Нума помпилий

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Ликург и Нума Помпилий

Плутарх (жил около 47-120 гг н.э.), Сравнительные жизнеописания. ЛИКУРГи НУМА ПОМПИЛИЙ М.:Правда, 1987г. Перевод В.Алексеева. OCR & spellcheck Никитенко Сергей.

ЛИКУРГ

I. В общем, ни один из рассказов о законодателе Ликурге не заслуживаетполного доверия. О его происхождении, путешествиях, смерти, наконец, о егозаконах и политической деятельности существуют разноречивые показания; но вособенности мало сходства в рассказах о времени его жизни. Одни считают его современником Ифита, принимавшим вместе с последнимучастие в установлении перемирия на время Олимпийских игр, -- мнение,разделяемое и философом Аристотелем, который ссылается на надпись на диске вОлимпии, где упоминается имя Ликурга. Другие, придерживаясь прихронологических вычислениях списков династии древних спартанских царей,например, Эратосфен и Аполлодор, говорят, что он жил незадолго до первойолимпиады. Тимей принимает двух Ликургов, живших в Спарте в разное время, --одному из них предание приписывает то, что сделано обоими. Старший из нихбыл почти современником Гомера, или, как утверждают некоторые, даже личнознал Гомера. К древнему времени относит его жизнь и Ксенофонт, называя егонесколько раз современником Гераклидов. Но, вероятно, под "Гераклидами" онпонимал древнейших царей, ближайших родственников Геракла, так как"Гераклидами" назывались и позднейшие спартанские цари. Ввиду сбивчивости показаний историков мы постараемся описать жизньЛикурга на основании тех данных, которые всего менее противоречат другдругу, и рассказов лиц, заслуживающих полного доверия. Поэт Симонид называет, например, отцом Ликурга не Эвнома. По егословам, Ликург и Эвном были сыновьями Пританида. Большинство, однако,приводит другую родословную: если верить им, Прокл, сын Аристодема, былотцом Соя. Сой имел сына Эврипонта, последний -- Пританида, этот -- Эвнома,Эвном, от первой жены, -- Полидекта, от второй, Дионассы, -- Ликурга. Такимобразом, по историку Диевтихиду, Ликург является потомком Прокла в шестомколене и Геракла в одиннадцатом. II. Из его предков самым знаменитым был Сой, в царствование которогоспартанцы обратили илотов в рабство и присоединили к своим владениямзначительную часть Аркадии. Говорят, Сой, окруженный однажды клиторцами внеудобной для сражения и безводной местности, предложил им заключить мир ивозвратить завоеванную у них землю, если они позволят ему и всему его войскунапиться из ближайшего источника. Мир был заключен под клятвою. Тогда онсобрал свое войско и обещал отдать престол тому, кто не станет пить. Ноникто не мог побороть себя, все утолили жажду, только один царь, спустившисьвниз на глазах всех, лишь плеснул на себя водой в присутствии неприятелей.Он отступил, но не вернул завоеванной им земли, ссылаясь на то, что "не всепили". Несмотря на все уважение к нему за его подвиги, его род называли не егоименем, а Эврипонтидами, по имени его сына, -- вероятно, Эврипонт, заискиваяу народа, желая приобрести любовь черни, поступился частью своих правнеограниченного монарха. Вследствие этих послаблений народ поднял голову.Следующие затем цари были или ненавидимы народом за свою строгость поотношению к нему, или становились предметом насмешек за свою уступчивость ислабохарактерность, поэтому в Спарте долго царили безначалие и смуты,жертвами которых пал и царь, отец Ликурга. Желая разнять драку, он был раненкухонным ножом и умер, оставив престол своему старшему сыну, Полидекту. III. Когда вскоре скончался и Полидект, все считали законнымнаследником престола Ликурга, и, действительно, он правил государством, покаему не сказали, что его невестка беременна. Узнав об этом, он объявил, что,если новорожденный окажется мальчиком, он передаст престол ему, лично жебудет управлять государством в качестве опекуна. Опекунов сирот-царейспартанцы называли "продиками". Между тем вдовствующая царица завела с ним тайные сношения и говорила,что готова вытравить свой плод, чтобы выйти замуж за него, когда он будетцарем. Ликург ужаснулся ее жестокости, но не ответил отказом на еепредложение, сказал, что он в восторге от него, ничего против него не имеет,только советует ей не вытравлять плода, беречь себя, не губить своегоздоровья приемом сильнодействующих средств и объявил, что постарается убитьребенка тотчас же после его рождения. Таким образом, ему удалось обманутьцарицу, пока ей не пришло время разрешиться от бремени. Когда он заметил,что роды близки, он отправил во дворец нескольких человек, в качествесвидетелей разрешения ее от бремени, а также для надзора за ней, приказав имв случае рождения девочки передать ее женщинам, мальчика принести к нему,что бы он ни делал. Царица родила. В это время он сидел за обедом вместе свысшими сановниками. Рабы явились к нему с малюткой на руках. Он взял его иобратился к присутствующим со словами: "Вот, спартанцы, ваш царь!". Онположил его на трон и назвал Харилаем, так как все радовались и приходили ввосторг от его великодушия и справедливости. Ликург царствовал всего восемьмесяцев, но успел заслужить глубокое уважение от своих сограждан. Емуповиновались не только по одному тому, что он был царским опекуном и имел вруках верховную власть, большинство охотно исполняло его приказания,слушалось его, из уважения к его нравственным качествам. Но у него были изавистники, старавшиеся помешать успехам молодого человека, главным образомродня и приближенные матери-царицы, считавшей себя оскорбленной. Брат ее,Леонид, позволил себе однажды кровно обидеть его, сказав, между прочим, чтоон отлично понимает, что рано ли, поздно ли, только Ликург будет царем,желая этим навлечь подозрение на Ликурга и заранее оклеветать его, какзаговорщика, если с царем случится какое-либо несчастье. Подобного родаслухи распускала и царица. Глубоко оскорбленный и не желавший подвергатьсяслучайностям, Ликург решил покинуть родину, отклонить от себя подозрения ипробыть в путешествии до тех пор, пока его племянник подрастет и будет иметьсебе наследника. IV. Уехав, он прежде всего посетил Крит. Изучая его государственноеустройство и беседуя здесь с самыми известными из граждан, он хвалилнекоторые из их законов и обращал на них внимание, чтобы перенести их иввести в употребление у себя в отечестве, но некоторые не считалзаслуживающими этого. Он очаровал своим любезным и дружеским обращением иуговорил переселиться в Спарту одного из уважаемых за свой ум игосударственную мудрость островитян -- Фалета. Он слыл лирическим поэтом, наделе же преследовал те же цели, которые преследовали лучшие иззаконодателей. В своих стихотворениях он желал пробудить любовь к порядку исогласию. Их мелодия притом много способствовала к установлению порядка ипрекращению раздоров. Слушавшие их незаметно для себя смягчали свои нравы; вих сердца глубоко западало стремление к прекрасному взамен царившей до этогомежду ними вражды, так что этот человек в известной степени указал Ликургупуть для воспитания его народа. Из Крита Ликург поплыл к берегам Азии. Он желал, говорят, сравнитьпростоту и суровость образа жизни критян с роскошью и изнеженностью ионийцев-- как врач сравнивает хилое и болезненное тело со здоровым -- и, такимобразом, увидеть разницу между их образом жизни и государственнымустройством. Здесь он, вероятно, в первый раз узнал о существовании поэмГомера, которые хранились у потомков Креофила. Он заметил, что междуместами, чтение которых может доставить удовольствие, приятное развлечение,есть такие, которые заслуживают не меньшего внимания благодаря заключающимсяв них правилам политики и нравственности, поэтому охотно списал их и собрал,чтобы привезти домой. Об этих поэмах греки имели уже смутные представления.У небольшого числа лиц были отрывки из них, между тем как сами поэмыпереходили из уст в уста в не имевших между собою связи отрывках. Ликург былпервым, кому мы обязаны знакомству с ними в их полном виде. Египтяне уверяют, что Ликург был и у них и что ему в особенностипонравились существовавшие у них обособленные касты воинов, вследствие чегоон ввел то же и в Спарте и, образовав отдельное сословие ремесленников имастеровых, явился основателем класса настоящих, чистых граждан. Сегиптянами согласны и некоторые греческие писатели; но, насколько мнеизвестно, только один спартанец, Аристократ, сын Гиппарха, утверждает, чтоЛикург был на севере Африки и в Испании, а также, что он путешествовал поИндии, где будто бы разговаривал с гимнософистами. V. Между тем спартанцы жалели об отъезде Ликурга и не раз приглашалиего вернуться. Они говорили, что их нынешние цари отличаются от подданныхтолько титулом и тем почетом, которым они окружены, в то время как он создандля того, чтобы властвовать и обладать способностью оказывать на другихнравственное влияние. Впрочем, и сами цари были не против его возвращения,-- они надеялись с его помощью сдержать наглость толпы. Он вернулся инемедленно приступил к преобразованию существующего порядка, к кореннымреформам государственного устройства, -- по его мнению, отдельные законы немогли иметь ни успеха, ни пользы; как у человека больного, страдающегопритом различными болезнями, следует совершенно выгнать болезнь смесьюлекарств со слабительным и предписать ему новый образ жизни. С этой целью он прежде всего отправился в Дельфы. Принесши богу жертву,он вопросил его и вернулся домой с тем известным оракулом, где пифия назвалаего "любимцем богов" и скорее "богом, нежели человеком". Когда он просилдать ему "лучшие" законы, она отвечала, что бог обещает ему, что лучше егозаконов не будет иметь ни одно государство. Этот ответ ободрил его, и он обратился к самым влиятельным гражданам спросьбою оказать ему поддержку. Но прежде всего он открылся своим друзьям,затем постепенно привлек на свою сторону еще большее число граждан и склонилих принять участие в его планах. Выбрав удобное время, он приказал тридцатиаристократам явиться вооруженными утром на площадь, желая напугать, навестистрах на своих противников, если бы такие оказались. Гермипп сохранил именадвадцати самых знатных из них; но самым ревностным помощником Ликурга в делесоставления новых законов был Артмиад. В самом начале этой суматохи царьХарилай убежал в храм Афины Меднодомной -- он испугался, что все случившеесяявляется заговором против него, -- но затем склонился на увещания, взял сграждан клятву, вышел и принял участие в преобразованиях. Он былслабохарактерен. Говорят, например, другой его товарищ по престолу, Архелай,сказал хвалившим молодого царя: "Разве Харилая можно назвать дурнымчеловеком, если он не сердится даже на негодяев". Из многих преобразований, введенных Ликургом, первым и самым важнымбыло учреждение им Совета старейшин (герусии), который, сдерживая визвестных границах царскую власть и в то же время пользуясь одинаковым с неючислом голосов при решении важнейших вопросов, служил, по выражению Платона,и якорем спасения, и доставлял государству внутренний мир. До сих пор оно неимело под собою прочной почвы, -- то усиливалась власть царя, переходившая вдеспотизм, то власть народа в форме демократии. Власть старейшин (геронтов)была поставлена в середине и как бы уравновешивала их, обеспечивая полныйпорядок и его прочность. Двадцать восемь старейшин становились на сторонуцаря во всех тех случаях, когда следовало дать отпор демократическимстремлениям. С другой стороны, они в случае необходимости оказывалиподдержку народу в его борьбе с деспотизмом. По словам Аристотеля, числостарейшин было такое потому, что из прежних тридцати сообщников Ликурга двоеотказались участвовать в его предприятии из страха. Сфер, напротив, говорит,что число сообщников Ликурга было то же, что сначала, -- быть может, потому,что число это четное, получаемое от умножения семи на четыре, и так же, каки шесть, равное сумме своих делителей. На мой же взгляд, старейшин былостолько для того, чтобы вместе с двумя царями их было в общем тридцатьчеловек. VI. Ликург считал это учреждение настолько важным, что послал в Дельфывопросить о нем оракула и получил от него следующий ответ, так называемуюретру: "Выстрой храм Зевсу-Гелланию и Афине-Геллании, раздели народ на филыи обы, учреди совет из тридцати членов, вместе с вождями, и пусть время отвремени народ сбирается между Бабикой и Кнакионом. Предлагать законы исбирать голоса должен ты, окончательное же решение должно принадлежатьнароду". Учредить "филы" и "обы" значит разделить народ на мелкие единицы,которые оракул назвал "филами", другие -- "обами". Под вождями следуетпонимать царей. "Созывать Народное собрание" выражено словом "апелладзеин"-- по мнению Ликурга, первым внушил ему мысль издать законы АполлонДельфийский. Бабика и Кнакион называются в настоящее время Энунтом.Аристотель говорит, что Кнакион -- река, Бабика -- мост. Между двумя этимипунктами происходили в Спарте народные собрания. Ни портика, ни другогокакого-либо здания там не было: по мнению Ликурга, это не только не делалоприсутствующих умнее, но даже вредило им, давая им повод болтать, хвастатьсяи развлекаться пустяками, когда они во время Народного собрания станутлюбоваться статуями, картинами, театральными портиками или роскошноукрашенным потолком здания Совета. В Народных собраниях никто не имел прававысказывать своего мнения. Народ мог только принимать или отвергатьпредложения геронтов и царей. Впоследствии, когда народ стал искажать,извращать предложения, вносившиеся на его обсуждение, сокращая или дополняяих, цари Полидор и Теопомп в прежней ретре сделали следующую прибавку: "Еслинарод постановит дурно, царям и старейшинам уйти", другими словами, они недолжны были утверждать его решений, а вообще распустить собрание, объявитьзакрытым, так как оно приносило вред, искажая и извращая их предложения. Имдаже удалось убедить граждан, что так приказал оракул. Об этом говоритследующее место из Тиртея: Те, кто в пещере Пифона услышали Феба реченье, Мудрое слово богов в дом свой родной принесли: Пусть в Совете цари, которых боги почтили, Первыми будут; пускай милую Спарту хранят С ними советники-старцы, за ними -- мужи из народа, Те, что должны отвечать речью прямой на вопрос. VII. Несмотря на то, что Ликург не передал государственной власти водни руки, олигархия в чистом ее виде все еще продолжала заявлять о себе,поэтому его преемники, замечая, что она переступает предел возможного истановится невыносимой, учредили для обуздания ее, как выражается Платон,должность эфоров. Первыми эфорами, при царе Теопомпе, были Элат и еготоварищи, что имело место спустя около ста тридцати лет после Ликурга.Говорят, жена Теопомпа упрекала его за то, что он передает своим детямменьшую власть, чем он получил сам. "Да, меньшую, -- отвечал царь, -- затоболее прочную". Действительно, потеряв то, что для них было лишним,спартанские цари избегли зависти, грозившей им опасностью. Им не пришлосьиспытать того, что пришлось испытать царям мессенским и аргосским со стороныих подданных, когда они не пожелали поступиться чем-либо из своих прав впользу демократии. Ум и прозорливость Ликурга делаются вполне понятнымитогда только, если обратить внимание на те смуты и ссоры, которыепроисходили у единоплеменников и соседей спартанцев -- мессенцев и аргосцев.Им достались сначала по жребию даже лучшие участки в сравнении соспартанцами; но счастье их продолжалось недолго. Своеволие царей инеповиновение народа положили конец существовавшему порядку вещей и даливозможность убедиться, что законодатель спартанцев, поставивший каждойвласти свои пределы, был для них истинным даром неба, ниспосланным для ихсчастья. Но об этом речь впереди. VIII. Вторым из преобразований Ликурга, и самым смелым из них, былоделение им земель. Неравенство состояний было ужасное: масса нищих ибедняков угрожали опасностью государству, между тем как богатство было вруках немногих. Желая уничтожить гордость, зависть, преступления, роскошь идве самые старые и опасные болезни государственного тела -- богатство ибедность, он убедил сограждан отказаться от владения землею в пользугосударства, сделать новый ее раздел и жить всем на равных условиях, такчтобы никто не был выше другого, отдавая пальму первенства однимнравственным качествам. Неравенство, различие одного от другого должно быловыражаться только в порицании за дурное и похвале за хорошее. Приводя свойплан в исполнение, он разделил всю остальную Лаконию на тридцать тысячземельных участков для жителей окрестностей Спарты, периэков и на девятьтысяч -- округ самой Спарты: столько именно было спартанцев, получившихземельный надел. Некоторые говорят, что Ликург выделил только шесть тысячучастков и что три тысячи остальных прибавлены позже, Полидором, другие же-- что из девяти тысяч участков половину роздал он, половину -- Ликург.Каждый участок мог давать ежегодно семьдесят медимнов ячменя для мужчины идвенадцать -- для женщины, кроме того, некоторое количество вина и масла,чего, по мнению Ликурга, было достаточно, чтобы прожить не болея, в добромздоровье, и не нуждаясь ни в чем другом. Говорят, когда он возвращался потомдомой и проходил по Лаконии, где только что кончилась жатва, он увидел рядыснопов одинаковой величины и сказал с улыбкой, обращаясь к своим спутникам,что вся Лакония кажется ему наследством, которое только разделили поровнумногие братья. IX. Чтобы окончательно уничтожить всякое неравенство и несоразмерность,он желал разделить движимое имущество, но, видя, что собственнику будеттяжело лишиться своей собственности прямо, пошел окольным путем и сумелобмануть своими распоряжениями корыстолюбивых людей. Прежде всего, он изъялиз обращения всю золотую и серебряную монету, приказав употреблять однужелезную, но и она была так тяжела, так массивна при малой своей стоимости,что для сбережения дома десяти мин нужно было строить большую кладовую иперевозить их на телеге. Благодаря такой монете в Лаконии исчезло многопреступлений: кто решился бы воровать, брать взятку, отнимать деньги другогоили грабить, раз нельзя было скрыть своей добычи, которая к тому же непредставляла ничего завидного и которая даже разбитою в куски не годилась нина что? Говорят, Ликург велел опускать раскаленное железо в уксус. Этим онлишал его твердости, делал ни на что негодным, бесполезным по своейхрупкости для выделки из него каких-либо вещей. Затем Ликург изгнал изСпарты все бесполезные, лишние ремесла. Впрочем, если б даже он не изгонялих, большая часть из них все равно исчезла бы сама собою вместе с введениемновой монеты, так как их вещи не нашли бы себе сбыта, -- железные деньги неходили в других греческих государствах; за них ничего не давали и смеялисьнад ними, вследствие чего на них нельзя было купить себе ни заграничныхтоваров, ни предметов роскоши. По той же причине чужеземные корабли незаходили в спартанские гавани. В Спарту не являлись ни ораторы, нисодержатели гетер, ни мастера золотых или серебряных дел, -- там не былоденег. Таким образом, роскошь, не имея больше того, что могло поддерживатьее, давать ей средства к существованию, постепенно исчезла сама собой. Богачне имел никакого преимущества перед бедным, так как богатством нельзя былопохвастаться публично -- его следовало хранить дома, где оно было мертвымгрузом. Поэтому все предметы первой необходимости -- кровати, стулья, столы-- спартанской работы считались далеко лучше других. В особенности славилсяспартанский котон, очень удобный, как говорит Критий, в походе, так как изнего приходилось пить по необходимости иногда воду, -- он скрывал еенеприятный цвет, а так как вогнутые края задерживали грязь, то вода, которуюприходилось пить, была чистою. За все это следует благодарить законодателя.Ремесленники, работавшие прежде предметы роскоши, должны были употреблять стех пор свой талант на изготовление предметов первой необходимости. X. С целью еще более стеснить роскошь и окончательно уничтожить чувствокорысти Ликург установил третье, во всех отношениях прекрасное, учреждение,совместные трапезы, сисситии, -- для того, чтобы граждане сходились обедатьза общий стол и ели мясные или мучные кушанья, предписанные законом. Они неимели права обедать дома, развалившись на дорогих ложах за дорогими столами,они не должны были заставлять своих отличных поваров откармливать себя втемноте, как прожорливых животных, вредя этим и душе, и телу, предаваясьвсякого рода порочным наклонностям и излишествам, долгому сну, беря теплыеванны, ничего решительно не делая, словом, нуждаясь ежедневно в уходе, какбольные. Одно это было важно, но еще важнее было то, что богатство,выражаясь словами Теофраста, не было ни на что годно, было не богатством --вследствие учреждения общего стола и простой пищи. Им нельзя былопользоваться, оно не могло доставлять чувства радости, словом, нельзя былони показать множества своей драгоценной посуды, ни похвастаться ею, разбедняк шел на один обед с богачом. Вот почему в целом мире в одной Спартенаходила себе подтверждение пословица, что "бог богатства слеп и лежит безжизни и движения", как на картине. Точно так же запрещено было являться насисситии сытыми, пообедав дома. Остальные присутствующие строго наблюдали затем, кто не пил и не ел вместе с другими, и обзывали неженкой спартанца,которому общий стол казался грубым. XI. Говорят, этот обычай главным образом и восстановил против Ликургабогатых. Они окружили его толпой и стали громко ругать его. Наконец, многиеиз них начали кидать на него камнями, вследствие чего ему пришлось бежать сплощади. Он опередил своих преследователей и скрылся в храм. Только одинмолодой человек, Алкандр, не глупый, но горячий и вспыльчивый, гнался заним, не отставая, и, когда Ликург обернулся, ударил его палкой и вышиб емуглаз. Этот несчастный случай не заставил Ликурга пасть духом, -- онобернулся и показал гражданам свое окровавленное лицо и изуродованный глаз.При виде этого их охватило чувство глубокого стыда и смущения, и они выдалиАлкандра Ликургу, которого проводили до самого дома, выражая ему чувствасоболезнования. Ликург поблагодарил их и простился с ними, Алкандра жепривел к себе домой. Он ему не сделал, не сказал ничего дурного и толькозаставил его прислуживать вместо тех людей и рабов, которые служили емуобыкновенно. Молодой человек, оказавшийся не лишенным благородного чувства,молча исполнял даваемые ему приказания. Находясь постоянно в обществеЛикурга, он видел, как он кроток, видел, что его душа чужда страстей, виделего строгую жизнь, его горячую любовь к труду -- и всей душой привязался кнему, причем говорил своим знакомым и друзьям, что Ликург нисколько не суровили горд, -- напротив, он единственный в своем роде человек, который такласков и снисходителен в отношении окружающих. Вот как наказан был Алкандр!Но это наказание сделало его из дурного, дерзкого молодого человека вполнеприличным и рассудительным. В память своего несчастия Ликург построил храмАфине-Оптилетиде: спартанские дорийцы называют глаз -- "оптилос". Некоторые,однако, между прочим Диоскорид, автор сочинения о государственном устройствеСпарты, говорит, что действительно Ликург был ранен, но не лишился глаза,напротив, выстроил богине храм в благодарность за исцеление. Как бы то нибыло, но после этого печального случая спартанцы перестали ходить нанародные собрания с палками. XII. Сисситии называются на Крите "андриями", у спартанцев --"фидитиями", быть может, потому, что участники их были дружны между собою илюбили один другого, -- значит, в данном случае "лямбда" заменена "дельтой"-- или же вследствие того, что фидитии приучали к умеренности ибережливости. В то же время можно предположить, что первый слог этого слова,по мнению некоторых -- приставка и что следовало говорить, собственно,"эдитии", от слова "эдодэ" -- пища. За стол садилось всякий раз человек пятнадцать, иногда больше, иногдаменьше. Каждый из сисситов приносил ежемесячно медимн ячменя, восемь хоеввина, пять мин сыру, две с половиной мины винных ягод и затем немного денегдля покупки другой провизии. Кроме того, каждый принесший жертву посылал всисситии лучшую ее часть. Охотники посылали также часть дичи. Кто опаздывализ-за жертвоприношения или охоты, мог обедать дома; но другие должны былибыть налицо. Спартанцы долгое время свято держались обычая обедать вместе.Когда, например, царь Агид, вернувшийся из удачного похода против Аттики,хотел отобедать вместе с женою и послал за своею порцией, полемархи неотпустили ее. На следующий день рассерженный царь не принес назначенной позакону жертвы и должен был заплатить штраф. На сисситии часто ходили и дети. Их водили туда как в школу дляразвития ума. Здесь они слушали разговоры о политике и видели пред собойнаставников в лучшем смысле этого слова. Сами они учились шуткам инасмешкам, никогда не оскорбляя. Их приучали и самих переносить шутки, необижаясь на других. Хладнокровно относиться к шуткам считалось большоючестью для спартанца. Кто не желал, чтобы над ним смеялись, должен былпопросить другого перестать, и насмешник переставал. Старший из сисситовпоказывал каждому новому посетителю на дверь и говорил: "За эту дверь недолжно выйти ни одно слово!". Каждый желавший сделаться членом сисситиидолжен был, говорят, подвергнуться следующего рода испытанию. Всякий изсисситов брал в руку шарик из хлеба и молча кидал его, словно камешек приголосовании, в чашку, которую раб нес на голове и обходил присутствующих.Кто подавал голос за избрание, просто бросал шарик, но кто желал сказать"нет", -- предварительно сильно сдавливал его в руке. Раздавленный шарикзначил то же, что просверленный камешек при голосовании. Если таких находилихоть один, просившему о своем избрании отказывали в его просьбе, желая,чтобы все члены сисситии нравились друг другу- Кому отказывали в избрании,называли "каддированным", -- чашу, в которую бросают шарики, зовут"каддиком". Самым любимым кушаньем сисситов была "черная похлебка", так что старикиотказывались от мяса, отдавая свою долю молодым, а сами наливали себе своекушанье, похлебку. Говорят, один понтийский царь купил даже себеспартанского повара исключительно для приготовления "черной похлебки", но,когда попробовал ее, рассердился. "Царь, -- сказал повар, -- прежде чем естьэту похлебку, нужно выкупаться в Эвроте!". Пили сисситы не много и без огнявозвращались домой. Идти по улице с огнем им строго запрещалось, как в этом,так и в других случаях, для того, чтобы они приучились ходить ночью смело,ничего не боясь. Вот каких порядков придерживались спартанцы в своих общихстолах. XIII. Законы Ликурга не были писаными, в чем убеждает нас одна из его"ретр". Все, что, по его мнению, вполне необходимо и важно для счастья инравственного совершенства граждан, должно войти в самые их нравы и образжизни, чтобы остаться в них навсегда, сжиться с ними. Добрая воля в егоглазах делала этот союз крепче, нежели принуждение, а эту волю образовывалов молодых людях воспитание, которое делало каждого из них законодателем. Чтоже касается мелочей, например, денежных дел, -- того, что изменяется, смотряпо обстоятельствам, -- он и их счел за лучшее не заключать в рамки писаныхзаконов и неизменных правил, но дал право делать в них прибавления илиубавления, смотря по обстоятельствам и мнению умных людей. Вообще все заботыего как законодателя были обращены на воспитание. Одна из его "ретр", как сказано выше, запрещала иметь письменныезаконы, другая была направлена против роскоши. Крыша в каждом доме моглабыть сделана только одним топором, двери -- одной пилою; пользоватьсядругими инструментами запрещалось. Позже Эпамино-ид, сидя за своим столом,сказал, говорят, что "за таким обедом не придет в голову мысли об измене",-- Ликург первый понял, что в таком доме не может жить ни изнеженный, нипривыкший к роскоши человек. Действительно, ни в ком не может быть так маловкуса и ума, чтобы он приказал, например, внести в простую хижину кровати ссеребряными ножками, пурпуровые ковры, золотые кубки и другие предметыроскоши. Напротив, каждый должен стараться о том, чтобы между его домом икроватью, затем между кроватью и платьем, платьем и остальною обстановкою ихозяйством было соответствие, чтобы они отвечали одно другому. Этойпривычкой и объясняется выражение Леотихида Старшего, который, любуясь заобедом в Коринфе роскошно отделанным штучным потолком, спросил хозяина,неужели у них растут деревья квадратной формы? Известна также третья "ретра" Ликурга, где он запрещает вести войну содними и теми же неприятелями, чтобы, привыкнув оказывать сопротивление, онине сделались воинственными. Позже за то именно всего больше и порицали царяАгесилая, что он своими частыми, неоднократными вторжениями и походами вБеотию сделал фиванцев достойными противниками Спарты. Поэтому, видя егораненым, Анталкид сказал: "Фиванцы прекрасно платят тебе за уроки. Они нехотели и не умели драться, но ты их выучил!" "Ретрами" Ликург назвал своипостановления для того, чтобы убедить всех, что они даны оракулом, являютсяего ответами. XIV. Считая воспитание высшею и лучшею задачей для законодателя, онприступил к осуществлению своих планов издалека и прежде всего обратилвнимание на брак и рождение детей. Аристотель ошибается, говоря, что онжелал дать разумное воспитание и женщинам, но отказался от этого, оказавшисьне в состоянии бороться с слишком большою волей, которую забрали себеженщины, и их властью над мужьями. Последним приходилось вследствие частыхпоходов, оставлять на их руки весь дом и на этом основании слушаться их,переходя всякую меру, и даже называть их "госпожами". Но Ликург оказалдолжное внимание и женскому полу. Девушки должны были для укрепления телабегать, бороться, бросать диск, кидать копья, чтобы их будущие дети быликрепки телом в самом чреве их здоровой матери, чтобы их развитие былоправильно и чтобы сами матери могли разрешаться от бремени удачно и легкоблагодаря крепости своего тела. Он запретил им баловать себя, сидеть дома ивести изнеженный образ жизни. Они, как и мальчики, должны были являться вовремя торжественных процессий без платья и плясать и петь на некоторыхпраздниках в присутствии и на виду у молодых людей. Они имели право смеятьсянад кем угодно, ловко пользуясь его ошибкой, с другой стороны, прославлять впеснях тех, кто того заслуживал, и возбуждать в молодежи горячеесоревнование и честолюбие. Кого они хвалили за его нравственные качества,кого прославляли девушки, тот уходил домой в восторге от похвал, затонасмешки, хотя бы и сказанные в шутливой, не оскорбительной форме, язвилиего так же больно, как строгий выговор, так как на праздниках вместе спростыми гражданами присутствовали цари и старейшины. В наготе девушек небыло ничего неприличного. Они были по-прежнему стыдливы и далеки отсоблазна, напротив, этим они приучались к простоте, заботам о своем теле.Кроме того, женщине внушался благородный образ мыслей, сознание, что и онаможет приобщиться к доблести и почету. Вот почему они могли говорить идумать так, как то рассказывают о жене Леонида, Горго. Одна женщина,вероятно, иностранка, сказала ей: "Одни вы, спартанки, делаете, что хотите,со своими мужьями". "Но ведь одни мы и рожаем мужей", -- отвечала царица. XV. Уже все то, о чем мы говорили до сих пор, служило побудительноюпричиною к браку, -- я имею в виду торжественные шествия девушек, их наготу,их упражнения в борьбе перед глазами молодых людей, которые шли сюда не с"геометрическими", а с "любовными" целями, выражаясь языком Платона, нохолостяки подвергались, кроме того, некоторого рода позору. Они не имелиправа присутствовать при празднике гимнопедий. Зимой они по приказу властейобходили голыми городской рынок и, обходя его, пели сочиненную на счет ихпесню, где говорилось, что они наказаны совершенно справедливо за своенеповиновение законам. Наконец, им не оказывали уважения и услуг, которыемолодые люди оказывали старшим. Вот почему никто не отнесся с порицанием ктем словам, которые были сказаны Деркеллиду, хотя он был знаменитымполководцем. Один молодой человек, не встав при его входе, сказал: "У тебянет сына, который мог бы впоследствии встать передо мною!.." Невест похищали, но не таких, которые были еще малы или слишком молодыдля брачной жизни, а вполне зрелых и развившихся. Похищенная отдавалась наруки подруги невесты. Внесши в отношения супругов скромность и порядок, Ликург изгнал такимиже решительными мерами и глупую женскую ревность. Обычаи, находившиеся в полном соответствии требований природы стребованиями государственной жизни, имели тогда так мало общего с тоюлегкостью, которую мы встречаем позже в поведении спартанцев, что случаипрелюбодеяния никогда не встречались у них. Известен ответ спартанца Герада,имевший место очень давно. Иностранец спросил его, как они наказывают запрелюбодеяние. -- Друг мой, -- отвечал спартанец, -- прелюбодеяние неизвестно у нас. -- Ну а если кто-нибудь окажется виновным в нем? -- продолжалспрашивать тот. -- Он должен дать в виде штрафа огромного быка, который мог быпротянуть шею с вершины Тайгета, чтобы напиться воды в Эвроте, -- отвечалГерад. -- Да разве бывают такие огромные быки? -- спросил удивленныйиностранец. -- А разве можно найти в Спарте прелюбодея? -- со смехом отвечал емуГерад. Вот что известно о спартанских браках. XVI. Воспитание ребенка не зависело от воли отца, -- он приносил его в"лесху", место, где сидели старшие члены филы, которые осматривали ребенка.Если он оказывался крепким и здоровым, его отдавали кормить отцу, выделивему при этом один из девяти земельных участков, но слабых и уродливых детейкидали в "апотеты", пропасть возле Тайгета. В их глазах жизнь новорожденногобыла так же бесполезна ему самому, как и государству, если он был слаб, хилтелом при самом рождении, вследствие чего женщины для испытания здоровьяноворожденного мыли его не в воде, а в вине, -- говорят, эпилептики и вообщеболезненные дети от крепкого вина погибают, здоровые же становятся от негоеще более крепкими и сильными. Кормилицы ходили за ними очень внимательно ипрекрасно знали свое дело. Они не пеленали детей, давали полную свободу ихчленам и всему вообще телу, приучали их не есть много, не быть разборчивымив пище, не бояться в темноте или не пугаться, оставшись одни, некапризничать и не плакать. На этом основании даже иностранцы выписывали длясвоих детей спартанских кормилиц. Говорят, кормилица афинянина Алкивиадабыла спартанка Амикла. Впоследствии Перикл, по словам Платона, дал ему ввоспитатели раба Зопира, который ни в чем не отличался от других рабов,тогда как воспитание спартанских детей Ликург не поручал ни купленным, нинанятым за деньги воспитателям. Точно так же он не позволял отцам даватьсыну такое воспитание, какое они считали нужным. Все дети, которым толькоисполнилось семь лет, собирались вместе и делились на отряды, "агелы". Онижили и ели вместе и приучались играть и проводить время друг с другом.Начальником "агелы" становился тот, кто оказывался понятливее других и болеесмелым в гимнастических упражнениях. Остальным следовало брать с негопример, исполнять его приказания и беспрекословно подвергаться от негонаказанию, так что школа эта была школой послушания. Старики смотрели заиграми детей и нередко нарочно доводили до драки, ссорили их, причемпрекрасно узнавали характер каждого -- храбр ли он и не побежит ли с полябитвы. Чтению и письму они учились, но по необходимости, остальное же ихвоспитание преследовало одну цель: беспрекословное послушание, выносливостьи науку побеждать. С летами их воспитание становилось суровее: им наголостригли волосы, приучали ходить босыми и играть вместе, обыкновенно безодежды. На тринадцатом году они снимали с себя хитон и получали на год поодному плащу. Их кожа была загорелой и грубой. Они не брали теплых ванн иникогда не умащались; только несколько дней в году позволялась им этароскошь. Спали они вместе по "илам", отделениям и "агелам" на постелях,сделанных из тростника, который собирали на берегах Эврота, причем рвали егоруками, без помощи ножа. Зимою клалась под низ подстилка из "ежовой ноги".Это растение примешивалось и в постели, так как считалось согревающим. XVII. В этом возрасте начинают являться у наиболее достойных юношей такназываемые "поклонники". Старики обращали на них больше внимания, чащеходили в их школы для гимнастических упражнений, смотрели, если они дралисьили смеялись один над другим, причем делали это не мимоходом, -- все онисчитали себя отцами, учителями и наставниками молодых людей, так чтопровинившийся молодой человек не мог нигде ни на минуту укрыться от выговораили наказания. Кроме того, к ним приставлялся еще другой воспитатель,"педоном", из числа лучших, достойнейших граждан, сами же они выбирали изкаждой агелы всегда самого умного и смелого в так называемые "ирЕны"."Иренами" назывались те, кто уже более года вышел из детского возраста."Меллиренами", т. е. будущими "иренами", называли самых старших измальчиков. Двадцатилетний ирен начальствовал своими подчиненными в примерныхсражениях и распоряжался приготовлениями к обеду. Взрослым они приказывалисбирать дрова, маленьким -- овощи. Все, что они ни приносили, быловорованным. Одни отправлялись для этого в сады, другие прокрадывались всисситии, стараясь выказать вполне свою хитрость и осторожность.Попадавшегося без пощады били плетью как плохого, неловкого вора. Еслипредставлялся случай, они крали и кушанья, причем учились нападать наспавших и на плохих сторожей. Кого ловили в воровстве, того били изаставляли голодать: пища спартанцев была очень скудная, для того чтобызаставить их собственными силами бороться с лишениями и сделать из нихлюдейсмелых и хитрых. Из-за этого им главным образом и давали мало есть. Но,кроме того, им желали дать высокий рост: когда жизненный дух не находитсядолго на одном месте и в бездействии, большое количество пищи давит его изаставляет уходить в глубину и ширину; если же, наоборот, он благодаря своейлегкости может уйти наверх, тело растет свободно, без принуждения. Этимможно, кажется, объяснить и красоту: тело тонкое и худощавое скорее уступаетросту, между тем как толстое, упитанное оказывает ему сопротивление своеютяжестью. Потому-то, без сомнения, дети, родившиеся от матерей, принимавшихво время беременности слабительное, бывают худощавы, но красивы и стройны.Жизненная материя может в данном случае по своей легкости быть скорейпобеждена творящею силой. Исследовать это явление ближе я предоставляюдругим. XVIII. Дети старались как можно тщательнее скрыть свое воровство. Так,один из них, рассказывают, украл лисенка и спрятал его у себя под плащом.Зверь распорол ему когтями и зубами живот; но, не желая выдать себя, мальчиккрепился, пока не умер на месте. Судя по нынешним молодым спартанцам, в этомнет ничего невероятного: на моих глазах многие из них умирали во времябичевания на алтаре Артемиды-Ортии. После обеда ирен, не выходя из-за стола, приказывал одному из детейпеть, другому задавал какой-нибудь вопрос, на который ответить можно было несразу, например: какой человек самый лучший? Или: что следует думать о томили другом поступке? Таким образом, их с малых лет приучали отличать хорошееот дурного и судить о поведении граждан, потому что тот, кто терялся привопросах "Кто хороший гражданин?" или "Кто не заслуживает уважения?",считался умственно неразвитым и неспособным совершенствоваться нравственно.В ответе должна была заключаться и причина, и доказательство, но в краткой,сжатой форме. У отвечавшего невнимательно ирен кусал в наказание большойпалец. Ирен часто наказывал детей в присутствии стариков и властей, чтобыони могли видеть, за дело ли и правильно ли он наказывает их. Во времянаказания ему не мешали; но, когда дети расходились, с него взыскивали, еслион наказал строже, чем следовало, или если, напротив, поступил чересчурмягко и снисходительно. "Поклонники" делили с их любимцами и честь, и стыд. Когда один мальчикзакричал во время борьбы от страха, начальники наложили штраф на его"поклонника". XIX. Детей приучали, кроме того, выражаться колко, но в изящной форме ив немногих словах -- многое. Ликург, как сказано выше, дал железной монетепри ее огромном весе незначительную ценность; совершенно иначе поступил он с"монетой слов", -- он хотел, чтобы немного простых слов заключали в себемного глубокого смысла. Заставляя детей подолгу молчать, он приучал ихдавать меткие, глубокомысленные ответы; не знающая меры болтливость делаетразговор пустым и глупым. Когда один афинянин стал смеяться над короткимиспартанскими мечами и говорил, что фокусники легко проглатывают их напредставлениях в театре, царь Агид сказал: "Это, однако, не мешает намнашими короткими мечами доставать неприятелей". Мне кажется, и спартанскаяречь, несмотря на свою краткость, прекрасно достигает своей цели, если онапроизводит глубокое впечатление на слушателей. Лично Ликург, без сомнения, выражался кратко отрывочно, судя понекоторым сохранившимся его фразам. Сюда, например, принадлежит егоизвестное выражение относительно одной из форм правления. Когда кто-то сталтребовать, чтобы он ввел в государстве демократию, он сказал: "Введи спервадемократию у себя в доме". На другой вопрос, зачем он приказал приноситьтакие маленькие и бедные жертвы, он отвечал: "Затем, чтобы мы никогда непереставали чтить богов". Относительно состязаний в борьбе он заметил, чтопозволил лишь такие состязания, где его сограждане не должны поднимать рук.Рассказывают и о письменных его ответах подобного рода, данных имсогражданам. Они спросили его: "Как можем мы не испытывать вторженийнеприятелей?" Он отвечал: "Оставайтесь бедными и не желайте быть ни в чембольше соседа". В другой раз он выразился о стенах города таким образом: "Если город окружен людьми, некирпичами, у него есть стены!" Нелегко отвергнуть подлинность этих и другихего письменных ответов подобного характера, но нелегко и признать ихподлинными. XX. Что спартанцы ненавидели длинные речи, видно из их афоризмов.Когда, например, кто-то говорил довольно умно, но некстати, царь Леонидсказал ему: "Друг мой, ты говоришь дело, но не по делу". У племянникаЛикурга, Харилая, спросили, отчего он издал так мало законов. "Оттого, --отвечал он, -- что кто мало говорит, тому не нужно много законов". Когданекоторые порицали философа Гекатея за то, что он за званым столом не сказални слова, Архидам заметил: "Кто умеет говорить, умеет и выбирать для этоговремя". Для доказательства того, что те колкости, о которых я говорил выше,имели в себе нечто изящное, приведу несколько примеров. Один негодяй надоелДемарату своими глупыми вопросами. Он то и дело спрашивал у него, кто лучшевсех из спартанцев, и получил в ответ: "Кто всего менее похож на тебя".Некоторые восторгались беспристрастностью, справедливостью приговоровэлидцев во время Олимпийских игр. "Что ж удивительного, если элидцы одиндень в четыре года умеют быть справедливыми", -- сказал Агид. Одинчужеземец, желая доказать Теопомпу свое расположение, сказал, что егосограждане зовут не иначе как "другом спартанцев", и получил в ответ: "Лучшебыло бы для тебя, мой милый, если бы тебя звали другом своих сограждан".Один афинский ритор назвал спартанцев "неучами".-- "Совершенно верно, --отвечал ему сын Павсания, Плистоанакт, -- одни только мы из греков ненаучились от вас ничему дурному". У Архидама спросили, сколько всегоспартанцев. Он ответил: "Достаточно, друг мой, чтобы прогнать трусов". Изсамих острот спартанцев можно составить себе представление о тех правилах,которых они держались. Они приучались никогда не раскрывать рта без нужды иговорили только то, что заключало в себе мысль, заслуживающую внимания.Одного спартанца приглашали идти послушать человека, подражавшегосоловьиному пенью. "Я слышал самого соловья", -- отвечал он. Другой,прочитав следующую эпитафию: Те, кто пожар тирании тушить попытались, погибли; Медный Арес их настиг у селинунтских ворот, -- сказал: "За дело они и погибли -- им следовало дать тирании сгоретьдотла". Одному молодому спартанцу обещали подарить петухов, которые дрались,пока не умирали на месте. "Нет, -- сказал он, -- ты дай мне таких, которыеубивают других в бою". Таковы были их краткие, отрывочные ответы, и верновыразился тот, кто сказал, что быть спартанцем -- значит заниматься скорейфилософией, нежели гимнастикой. XXI. На хоровое пение обращалось столько же внимания, как и на точностьи ясность речи. В самих спартанских песнях было что-то воспламенявшеемужество, возбуждавшее порыв к действию и призывавшее на подвиги. Слова ихбыли просты, безыскусственны, но содержание серьезно и поучительно. То былибольшею частью хвалебные песни, прославлявшие павших за Спарту илипорицавшие трусов, которые живут теперь "жалкими, несчастными". Некоторые изних призывали к смелым деяниям, другие хвалились прошлыми -- смотря повозрасту детей. Нахожу не лишним привести для примера одну из таких песен. Впраздник были три хора разных возрастов. Хор стариков начинал и пел: Когда-то были мы могучи и сильны. Им отвечал хор мужчин средних лет: А мы сильны теперь -- коль хочешь, испытай! Третий хор, детский, пел: Но скоро станем мы еще сильнее вас. Вообще, если заняться внимательней спартанскими песнями, из которыхнекоторые сохранились еще до сих пор, затем вспомнить, что спартанцы шли нанеприятеля под звуки флейт, мерным шагом, нельзя не согласиться с Терпандроми Пиндаром, которые видят тесную связь между храбростью спартанцев и музыкойв их войсках. Первый говорит о Спарте: Юность здесь пышно цветет, царит здесь звонкая Муза, Правда повсюду живет... Второй: Там старейшин советы; Копья юных мужей в славный вступают бой, Там хороводы ведут Муза и Красота Оба они рисуют нам спартанцев столько же воинственным, сколько любившиммузыку народом. Спартанский поэт говорит: Кифары звук мечу не станет уступать. Точно так же перед сражением царь приносил жертву музам, для того,вероятно, чтобы воины вспомнили, чему их учили, и о том, какой приговор ждетих со стороны составителей песен, чтобы они ни на минуту не забывали обэтом, встретясь лицом к лицу с опасностью, и показали в битве подвиги,достойные прославления. XXII. В это время воспитание молодых людей становилось уже не такимстрогим -- им позволяли ходить за своими волосами, украшать оружие и платье.Радовались, когда они, как кони, горделиво выступали и рвались в битву. Заволосами они начинали ходить тотчас же по вступлении их в юношеский возраст,но в особенности убирали они их в минуту опасности. Они мазали их маслом изаботливо расчесывали, помня выражение Ликурга, что "волосы красивых делаюткрасивее, безобразных -- еще безобразнее". В походах гимнастическиеупражнения молодежи были не так трудны, да и жизнь ее в остальном была нетак строга: с них спрашивали меньше отчету, поэтому они были единственнымнародом, для которого поход мог считаться отдыхом после военных упражнений. Когда войско выстраивалось в боевом порядке в виду неприятеля, царьприносил в жертву козу и приказывал всем солдатам надевать венки, флейтистамже -- играть "песнь в честь Костра". Сам он начинал военную песнь, подкоторую шли спартанцы. Величественное и в то же время грозное зрелищепредставляла эта линия людей, шедших в такт под звуки флейт. Их ряды былисомкнуты; ничье сердце не билось от страха; они шли навстречу опасности подзвуки песен, спокойно и весело. Ни страх, ни чрезмерная горячность не могли,конечно, иметь места при таком настроении; они были спокойны, но вместе стем воодушевлены надеждой и мужеством, веря в помощь божества. Царь шел нанеприятеля в окружении воинов -- победителей на играх. Говорят, одному спартанцу предлагали на Олимпийских играх большую суммус условием, чтобы он уступил честь победы. Он не принял ее и после труднойборьбы повалил своего соперника. "Что пользы тебе, спартанец, в твоейпобеде?" -- спросили его. "В сражении я пойду с царем впереди войска", --отвечал он, улыбаясь. Одержав победу и обратив неприятеля в бегство, спартанцы преследовалиего только на таком расстоянии, чтобы укрепить за собой победу бегствомнеприятелей, и затем немедленно возвращались. По их мнению, было низко,недостойно грека -- рубить и убивать разбитых и отступающих. Их обычай былне только благороден и великодушен, но и полезен, так как их враги, зная,что они убивают только сопротивляющихся и щадят сдающихся, считали выгоднеебежать, нежели оказывать сопротивление. XXIII. Софист Гиппий рассказывает, что сам Ликург был очень воинствен ипринимал участие во многих походах. Филостефан приписывает даже Ликургуделение конницы на "уламы". Согласно его делению, "улам" состоял изпятидесяти всадников, подстроенных четырехугольником. Напротив, ДеметрийФалерский думает, что Ликург не вел никаких войн и вводил своипреобразования во время мира. Действительно, мысль установить перемирие навсе время Олимпийских игр может прийти на ум человеку только мягкому имиролюбивому. Тем не менее, говорят, по словам Гермиппа, Ликург сначала несближался с Ифитом, не принимал участия в его планах. Но, когда однажды онприехал случайно в Олимпию и вздумал взглянуть на игры, он услышал за спинойчей-то голос, как будто человеческий, голос, который упрекал его, удивляясь,что он не позволяет своим согражданам принимать участие в празднестве. Онобернулся, но не увидел говорящего. Тогда он счел это знаком свыше инемедленно сошелся с Ифитом. Общими силами они придали празднеству болееторжественный характер и сделали более прочным его существование. XXIV. Воспитание продолжалось до зрелого возраста. Никто не имел праважить так, как он хотел, напротив, город походил на лагерь, где былустановлен строго определенный образ жизни и занятия, которые имели в видулишь благо всех. Вообще спартанцы считали себя принадлежащими не себе лично,но отечеству. Если им не давалось других приказаний, они смотрели за детьми, учили ихчему-либо полезному, или же сами учились от стариков. Одно изпредоставленных Ликургом своим согражданам преимуществ, которым можно былозавидовать, состояло в том, что у них было много свободного времени, --заниматься ремеслами им было строго запрещено, копить же богатство, чтосопряжено с массой труда и забот, им не было никакой надобности: богатствууже никто не завидовал и не обращал на него внимания. Землю обрабатывали имилоты, платившие определенный оброк. Один спартанец приехал в Афины как разво время суда. Узнав, что кого-то осудили за праздность, и заметив, что онидет повеся голову в сопровождении печальных, грустных друзей, спартанецпопросил окружающих показать ему человека, осужденного "за любовь ксвободе!". Так глубоко презирали спартанцы занятия ремеслом или имевшиецелью наживу. Вместе с деньгами исчезли в Спарте, конечно, и всякие тяжбы. Никорысти, ни бедности там не стало больше места, вместо них явилось равноераспределение достатка, простота же жизни имела своим следствиембеззаботность. Танцы, пиры, обеды, охота, гимнастика, разговоры в народныхсобраниях поглощали все их время, когда они не были в походе. XXV. Кому не было еще тридцати лет, те вовсе не ходили на рынок. Вместоних провизию закупали их родственники и ближайшие друзья. С другой стороны,и старшим было бы стыдно, если б они занимались исключительно этим делом, --большую часть дня им следовало проводить в гимнасиях и "лесхах". Здесь онисбирались для мирной беседы друг с другом. Ни о денежных, ни о торговыхделах там никогда не шло речи, -- главным предметом их разговора былапохвала хорошему поступку и порицание -- дурному; но и это было облечено вшутливую, веселую форму и, не оскорбляя никого, служило к исправлению другихи наставляло их. И сам Ликург не был воплощенною суровостью, напротив, есливерить Сосибию, он посвятил известную статуэтку богу Смеха -- он желал,чтобы во время обеда и подобного рода времяпрепровождения допускались шутки,как приправа к трудам и скудной пище. Вообще он приучал сограждан не желатьи не уметь жить отдельно от других, напротив, они должны были, как пчелы,жить всегда вместе, сбираться вокруг своего главы и вполне принадлежатьотечеству, совершенно забывая о себе в минуты восторга и любви к славе.Такие мысли видны и в некоторых изречениях спартанцев. Педарит не был избран в число трехсот человек царского конвоя, но пошелдомой с сияющим лицом -- он радовался, что "нашлось триста граждан лучшеего...". Полистратид был отправлен вместе с другими в звании посла кполководцам царя персидского. Когда его товарищей спросили, явились ли онилично от себя или их прислало государство, он ответил: "Если наше поручениебудет удачно -- от имени государства, нет -- по частному делу". Когданесколько участвовавших в сражении амфипольцев приехали в Спарту и посетилиАр-гилеониду, мать Брасида, она спросила их, пал ли Бра-сид смертью храбрых,достойною Спарты? Они стали осыпать героя похвалами и сказали, что в Спартенет ему подобного. "Друзья мои, -- сказала она, -- не говорите этого: Брасидбыл мужествен, храбр; но в Спарте есть много людей лучше его"... XXVI. Членами герусии Ликург, как мы сказали выше, назначил сперва тех,кто принимал участие в его предприятии. Позже он сделал распоряжение, чтобыв случае смерти одного из них на его место избирался какой-либо из уважаемыхграждан более шестидесяти лет от роду. В этом случае начиналось величайшеесостязание в мире, состязание, где каждый бился до последних сил. Дело шлоне о том, чтобы быть объявленным самым быстрым на бегу из быстрых, самымсильным из сильных, а лучшим и умнейшим между лучшими и умнейшими людьми. Засвое нравственное превосходство победитель получал пожизненно в наградувысшую, если можно выразиться, власть в государстве, делался господином наджизнью и смертью, честью и бесчестьем, короче, надо всем, что стояло напервом плане. Выборы происходили следующим образом. Когда народ успевалсобраться, выборные запирались в одной комнате соседнего дома, где не моглиникого видеть, так же, как никому нельзя было видеть их. До них моглидоноситься только крики собравшегося народа: как в этом случае, так и вдругих он решал избрание криком. Избираемые выходили не все сразу, нопоодиночке, по жребию и шли молча чрез все собрание. У тех, кто сиделзапершись в комнате, были в руках дощечки для письма, на которых ониотмечали только силу крика, не зная, к кому он относится. Они должны былизаписать лишь, как сильно кричали тому, кого выводили первым, вторым,третьим и т. д. Того, кому кричали чаще и сильнее, объявляли избранным. Свенком на голове он шел в храм в толпе не только не завидовавшей ему ипрославлявшей его молодежи, но и среди множества женщин, которые хвалили егов песнях и называли жизнь его счастливой. Каждый из родственников приглашалего к обеду, говоря, что это -- почетное угощение ему от имени города. Затем он шел в сисситии, где ничто не нарушало своего обычного порядка.Единственное отступление состояло в том, что ему выдавалась вторая доля,которую он брал и прятал. Когда обед кончался, он подзывал к себе любимуюсвою родственницу, стоявшую у дверей столовой, и отдавал ей свою порцию,говоря при этом, что дает ей то, что сам получил в награду, причем женщину,которой было оказано такого рода отличие, друзья провожали домой. XXVII. Прекрасными во всех отношениях были и законы Ликургаотносительно погребения покойников. Чтобы с корнем уничтожить суеверие, онпрежде всего не запрещал хоронить умерших в черте города и ставить импамятники вблизи храмов, -- он желал, чтобы молодежь с малых лет имела усебя перед глазами подобного рода картины, привыкала к ним; чтобы она небоялась смерти, не находила в ней ничего страшного, не считала бы себяоскверненною, прикоснувшись к трупу или перешагнув через могилу; во-вторых,приказал ничего не класть в могилу вместе с покойником. Его обвивали вкрасный плащ и клали на листья маслины. Не было затем позволено надписыватьна могиле имя усопшего, если только он не был павшим в битве воином или еслиумершая не была жрицей. Траур продолжался всего одиннадцать дней. Надвенадцатый день следовало принести жертву Деметре и перестать плакать. УЛикурга ничто не было бесцельным, ничего не делалось без нужды -- все еговажнейшие распоряжения имели целью хвалить доброе и порицать дурное. Оннаполнил город множеством образцов для подражания. С ними постоянноприходилось сталкиваться, вместе с ними росли, вследствие чего для каждогоони служили путем и примером к достижению добродетели. На этом основании Ликург не позволил уезжать из дому и путешествоватьбез определенной цели, перенимая чужие нравы и подражая образу жизни,лишенному порядка, и государственному устройству, не имеющему стройнойсистемы. Мало того, он даже выселял иностранцев, если они приезжали в Спартубез всякой цели или жили в ней тайно, но не потому, как думает Фукидид, чтобоялся, как бы они не ввели у себя дома его государственного устройства илине научились чему-либо полезному, ведущему к нравственному совершенству, апросто потому, чтобы не сделались учителями порока. С новыми лицами входят,естественно, и новые речи, с новыми речами являются новые понятия,вследствие чего на сцену выступает, конечно, множество желаний и стремлений,не имеющих ничего общего с установившимся порядком правления. Поэтому Ликургсчитал нужным строже беречь родной город от внесения в него дурных нравов,нежели от занесения в него заразы извне. XXVIII. Во всем, о чем мы до сих пор говорили, мы не видим ни одногоследа несправедливости или себялюбия, -- того, за что некоторые порицаютзаконы Ликурга, находя, что они способны воспитать людей храбрых, нонесправедливых. Одна только "криптия" -- если она действительно учрежденаЛикургом, как говорит Аристотель, -- могла дать повод, между прочим, Платонуотозваться дурно как о государственном устройстве Ликурга, так и о еголичности. Криптия состояла в следующем. Время от времени спартанскоеправительство посылало нескольких молодых людей, вьщававшихся своимиумственными способностями, за город без всякой цели. С ними не было ничего,кроме короткого меча и необходимых съестных припасов. Днем они скрывались,рассеявшись по тайным местам, и спали, ночью -- выходили на дорогу и убивалипопадавшихся им в руки илотов. Часто они бегали по полям и умерщвляли самыхсильных и здоровых из них, Фукидид, например, в своей "Истории Пелопоннесской войны" рассказывает,что спартанцы выбрали самых храбрых из илотов, надели им на голову венки,как бы желая отпустить их на волю, и стали водить из храма в храм. Вскоревсе они, более двух тысяч, исчезли бесследно. Никто ни тогда, ни после немог рассказать подробностей их смерти. Аристотель говорит даже, что и эфорыпри вступлении своем в должность объявляют илотам войну, чтобы иметьвозможность убивать их, не делаясь преступниками. Спартанцы обращались сними всегда сурово и жестоко. Между прочим, они заставляли их напиватьсядопьяна чистым вином и затем приводили к сисситам, чтобы показать молодежи,до чего может довести пьянство. Далее им приказывали петь неприличные песнии исполнять непристойные, безнравственные танцы, запрещая в то же времяприличные. Вот почему, когда илотам, взятым в плен, спустя много лет, вовремя похода на Спарту фиванцев, приказали, говорят, петь песни Терпандра,Алкмана и спартанца Спендонта, они просили освободить их от этого, "так какэтого не велят им их господа". Тот, кто говорит, что в Спарте свободныепользуются высшей мерой свободы, а рабы -- рабы в полном смысле этого слова,хорошо понимает разницу между ними. Но, мне кажется, такими бесчеловечнымиспартанцы сделались после, тогда в особенности, когда у них произошлострашное землетрясение, во время которого илоты восстали, говорят, вместе смессенцами, вконец разорили страну и довели государство до края гибели. Я покрайней мере не решаюсь приписать установление такого ужасного обычая, каккриптия, Ликургу, принимая во внимание мягкость его характера и егосправедливость во всем -- качества, засвидетельствованные самим оракулом. XXIX. Когда важнейшие из его законов успели войти в жизнь егосограждан, когда государство сделалось достаточно крепким и сильным, чтобынести себя и самому стоять на ногах, Ликург, подобно богу, который, пословам Платона, обрадовался при виде первых движений созданного им мира, былвосхищен, очарован красотой и величием созданных им законов, законов,ставших действительностью, вошедших в жизнь, и захотел, насколько может умчеловека, сделать их бессмертными, незыблемыми в будущем. Итак, он созвалвсех граждан на Народное собрание и сказал, что данное им государственноеустройство во всех отношениях приведено в порядок и может служить к счастьюи славе их города, но что самое важное, самое главное он может открыть имтогда, когда вопросит оракул. Они должны были хранить данные им законы,ничего не изменяя, строго держать их до его возвращения из Дельф. Послесвоего приезда он обещал устроить все согласно воле оракула. Все согласилисьи просили его ехать. Тогда, взяв клятву с царей и старейшин, затем со всехграждан в том, что они будут твердо держаться существующего правления, пока он не вернетсяиз Дельф, Ликург уехал в Дельфы. Войдя в храм и принесши богу жертву, онвопросил его, хороши ли его законы и в достаточной ли мере служат к счастьюи нравственному совершенствованию его сограждан. Оракул отвечал, что егозаконы прекрасны и что с его стороны государство его будет находиться наверху славы, пока останется верным данному им государственному устройству.Он записал этот оракул и послал его в Спарту, сам же принес богу вторичнуюжертву, простился со своими друзьями и сыном и решил добровольно умереть,чтобы не освобождать своих сограждан от данной ими клятвы. Он был в такихгодах, когда можно еще жить, но так же хорошо и умереть тем, кто не прочь отэтого, в особенности ему, чьи все желания были исполнены. Он уморил себяголодом в том убеждении, что и смерть общественного деятеля должна бытьполезна государству и что самый конец его жизни должен быть не случайностью,а своего рода нравственным подвигом, что он совершил прекраснейшее дело, чтокончина его будет достойным завершением его счастья и что смерть его будетстражем всего того высокого и прекрасного, которое он приобрел для сограждансвоей жизнью, так как они поклялись держаться установленного им правлениявплоть до его возвращения. Он не обманулся в своих надеждах. В продолжениепяти веков, пока Спарта оставалась верна законам Ликурга, она по своемустрою и славе была первым государством в Греции. Из четырнадцати царей, отЛикурга до Агида, сына Архидама, ни один не сделал в них никаких перемен.Учреждение должности эфоров не только не ослабило государства, а, напротив,послужило к его усилению. Казалось, эфорат был учрежден в интересах народа,на самом же деле он послужил к усилению влияния аристократии. XXX. В царствование Агида проникли в Спарту в первый раз деньги, вместеже с деньгами вернулись в государство корыстолюбие и жажда богатства. Винойтому был Лисандр, который, не любя денег лично, сделал своих согражданкорыстолюбивыми и познакомил с роскошью. Он привез домой золото и серебро инанес смертельный удар законам Ликурга. Но пока они оставались по-прежнему всиле, можно было сказать, что Спарта жила жизнью не государства, а жизньюопытного и мудрого мужа или, верней, с одной скиталой и плащом предписывалазаконы охотно подчинившейся ей Греции, как Геракл, по представлению поэтов,с львиною шкурой и дубиной обходил весь мир. Как он наказывал беззаконных икровожадных тиранов, так и она низвергала в государствах неправильнопоставленные власти и царей, была посредницей в войнах, усмиряла возмущенияи в большинстве случаев не выставляя в поле ни одного солдата, а отправляялишь посла, приказания которого все слушались немедленно, как слетаются иприводят все в порядок пчелы при появлении матки. Вот как полезно былогосударству его тогдашнее благоустройство и правила справедливости, которыхоно держалось. Странным кажется мне после этого, что некоторые говорят,будто спартанцы умели повиноваться, но не повелевать, как, с другой стороны,я не понимаю, почему превозносят слова царя Теопомпа, который на чье-тозамечание, что "Спарта держится потому, что ее цари умеют управлять",ответил: "Вернее, потому, что ее граждане умеют повиноваться". Мне кажется, никто не станет охотно подчиняться тому, кто не умеетповелевать, подчинению же учатся у царей, так как кто умеет вести, за тем иидут охотно. Укротить лошадь -- значит сделать эту лошадь смирной ипослушной, точно так же задача царя -- заставить его подданных повиноваться,спартанцы же сумели не только заставить другие народы повиноваться им, но ивнушить им желание подчиняться именно спартанцам, предоставить себя в ихраспоряжение. Их послы просили у них не флота, не денег, не солдат, а тольковождя-спартанца и, получив его, смотрели на него с уважением и страхом, каксицилийцы -- на Гилиппа, халкидцы -- на Брасида, все малоазиатские греки --на Лисандра, Кал-ликратида и Агесилая. Таких лиц называли "гармоста-ми", т.е. вводящими порядок, и "софронистами", т. е. наставниками всех народов ицарей, и видели в Спарте в целом как бы воспитательницу или дающую советычестной жизни и разумного государственного правления. В этом смысле, мнекажется, смеется Стратоник в своем шутовском проекте государственногоустройства, советующий афинянам справлять мистерии и устраиватьторжественные процессии, элидцам быть судьями