Глава 28. Отступники

Одновременно с раковой опухолью Фрейда постигла другая беда -отступничество, первое по значимости со времен Юнга. Уйти решил Отто Ранк,который уже некоторое время развивал свои собственные идеи. "Сыновьям"Фрейда нелегко было уходить. Ранк пользовался его доверием, и некоторые дажезавидовали его близости с Фрейдом, он был обязан учителю карьерой. Когдакомитет ужинал в Сан-Кристофоро в тот день, когда они узнали о раке, приупоминании имени Фрейда Ранк залился истерическим смехом. Эта новость вывелаиз равновесия всех, но особенно друга, замышлявшего мятеж. Венгерский аналитик, Шандор Радо, вспоминал, как впервые увидел довойны Фрейда - человека с аристократическими манерами, одетого в подбитоемехом пальто, с тростью с набалдашником из слоновой кости в руках. Егосопровождал верный Ранк, "молодой, бедно одетый мальчик, который былвзволнован, суетлив и постоянно к нему обращался". Теперь ему исполнилосьсорок лет, и он решил, что хватит быть "маленьким Ранком". Он и Ференци (который сам подумывал об изменениях) вместе писали в 1923году книгу о психоаналитических методах, где ставилась под сомнениеполезность длительных попыток восстановления детских воспоминаний. Вскорепосле этого Ранк опубликовал собственную книгу, "Травма рождения", в которойспокойно утверждал, что причиной невроза является шок при появлении на свети последующие фантазии возвращения в матку, утраченный рай. И лечениеследует проводить соответственно этому. Необходимость перерыватьвоспоминания отпадает, и хорошей дозы анализа в течение пары месяцев вполнедостаточно. Фрейд не спешил с обвинениями. Неужели Ранк может изменить ему? Онпытался принять эту теорию как "самое важное открытие со времен появленияпсихоанализа", но ему удалось только почувствовать обман. "'Родовая травма'Ранка и твои действия, - пишет он Ференци в 1924 году, - происходят отпопыток ускорить процесс анализа". Их метод мог стать "путем для бродячихторговцев" - снова нападки на Америку. Ференци ушел от конфликта, но весной Ранк отправился в Нью-Йорк, где унего были друзья среди аналитиков, которых он учил в Вене (благодаря Фрейду,посылавшему их к нему), и обсудил с ними среди многих вопросов низкую оценкуженщин, используя свою теорию, чтобы объяснить, что это бессознательнаяпамять мужчин о шоке рождения искажает их точку зрения на женщин. Аналитикиплатили по двадцать долларов в час - в четыре или пять раз больше обычнойставки, - чтобы обучаться у нового специалиста. Вскоре "бедный родственник" преуспел и начал похваляться перед Ференци,что "спас здесь психоанализ, а возможно, и жизнь всего международногодвижения". Обнаружив, что ньюйоркские аналитики "в основном не излечены инедовольны анализом профессора", он якобы вернул им уверенность в себе. Старый Свет обиженно ждал, когда отступник придет в чувства. Фрейдобъявил, что Ранком, наверное, владеет психоневроз, и сначала отнесся к немус сочувствием. Затем он заключил, что Ранка навсегда "привлек доллар". Неуспев вернуться домой, Ранк тут же укатил в Париж и вернулся к Рождеству1924 года. Он извинился перед всеми, чем на краткий миг порадовал Фрейда, азатем отправился в новые путешествия, которые закончились разрывом в 1926году. Одним из последних проступков стало то, что он усомнился в толкованиисна Волчьего Человека про шесть волков на ореховом дереве. Фрейд получил прощальный подарок, видимо, не без иронии: работы Ницше вдвадцати трех томах в переплете из белой кожи. Фрейд сказал, что Ранкхвастается своим новоприобретенным богатством и в то же время стремится ксаморазрушению, хочет избавиться от своих денег. Джонс, предупреждениякоторого сбылись, объяснил все тем, что у Ранка маниакально-депрессивныйпсихоз. "Нам нужно похоронить его", - сказал Фрейд, и движение десятки летего поносило*. * Сначала Ранк жил в Париже, где в начале 1930-х годов работаланалитиком и был любовником писательницы Анаис Нин. В конце концов онпереселился в Америку. Фрейд не знал, сколько ему осталось жить, но опасался худшего. Поэтомув 1924 году он начал писать "Автобиографическое исследование". К егонеудовольствию, его жизнь уже подверглась ненаучному изучению. За год дотого бывший ученик Фриц Виттельс уже написал первую биографию, на которуюФрейд сначала ответил вежливо, но некоторое время спустя сказал, что считаетее "отвратительной карикатурой", "подачкой сплетникам всего мира". Автобиография была написана в горах Земмеринга, где Фрейд раньшеотдыхал, потому что не мог позволить себе более дорогих путешествий. Теперьон поехал туда, поскольку хотел оставаться неподалеку от врачей, которыемогли добраться в эту долину из Вены меньше чем за три часа. Книгаполучилась короткой, шестьдесят с лишним страниц в "Стандартном издании", исодержала не всегда точную информацию. Джонс в то время готовил англоязычное издание собрания работ Фрейда, иучитель работал в своей горной вилле. Возможно, он узнал, что семьяКатарины, девушки с горы Ракс, которая тридцать лет назад фигурировала в"Этюдах по истерии", умерла или уехала из этих мест, потому что именно тогдаон добавил к ее истории ссылку, которая сообщала, что ее собирался совратитьне дядя, а отец. Прошлое в возрасте Фрейда легко вспоминалось. Эмма Экштейн, которая,возможно, навела его на мысль о несчастной теории совращения, умерла в июле1924 года, не дожив до шестидесяти лет. Она много лет прожила инвалидом.Брейер, имя которого было практически неизвестно новому поколению, умер наследующий год в возрасте восьмидесяти трех лет. По рассказам семьи Брейера,однажды после разрыва с Фрейдом он увидел того на Берггассе и бросился кнему навстречу с распростертыми объятиями, но его бывший друг перешел надругую сторону улицы. Фрейд написал о нем положительное и высокопарноепосмертное примечание. Еще одно неприятное имя возникло в жизни Фрейда, когда Абрахам, каквыяснилось, смертельно больной инфекцией легких, обратился в Берлине в 1925году к Флису и сообщил Фрейду, что стадии его заболевания "поразительнымобразом подтверждают" теорию периодичности его нового врача Абрахам умер втом же году в возрасте сорока восьми лет - Фрейд лишился еще одногопоследователя. Когда в 1928 году умер сам Флис, его вдова, та самая Ида, которую Фрейдвсегда недолюбливал, написала ему, спрашивая, не сохранил ли он письма еемужа, которые она очень хотела бы прочитать. Фрейд ответил, что они, скореевсего, были уничтожены где-то после 1904 года, и добавил, что был бысчастлив узнать, что вторая часть корреспонденции, его собственные письма,"постигла судьба, которая защитила бы их от какого-либо использования вбудущем". Госпожа Флис, владевшая практически всеми письмами из сотенприсланных Фрейдом ее мужу, ничего не ответила и сохранила их на черныйдень. Были заметны многочисленные признаки того, что Фрейд постепенно сдает.Те, кто встречался с ним в двадцатых и тридцатых годах, будь то друзья,пациенты или журналисты, с большей охотой описывали свои впечатления, чем ихпредшественники. Карл Краус высмеивал Фрейда в печати с начала века ипродолжал делать это после войны. "Психоанализ, как предостерегают нас, сталугрозой, - писал он в 1924 году. - Чепуха. Он был угрозой с самого моментасвоего возникновения". Но Краус считал ниже своего достоинства обсуждатьличную жизнь Фрейда Те, кто приходил к Фрейду на анализ и потом садилсяписать мемуары, или те, кто сделал делом своей жизни догадки о том, чтопроисходит на Берггассе, 19, не отличались подобной сдержанностью. Они былилюбопытны, едва ли испытывали благоговение и зачастую были даже враждебны инеуважительны, даже если сочувствовали Фрейду. Канадский ученый, Пол Роазен, прославился книгой "Фрейд и егопоследователи" (1975), историей движения, в которой содержатся слова многихдоживших до этого времени участников. Его зарисовки Фрейда в конце жизниочень удачны: мятый твидовый костюм, худые стариковские руки, полнаяафоризмов речь, склонность к навязчивым действиям - это всегда усугубляетсяс возрастом, - которая выражалась в беспокойстве о мелочах. "Однажды онпостучал в дверь тети Минны, потому что она оставила в его кабинетекарандаш, который он хотел ей вернуть". Слава как таковая приносила ему удовлетворение. В рождественском письмеСэму от 1925 года Фрейд пишет, что его "считают знаменитостью", что"писатели и философы, которые проездом бывают в Вене, заходят ко мне, чтобыпоговорить", что "евреи во всем мире похваляются моим именем, упоминая менянаряду с Эйнштейном. В конце концов, мне не на что жаловаться". Он намекает,что его жизнь особая. Анна писала Лу Саломе (1926): Недавно, когда мы разговаривали, папа и я пришли к тому, что анализ -это занятие не для обычных людей, а для тех, кто хочет быть чем-то гораздолучшим - кто знает, чем именно! Сложность не в самом процессе анализа - егоможно выполнять с помощью простой логики, - а в постоянной работе счеловеческими судьбами. В таком контексте какое значение имеет физическая слабость? В любомслучае, среди Фрейдов было много долгожителей, и это ободряло. Матери Фрейдав 1925 году исполнилось девяносто лет. Родственники то и дело навещали ее нагорном курорте Бад-Ишль, где она проводила лето, глухая, но спокойная, истарались не сообщать о смертях в семье. Фрейд не присоединялся к этимпосетителям. Иногда ему снились умершие родственники. Перед семидесятым днемрождения он писал Сэму, что он "не тот, какими мой и твой отец были в этомвозрасте". Вскоре после этого он подкрепил это заявление двумя приступамистенокардии на улице, которые ухудшили и без того слабое здоровье. Когда в мае 1926 года Фрейду исполнилось семьдесят лет, мэр Вены вручилему диплом почетного гражданина города. Нобелевская комиссия не дала емупремии ни в том году, ни позже, несмотря на слухи. Он продолжал втайненадеяться. "Не дали Нобелевской премии", - 31 октября 1929 года сделал онпервую запись в кратком дневнике, который начал вести в этом году."Определенно не получил Нобелевской премии", - последовало в 1930 году, хотятогда он уже получил ненамного худший приз, Литературную премию имени Гете."Большая честь, хотя и небольшая сумма", - написал он Сэму, оставаясь, каквсегда, практичным. Интересные женщины сидели у его ног или лежали на кушетке. Так быловсегда, но в старости их стало еще больше, как будто все считали, что сейчасбезопасно и прилично соприкоснуться с этим памятником сексуальности.Неожиданно увлеклась психоанализом французская принцесса Мария Бонапарт. Онавошла в жизнь Фрейда в 1925 году, потребовав, чтобы он лечил ее*. Едва войдяв кабинет, она почувствовала мощный "трансфер" и заявила ему, что любит его. * Принцесса Мария была к тому же женой греческого принца Георгия. Ейбыло сорок три года. Это была богатая, невротичная, фригидная и имеющаямногочисленных любовников женщина (среди них был французскийпремьер-министр). Она восхищалась одним из первых французскихпсихоаналитиков, Рене Лафоржем. Тридцатью годами раньше она была быподходящей кандидатурой для "Этюдов по истерии" вместе с Анной фон Либен идругими богатыми мечтательными истеричками. Фрейд предупредил ее, что у него слабое здоровье. Бонапартрасплакалась, хватая его за руку. Фрейд был польщен. Она была чем-то вродекрасавицы и чудовища одновременно, и он потакал ей во всем, если не считатьслучаев, когда она требовала от него сексуальных признаний в обмен на свои."Наверняка у вас было сверхнормальное сексуальное развитие", - льстила онаему. "Об этом, - отвечал он, - вы ничего не узнаете. Может, и не такое'сверх'". Он позволил ей делать подробные заметки (или не смог запретить ейэтого), и, хотя многие из них все еще закрыты в одном из подвалов, гдетомится история психоанализа, опубликованные фрагменты добавляют некоторыечерты к портрету Фрейда. Когда принцесса сказала ему, что он - сочетаниеЭйнштейна с Луи Пастором, он в ответ заговорил о конкистадорах, как когда-тос Флисом. "Кто изменил мир больше, чем Христофор Колумб? А кто он был такой?Искатель приключений!" Так что фантазия о смелости и беспощадностисуществовала одновременно с мечтой о чистоте и преданности науке иоставалась такой же яркой. Однажды в канун Нового года, когда Бонапарт была на Берггассе, Мартапризналась ей, "как удивляла и шокировала ее работа мужа, потому что там такоткрыто трактовалась сексуальность". Поэтому она старалась не замечать, чемон занимается. Бонапарт рассказала Фрейду, который дал единственно возможныйответ: "Моя жена - настоящая мещанка". Но в другой раз он сказал ей, что саммещанин, который не хотел бы, чтобы у одной из его дочерей был "роман". Женщины, подобные принцессе, которые были достаточно умны, чтобы ончувствовал себя с ними свободно, всегда приветствовались Фрейдом. Емунравилась независимость в женщинах, даже тогда, когда он был возлюбленным имолодым мужем в последней четверти девятнадцатого столетия, когда женасчиталась "послушным сокровищем", а ее будущее было в руках мужа. То, чтоФрейду нравилась компания умных женщин и он поощрял желание некоторых статьпсихоаналитиками, не говорит о многом. Почти все они относились к немупочтительно, с долей восхищения, иногда с таинственной сексуальностью,которая чувствовалась, как капля духов на запястье. Минна, похоже, очень ему подходила, но это был особый случай - онобщался с ней, потому что этого нельзя было делать с женой. СабинаШпильрейн, у которой были оригинальные идеи и чувство собственнойзначимости, возможно, стала другим исключением и даже, что стоит отметить,не сидела у его ног. Почти все, однако, соответствовали мужским ожиданиям:кокетливая Бонапарт; Саломе, которая ловила каждое его слово (он критиковалее, говоря Бонапарт: "Она - зеркало"); Лоу Канн, сознававшаяся в своихсексуальных грехах и рассказывавшая истории о Джонсе. Фрейд не скрывал того, что ему нравились обаятельные женщины. Когда емубыло семьдесят три, в 1929 году, он отправился в театр, где выступала ИветтЖильбер, французская актриса и певица, которую он впервые слышал в Париже в1889 году. Теперь ей было больше шестидесяти. Он отвел Марту и Анну к ней вномер на чай и цитировал Ференци фразу из одной ее песни: "Я говорила всеэто? Возможно, но я не помню". Мужчины всегда любили ссылаться на женскую "загадочность", как будтоэто не требовало комментариев. Как Питер Гэй - цитируя вопрос, который Фрейдзадал принцессе: "Чего хочет женщина?" - отмечает в своей биографии Фрейда,"мужчины веками защищались от смутного страха перед скрытой силой женщин,объявляя их непостижимыми". Это нельзя назвать равнодушием - скореенаоборот. Фрейда всегда интересовали женщины, когда он был молод итеоретически что-то мог в связи с этим предпринять, даже стать конкистадоромспальни. Он не разделял нелепых медицинских взглядов того времени (особеннопопулярных в Англии) о том, что у женщин отсутствует чувственность. В 1899году он писал Флису по поводу "сексуальной теории": "У меня пока нет нималейшего представления, что делать с женской стороной", и нарисовал рядомтри креста, чтобы не сглазить. На протяжении всей профессиональной жизни у Фрейда было большепациенток, чем пациентов. Его теории имеют противоположную тенденцию иотражают мир, в котором он был воспитан, где мужчины занимают главенствующееположение, а женщины - второстепенное. Его часто осуждают за то, что он былсклонен игнорировать женщин, исключать их из своих теорий. Тем, кто хочетпойти дальше и уличить его в расизме, можно найти много цитат, например в"Трех очерках" (1905), где он утверждает, что эротическая жизнь женщины"скрыта непроницаемой завесой", которая "частично объясняется замедляющимэффектом цивилизации и частично - их обычной скрытностью и лживостью". Но этот расизм относителен. В статье, написанной в 1908 году, онотмечает "несомненную интеллектуальную отсталость стольких женщин",приписывая это "замедлению мысли, которое вызывается сексуальнымподавлением". Фрейд использовал аргумент, что воспитание женщин не позволяетим испытывать интеллектуальный интерес к проблемам секса, заставляя видеть влюбопытстве грех и таким образом притупляя их способность мыслить. СексологМагнус Хиршфельд, имевший чрезвычайно радикальные взгляды и считавшийся всвое время сторонником феминизма, сделал тот же вывод на основе опыта,"психическая неполноценность женщины" очевидна. Фрейд не реагировал на феминистскую пропаганду, которая существовала вначале двадцатого века. Движение имело местный масштаб и было слишкомслабым, чтобы действовать на мужчин в целом или на Фрейда в частности. НиГермания, ни Австрия не могли сравниться с Англией, где до первой мировойвойны суфражистки яростно боролись за свои права, поджигая дома и разбиваявитрины маленькими молотками. Только после войны, когда в психоанализеначали ощущаться первые феминистские настроения, Фрейд должен был как-то этопрокомментировать, но и тогда он не спешил и практически молчал. Тем неменее он наверняка ощущал изменения атмосферы, потому что после 1924 годанаписал несколько статей, затрагивающих тему "женской психологии". Карен Хорни, молодая врач из довоенного Берлина, которая была очарованаработами Фрейда, стала одной из новых женщин психоанализа, как и Елена Дейч.Они намного опередили свое время. Карен анализировал Карл Абрахам, затем онасама стала аналитиком и начала задавать вопросы, на которые никому нехотелось отвечать. Так было в ее статье "Бегство от женственности" (1926),где она сетует, что психоанализ меряет женщин по мужской мерке, испрашивает: "Насколько неточно это выражает истинную природу женщин?" Она резко отзывалась о зависти к пенису, воспевала материнство исчитала, что это мужчины должны завидовать женщинам за их "огромноефизиологическое превосходство". Это произвело впечатление на Эрнеста Джонса,но не на Фрейда. Мнение Хорни о зависти к пенису, писал он пять лет спустя,"не соответствует моему впечатлению". Большинство аналитиков с нимсоглашалось. Сейчас Фрейд мог только придерживаться своих взглядов и игнорироватьостальные. Если его когда-либо и можно было убедить относиться к женщинампо-иному, это время давно прошло. В 1925 году он объявил, что им не хватаетстрогого "Сверх-Я", которое дает мужчинам высокую мораль, и движение недолжно отклоняться под давлением феминисток, "которые стремятся заставитьнас считать оба пола совершенно равными по положению и ценности". Этастатья, написанная для ежегодной конференции, была представлена вместо негоженщиной - его дочерью. Семь лет спустя, в статье, посвященной "загадке женственности", в"Новых лекциях по введению в психоанализ" 1932 года (которые были написаныдля прочтения, а не для пересказа), Фрейд как будто немного изменил своюточку зрения. Недостаточно, писал он, видеть мужчину активным, а женщинупассивной. Его "замечательные коллеги-женщины" могли сказать много важного оразвитии женщины. Через несколько страниц он возвращается к разрушительному воздействиюзависти к пенису. Именно зависть к пенису делает женщин подверженнымизависти и ревности других видов. Более того (об этом он утверждал уже многолет), женщины менее способны, чем мужчины, сублимировать свои сексуальныеинстинкты; однако чем же тогда занималась Берта Паппенгейм, посвятив своюжизнь лекциям и борьбе с химерической торговлей белыми рабынями? Что делалаего собственная дочь? Пациенты выслушивали анализ вперемешку с предрассудками. Джозеф Уортис,молодой американский врач, который проходил анализ в тридцатых годах, частослышал, как Фрейд ворчит по поводу американок, которые "водят мужчин за нос,делают из них дураков". По другую сторону Атлантики царил матриархат. ВЕвропе "управляют мужчины. Так и должно быть". Уортис осторожно осведомился,не стало бы равенство решением проблемы. "Это невозможно на практике", -отрезал Фрейд. Данные, полученные в приемной пациентами, накапливались. Пациентыписали обо всем: о затхлом запахе, о небрежном рукопожатии, о запонках ицепочке для часов, которые напомнили одному человеку отца, о том, как Фрейднеожиданно стучал по подлокотнику или кушетке, подчеркивая свои слова, отом, как он встает, как только время заканчивается, и тихо говорит: "Явыслушал вас". Один биограф, Эмиль Людвиг, пришедший к Фрейду излюбопытства, услышал от него, что его описание жизни Наполеона должно былосодержать больше информации о детстве императора. Фрейд говорил верно, но впроцессе разговора перепутал братьев Наполеона. Этой ошибке Людвигпорадовался и записал ее для использования в дальнейшем. Ева Розенфельд, прусская еврейка, которая работала с трудными детьми иблагодаря дружбе с Анной оказалась в семейном кругу Фрейдов в двадцатыхгодах, была проанализирована Фрейдом в 1929 году. Она сочла это полезным,потому что анализ изменил ее восприятие того, что важно в жизни, не повлиявна ее личность: "Я не стала другим человеком, не такой, как я была всегда". Глядя вверх с кушетки, она заметила, что в шестиламповой люстре одинплафон отличается от остальных, и обратила на это внимание Фрейда. Тотответил, что она ошибается, и они немного поспорили, после чего он включилсвет и подошел поближе к люстре, чтобы рассмотреть ее. "Вы правы, - произнесон. - Но, однако, это не помешает мне сказать, что вы имеете в виду, будтоположение Анны среди моих шестерых детей отличается от остальных". Какзаметил биограф Людвиг, "в этой комнате на простой вопрос редко находилсяпростой ответ". Уортис, анализ которого прошел быстро и бурно, уважал Фрейда, но непринимал ничего на веру. Ему приснилась сцена, в которой вереница слугвыходит из двери хижины. Предположение Фрейда о том, что здание - это матка,а слуги - дети, показалось ему притянутым за уши, и он так и объявилпрофессору. Его откровенность не порадовала Фрейда, хотя вначале он сказал,что честность - основа анализа. "Вы должны научиться принимать то, что вамговорят, и не спорить", - и Уортис начал спорить по поводу того, что ненужно спорить. Американец сказал, что понять - значит простить. Речь не опрощении, заявил Фрейд, а о продолжении анализа. Уортис продолжал искать изъяны в методе. Как он может позволить своиммыслям течь в свободных ассоциациях, спросил он, если его слушает Фрейд,который ассоциируется с сексом и неврозом? Фрейд проигнорировал этовозражение и посоветовал ему не отвлекаться. Фрейд никогда не забывал о необходимости продолжать и подтягиватьанализ к какому-то заключению. Должен ли быть у анализа естественный конец,или он теоретически может продолжаться вечно? Одна из последних его статей,написанных в 1937 году, называлась "Анализ заканчиваемый и незаканчиваемый".Время - это проблема. Для старика со слабым здоровьем это была единственноважная проблема. Очень важными для него были отношения с человеком, которые он оченьтщательно подготавливал: с дочерью, которая была его пациенткой и чьимпациентом он стал теперь сам, одинокой женщиной, которая всегда была рядом сним, выражала его точку зрения на публике и выслушивала его наедине. В концеконцов она стала и его сиделкой. Ее жизнь нельзя сравнить с жизнью тети Дольфи, которая была семейной"рабочей лошадкой", заботившейся сначала о Якобе, а потом об Амалии. Но этатема присутствовала, пусть не так явно. Хотя у нее была своя собственнаяжизнь - она анализировала детей, писала статьи, с которыми считалосьдвижение, - но эта жизнь была как бы продолжением жизни Фрейда. Многиесчитали, будто она сама себе вредила тем, что была слишком скромной, слишкомпреданной идее добра, слишком готовой принести себя в жертву ради отца.После его смерти эта преданность превратилась в ревностное беспокойство отом, чтобы сохранить о нем светлую память - возможно, он именно этого от нееи хотел. Она закрыла все шкафы, чтобы в них невозможно было найти скелеты.Фрейд, противник биографий, не мог бы найти лучшего цензора. Мечты Анны, которые она называла "неприличными", содержащие фантазии отом, что ее бьют, привели к новому анализу Фрейдом в 1924 году, через годпосле того, как у него был обнаружен рак. Ее анализ, а возможно, дружба сженщинами и их семьями, которая у нее возникла, помогла ей жить впоследующие годы. Слухи о лесбийской дружбе с самой близкой ей женщиной,Дороти Берлингем*, едва ли верны. Но их попрежнему повторяют те, кто видитчто-то мрачное в том, что эта темноволосая хорошенькая девушка похорониласвои желания ради интересов такого человека, как Фрейд. * Госпожа Берлингем, которая происходила из богатой семьи из Тифании,оставила мужа в 1925 году и отправилась со своими четырьмя детьми изНью-Йорка в Вену, где ее анализировал Фрейд. В конце концов ее семья сталанеразлучной с Фрейдами. Они сняли квартиру в том же доме, и у Дороти былаотдельная телефонная линия, связывающая ее с Анной в комнатах ее отца.Берлингемы, как и Ева Розенфельд с детьми, стали частью большой семьи,окружавшей Анну и заменявшей ей то, чего в ее собственной жизни не хватало. В конце 1925 года ее отец все еще утверждал, что она может выйти замуж.Он с гордостью писал Сэму о ее работе в качестве "педагогическогоаналитика", лечащего "непослушных американских детей" (Розенфельдов иБерлингемов) и зарабатывающего неплохие деньги. И тем не менее она только что отпраздновала тридцатилетие и нестремится замуж. А кто может сказать, сделают ли ее эти преходящие интересысчастливой тогда, когда ей придется жить без отца? Если он думал, что после его смерти она может выйти замуж, он об этомне говорил. Она была привязана к нему навсегда. Поскольку Анна, похоже,хотела этого так же, как и отец, бессмысленно пытаться разгадать тайну ихзаговора, который начался еще тогда, когда она была подростком. Как и вовсех глубоких взаимоотношениях, самым важным являются сами отношения. В июне 1929 года, когда состояние здоровья Фрейда стало достаточностабильным, чтобы он смог удаляться от Вены на большие расстояния, семьяотдыхала в горах Берхтесгадена, в доме под названием "Шнеевинкель" или"Снежный угол". Было летнее солнцестояние, которое отмечали кострами нагорных вершинах, светившихся из-за туч и дождя. Анна (которой было ужетридцать три) писала Еве Розенфельд: Я хочу задать тебе один вопрос. Что я буду делать, когда уже не смогубыть там, где я сейчас, когда останусь одна и таким образом потеряю все, чтодает моей жизни смысл? Я всегда хотела, чтобы мне было тогда позволеноумереть. Месяц спустя она поехала в Англию, чтобы прочитать статью на ежегоднойконференции, которая в тот раз проходила в Оксфорде. У Фрейда в его"идиллически тихом и прекрасном 'Шнеевинкеле'" хватало гостей. Тем летом кнему приезжали его трое "сыновей", Брилл из Америки, Ференци, Джонс со своейженой Китти - но он хотел видеть Анну. Ее собака, немецкая овчарка по кличкеВолк, "полдня апатично лежит в своей корзине", писал Фрейд Саломе. "Как иВолк, я не могу дождаться, когда она вернется". Но он должен был вести себя сдержанно даже с Анной. Существуеткинопленка, где они оба сняты на Берггассе, заваленной снегом, скорее всего,в конце двадцатых годов. Фрейд одет в длинное черное пальто и черную шляпу.Он бросает окурок на землю и идет мимо, мрачно взглянув на камеру. Его дочь,улыбаясь, пытается взять его под руку, но он отвергает ее и скрещивает рукиза спиной. Когда они уходят, Анне удается продеть свою руку в его, но онпо-прежнему не разжимает рук сзади, не желая ей помогать. Очевидно, он нехотел, чтобы этот теплый жест увидел весь мир. Он не мог обойтись без Анны,но жизнь Фрейда всегда носила печать крайней суровости.