2015-09-06
958
Для жителя Самоса все дороги вели в Милет — ионийскую метрополию. Его корабль проплывал мимо двух громадных мраморных львов, охранявших узкий вход в главную гавань Милета — Львиную, и швартовался у набережной. Пестрая толпа носильщиков, торговцев, менял набрасывалась на чужестранца. Разноликий водоворот, втянувший в себя жителей трех континентов — Европы, Азии и Африки, кружился по милетской агоре. Были здесь и надменные, изнеженные египтяне, и доверчивые, иссиня-черные эфиопы с блестящей лакированной кожей и лучисто-белыми зубами, и жужжащие, прилипчивые как мухи финикиняне, и желтоликие с извечной печалью в черных глазах иудеи, и стройные красавцы персы с женской сладостью в мужских лицах.
Поток толпы выносил приезжего к шестнадцати колоннам ворот порта, откуда в город шла широкая главная улица. Но для Пифагора все улицы Милета вели к Фалесу.
Разыскать Фалеса в Милете было столь же просто, как найти храм Геры на Самосе. За первой встречей Пифагора с Фалесом и его учеником Анаксимандром последовали долгие, оживленные беседы. Так свидетельствует Ямвлих, и, пожалуй, из всех приключений Пифагора, описанных Ямвлихом, эта встреча является наиболее правдоподобной. В самом деле, во-первых, Пифагору трудно было миновать Милет. Во-вторых, оказавшись в Мителе, Пифагор не мог не искать встречи с мудрецом, слава о котором гремела по всей Элладе. И в-третьих, трудно представить, чтобы Фалес отказал в этой встрече: в отличие от тиранов мудрецы не боятся юных умов, а видят в них продолжение жизни своих знаний.
В то время Фалесу шел восьмой десяток, да и Анаксимандр был не намного моложе учителя. Конечно же, общение юноши с двумя прославленными седобородыми мудрецами озарило всю его дальнейшую творческую биографию. Но талант ученика проявляется в том, что он не копирует учителя, а идет дальше. Не воду, как Фалес, и не мифический апейрон — некую бескачественную материю, как Анаксимандр, увидел Пифагор в основе мироздания. Сущность вещей и явлений Пифагор разглядел в числе, в числовых отношениях. Пифагор первым поверил в рациональное устройство мироздания и возможность описания этого устройства с помощью числа. Таким образом, в важнейшем философском вопросе — вопросе о природе первоначал — Пифагор не пошел ни путем Фалеса, ни путем Анаксимандра, а избрал путь, который из античности вел прямо в современность.
Но это произошло потом. А пока, видя проницательным оком внутреннюю неудовлетворенность своего юного собеседника, Фалес советует ему отправиться в Египет, к жрецам Мемфиса и Диосполя, у которых и сам он некогда учился мудрости. По тем временам этот совет был совершенно естественным. Из «Исторической библиотеки» Диодора, который в свою очередь ссылается на записи в священных египетских книгах, мы видим, что и до Пифагора древнейшие поэты и законодатели — Орфей, Мусей, Гомер, Ликург, Солон, Фалес и после Пифагора — ученые Платон, Евдокс, Демокрит отправлялись за знаниями в Египет. Греки боготворили египетскую культуру, они считали себя детьми по сравнению с древностью египетской цивилизации, хотя в сравнении с тем, что греки дали для мировой культуры, египтяне выглядят просто младенцами. Возможно, чудеса египетской архитектуры, и прежде всего подавляющее величие и древность египетских пирамид, внушали грекам этот благоговейный трепет. В самом деле, пирамиды для греков были столь же древними, как и развалины акрополя для нас, и мудрые греки подчас простодушно отождествляли древность с мудростью.
Итак, возраст эфеба[20] — двадцатилетнего юноши — для Пифагора заканчивался. Следовало выбирать свою дорогу и в жизни, и в науках. Пифагор принимает решение и отправляется в Египет.
В то время путь из Милета в Египет был неблизким. Плыли вдоль берегов, от порта к порту, от острова к острову. Всюду останавливались, запасались пресной водой, провиантом и просто общались.
Проплыли овеянный легендами остров Крит, где в глубокой пещере родился отец и повелитель богов всемогущий Зевс. Предание говорит, что Пифагор, одетый в черную шкуру, спустился в эту пещеру, пробыл там положенные трижды девять дней, совершил всесожжение Зевсу, а на гробнице громовержца высек эпитафию. Проплыли увитый виноградниками солнечный остров Кипр, на берега которого вышла из пены морских волн богиня любви Афродита.
Последними перед Египтом были финикийские города Библ, Сидон, Тир. Рассказы финикинянина Фалеса пробудили у Пифагора уважение и интерес к этому мужественному народу. Его энергией на узкой полоске земли длиной в 300 и шириной в 30 километров родилась могучая морская держава, имевшая колонии по всему Средиземноморью. Пшеница и свинец с берегов Черного моря, медь и кипарис с Кипра, слоновая кость из Африки, янтарь с Балтики, местный пурпур — богатства всей Ойкумены[21] стекались на финикийские рынки. Но самым громким подвигом финикинян было недавнее плавание вокруг Африки. Выйдя из Красного моря по повелению египетского фараона Нехо II, финикийцы за три года обогнули всю Африку и благополучно возвратились к берегам Нила. (Напомним, что произошло это за 2000 лет до Васко да Гама!)
С равным усердием постигал Пифагор и секреты морского искусства финикийцев, и таинства религиозных церемониалов жрецов Библа и Тира, и знаки гениально простого финикийского алфавита — бесценного дара финикинян человечеству. Но настал час, и корабль отплыл в последний переход к берегам Египта.
Цель путешествия Пифагора была близка.
Три дня и две ночи, которые заняло плавание от Тира до Египта, Пифагор молча просидел на корабельной скамье. Он не менял позы, не принимал ни воды, ни пищи и не заснул ни на мгновение. Нетерпение и ожидание сковали его. Он не проронил ни слова и только напряженно вглядывался в синюю дымку горизонта.
На исходе третьего дня вдали стал угадываться низкий болотистый берег. То была дельта Нила, который разливается здесь на сотни протоков. Требовалось незаурядное искусство, чтобы по едва уловимым признакам найти единственно нужное Канобское устье Нила, ведущее к Навкратису. Навкратис был греческой колонией в Египте и единственным торговым портом, открытым для чужестранцев. Если иноземный корабль заходил в другое устье Нила, то с команды брали клятву, что это случилось неумышленно, после чего даже при неблагоприятном ветре заставляли плыть обратно в Канобское устье.
Традиция утверждает, что Пифагор имел рекомендательные письма от тирана Поликрата к египетскому фараону Амасису, который был другом и гостеприимцем Поликрата. Последнее верно, но к 548 г. до н. э., когда, по нашей версии, Пифагор прибыл в Египет, Поликрат еще не был тираном Самоса. Вряд ли простой смертный мог позволить себе обращаться с письмом к фараону. Но ясно, что Пифагор приехал не на пустое место: Навкратис был самосской колонией и там, конечно же, было у кого найти и кров, и помощь в изучении чужого языка.
Итак, цель была достигнута. Перед Пифагором открывалась неизвестная страна и неведомая культура. Оставалось только раствориться в ее просторах и окунуться в кладезь ее мудрости.
Страна, где нет ни гроз, ни грома
В размерной смене тьмы и дня,
Ни молнебыстрого излома
Живого вышнего огня.
Страна без радуги окружной,
Что семикратно славит свет,
Твой край — и северный, и южный —
Однообразием одет.
(К. Бальмонт)
Что такое Египет? Это Пустыня и это Нил. Нил — это жизнь, Пустыня — это смерть. В узкой полоске нильской долины, между жизнью и смертью, родилась великая цивилизация. Древний египтянин боялся сделать и двух шагов в сторону пустыни, ибо он с молоком матери впитал ее смертельное дыхание. Сам воздух, застывший между Ливийскими и Аравийскими горами, казался пропитанным смертельной тоской. Здесь нет даже желтых песков, радующих глаз,— здесь серая пыль, подобная праху тысячелетий. Лишь миражи ткут здесь свои причудливые узоры: два красных солнца глядят друг на друга, горбатые верблюды бродят по небу и пьют из зеркальной глади воздушных озер, из которых никогда нельзя напиться. Здесь нет воды и нет жизни.
Но вот эту мертвую равнину рассекает мутный поток Нила. В «ночь капли», когда с неостывшего неба падает первая капля — слеза Исиды, оплакивающей растерзанного Осириса, Нил пробуждается. Ко дню летнего солнцестояния он выходит из берегов и на мертвый песок выносит животворящий ил. Проснувшиеся воды Нила заливают плоскую долину, и лишь города, построенные на возвышении, сказочными островами плывут над водой. Никто не знал, отчего происходят разливы Нила, как никто не знал, откуда он течет. Пытливые греки, начиная с самого Фалеса, пробовали разгадать эту загадку великого Нила, но долго еще она оставалась нерешенной, как не поддавалась разрешению и другая вечная проблема античности — проблема квадратуры круга.
Но так было каждый год, так было тысячелетия, и тысячелетия в разливы Нила воскресший Осирис целовался с Исидой, а человек устремлялся на поля, увлажненные животворящим поцелуем Нила.
«Привет, о Нил, привет тебе, что явился на этой земле, тебе, что приходишь дать жизнь Египту. Бог сокровенный, исходящий из мрака, орошатель лугов, созданных Солнцем, чтобы дать жизнь стадам. Ты напояешь землю. Дорога небесная, ты нисходишь, друг хлебов, взрощатель зерен, Бог открыватель, озаряющий все дома». Этими словами начинался древний «Гимн Нилу».
«Подобно тому, как небо в Египте иное, чем где-либо в другом месте, и как река у них отличается иными природными свойствами, чем остальные реки, так и нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям остальных народов». Так в V в. до н. э. писал о Египте Геродот. Так было и в VI в. до н. э. при Пифагоре.
Рис. 13. Исида ведет царицу Нефертари. Роспись в гробнице Нефертари в Фивах. XIII в. до н. э.
Часами бродил Пифагор по улицам Навкратиса, прислушиваясь к непонятной речи, приглядываясь к чужой жизни. Многое в этой жизни поражало грека своим контрастом с Элладой: египетские женщины, торгующие на рынке, и египетские мужчины, сидящие дома за ткацкими станками; бритые головы египетских жрецов; животные, живущие с людьми под одной крышей; таинственные узоры египетских иероглифов, читаемых справа налево. Поражала сладкая нильская вода, которая неделями стояла в домах и никогда не портилась. Изумляли необычайная чистоплотность египтян, мывшихся четыре раза в сутки, их свежепостиранные, ослепительно белые одежды из льна.
Шло время, и на смену уличным впечатлениям пришел интерес к внутренней жизни египтян, их религии, преданиям, обрядам. Здесь поводов для удивления было еще больше. Если греческие боги были воплощением самих людей, которыми они повелевали, с людскими заботами, радостями, страстями и страстишками, то боги Египта носили облик зверей или причудливо сочетали человеческие и животные черты. Для грека, почитавшего красавицу Афродиту или атлета Зевса, было странным, а порой и страшным видеть, как египтяне преклоняются перед уродливыми полулюдьми-полузверьми: перед богиней Исидой — женщиной с рогами коровы или перед богом Гором — мужчиной с головой сокола (рис. 13).
Тем более странным было видеть обычных животных, считавшихся египтянами воплощением этих звероподобных божеств. Черный бык с белыми отметинами был «земным представителем» бога плодородия Аписа, обычная корова почиталась как богиня Исида, крокодил представлял бога воды Себека, кошка — богиню радости и веселья Бает, сокол — сына Исиды Гора, ибис — бога мудрости, счета и письма Тота (рис. 14).
Рис. 14. Тот — бог мудрости, счета и письма. Рельеф в храме Рамсеса II в Фивах. XIII в. до н. э.
Священным животным оказывали необычайные почести. Трупы кошек отвозили в город Бубастис, где их бальзамировали и погребали в священных покоях. Соколов хоронили в городе Буто, а ибисов — в Гермополе. Жители Фив содержали по одному ручному крокодилу. В уши ему продевали серьги из золота и стекла, на передние лапы надевали кольца, кормили священной пищей, ухаживали, а после смерти бальзамировали и погребали в священных покоях.
Мумии священных быков погребали в огромном храме — Серапейоне, охраняемом сотнями каменных сфинксов. Тысячи имен богов-быков были начертаны на стенах погребальных камер этого гигантского, вытянутого в одну линию пантеона. Серапейон был настолько древним, что с одного конца его уже наполовину засыпал песок, тогда как с другого захоронения все продолжались (рис. 15).
Рис. 15. Храм Амона в Карнаке. Колоннада. XVI — XII вв. до н.э.
Все эти религиозные обряды и ритуалы представляли собой целую науку. Так, священный бык Апис выбирался советом жрецов из тысяч мирно пасшихся животных по 29 признакам: он должен был быть черным, иметь на лбу белый четырехугольник, на спине — изображение орла, на хвосте — двойные волосы, под языком — изображение жука и т. д. Чужестранцу разобраться во всей этой премудрости, создаваемой на протяжении тысячелетий, было совершенно невозможно. Но Пифагор понимал, что путь к знаниям, охраняемым кастой жрецов, лежит через религию. Только изучив в совершенстве сложную иерархию египетских богов, мифов, обрядов и таинств, можно было надеяться проникнуть в плотный круг египетского жречества, а значит, и получить доступ к научному знанию. Другого пути не было, и даже Пифагору на это потребовались годы.
Всякое образование начинается с обучения чтению и письму. Древний Египет был страной высокой грамотности. Необозримое количество текстов в погребальных камерах пирамид и гробниц — древние «Тексты пирамид», рельефов на стенах и колоннах дворцов и храмов, записей на хрупких листах папируса сохранилось до наших дней. Чтобы написать все это, в Древнем Египте существовала целая армия писцов, прекрасно организованная и великолепно обученная (рис. 16).
Рис. 16. Писцы. Рельеф. Конец XV в. до н. э. Археологический музей. Флоренция.
Писцов готовили с детства в специальных школах. Папирус был слишком дорог, и поначалу ученики писали на пластинках известняка, разграфленных в линейку или клетку. Это были «тетради» для упражнений, на которых учились выводить иероглифы или скорописные знаки, а затем и целые тексты — классические и священные, такие, как «Гимн Нилу» или «Поучение Аменемхата». Наконец, перед тем как выйти на самостоятельную дорогу, выпускник получал драгоценный папирус. Он садился на корточки, разворачивал свиток, выбирал нужные кисточки, готовил чернила: красные — для заголовков и начальных строк и черные — для остального текста, и начиналось священнодействие письма. Каждый писец был не просто чертежником иероглифов — он был художником. Он расцвечивал свой текст различными красками, он украшал его миниатюрами, он выделял главные места. Он священнодействовал.
За всем этим действом следил цепкий взор учителя. «Счастлив писец искусный в деле своем. Будь настойчив в работе ежедневно, и ты овладеешь своим делом. Не проводи ни одного дня в безделье, иначе будут бить тебя. Уши юноши на спине его, и он внемлет, когда бьют его. Пусть внемлет сердце твое тому, что я сказал, — будет это полезно тебе. Обучают обезьян танцам, объезжают лошадей. Будь настойчив в получении советов! Не ленись! Пиши!» Этой записи на папирусе более 3000 лет. Но ее смело может взять как девиз любой сегодняшний школьник.
Вместе с египетскими мальчишками сел за известняковые пластинки и возмужалый эллин с черной курчавой бородой. Но в отличие от своих меньших сотоварищей уши бородатого эллина не были на спине, да и голова его стояла на месте. Очень скоро ученик писцов Пифагор далеко обогнал своих однокашников и мог по памяти записать и продекламировать полюбившийся ему стих «Прославление писцов»:
Мудрые писцы
Времен преемников самих Богов,
Предрекавшие будущее,
Их имена сохранятся навеки.
Они ушли, завершив свое время,
Позабыты все их близкие.
Они не строили себе пирамид из меди
И надгробий из бронзы.
Не оставили после себя наследников,
Детей, сохранивших их имена.
Но они оставили свое наследство в писаниях,
В поучениях, сделанных ими.
(Перевод А. Ахматовой) I
Но школа писцов была лишь первой ступенью на пути к тайному знанию. Далее нужно было войти в жреческий храм, который был государством в государстве, в особую храмовую школу и досконально изучить египетскую мифологию, образы пантеона Богов, их эпитеты и атрибуты, их разветвленную родословную; нужно было пройти через обряды и мистерии, выдержать испытания духа и проверку знаний. Только тогда открывалась дорога в высший храмовый институт — «дом жизни». I
«Дом жизни» был собранием ученых, жрецов и мудрецов. Здесь хранились религиозные традиции; здесь велись, записывались и обобщались астрономические наблюдения; здесь на протяжении столетий следили за разливами Нила и, основываясь на аналогиях, делали предсказания; здесь хранились тайны криптографии — особого шифрованного письма, изобретенного жрецами; здесь совершались научные открытия и технические изобретения; здесь рождались магические свитки, где, скрытая тонкой системой криптографических знаков, безмолвно праздновала тысячелетия египетская мудрость.
«Дом жизни» — это мозг интеллектуальной жизни Древнего Египта, ее память, разум и действие. В библиотеке «дома жизни» хранилась тысячелетняя история Древнего Египта, скрупулезно, год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием составленные «Анналы фараонов» и «Анналы Тота» — Бога мудрости и хранителя знаний.
«Приди ко мне, Тот, священный ибис, Бог любящий Шмун, главный писец Эннеады Богов. Приди ко мне, направь меня, сделай меня умелым в твоем искусстве, ибо твое искусство — самое прекрасное». Так гласит древнеегипетский папирус. Чьей рукой написан он? Сколько ладоней разглаживало его, сколько глаз читало его? Скольких людей своим взволнованным призывом направил он к истине? Не было ль среди них эллинского мудреца Пифагора?
Наконец, Пифагор почувствовал себя готовым к осуществлению главной цели своего путешествия — поездке в святая святых жреческой мудрости город Мемфис. В путь двинулись во время разлива Нила, когда весь Египет покрывала вода и лишь города возвышались над ней, будто острова в Эгейском море. Плыли против течения и не по руслу реки, а напрямик по равнине, залитой водой. Однажды вечером на подходе к Мемфису путникам открылась сказочная картина.
На горизонте прямо из сумрака вечерних вод яркими светильниками стали подниматься острые вершины пирамид. По мере движения корабля пирамиды все росли и росли из воды, пока не заслонили собой полнеба. Корабль проплывал совсем близко, и в звонкой тишине вечера плеск весел пугающим эхом отражался от граней гигантских могил фараонов. Окрашенные низким солнцем зеркальные бока каменных громад горели зловещим багряным огнем. Столбы красного сияния вонзались в темноту вечернего неба. Казалось, будто сами фараоны гневаются на тех, кто осмелился нарушить вечную неподвижность этих мест, и огненными лучами хотят сжечь возмутителей своего спокойствия.
Рядом с пирамидами дремало огромное чудовище с телом льва и головой человека. Его туловище уже погрузилось в ночную темноту, но возвышавшаяся голова была освещена солнцем, и потому каменные глаза чудовища, будто глаза разъяренного быка, наливались кровавым светом. В священном трепете проплыли египтяне мимо гробниц фараона. Да и сам Пифагор в ту ночь не сомкнул глаз.
Когда каменное изваяние растворилось в ночи, египтяне рассказали эллину, что оно поставлено охранять покой царских гробниц, что на голове у него надет царский полосатый платок, на лбу высечен урей — священная змея, оберегающая фараонов, а лицо высотой в три человеческих роста повторяет облик самого фараона Хаффа, погребенного в пирамиде. Со своей стороны Пифагор заметил, что египетский страж пирамид очень похож на эллинскую Сфинкс — чудовище с телом льва, головой и грудью женщины и крыльями птицы. Сфинкс обитала близ греческих Фив и убивала каждого, кто не мог разгадать ее загадку: «Кто ходит утром на четырех ногах, в полдень — на двух, а вечером — на трех?» Загадку Сфинкс разгадал хитроумный Эдип, сын фиванского царя. «Это человек, — сказал он Сфинкс,— в младенчестве, зрелом возрасте и старости». Жизнь Сфинкс стала бессмысленной, она бросилась со скалы и разбилась, а фиванцы сделали Эдипа своим царем. С легкой руки греков египетские изваяния также стали называть сфинксами.
Вслед за своим стражем слились с ночной темнотой и пирамиды. Но долго еще их зеркальные грани сияли в глазах Пифагора. Ощущение незыблемости и вечности пирамид приводило воображение в трепет. Сколько столетий простояли эти рукотворные громады и сколько предстоит им еще нести над пустыней свой гордый и божественно простой очерк!
Все минет. Как льется вода,
Исчезнут в веках города,
Разрушатся стены и своды,
Пройдут племена и народы;
Но будет звучать наш завет
Сквозь сонмы мятущихся лет!
Что в нас, то навек неизменно,—
Все призрачно, бренно и тленно,—
Песнь лиры, созданье резца.
Но будем стоять до конца,
Как истина под покрывалом Изиды,
Лишь мы, Пирамиды!
Строители наши в веках
Осилили сумрачный прах,
И тайну природы постигли,
И вечные знаки воздвигли,
Мечтами в грядущем паря.
Пусть канул их мир, как заря
В пыланиях нового века, —
Но смутно душа человека
Хранит в глубине до сих пор,
Что знали — Орфей, Пифагор,
Христос, Моисей, Заратустра, друиды,
И мы, Пирамиды!
(В. Брюсов)
В Мемфисе Пифагор встретил немало эллинов, живших здесь издавна, но не встретил главного — расположения жрецов. Несмотря на рекомендательные письма от самого Амасиса, жрецы не спешили открывать свои тайны. Не решаясь прямо отказать подателю письма фараона, они пытались отпугнуть Пифагора безмерными тяготами, назначали ему трудные и противные греческим обычаям задания. Но Пифагор мужественно сносил все испытания и в конце концов его настойчивость победила. Двери мемфисских храмов открылись перед ним (рис. 17).
Рис. 17. Пифагор среди египетских жрецов. Гравюра из книги XIX в.
Сумрак и мертвое молчание окутывали каждого, кто входил в египетский храм. Лес гигантских каменных колонн был настолько частым, что казалось, будто они сходятся друг к другу, чтобы раздавить пришельца (рис. 18). И стены, и колонны были испещрены множеством рисунков, знаков, иероглифов, разобраться в которых было выше человеческих сил. Чаще других попадалось изображение мужчины с головой ибиса и палочкой писца в руке. Это был бог Тот — создатель и покровитель египетской мудрости. Тот разделил время на месяцы и годы, создал письменность и научил людей письму и счету, написал священные книги, в том числе и знаменитую «Книгу мертвых». Под покровительством Тота находились все архивы и огромная библиотека Гермополя.
Тот, владыка написанных слов,
Тот, царящий над мудростью книг!
Научи меня тайне письмен,
Подскажи мне слова мудрецов.
(В. Брюсов)
Незаметно храм переходил в подземелье, свет мерк, и человек от белого солнца египетской пустыни, от жизни и цвета погружался в тьму безвременья. Атмосфера отрешенности и тайны обволакивала его. Казалось, что все остановилось — и время, и телесная жизнь — и только мысль металась по временам и пространствам. Где они, радость и свет полупрозрачного мрамора храмов Эллады?
Темный коридор подземелья упирался в статую Исиды, сидящую в глубоком раздумье с закрытой книгой на коленях. «Смертному не дано поднять моего покрывала»,— гласила надпись у ее ног. Рядом скрывалась еле заметная дверь. «Подумай, ты еще можешь вернуться, — сказал ему жрец.— Многие нищие духом ступали за эту дверь, но никто из них не вернулся». Пифагор молча шагнул в темноту, и дверь Исиды захлопнулась за ним.
Маленький светильник был бессилен перед нахлынувшей темнотой, а коридор все петлял и петлял под землей, запутывая ориентацию в пространстве. Наконец, лабиринт переходил в ступени винтовой лестницы, прорубленной в скале, поднявшись по которой путник оказывался в середине просторного зала. Стены и своды зала терялись в темноте, отчего он казался беспредельным. Потоки густой черноты обрушивались на вошедшего, и непонятно было, стоит ли он на земле или парит в черном бесконечном пространстве. «Здесь погибают безумцы, возжелавшие тайного знания»,— троекратно повторило эхо округлого зала чей-то вкрадчивый скрипучий голос. Пифагора и ранее не покидало ощущение, что чьи-то глаза следят за ним из ниш лабиринта. Теперь это чувство находило материальное подтверждение и вместо страха, задуманного по жреческому сценарию, пришло спокойствие.
Рис. 18. Храм бога Амона-Ра в Карнахе близ Фив. Гипостильный зал XVI — XII вв. до н. э.
В черной бесконечности зала Пифагор разглядел слабые отблески огня. Он инстинктивно двинулся на чуть заметные блики и через несколько десятков шагов ощутил холод стены зала, а затем различил и нишу, откуда они шли. Ниша переходила в извилистый коридор, с каждым поворотом которого свет все усиливался. Наконец, коридор распрямился, и его дальний конец замыкала сплошная стена огня. Вперед пути не было, но не было пути и назад, ибо найти крошечный ход в середине огромного черного зала казалось безумием.
Пифагор остановился в раздумье, и, когда глаза его после непроглядной тьмы привыкли к яркому свету, он увидел, что сквозь огонь есть проход. Обратной дороги не было, и Пифагор прыгнул сквозь обруч пламени. По ту сторону огненной стены стояли два неокора — помощники верховного жреца — и знаком пригласили следовать за ними. Вновь они шли темными закоулками лабиринта, и вновь он оканчивался круглым залом. Но к величайшему удивлению Пифагора, над головой он увидел не беспроглядную темень, а серебряный блеск ночных звезд. Сколько же времени бродил он по лабиринту? Понять это было невозможно.
Неокоры объяснили, что Пифагору надлежит три ночи провести под сводами ночного неба, каждое утро с первыми проблесками рассвета возвращаясь назад в подземную галерею, где его будет ждать чаша с водой и легкая пища. Свет факелов неокоров качнулся в темноте, и Пифагор вновь оказался один. После долгого времени, проведенного в подземелье, звезды виделись особенно яркими. Медленно совершая свое извечное вращение, одни из них уплывали за край черного колодца, другие выступали им на смену. Пифагор лежал на шерстяной подстилке лицом к звездам. Их острые лучи проникали прямо в его сердце и рассыпались по телу искорками колдовской силы.
Теперь Пифагору стал понятен смысл долгого блуждания по подземному лабиринту. Он потерял точку отсчета на земле, он потерял счет времени — он слился с ночным небом, он влетел в первозданную стихию и плыл по ее безграничным просторам. Потоки мыслей о смысле короткой земной жизни и смысле вечного мироздания несли его по эфирному морю, усыпанному звездами. Как лучи далеких звезд, его мысли собирались в тугие пучки, освещая самые сокровенные тайники сознания. Три дня и три ночи промелькнули, как падающая звезда.
Пифагор был счастлив. Ночное одиночество, подаренное жрецами, многое изменило в его сознании. Перед жаждущим истины эллином открылись сияющая красота и разумность устройства мироздания. Какая сила удерживает эту неизмеримую громаду в вечном движении? Отчего она не распадается на части и не собирается воедино? Где начало и где конец ее? От этих вопросов разум приходил в немое оцепенение, которое сменялось оживленной работой мысли. Видимо, в эти минуты и решился Пифагор назвать звездный мир словом «космос» (κόσμος), что на языке его далекой родины означало порядок, совершенство, прекрасную обустроенность.
И все-таки чувство неудовлетворенности не покидало Пифагора. В глубине души он понимал, что не только под сводом звездного неба, но и над чистым листом папируса открывается истина. Долгие размышления, в которые погружает искателя истины звездное небо, должны быть закреплены и выверены в четких линиях геометрических чертежей, в стройных шеренгах астрономических таблиц, в затейливых столбцах арифметических вычислений. Путь к истине сокрыт не столько в ночных жреческих таинствах, сколько в математических таблицах и чертежах. Истина сокрыта в числе! В этом для Пифагора не оставалось сомнений, но холодной мудрости чисел предстояло еще долго учиться.
Что же приобрел Пифагор за годы учений в Египте как ученый и прежде всего как математик? С высоты сегодняшнего знания оценивая вклад самого Пифагора в математику, пожалуй, следует сказать: немногое. Египетская математика была чисто прикладной наукой: она удовлетворяла потребность в счете (арифметика) и в измерении земельных участков (геометрия). Если первое приложение математики естественно для каждой страны, то второе играло особую роль именно в Египте. Важность для Египта отдельной науки — землемерия (по-гречески геометрии) объяснил еще Геродот: «Этот царь (фараон Сесострис. — А. В.), как передавали жрецы, разделил землю между всеми жителями и дал каждому по квадратному участку равной величины. От этого царь стал получать доходы, повелев взимать ежегодно поземельную подать. Если река отрывала у кого-нибудь часть его участка, то владелец мог прийти и объяснить царю о случившемся. А царь посылал людей удостовериться в этом и измерить, насколько уменьшился участок, для того чтобы владелец уплачивал подать соразмерно величине оставшегося надела. Мне думается, что при этом-то и было изобретено землемерное искусство и затем перенесено в Элладу».
К сожалению, папирус, на котором египтяне записывали математические тексты, слишком подвержен ударам времени. К сегодняшнему дню уцелело лишь два полноценных математических папируса. Первый из них — так называемый папирус Райнда (по имени обнаружившего папирус англичанина) — хранится в Британском музее, второй находится в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина и называется Московским. Папирус Райнда содержит 84 задачи и датируется приблизительно 1800 г. до н. э., хотя, как утверждает его писец Ахмес, он восходит к более древнему оригиналу. В Московском папирусе 25 задач примерно того же содержания, и он, возможно, на два столетия старше. Вот практически и все, что осталось от египетской математики.
Проницательный читатель, привыкший к бурным процессам в современной науке, конечно, возразит: по этим папирусам нельзя судить о египетской математике времен Пифагора, ибо за 1500 лет, прошедших со времени их написания, египетская математика могла сделать огромный скачок вперед. Однако сохранившиеся остатки египетских папирусов более позднего происхождения, в том числе и римской эпохи, показывают, что это не так. За 2000 лет своего существования египетская математика практически не претерпела никаких качественных изменений! Вообще, долина Нила — Египет, защищенная с трех сторон пустыней, а с четвертой стороны — морем, представляет собой уникальный пример удивительно статичного общества. В Египте тысячелетиями ничего не менялось! Не изменялась и математика.
Папирус Райнда начинается громким обещанием научить «совершенному и основательному исследованию всех вещей, пониманию их сущности, познанию всех тайн...». Однако, по существу, папирус открывает не происхождение вещей, а тайны счета, и его содержание сводится к двум вопросам: 1) сведение всех арифметических операций к сложению; 2) правила действия с дробями.
Умножение проводилось последовательным удвоением первого сомножителя, а затем составлялась сумма так, чтобы число удвоений давало второй сомножитель. Например, чтобы умножить 12 на 13, писали
и складывали все числа, отмеченные наклонной чертой.
Правила действия с дробями были куда более громоздкими. Все дроби сводились к сумме так называемых основных дробей, т. е. дробей, имеющих в числителе единицу. Поскольку умножение было двоичным, то достаточно было уметь разлагать на основные дроби лишь дроби вида 
. Папирус Райнда дает таблицу таких разложений для всех нечетных n от 5 до 331. Например:
Такие действия с дробями были исключительно тяжеловесными. Тем не менее они были заимствованы греками и применялись не только в эпоху эллинизма (эпоху Александра Великого), но и в средние века. Таким образом, если Пифагор и привез из Египта правила действия с дробями (а скорее всего так и было), то тем самым в европейскую математику вошел громоздкий математический аппарат, который резко осложнял вычислительные работы. Остается лишь сожалеть, что Пифагор не внедрил в греческую математику несравненно более прогрессивную вавилонскую технику счета (если, конечно, Пифагор был в Вавилоне). Впрочем, в истории науки есть немало примеров тому, как простые и естественные методы подолгу пробивали себе дорогу к жизни, тогда как громоздкие теории укоренялись с легкостью сорняков.
Все тайны счета преподносились в египетских папирусах на конкретных задачах. В папирусе Райнда мы находим и решение знаменитой задачи о семи кошках: в каждом из 7 домов живет по 7 кошек; каждая кошка съела по 7 мышей; каждая мышь съела по 7 колосьев; из каждого колоса можно получить 7 мер хлеба. Так сколько всего предметов мы перечислили? Решение этой задачи на геометрическую прогрессию сегодня доступно каждому школьнику. Но кто сможет ответить на другой вопрос: сколько всего человек обучалось математике на этой задаче за 4000 лет?
Но ни в одном папирусе, ни в одной задаче мы не найдем и намека на объяснение, почему следовало действовать так, а не иначе. В египетских папирусах полностью отсутствует главное содержание сегодняшней математики — доказательство. Этим содержанием наполнил математику Пифагор.
И наконец, два слова о египетской геометрии. Геометрия египтян носила исключительно прикладной характер и касалась измерения площадей, объемов и поверхностей. Помимо площадей прямоугольника, треугольника и трапеции египтяне умели вычислять и площадь круга. Она принималась равной площади квадрата со стороной в 8/9 диаметра, т. е.
Таким образом, египтяне получили прекрасное приближение для числа π (напомним, что 
). И вавилоняне, чья математика была намного выше египетской, и древние китайцы пользовались значением 
. Это же значение числа π названо в Библии священным.
Но самым замечательным результатом египетской геометрии является совершенно точное вычисление объема усеченной пирамиды с квадратным основанием:
Здесь a и b — длины сторон оснований; h — высота. Этот результат, содержащийся в Московском математическом папирусе (рис. 19), не имеет аналогов ни в какой другой древней математике и является одной из загадок великой египетской цивилизации[22].
Итак, желая узнать, чему научился Пифагор в Египте, мы попали в нелегкую ситуацию. Мы ничего не знаем о египетской математике времен Пифагора, мы не знаем ни одной строчки сочинений Пифагора, и в то же время мы пытаемся сделать какие-то выводы. Все это напоминает сказку: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. И тем не менее, анализируя ход развития египетской и греческой математики, можно уверенно сказать: греческая математика избрала свой путь. Греческий путь в математике заключается в выборе системы самоочевидных истин (аксиом) и выявлении с помощью рассуждений (доказательств) глубинных связей между абстрактными фундаментальными понятиями. Что касается египетской науки, то она обращала главное внимание на установление разнообразных конкретных фактов, частных закономерностей, на виртуозное владение простейшими полуинтуитивными методами. Таким образом, в науке Пифагор выбрал свой путь и начиная с Пифагора «греческий» стиль мышления стал господствовать в математике, что и явилось главной причиной ее сегодняшнего расцвета.
Рис. 19. Фрагмент Московского математического папируса, содержащий вычисление объема усеченной пирамиды со сторонами основания 2 и 4 локтя и высотой 6 локтей. Внизу приведен перевод демотического письма папируса на иероглифическую запись. XIX — XVII вв. до н. э. Москва. Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.
Но вот чего Пифагор в избытке заимствовал у египетских жрецов, так это всякого рода мистики, пристрастия к таинствам, священнодействиям, магии чисел и т. д. Можно с уверенностью сказать, что вся числовая магия, пышным букетом расцветшая в средневековой Европе, имела своим «крестным отцом» Пифагора. Идея о магических свойствах чисел, вера в бессмертие души и переселение души человека в животных, артистически разработанный спектакль разнообразнейших священнодействий и таинств — все это и составляло основной «предмет» жреческой науки. Долгое пребывание в атмосфере таинства оставило свой отпечаток в сознании Пифагора. Впрочем, как человек тонкий и впечатлительный, он и сам был склонен к подобного рода мистериям.
Как бы то ни было, но пора ученичества подходила к концу. Все было уже изведано, понято, прочувствовано, ничего нового жрецы не могли уже дать своему талантливому ученику. Возможно, неудовлетворенность бездоказательностью египетской математики ускорила окончательное решение Пифагора возвращаться на родину. Нужно было ехать домой и создавать свою школу, в которой ясность логики и твердость доказательств стали бы главными строительными материалами.
Но нелегко было теперь осуществить это решение, обратное тому, что привело Пифагора 11 лет назад в Египет. Жрецы неохотно открывали двери своих храмов входящему, но еще крепче закрывали их перед выходящим. Никто не должен был разносить по свету тайны египетских храмов. Мы не знаем, как Пифагору удалось выбраться из цепких жреческих объятий, но знаем, что и эту преграду Пифагор сумел преодолеть. Мысль Пифагора уже летела к лазурным берегам родной Эллады.
