Глава третья. Отдадим собакам должное

За неделю до того, как Шива снял свой браслет, мы все ехали на машине в город, когда мотоциклист под вой сирены велел нам убраться с дороги.

– Хорошо, хорошо, – проворчал Гхош, сворачивая на обочину. – Его императорскому величеству Хайле Селассие Первому, Льву Иудеи, необходимо проехать.

Машины сгрудились на авеню Менелика Второго. На склоне холма виднелся «Африка-Холл», похожий на коробку с акварельными красками, поставленную на бок. Перед штаб-квартирой Организации Африканского Единства развевались флаги всех государств континента, а фасад украшали портреты Насера, Нкрумы, Оботе и Табмена*.

* Шмаль Абдель Насер (1918-1970) – второй президент Египта (1956-1970), деятель панарабского движения, Герой Советского Союза. Нкрума Кваме (1909-1972) – деятель африканского национально-освободительного движения, основатель и первый президент Республики Гана. Аполло Милтон Оботе Опето (1924-2005) – угандийский политический и государственный деятель, первый премьер-министр Уганды, позже – президент Уганды. Уильям Ваканарат Шадрак Табмен (1895- 1971) – государственный и политический деятель Либерии. С 1944 года и до самой смерти в 1971 году – президент республики и одновременно, в соответствии с конституцией республики, глава правительства.

Императорский Юбилейный дворец возвышался по другую сторону улицы. У ворот стоял караул – двое лейб-гвардейцев на лошадях. Резиденция, окруженная пышными садами, казалась бледной копией Букингемского дворца. В ночи залитый светом дворец сверкал, будто слоновая кость. На Рождество одну из елей перед резиденцией наряжали.

Пешеходы, повозки, автомобили – все замерло. Босой мужчина с бельмами вместо глаз обнажил курчавую седую голову. Три женщины в трауре с зонтиками над головами тоже ждали. Лица их покрывал пот, ибо им пришлось карабкаться вверх по склону. Одна из женщин присела на бордюр и поправила пластиковую босоножку. Двое молодых людей стояли на обочине, явно недовольные тем, что их тормознули.

Сидящая женщина проговорила:

– Может, его величество подбросит нас, куда надо. На автобус-то денег нет. Мои ноги меня убивают.

Губы стоящего рядом старика шевельнулись, словно желая оплевать ее в наказание за святотатство.

Показался зеленый «фольксваген» с сиреной и динамиком на крыше. Никогда бы не подумал, что «фольксваген» может нестись с такой скоростью.

– Спорим, его величество едет на своем новом «линкольне», – сказал я Гхошу.

– Маловероятно.

Был 1963 год. Состоялось покушение на Кеннеди. Один наш одноклассник, чей отец был членом парламента, уверял, что «линкольн» когда-то принадлежал президенту, правда, застрелили его в другой машине. У императора автомобиль был крытый и привлекал не изгибами кузова, а чрезвычайной длиной. Ходила шутка, что императору для того, чтобы попасть из Старого дворца на вершине холма, где он занимался государственными делами, в Юбилейный дворец достаточно забраться на заднее сиденье и выйти через переднюю дверь.

Среди двадцати шести машин императорского гаража насчитывалось двадцать «роллс-ройсов». Один был рождественским подарком английской королевы. Я попробовал представить себе, какие еще дары лежали под рождественской елкой монарха.

Мимо проехал «лендровер» – лейб-гвардия, не полиция, – задний борт откинут, в руках у солдат автоматы. Послышалось что-то вроде барабанной дроби, и прямо из воздуха материализовалось восемь мотоциклов, по два в ряду, дрожащий воздух обтекает моторы. На хромированных фарах и крыльях засверкало солнце. В своей черной форме, белых шлемах и перчатках мотоциклисты напомнили мне воинов, свирепых и готовых убивать снова и снова, что лихо скакали на лошадях на праздновании годовщины падения Муссолини.

Земля тряслась, когда могучие «дукати» проезжали мимо, и ясно было, что достаточно чуть повернуть ручку, чтобы целый табун лошадей сорвал мотоцикл с места.

Зеленый «роллс-ройс» его величества был отполирован до зеркального блеска. Специальное сиденье было установлено таким образом, чтобы монарх видел подданных, а подданные – монарха. В грохоте мотоциклов автомобиль передвигался почти бесшумно, слегка посвистывая двигателем.

– На эти деньги можно кормить всех детей империи в течение месяца, – пробормотал Гхош.

Старик рядом с нами опустился на колени и поцеловал асфальт, когда «роллс-ройс» проезжал мимо.

Я хорошо разглядел императора с собачкой Лулу на коленях. Монарх поглядел прямо на нас, улыбнулся в ответ на наш поклон, сложил ладони лодочкой. И проехал мимо.

– Вы видели? – горячо заговорила Хема. – Видели намаете?

– Это в твою честь, – произнес Гхош. – Он знает, кто ты такая.

– Не говори глупостей. И все равно, как мило!

– И чтобы ты сомлела от радости, большего не требуется? Один намаете, и все?

– Прекрати, Гхош. Политика меня не касается. А старичок мне очень нравится.

«Роллс-ройс» повернул к дворцовым воротам. Мотоциклы остановились. «Лендровер» подкатил к самым воротам. Двое залитых солнцем всадников в зеленых брюках, белых пиджаках и шлемах взяли на караул.

Одинокий полицейский сдерживал привычную кучку просителей, поджидавших у ворот. Размахивавшая бумагой пожилая женщина, наверное, попалась императору на глаза. «Роллс-ройс» остановился. Мне было видно, как крохотная чихуахуа царапает коготками по стеклу и трясет головой: собачка лаяла. Пожилая женщина с поклоном прижала бумагу к окну.

Похоже, она говорила, а император слушал. Старушка оживленно размахивала руками, ее тело тряслось.

Машина тронулась с места, но дама не сдалась. Прижимая руки к стеклу, она бросилась бежать за «роллс-ройсом». Когда стало ясно, что за авто ей не угнаться, она закричала: «Леба, лева» (вождь, вождь), поискала глазами камень, не нашла, сняла туфлю и грохнула ею по крышке багажника, никто и глазом моргнуть не успел.

Полицейский поднял дубинку, и вот уже женщина мешком валится на дорогу. Ворота дворца закрываются. Мотоциклисты бросаются вперед и принимаются охаживать дубинками просителей, не обращая внимания на вопли. Пожилая женщина лежит неподвижно и тем не менее получает удар по ребрам. Всадники застыли на месте, их лица невозмутимы, только у лошадей дергается кожа.

Мы потрясены. Двое молодых людей хихикают и шагают восвояси.

Женщина рядом с нами хватается за голову: – Как они могли поступить так с бабушкой? Старик молча сжимает в руке шапку, но видно, как он огорошен.

Мы едем дальше и видим, как мотоциклисты задают взбучку полицейскому. Ему надо было вырубить старушку раньше, пока не открыла рот и не смутила их всех.

Прошло столько лет, я повидал немало жестокостей, и все-таки та сцена как живая стоит у меня перед глазами. Избиение старушки сразу после того, как император тепло нас приветствовал, показалось неким предательством, да тут еще горькое осознание, что ни Хема, ни Гхош не в силах помочь.

На мой взгляд, лупоглазая чихуахуа тоже участвовала в позорном происшествии. Ведь только ей разрешалось ходить в присутствии его величества, она ела и спала куда лучше, чем большинство его подданных. С того дня я по-новому воспринимал императора и Лулу. И уж конечно, я был не в восторге от избалованной собачки.

Если Лулу была собачьей императрицей Эфиопии, то наша Кучулу с двумя безымянными псами относились к плебсу. Имя собаке дал дантист-перс, какое-то время работавший в Миссии. А дать кличку в Эфиопии означает спасти животное. Шерсть у двух шелудивых псов была до того грязная, что невозможно определить их природный окрас. Во время долгих дождей, когда все прочие собаки старались спрятаться, эти двое предпочитали мокнуть, чем нарываться на пинки. Да и вообще, может, безымянных псов была целая вереница, только заглядывали они к нам парочками.

После того как перс-дантист уехал, Кучулу кормила сестра Мэри. А после ее смерти за дело взялась Алмаз.

Выразительные глаза Кучулу были словно черные жемчужины. При всей ее проказливой игривости, в глазах Кучулу крылась неизбывная печаль. Знаю, у собак нет бровей, но, клянусь, у нашей имелись над глазами складки, которые жили своей жизнью. Они выражали опасение, изумление, а порой даже озадаченность. Мимика, прославившая Лорела и Харди*, два фильма которых мы видели в «Синема Адова». О том, чтобы Кучулу жила у нас дома, и речи быть не могло. Это коровы – животные священные. А собаки – нет.

* Стэн Лорел и Оливер Харди – американские комики, одна из наиболее популярных комедийных пар в истории кино. Стэн был худым, а Оливер – толстяком.

Мы понятия не имели, что Кучулу беременна, пока не наступил Новый год. Два дня она не попадалась нам на глаза, а перед школой мы ее нашли. Она лежала в сарае за поленницей в полном изнеможении, едва голову могла поднять. Присутствие мохнатых шариков, копошившихся у ее живота, объяснило все.

Мы бросились к Хеме и Гхошу, а потом к матушке, чтобы сообщить потрясающую новость, мы придумали имена. Взрослые не проявили никакого энтузиазма, но мы не заподозрили ничего плохого.

После школы мы вышли из такси у главных ворот Миссии, поднялись на вершину холма и тогда увидели… мы даже не поняли что. Щенки были попиханы в большой пластиковый мешок, горловина которого была надета на выхлопную трубу такси и обвязана веревкой. Потом мы узнали, что таксист увидел, как Гебре возится с приплодом, собираясь утопить, и предложил новый способ избавиться от щенков. Гебре всегда благоговел перед техникой и легко дал себя уговорить.

На наших глазах шофер запустил двигатель, пакет раздулся, и через несколько секунд двигатель заглох. Кучулу, которая еле дотащилась до машины, впилась зубами в наполненный дымом пакет. Щенки, тычась мордочками в пластик, неуклюже возились в поисках выхода. Горе Кучулу было неописуемо, ее охватило отчаяние. Пациенты и случайные прохожие нашли зрелище интересным. Собралась небольшая толпа.

Я оцепенел, не в силах поверить своим глазам. Это какой-то особый ритуал, так полагается поступать со всеми щенками, просто я не в курсе? Я испытующе посмотрел на стоящих рядом взрослых – нет, это не так, судя по всему. На душе у меня сделалось так же тяжко, как у Кучулу.

Шива не нуждался в подсказках. Он бросился к машине и попытался, обжигая руки, оторвать пакет от выхлопной трубы, потом рухнул на колени, разодрал мешок. Гебре оттащил Шиву, тот пинался и размахивал руками. Только увидев, что щенки не шевелятся, брат прекратил сопротивление.

Меня потрясло лицо Генет. Казалось, ей были известны подводные течения, что правят миром, в котором мы живем, она будто знала все заранее. Ничто не могло ее удивить.

Я не понимал, как Кучулу сможет простить нас и остаться в Миссии. Она ведь ничего не знала об ограничениях на численность собачьей стаи и распоряжениях матушки на этот счет. А мы не знали, что Гебре уже не раз выполнял подобные указания и топил новорожденных щенков.

Шива ободрал колени и до волдырей обжег руки. Хема, Гхош и матушка заторопились в приемный покой.

Гхош смазал Шиве ожоги сильвадином и перевязал коленки. Взрослые ни словом не обмолвились насчет щенков.

– Почему вы позволили Гебре так поступить? – возмущенно спросил я.

Гхош даже головы не поднял. Он не мог нам лгать, он просто промолчал.

– Не осуждай Гебре, – произнесла матушка. – Он выполнял мои указания. Мне очень жаль. Мы не можем допустить, чтобы целая стая собак носилась вокруг Миссии.

На извинения это было непохоже.

– Кучулу забудет, – успокаивала Хема. – Животные такого не запоминают, милые мои.

– А ты бы забыла, если б кто-нибудь убил меня или Мэриона?

Взрослые уставились на меня. Но это произнес не я. Более того, я стоял футах в восьми от того места, где Шиве накладывали повязку.

А ты бы забыла, если б кто-нибудь убил меня или Мэриона?

Эти звуки издали гортань, губы и язык моего впавшего в молчание брата. Звуки оформились в слова, которые не забыть никому из нас.

Взрослые перевели взгляд на Шиву, потом опять на меня. Я затряс головой и указал на брата.

Наконец Хема прошептала:

– Шива… Что ты сказал?

– Если нас убьют сегодня, завтра ты нас забудешь? Хема со слезами радости на глазах потянулась к Шиве,

желая обнять его, но тот отшатнулся, – не только от нее, но и от всех нас, как от убийц. Наклонившись, он спустил носок, снял с ноги браслет и швырнул на стол. Этот браслет всегда находился при нем, его снимали только для того, чтобы починить, расширить или обновить. Все равно как если бы он отрезал себе палец и выложил на стол.

– Шива, – помолчав, проговорила матушка, – если бы мы оставляли Кучулу ее потомство, в Миссии было бы уже с шестьдесят собак.

– Что случилось с остальными щенками?

Матушка пробормотала, что Гебре поступил с ними человечно и что насчет выхлопной трубы разрешения дано не было. И вообще Гебре должен был все проделать, пока мы в школе.

Сейчас я был с Шивой заодно.

Он коснулся моего плеча и зашептал на ухо.

– Что он сказал? – спросила Хема.

– Он сказал, если вы такие жестокие, то какой смысл разговаривать. Он сказал, что вряд ли сестра Мэри или Томас Стоун пошли бы на такое. Может, если бы они были здесь, до такого бы никогда не дошло.

Хема вздохнула, как будто так и ждала, что вот сейчас мы заговорим об отце с матерью.

– Милый, – проскрежетала она, – ты понятия не имеешь, как бы они себя повели.

Шива повернулся и вышел. Гхош и матушка застыли в позах людей, которым только что явилось привидение. Пришла их очередь лишиться языка. Как могли эти взрослые, которых так тревожила немота Шивы, которые заботились о бедных, больных и сиротах, которых, как и нас, до глубины души потрясла жестокая сцена у императорского дворца, проявлять столь каменное равнодушие?

Позже я спросил матушку, оставила смерть детей шрамы на сердце Кучулу? Матушка ответила, что не знает, но совершенно уверена в том, что Миссия – не собачий питомник и больше трех псов мы позволить себе не можем. Нет, она не думает, что есть отдельный рай для собак, и, откровенно говоря, не ведает, какое число собак в Миссии угодно Господу, но в этом вопросе Господь облек ее доверием, и рассуждать со мной на эту тему она не намерена.

Кучулу после смертоубийства разуверилась в роде человеческом. Она стала сторониться людей, свернется клубком и замрет. Мы оставляли ей еду, но если она и ела, то никто этого не видел.

Долгие недели хвост ее приходил в движение в присутствии единственного человека – Шивы.

Когда Шива выучился танцевать «Бхаратанатьям», я впервые понял, что это человек, отдельный от меня. Теперь, когда он заговорил и мог самовыражаться, Шива-Мэрион уже не всегда двигался и говорил как одно существо. Доселе мы как бы дополняли друг друга, различия между нами стирались. Но после гибели щенков наши пути стали понемножку расходиться. Брат жалел животных. Налаживать отношения с людьми он предоставил мне.