Неродственных языках

В крайнем правом столбце этой таблицы указаны языки, для которых обнаружены аналогичные звукосимволические оппозиции в исследованиях других авторов.

Интересно заметить, что на материале некоторых азиатских языков установлены звукосимволические ассоциации, сходные с теми, которые зафиксированы в экспериментах Тэйлоров. Так, в японском и тамильском u связано, по данным Тэйлоров, с малым, а не с большим размером. Наоборот, i связано в тамильском с большим размером. Аналогичные связи обнаружил Г. Диффлот (Difflоth 1994). Оставаясь на «синестетических» позициях, Диффлот объясняет обнаруженную им необычную ассоциацию тем, что при произнесении высоких гласных язык занимает в ротовой полости больший объем, чем при произнесении низких гласных. Следовательно, синестезия при перенесении одних видов ощущений на другие также может приобретать различные формы, т.е. варьироваться.

Таким образом, материал, собранный Тэйлорами, не со­ответству­ет выводам, который был сделан обоими иссле­дователями и, в первую очередь, И. Тэйлор о национально-специфи­ческом харак­тере звукового символизма. Эксперимент Тэйлоров ещё раз со всей наглядностью свидетельствует о том, что символизация семанти­ческих единиц в различных языках осуществляется в соответствии с универсальными синестези­ческими правилами, но средствами, реально существующими в фонетических системах того или иного языка. Между семанти­ческими и фонетическими единицами нет и не может быть уже в силу только этой причины одно-однозначного соответствия. Поэтому с методической точки зрения при сопоставлении различ­ных языков более правильно исследовать символические свойства звуковых наборов, а не отдельных звуков. Кроме того, данные экспериментов могут быть искажены действи­ем факторов про­цедур­­ного характера: инструкцией, набором предъ­явля­емых звуко­вых стимулов, формой предъявления материала, составом испыту­емых, наконец, способом обработки полученных данных.

Вместе с тем, было бы преждевременно и неправильно полностью отбрасывать “теорию обратной связи”, как называют Тэй­лоры свою гипотезу. Накопленные наблюдения показывают, что оценка некоторых звуков, действительно, может зависеть от ассоциативной связи этих звуков с определёнными значениями – прежде всего, грамматическими. Так, русские и немцы по-раз­ному судят о сходных фонетических единицах. Немцы оценивают русский звук /х’/ по шкале оценки не столь отрицательно, как русские (см. [Журавлёв 1974: 83]; см. также табл. 6, где сходный немецкий звук [c] занимает одно из нейтральных мест). Это можно объяснить вхождением звука [c] в состав уменьшительно-ласкательного суффикса немецкого языка - chen. В отличие от слов, аффиксы с деривационным значением являются парадигматически более тесно связанными единицами, их число невелико, а частота встреча­емости намного выше, чем частота встречаемости отдельных слов, так как аффиксы входят в состав не одного, а множества слов. Поэтому в конечном итоге взаимосвязь некоторых деривационных (грамматических, а не лексических, как полагают Тэйлоры) значений с некоторыми звуками ([c] + [уменьшительно-ласкатель­ное значение]) может оказать влияние на результаты психо­линг­висти­ческих экспери­ментов. Полемизируя с И. Тэйлор, Дж. Вейс (Weis 1964: 546-458) указывал, что, если бы в основе звукосимволизма лежала языковая привычка, то это в первую очередь проявилось бы не на оценке начальных, а на оценке конечных согласных, поскольку в индоевропейських языках грамматическая информация заложена в суффиксе. Дж. Вейс, судя по результатам некоторых экспериментов (см. Левицкий 1973: 19), оказался прав; в целом, однако, не исключено, что на результаты эксперимента могут оказать влияние как аффиксальные, так и корневые морфемы (см. Левицкий 1973: 85-86). Однако преувеличивать роль подобных факторов нет оснований. И вот почему. Не случайно, очевидно, ещё Э. Сэпир (см. раздел 1.2) различал экспрессивный и референциальный звуковой символизм. Материал многочисленных исследований (см., например, раздел 2.3.) свидетельствует о том, что действие звукового символизма распространяется в первую очередь как раз на сферу сенсорных и эмоционально-оценочных явлений. Поэтому, если аффиксальная семантика и оказывает влияние на функциони­рование звукового символизма, то в расчёт могут быть приняты прежде всего аффиксы с эмоционально-оценочным (типа русск. - ик в стол-ик), а не “референциальным” значением (типа русск. - тель в слове учи-тель). Число же эмоционально-оценочных аффиксов в языках, где развита аффиксация, сравнительно невелико. По этой причине и действие “языкового навыка” ограничено, по-видимому, лишь сравнительно небольшим набором звуков и ещё более узким кругом шкал – прежде всего, очевидно, шкалой оценки: этим, возможно, отчасти объясняется столь широко наблюдаемая специфич­ность шкалы оценки в различных языках.

Вопрос о функционировании звукового символизма в сфере грамматических (деривационных, а, тем более, реляционных) значений заслуживает, разумеется, специального изучения. Если в современных индо-европейских языках действие звукового символизма в сфере грамматики весьма ограничено, то в языках других семей, например, в ряде языков Африки и Азии, как показывают исследования советских [Газов-Гинзберг 1974; Журковский 1968; Журинский 1972] и зарубежных [Вестерман 1963] исследователей, символизация грамматических значений – широко распространённое явление. Возможно, это явление было характерно и для индо-европейских языков на ранней стадии их развития (достаточно вспомнить гипотезу о звукосимволическом происхождении индо-европейского аблаута, высказанную Дж. Орром и Э. Прокошем (см. Прокош 1954: 121); см. также Louden 2000; Southern 1999). М. Лауден с помощью статистического анализа обнаружил, что в сильных глаголах в германских языках передние гласные чаще встречаются в формах настоящего времени, а задние – в формах прошедшего времени. Такое распределение гласных коррелирует с обозначением ближнего и дальнего дейксиса (ср. рус. здесь там, нем. hier-dort). Так или иначе, необходимо было бы провести статистическое обследование звукового состава аффиксов в индо-европейских и других языках с целью выявления звуко-семанти­ческих связей в сфере грамматики. Проведённое нами предвари­тель­ное исследование 23 языков различного строя [Левицкий 1969] показало, что в обозначениях понятия “маленький” звук /i/ встречается не только в корне слов, но и в суффиксах. Случайно ли этот звук широко распределён в уменьши­тельно-ласкательных формах европейских имён собствен­ных (типа Tony, Lilly, Dicky)? Я. Малкил предлагает термин морфосимволизм в противоположность термину фоносимволизм: в первом случае имеется в виду символика грамматических форм, а во втором – символика звуков (Malkiel 1994: 207). А.П. Журавлев, который начинал свою научную деятельность с изучения синтаксиса русского языка, полагает, что символическими свойствами могут обладать и синтаксические конструкции (см. Журавлев 1971).