полный отчет о сеансе. Это все, что я могу написать.

Когда я был маленьким, я иногда заползал под кровать или

под диван. Мне очень нравилось там, потому что только там я

был один и мама не могла меня видеть. Я чувствовал себя та-

ким свободным, и меня никто не видел. Сегодня я делал под

Артур Янов

кушеткой то же самое. Теперь я все вспомнил, но раньше я не

помнил об этой своей младенческой привычке. Я устал от ее

злости. Поэтому я прятался там, где были одиночество, покой

и любовь.

Моя поведенческая модель во время терапии типична. Сна-

чала была мгновенная вспышка. Потом все пошло вкривь и

вкось. Мне надо было многое сделать, со многим справиться,

побороться. А на этом пути всегда неизбежны неудачи. Потом

я стал неудержимо падать в свое прошлое, внутрь себя, до тех

пор, пока не стал беспомощным маленьким мальчиком. Я не

понимаю этого умом. Единственное, что я вижу — это то, что

мое внимание отвлечено от того, что я действительно делаю и

направлено на что-то другое.

Среда

Сегодня я снова метался по полу. Я понял и прочувствовал,

каким жестким было мое воспитание. Моему телу никогда не

давали делать то, что ему хотелось делать.

Мое тело всегда держали в смирительной рубашке. Мне

никогда не позволяли пинаться, молотить кулаками или катать-

ся по земле. Я никогда не играл с матерью. Я никогда не сосал

ее грудь. Мне кажется, что было так много вещей, в которых я

отчаянно нуждался, но в которых мне было отказано.

Только сегодня я научился кататься по полу и играть. Но

потом мы сыграли в ту же старую игру с желанием пописать. И

мы не сделали того, что надо было делать всю неделю: вернуться

к гомосексуальному страху, который посетил меня в субботу.