Погребение

Я мертв уже.

Бесповоротно мертв. Да. Мертв.

Лежу недвижим на кровати бедной

В больнице жалкой, в городке,

а как он выглядит -- не знаю.

Явился врач.

Рукой меня похлопал по щекам.

Мне веко подняли. И руку.

И кто-то с белою наколкой -- вероятно,

сестра, что ночью у меня сидела, --

не знаю почему, на грудь мне руку положила,

коснулась сердца

и, голову склонив, сказала тихо:

-- Здесь не поможешь. Он от нас ушел. --

Да, это, к сожаленью, верно.

От них ушел я одиноко,

когда, когда... О, боже!

Чуть было не сказал я "все", а у меня

нет никого. Я умер, правда, одиноко.

Никто не думал, будто я уснул.

И это было в половине

шестого или в шесть утра.

Что сделают со мною?

Кровать нужна -- и спешно...

Ждет тяжелобольной другой...

Очередной мертвец, я полагаю...

Кровать еще тепла от тела моего...

Тепла? Неправда, ледяная.

То небывалый холод. Сердце

как будто берегло его всю жизнь

для этого мгновенья одного...

Что сделают со мною, если

никто не явится за мной? Вопрос я слышал...

А далеко, там, далеко... Но здесь, теперь

кто может знать меня? Без голоса я прибыл,

не мог назваться и страну мою назвать,

сказать, как много лет не видели ее

глаза и ноги не касались.

Вчера сюда явился я... Вернее,

меня втащили без сознанья... И теперь

некрашеные доски, ящик -- вот мой дом

без окон и дверей... Он движется вперед.

Я слышу -- дождь идет... Закрыто небо тучей...

На улицах так много рытвин... Больно

и страшно каждый раз, как прыгают колеса.

Тащись же, кляча!

Еще одна поездка этим утром!

Полегче, боже мой, полегче!

Моя последняя прогулка... И никто

за мною не идет, собаки даже нет...

Остановился катафалк.

Я вешу меньше птицы, видно:

меня взвалили на плечи, не споря...

Мы прибыли уже.

Печальные уродливые стены...

Ни деревца... Ни кипариса, ни куста...

Лишь ниши грязные, да имена,

да сломанные деревянные кресты,

сухой чертополох, крапива

среди могил -- и все. Вот это остановка

последняя моя -- и без прощанья?

Когда уходим, нам всегда родные

иль кто-нибудь, кто б ни был, говорит: прощай...

Конечно, было бы все по-другому

там, далеко... Мне кажется, я что-то слышу...

Самообман? Воображенье? Тише!..

-- Друзья мои, пред нами

герой, вернувшийся на родину свою.

Он был в изгнанье, он страдал

за океаном, на чужой земле... Однажды...

(Не слышу слов... Их дождь уносит...

Нет, вот они опять... Да, да, опять...)

-- Он был солдатом и сражался

не менее, чем в тридцати сраженьях,

был ранен в грудь.

Он с честью родину оставил

и воспевал ее издалека

в простых стихах; они полны

ее морей воздушной пеной,

ее зеленых рек звучаньем

и ветром гор ее...

Он с честью родину оставил

и вот вернулся с честью к ней,

но мертвым... --

Я мертв. Я это слышал.

Бесповоротно мертв. Никто

не говорит: прощай. И только

священник одинокий под дождем

бормочет что-то по-латыни... И никто

моих стихов не знает... И никто

их не узнает никогда: я не писал их.

Они без выхода в моей груди шумели.

Но все же выйдут в мир теперь,

пробьются, нежные, и вырвутся из губ,

и в небо полетят теперь, когда

закроет братская могила пасть, чтоб имя

мое навеки поглотить.

III