Петров Евгений (Катаев Евгений Петрович) (1903 – 1942)

Родился в семье учителя истории. Был корреспондентом Украинского телеграфного агентства, затем инспектором уголовного poзыска. В 1923 Петров переехал в Москву и стал журналистом.

В 1925 происходит знакомство будущих соавторов и с 1926 начинается их совместная работа, на первых порах состоявшая в сочинении тем для рисунков и фельетонов в журнале "Смехач" и обработке материалов для газеты "Гудок". Первой значительной совместной работой Ильфа и Петрова был роман "Двенадцать стульев", опубликованный в 1928 в журнале "30 дней" и в том же году вышедший отдельной книгой.

Роман имел большой успех. Он примечателен множеством блестящих по выполнению сатирических эпизодов, характеристик и подробностей, явившихся результатом злободневных жизненных наблюдений. За романом следует несколько рассказов и повестей ("Светлая личность", 1928, "1001 день, или Новая Шахерезада", 1929); в это же время начинается систематическая работа Ильфа и Петрова над фельетонами для "Правды" и "Литературной газеты".

В 1931 опубликован второй роман Ильфа и Петрова - "Золотой телёнок", история дальнейших похождений героя "Двенадцати стульев" Остапа Бендера. В романе дана целая галерея мелких людишек, обуреваемых стяжательскими побуждениями и страстями и существующих "параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи". В 1935-36 Ильф и Петров совершили путешествие по США, результатом которого явилась книга "Одноэтажная Америка" (1936).

В 1937 Ильф умер от обострившегося туберкулёза. Изданные после его смерти "Записные книжки" единодушно оценены критикой как выдающееся литературное произведение. Петров после смерти соавтора написал ряд киносценариев (совм. с Г. Мунблитом), пьесу "Остров мира" (опубл. в 1947), "Фронтовой дневник" (1942).

В 1940 он вступил в Коммунистическую партию и с первых дней войны стал военным корреспондентом "Правды" и "Информбюро".

В 1942 Петров погиб, возвращаясь из осаждённого Севастополя. Награждён орденом Ленина и медалью. Книги Ильфа и Петрова неоднократно инсценировались и экранизировались, переиздавались в СССР и переведены на многие иностранные языки.

. До настоящего времени Ильф и Петров являются, по выражению Курдюмова, "не просто классиками, они - читаемые классики"

Знаменитые авторы были в Никополе в 1935 году. Подтверждением тому является статья в газете «Правда» №194, от16 июля 1935г.,, под названием «В защиту прокурора». Авторы статьи проводили выражаясь современным языком журналистское расследование по поводу доведения до самоубийства студентки Никопольского пединститута Марии Пронько. В материале существует призыв о недозволенности партийным и комсомольским лидерам самозвано возлагать на себя права и обязанности органов государственной власти. То есть, была осуществлена попытка на показательном примере отделить функции партии и государства: - «… История несчастной Марии Пронько, которая, к сожалению, осталась незамеченной, может вызвать волнение даже у самых мужественных людей. Двадцать седьмого апреля студентка Никопольского пединститута Панасенко пришла к своим подругам в общежитие э 5. Она отдала студентке Марии Пронько двадцать рублей, которые была ей должна. Оставшиеся у нее сорок рублей она положила в книгу, и в тот же вечер эти деньги пропали. Очевидно, их кто-то украл. Это событие вызвало большое возбуждение. Девушки решили обыскать друг друга, и три студентки-комсомолки, имеющие наибольший авторитет, в том числе и Мария Пронько, были выбраны для осуществления этой операции. Обыск подходил к концу. Наступила очередь Пронько. Она сказала, что у нее должно быть сто семнадцать рублей. А нашли у нее сто сорок один рубль, на двадцать четыре рубля больше, чем она заявила. Этого было достаточно, чтобы подруги обвинили ее в краже. Мария Пронько отрицала свою виновность. Тем не менее вызвали коменданта общежития и в двенадцать часов ночи созвали общее собрание, на котором было решено просить дирекцию выселить Пронько из общежития и поставить вопрос о ней на обсуждение комсомольской организации и профкома. Двадцать девятого состоялось заседание комитета комсомола. Студентка Кундер сообщила о тяжелом настроении Пронько и предупредила, что к девушке следует отнестись более чутко. Студентка Кожура рассказала, что Мария ведет себя очень подозрительно, что вчера она бесцельно бродила возле Днепра и что все это может кончиться худо. На это секретарь комитета Подреза ответил репликой, которая тогда, наверно, казалась ему очень остроумной и о которой он сейчас, может быть, вспоминает с ужасом. Он сказал: - Вода в Днепре холодная, не утопится. Решили: из комсомола исключить, а в институте оставить. Этим самым вопрос о том, воровка Пронько или нет, был решен - воровка. Ни секретарь комитета комсомола Подреза, ни председатель профкома Леонов, ни член комитета комсомола Круглик, которому поручили проверить случай с исчезновением сорока рублей, - никто из них не поговорил как следует с девушкой, никто не попытался вникнуть в обстоятельства дела. Проснувшись в два часа ночи, студентка Кожура, которая взялась дежурить возле Пронько, заметила, что ее кровать пуста, и разбудила подруг. Девушки побоялись выйти ночью на поиски и обратились за помощью к Леонову, но он, вместо того чтобы немедленно организовать поиски девушки, о которой уже несколько дней было известно, что она покушается на самоубийство, заявил: "Если ее утром не будет, сообщим в милицию". А сам, как видно из обвинительного заключения, "лиг спаты". В семь часов утра студентки Кожура и Кунахи пошли искать Пронько и на берегу Днепра нашли ее пальто и калоши. А через пятнадцать дней труп Пронько Марии, одной из лучших студенток института, всплыл в шести километрах от Никополя. Как все это назвать? Есть только одно подходящее слово - самосуд. Самый дикий, темный самосуд, пропитанный идиотизмом деревенской жизни (хотя дело происходило в городе и в высшем учебном заведении). Какие-то люди - студенты, коменданты, секретари, профорганизаторы - присвоили себе среди бела дня права прокурора, следователя и судьи, сами обвинили, сами производили обыск, сами допрашивали, сами вынесли приговор и сами привели его в исполнение. Конечно, виновников гибели несчастной девушки судили. - И вы знаете, - сказал нам заместитель днепропетровского облпрокурора, выступавший на этом процессе, - самым удивительным было то, что все эти люди - Подреза, Круглик, Леонов и другие - не понимали, за что их судят. И только к концу процесса, после речей, начали смутно догадываться, что своим куриным равнодушием и легкомыслием погубили девушку. Это большая заслуга процесса. Он заставил обвиняемых понять, что произошло, и знание жизни, которое они получили за время судебной процедуры, несомненно, было значительнее воспитания, полученного ими в пединституте и в местной комсомольской организации. Но есть еще одно важное обстоятельство, даже самое важное. Когда в общежитии э 5 произошла кража, то никому из живущих там не пришла в голову мысль обратиться к судебным органам, которые установлены нашим законом. Люди считали, что могут судить сами. А комитет комсомола дошел даже до того, что, исключив Пронько из своих рядов, разрешил ей остаться в институте, хотя ни принимать в институт, ни изгонять из него не имеет ни малейшего права. Он делал все: возложил на себя функции прокурора, следователя, суда, даже Наркомпроса, но своего дела - воспитания молодежи в коммунистическом духе - он не сделал. Молодые девушки и юноши, ничем, очевидно, не отличающиеся от других хороших юношей и девушек, вдруг забыли в трудную минуту о существовании прокуратуры и суда. Такую забывчивость можно объяснить лишь тем, что эти учреждения не пользуются у нас настоящей известностью …»

С Никопольщиной Катаевых связывает и иной исторический факт.

Писатель Валентин Катаев в книге "Кладбище в Скулянах" вспоминал: "... по семейным традициям и судя по фамилии и по историческим обстоятельствам того времени в Малороссии, прадед мой был запорожцем, одним из полковников славной Запорожской Сечи, охранявшей границы нашей родины на юге и западе от польской шляхты, от турок и от крымских татар, о чем уже написано историками. Когда Запорожская Сечь была уничтожена Екатериной (1775 г.), то запорожские полковники получили земли и стали оседлыми помещиками. Во всяком случае, мой прадед Алексей Бачей не принадлежал к тем сечевикам, которые после уничтожения Сечи бежали за Дунай и отложились от России, а остался верен своей Родине.

Все Бачеи были военные. Не следует забывать, что я Бачей лишь с материнской стороны. Со стороны отцовской я происхожу из вятского духовного сословия..."

Прадед писателя Елисей Алексеевич Бачей (1783-1848) воевал с Наполеоном, а дед Иван Елисеевич Бачей окончил гимназию, ушел добровольцем на Кавказ, а затем был командиром роты, штабным офицером, воевал с Шамилем. С Кавказа в 1859 г. Литовский егерский полк, в котором служил И.Е. Бачей, был переведен в Таврию, в село Большая Знаменка, против Никополя.

В записках И.Е. Бачея значится: «22 сентября в 4 часа дня пришли, наконец, в свою Большую Знаменку. Здесь были назначены штаб полка и дежурная рота. Прочие роты пошли

расходиться по Мелитопольскому уезду. В Мелитополе стал штаб дивизии. Воинские части стояли на своем продовольствии - не больше одной роты в селе.

Вскоре по прибытии в Большую Знаменку, последовало приказание продать 125 подъемных лошадей, а людей, прослуживших до 6 лет, уволить, кого в отставку, кого в бессрочный отпуск...»

"Командир нашего полка, занял квартиру бывшего командира Минского полка, выступившего в Феодосию, а я занял невдалеке квартиру в одну комнату. Стал устраиваться уже не по-походному, а прочно, с расчетом на долгое пребывание в этом уютном местечке, где судьбою суждено было мне найти счастье. Вскоре в Никополе была объявлена ярмарка, куда я отправился, чтобы продать свою тройку и тарантас.

Никополь от нас в семнадцати верстах. Переправившись через реку на шаланде, куда поместилась моя тройка с тарантасом, я с Иваном приехали на ярмарку, остановились прямо на поле под открытым небом, распрягли лошадей и привязали их к тарантасу, в котором было сено.

Часа через два явился какой-то помещик и сразу же, не торгуясь, купил мою тройку с тарантасом, упряжью и седлом за сто рублей. Получив деньги, я с Иваном примостился на воз к какому-то мужику из Знаменки и ночью поехали домой..."

24 апреля 1860 г. Иван Елисеевич Бачей женился на Марии Егоровне. Венчались в Знаменской церкви. Потом были поздравления, шампанское, чай, танцы под звуки полковогооркестра.

Литовский егерский полк простоял в Большой Знаменке до июля 1862 г., после чего был передан в Керчь. В Большой Знаменке у И.Е. Бачея родилась дочь Наденька. Пятая дочь Евгения, которой суждено было стать матерью писателя В.П. Катаева, родилась позже, в 1867 г. в Одессе.

Литература:

1. Илья Ильф, Евгений Петров. Фельетоны, статьи, речи. – Издательство "Художественная литература". Москва. 1961.

2. Богуш П. Видел Никополь. – Днепропетровск: Пороги, 1994.

3. Синцова Т. Н. И. Ильф и Е. Петров. Материалы для библиографии. – Л. 1958.

4. Вулис А., И. Ильф и Е. Петров. Очерк творчества. – М. 1960;

5. Яновская Л. Воспоминания об И. Ильфе и Е. Петрове.. – Л.1963.

«Остап Бендер» - Осип Беньяминович Шор (1899-1978)

Согласно метрической записи, выданной никопольским общественным раввином и заверенной городским упрощённым управлением, Осип родился в г. Никополе 30 мая 1899 года в семье брацлавского купца 2-й гильдии Беньямина Хаимовича Шора и его жены Куни (Екатерины Бергер, дочери одесского банкира) и был у них вторым ребёнком.

В Никополе проживало семь семейств Шоров. Беньямин Шор (отец Осипа) входил в состав попечительского совета гимназии; Шоры жертвовали немалые деньги на общественную библиотеку. Последняя из Шоров - медсестра Татьяна - уехала к отцу в Израиль, а незадолго до этого отбыла к родственникам в Кривой Рог старейшина рода - бабушка Роза, жившая в переулке Глухом.

Семья Шоров, перебравшаяся в Никополь на рубеже 70-80-х годов XIX столетия, отличалась зажиточностью: имела в Никополе, на углу нынешних улиц Довгалёвской и Запорожской, первую в городишке паровую мельницу, а в Одессе - лавку колониальных товаров.

С Никополем тоже связано немало приключений Осипа. Мальчиком пошел он в магазин, просит: `Подайте бублик`. Ему протягивают баранку, он берет, дает монету и говорит: `И на эти деньги еще один бублик`. И так артистично себя ведет, что продавец не замечает обмана... Правда, мать заставила шестилетнего Осю отнести лишний бублик обратно.

После того, как в 1901 году от инфаркта скоропостижно умер отец Осипа, мать вторично вышла замуж за богатого купца Давида Раппопорта и вместе с ним и детьми перебралась в «жемчужину у моря». В Одессе семья жила в доме №78 на ул. Полтавской битвы. Осип закончил частную мужскую гимназию И.Раппопорта. Судя по оценкам, к точным наукам он был склонен больше, чем к гуманитарным (единственная тройка среди тринадцати дисциплин у него была по русскому языку и словесности, а по предмету, изучавшему «законы еврейской веры», Шор имел твёрдую четвёрку). Зато по законоведению, заметьте, – пятерка! Как говорил Остап: «Человек не должен судиться, это пошлое занятие... Вам известно мое уважение к Уголовному кодексу».

Став студентом физико-математического факультета Новороссийского университета, не имея ни гроша в кармане, семнадцатилетний Осип-Остап сразу же после Октябрьского переворота 1917 года отправился в Санкт-Петербург, чтобы собственноручно написать заявление о поступлении на механический факультет Технологического института им. императора Николая I.

Какое-то время считалось, что Осип проучился в петроградском институте год и что, решив вернуться домой, добирался до Одессы еще год. Во время этого путешествия с ним якобы и случались всяческие приключения, о которых он потом рассказывал будущим авторам бессмертных романов. На самом деле Шор вернулся к родителям спустя два-три месяца после поступления в институт. Уже 11 ноября 1917 года он из Одессы подал письменное прошение о том, чтобы ему выслали «удостоверение о состоянии моем в институте» и отпускной билет. (Обратите внимание, как работала российская почта в неразберихе революционных событий: ответ Шору из Петрограда последовал уже 30 ноября!)

Сводная сестра Оси Эльза Давыдовна Раппопорт вспоминала, что «в Питере брат сильно заболел. Однажды, стоя перед зеркалом, он поймал себя на мысли: в комнате кто-то есть. Оглянулся - никого. И тогда Осип понял, что не узнает свое отражение. «Еще два часа в этом городе, и я умру», - сказал себе Ося и решил возвращаться домой, к маме, из холодного и голодного Питера».

Но как же тогда легендарное путешествие? По всей вероятности, оно было, но двумя годами позже, ибо в сентябре 1919 года Осип Шор снова побывал в Петербурге.

Теперь, по разным данным, обратный путь в родную Одессу занял у него от 10 месяцев до двух лет. Деньги обесценивались ежедневно, а иногда и по несколько раз в день. Поезда почти не ходили, работы не было, а жизнь требовала своё... Не умея толком играть в шахматы, он представляется гроссмейстером. Ни разу не державший в руках кисти, он устраивается художником на пароход, который курсировал с агитационными рейсами по Волге. Бывший питерский студент Осип Беньяминович (в миру его чаще величали Остапом Васильевичем) приходит пожарным инспектором в кефирное заведение застенчивого воришки Альхена. А у знойной и пухленькой женщины, мечты поэта, Осип-Остап прожил целую зиму (а не один день, как Бендер у мадам Грицацуевой), и у него, как и у Бендера, «жизнь была прекрасна, невзирая на недочеты». Вернувшись в Одессу, Ося, прекрасный, между прочим, рассказчик, описал все перипетии своего путешествия друзьям, в круг которых входили Ильф и Петров.

Когда он узнал себя в Остапе Бендере, деланно дулся на Ильфа и Петрова, но связи не терял и, похоже, втайне гордился таким поворотом судьбы.

В конце 37-го, когда за его другом приехал «воронок», Осип затеял с приезжими драку и изрядно поколотил их. Его арестовали. Но Осипу удалось бежать. В годы войны Осип тяжело болел (рак кожи), но ташкентские врачи общими усилиями выходили его. В последние годы своей жизни Шор работал проводником поездов дальнего следования. Через некоторое время Шор перенес два инфаркта, ослеп на один глаз, и умер в июне 1978 года, почти на полвека пережив своего литературного тезку. Если бы великому комбинатору были известны факты биографии Осипа Шора, он наверняка воскликнул бы: «Это конгениально!».

Литература:

1. Олег Фельдман. Остап, он же Осип. Прототип великого комбинатора был никопольчанином.// Шабат шолом. №12, 2005.
2. Андрей Дробот. Так, все-таки, откуда родом Остап Бендер?.//COURIER.COM.UA 16/06/2002.