Двадцать четвертая лекция

Обычная нервозность

Уважаемые дамы и господа! После того как в последних беседах мы завершили такую трудную часть работы, я на некоторое время оставляю этот предмет и обращаюсь к вам со следующим.

Я знаю, что вы недовольны. Вы представляли себе “Введение в пси­хоанализ” иначе. Вы предполагали услышать жизненные примеры, а не теории. Вы скажете мне, что единственный раз, когда я представил вам параллель “В подвале и на первом этаже”, вы кое-что поняли о причине неврозов, только лучше бы' это были действительные наблюдения, а не придуманные истории. Или когда я вначале рассказал вам о двух — видимо, тоже не вымышленных — симптомах и разъяснил их отношение к жизни больного, то вам стал ясен “смысл” симптомов; вы надеялись, что я буду продолжать в том же духе. Вместо этого я излагал вам про­странные, расплывчатые теории, которые никогда не были полными, к которым постоянно добавлялось что-то новое, пользовался понятиями, которых еще не разъяснил вам, переходил от описательного изложения к динамическому пониманию, а от него — к так называемому “экономи­ческому”, мешая вам понять, какие из используемых терминов означают то же самое и заменяют друг друга только по причине благозвучия,. предлагал вам такие широкие понятия, как принципы удовольствия и реальности и филогенетически унаследованное, и, вместо того чтобы вво­дить во что-то, я развертывал перед вашим взором нечто такое, что все больше удалялось от вас.

Почему я не начал введение в теорию неврозов с того, что вы сами знаете о нервозности и что давно вызывает ваш интерес? Почему не на­чал с описания своеобразной сущности нервнобольных, их непонятных реакций на человеческое общение и внешние влияния, их раздражитель­ности, непредсказуемости поведения и неприспособленности к жизни? Почему не повел вас шаг за шагом от понимания более простых повсе­дневных форм к проблемам загадочных крайних проявлений нервоз­ности?

Да, уважаемые господа, не могу не признать вашей правоты. Я не настолько влюблен в собственное искусство изложения, чтобы выдавать за особую прелесть каждый его недостаток. Я сам думаю, что можно было бы сделать иначе и с большей выгодой для вас; я этого и хотел. Но не всегда можно выполнить свои благие намерения. В самом материале часто заключено что-то такое, что руководит [вами] и уводит от первоначальных намерений. Даже такая незначительная работа, как ор­ганизация хорошо знакомого материала, не вполне подчиняется воле ав­тора; она идет, как хочет, и только позже можно спросить! себя, почему она вышла такой, а не другой.

Вероятно, одна из причин в том, что название “Введение в психо­анализ” уже не подходит к этой части, где обсуждаются неврозы. Введе­ние в психоанализ составляет изучение ошибочных действий и сновиде­ний, учение о неврозах — это сам психоанализ. Не думаю, чтобы мне бы удалось за такое короткое время познакомить вас с содержанием учения о неврозах иначе, чем в такой сконцентрированной форме. Дело заклю­чалось в том, чтобы в общей связи показать вам смысл и значение симп­томов, внешние и внутренние условия и механизм их образования. Я и попытался это сделать; такова примерно суть того, чему может на­учить психоанализ сегодня. При этом много пришлось говорить о либидо и его развитии, кое-что и о развитии Я. Благодаря введению вы уже были подготовлены к особенностям нашей техники, к основным взглядам на бессознательное и вытеснение (сопротивление). На одной из ближай­ших лекций вы узнаете, в чем психоаналитическая работа находит свое органическое продолжение. Пока я не скрывал от вас, что все наши све­дения основаны на изучении только одной-единственной группы нервных заболеваний, на так называемых неврозах перенесения. Механизм обра­зования симптомов я проследил всего лишь для истерического невроза. Если вы и не приобрели солидных знаний и не запомнили каждую де­таль, то все же я надеюсь, что у вас сложилось представление о том, какими средствами работает психоанализ, за решение каких вопросов берется и каких результатов он уже достиг.

Я приписал вам пожелание, чтобы я начал изложение темы неврозов с поведения нервнобольных, с описания того, как они страдают от своих неврозов, как борются с ними и приспосабливаются к ним. Это, конечно, интересный и достойный познания и не очень трудный для изложения материал, но сомнительно начинать с него. Рискуешь не открыть бессо­знательного, не увидеть при этом большого значения либидо и судить обо всех отношениях так, как они кажутся Я нервнобольного. А то, что это Я ни в коей мере не надежная и не беспристрастная сторона, совершен­но очевидно. Ведь Я— это сила, которая отрицает бессознательное и сво­дит его к вытесненному, как же можно верить ему в том, что оно будет справедливо к этому бессознательному? Среди этого вытесненного на пер­вом месте стоят отвергнутые требования сексуальности; само собой ра­зумеется, что мы никогда не сможем узнать об их объеме и значении из мнений Я. С того момента, когда для нас начинает проясняться позиция вытеснения, мы должны так же остерегаться того, чтобы не поставить судьей в этом споре одну из спорящих сторон, к тому же еще и побе­дившую. Мы подготовлены к тому, что высказывания Я введут нас в за­блуждение. Если верить Я, то оно на всех этапах было активным, само желало своих симптомов и создало их. Мы знаем, что оно считает воз­можным быть в известной степени пассивным, что хочет затем скрыть и приукрасить. Правда, оно не всегда решается на такую попытку; при симптомах невроза навязчивых состояний оно должно признать, что ему противопоставляется что-то чуждое, от чего оно с трудом защищается.

Кого не удерживают эти предостережения принимать за чистую моне­ту подделки Я, тому, разумеется, легко живется, и он избавлен от всего того сопротивления, которое поднимется против выдвижения в психоана­лизе на первый план бессознательного, сексуальности и пассивности Я. Тот может утверждать, подобно Альфреду Адлеру (1912), что “нервный характер” является причиной невроза вместо его следствия, но он также не будет в состоянии объяснить ни одной детали в образовании симптома и ни одного сновидения.

Вы спросите, нельзя ли справедливо оценить участие Я в нервозно­сти и образовании симптомов, явно не пренебрегая при этом открытыми психоанализом факторами. Я отвечу: конечно, это возможно и когда-нибудь произойдет; но начинать именно с этого не в традициях психо­анализа. Правда, можно предсказать, когда эта задача встанет перед пси­хоанализом. Есть неврозы, в которых Я участвует гораздо активнее, чем в изученных до сих пор; мы называем их “нарцисстическими неврозами”. Аналитическая обработка этих заболеваний даст нам возможность бес­пристрастно и верно судить об участии Я в невротическом заболевании.

Но одно из отношений Я к своему неврозу настолько очевидно, что его с самого начала можно принять во внимание. Оно, по-видимому встречается во всех случаях, но яснее всего обнаруживается при заболе­вании, которое мы сегодня еще недостаточно понимаем,— при травмати-ческдм неврозе. Вы должны знать, что в причине и в механизме всех возможных форм неврозов всегда действуют одни и те же факторы, толь­ко в одном случае главное значение в образовании симптомов приобрета­ет один из этих факторов, в другом — другой. Это подобно штату арти­стической труппы, в котором каждый имеет свое определенное амплуа:

герой, близкий друг, интриган и т. д.; но для своего бенефиса каждый вы­берет другую пьесу. Так, фантазии, превращающиеся в симптомы, нигд& не проявляются более явно, чем при истерии; противоположные, или ре­активные, образования Я господствуют в картине невроза навязчивых со­стояний; то, что мы назвали вторичной обработкой в сновидении, высту­пает на первое место в виде бреда при паранойе и т. д.

Таким образом, при травматических неврозах, особенно таких, кото­рые возникают из-за ужасов войны, для нас несомненен эгоистический мотив Я, стремящийся к защите и выгоде, который в одиночку еще не создает болезнь, но санкционирует ее и поддерживает, если она уже на­чалась. Этот мотив хочет уберечь Я от опасностей, угроза которых и по­служила поводом для заболевания, и не допустит выздоровления, преж­де чем не будет исключена возможность повторения этих опасностей или лишь после того, как будет получена компенсация за перенесенную опасность.

Но и во всех других случаях Я проявляет аналогичную заинтересо­ванность в возникновении и последующем существовании невроза. Мы уже сказали, что симптом поддерживается также и Я, потому что у него неврозы обнаруживают несомненное сходство с болезненными состояниями, возникающими вследствие хронического влияния экзогенных ядови­тых веществ и острого их лишения, т. е. с интоксикациями и состояния-ми абстиненпии. Обе группы заболеваний еще больше сближаются друг с другом благодаря таким состояниям, которые мы научились относить тоже на счет действия ядовитых веществ, но не введенных в организм, чуждых ему, а образованных в процессе собственного обмена веществ, как, например, при базедовой болезни. Я полагаю, что на основании этих аналогий мы не можем не считать неврозы следствием нарушения сексу­ального обмена веществ, будь оно из-за того, что этих сексуальных ток­синов производится больше, чем данное лицо может усвоить, или из-за того, что внутренние и даже психические условия мешают правильному использованию этих веществ. В народе издавна придерживались такого взгляда на природу сексуального желания, называя любовь “опьянени­ем” и считая возникновение влюбленности действием любовного напит­ка, перенося при этом действующее начало в известном смысле на внеш­ний мир. Для нас это было бы поводом вспомнить об эрогенных зонах и об утверждении, что сексуальное возбуждение может возникнуть в самых различных органах. Впрочем, слова “сексуальный обмен веществ” или “химизм сексуальности” для нас не имеют содержания; мы ничего об этом не знаем и не можем даже решить, следует ли нам предполагать существование двух сексуальных веществ, которые назывались бы тогда “мужским” и “женским”, или мы можем ограничиться одним сексуаль­ным токсином, в котором следует видеть носителя всех раздражающих воздействий либидо5С. Созданное нами научное здание психоанализа в действительности является надстройкой, которая должна быть когда-нибудь поставлена на свой органический фундамент; но пока мы его еще не знаем.

Психоанализ как науку характеризует не материал, которым он зани­мается, а техника, при помощи которой он работает. Без особых натяжек психоанализ можно применять к истории культуры, науке о религии и мифологии точно так же, как и к учению о неврозах ". Целью его явля­ется не что иное, как раскрытие бессознательного в душевной жизни. Проблемы актуальных неврозов, симптомы которых, вероятно, возникают из-за вредного токсического воздействия, не дают возможности приме­нять психоанализ, он не многое может сделать для их объяснения и дол­жен предоставить эту задачу биологическому медицинскому исследова­нию. Теперь вы, может быть, лучше поймете, почему я не расположил свой материал в другом порядке. Если бы я обещал вам “Введение в учение о неврозах”, то, несомненно, правильным был бы путь от простых форм актуальных неврозов к более сложным психическим заболеваниям вслед­ствие расстройств либидо. При обсуждении актуальных неврозов я дол­жен был бы собрать с разных сторон все, что мы узнали или полагали, что знаем, а при психоневрозах речь зашла бы о психоанализе как о важнейшем техническом вспомогательном средстве для прояснения этих состояний. Но я объявил и намеревался прочесть “Введение в психоана­лиз”; для меня было важнее, чтобы вы получили представление о психоанализе, а не определенные знания о неврозах, и поэтому я не мог вы­двинуть на первый план бесплодные для психоанализа актуальные не­врозы. Думаю также, что сделал для вас более благоприятный выбор, так как психоанализ вследствие своих глубоких предпосылок и обшир­ных связей заслуживает того, чтобы привлечь интерес любого образован­ного человека, а учение о неврозах — такая же область медицины, как и любая другая.

Между тем вы обоснованно надеетесь, что мы должны будем проя­вить некоторый интерес и к актуальным неврозам. Нас вынуждает к этому их интимная клиническая связь с психоневрозами. Поэтому я хочу вам сообщить, что мы различаем три чистых формы актуальных невро­зов: неврастению, невроз страха''1 и ипохондрию. Но и это разделение ие осталось без возражений. Названия, правда, все употребляются, но их содержание неопределенно и неустойчиво. Есть врачи, которые про­тивятся любому делению в путаном мире невротических явлений, любому выделению клинических единиц, отдельных болезней и не признают даже разделения на актуальные неврозы и психоневрозы. Я полагаю, что они заходят слишком далеко и пошли не по тому пути, который ведет к про­грессу. Названные формы невроза иногда встречаются в чистом виде, но чаще смешиваются друг с другом и с психоневротическим заболеванием. Эти явления не должны заставлять нас отказываться от их деления. Вспомните различие учения о минералах и учения о камнях в минерало­гии. Минералы описываются как отдельные единицы, конечно, в связи с тем, что они часто встречаются в виде кристаллов, резко отграниченных от окружающей среды. Камни состоят из смеси минералов, соединившихся по всей определенности не случайно, а вследствие условий их возникно­вения. В учении о неврозах мы еще слишком мало понимаем ход разви­тия, чтобы создать что-то подобное учению о камнях. Но мы, несомненно, •поступим правильно, если сначала выделим из общей массы знакомые нам клинические единицы, которые можно сравнить с минералами.

Весьма существенная связь между симптомами актуальных неврозов и психоневрозов помогает нам узнать об образовании симптомов послед-вих; симптомы актуального невроза часто являются ядром и предваряю­щей стадией развития психоневротического симптома. Яснее всего такое отношение наблюдается между неврастенией и неврозом перенесения, названным “конверсионной истерией”, между неврозом страха и истерией страха, а также между ипохондрией и формами, далее упоминаемыми как парафрения (раннее слабоумие и паранойя). Возьмем для примера случай истерической головной боли или боли в крестце. Анализ показы­вает нам, что в результате сгущения и смещения она стала заместите­лем удовлетворения для целого ряда либидозных фантазий или воспоми­наний. Но когда-то эта боль была реальной, и тогда она была непосред­ственным сексуально-токсическим симптомом, соматическим выражением либидозного возбуждения. Мы совершенно не хотим утверждать, что та­кое ядро имеют все истерические симптомы, но остается фактом то, что так бывает особенно часто и что все — нормальные и патологические — телесные воздействия благодаря либидозному возбуждению служат преимущественно именно для образования симптомов истерии. Они играют роль той песчинки, которую моллюск обволакивает слоями перламутра. Таким же образом психоневроз использует преходящие признаки сексу­ального возбуждения, сопровождающие половой акт, как самый удобный и подходящий материал для образования симптомов.

Подобный процесс вызывает особый диагностический и терапевтиче­ский интерес. У лиц, предрасположенных к неврозу, но не страдающих выраженным неврозом, нередко бывает так, что болезненное телесное изменение — воспаление и ранение^- вызывает работу образования симп­тома, так что она немедленно делает данный ей в реальности симптом представителем всех тех бессознательных фантазий, которые только и ждали того, чтобы овладеть средством выражения. В таком случае врач изберет тот или иной путь лечения, он или захочет устранить органиче­скую основу, не заботясь о ее буйной невротической переработке, или будет бороться со случайно возникшим неврозом, не обращая внимания на его органический повод. Успех покажет правильность или неправиль­ность того или иного вида усилий; для таких смешанных случаев едва ли можно дать общие предписания.