Двадцать шестая лекция

Теория либидо и нарциссизм

Уважаемые дамы и господа! Мы неоднократно и лишь недавно вновь имели дело с разделением инстинктов Я и сексуальных влечений. Сна­чала вытеснение нам показало, что они могут вступить в противоречие друг с другом, что затем, формально побежденные, сексуальные влече­ния вынуждены получать удовлетворение регрессивными обходными пу­тями, компенсируя при этом свое поражение своей непреодолимостью. Далее мы узнали, что они с самого начала по-разному относятся к вос­питательнице-необходимости, так что проделывают неодинаковое разви­тие и имеют неодинаковое отношение к принципу реальности. Наконец, мы полагаем, что сексуальные влечения связаны с аффективным состоя­нием страха гораздо более тесными узами, чем инстинкты Я, — результат, который кажется неполным только в одном важном пункте. Поэтому для его дополнительного подтверждения мы хотим привлечь достойный вни­мания факт, что неудовлетворение голода и жажды, двух самых элемен­тарных инстинктов самосохранения, никогда не ведет к возникновению страха, между тем как превращение в страх неудовлетворенного либидо, как мы знаем, принадлежит к числу самых известных и чаще всего на­блюдаемых феноменов.

Но нельзя отменить наше право разделять инстинкты Я и сексуаль­ные влечения. Оно дано вместе с существованием сексуальной жизни как особой деятельности индивида. Можно лишь спросить, какое значение мы придаем этому разделению, насколько существенным считаем его. Но от­вет на этот вопрос будет зависеть от определения того, насколько иначе ведут себя сексуальные влечения в соматических и душевных проявле­ниях по сравнению с другими, которые мы противопоставляем им, и на­сколько значительны последствия этих различий. Настаивать на сущест­венном, хотя и не очень уловимом различии обеих групп влечений, у нас, разумеется, нет никаких оснований. Обе группы выступают перед нами лишь как названия источников энергии индивида, и дискуссия о том, являются ли они в основе одним и тем же или существенно различным (и если одним, то где они отделились друг от друга?), должна вестись не о понятиях, а о биологических фактах, стоящих за ними. Об этом мы пока знаем слишком мало, а если бы даже знали больше, то к нашей аналитической задаче это не имело бы отношения.

Мы, очевидно, также очень мало выиграем, если по примеру Юнга подчеркнем первоначальное единство всех влечений и назовем “либидо” проявляющуюся во всем энергию. Так^ как сексуальную функцию нельзя устранить из душевной жизни никакими искусственными приемами, то мы были бы вынуждены тогда говорить о сексуальном и асексуаль­ном либидо. Однако для движущих сил сексуальной жизни сохраним по праву, как мы это и делали до сих пор, название либидо.

Я думаю поэтому, что вопрос о том, как далеко следует вести несо­мненно оправданное разделение на сексуальные влечения и инстинкты самосохранения, для психоанализа большого значения не имеет, да он и не компетентен в этом. Со стороны биологии, разумеется, есть различ­ные основания считать это разделение чем-то важным. Ведь сексуаль­ность — единственная функция живого организма, выходящая за преде­лы индивида и обеспечивающая его связь с видом. Несомненно, что ее выполнение не всегда приносит пользу отдельному существу, как его дру­гие функции, а ценой необыкновенно высокого наслаждения подвергает опасностям, угрожающим жизни и довольно часто лишающим ее. Веро­ятно, необходимы также совершенно особые, отличные от всех других процессы обмена веществ, чтобы сохранять для потомства часть индиви­дуальной жизни в виде предрасположений. И наконец, отдельное суще­ство, которое, как другие, считает себя самым главным, а свою сексуаль­ность средством своего удовлетворения, с биологической точки зрения лишь эпизод в ряду поколений, кратковременный придаток зародышевой плазмы, наделенной виртуальной бессмертностью, подобно временному владельцу майоратного имущества, которое его переживает.

Однако для психоаналитического объяснения неврозов не нужны столь широкие обобщения. С помощью исследования в отдельности сексуаль­ных влечений и инстинктов Я мы нашли ключ к пониманию группы нев­розов перенесения. Мы сумели объяснить их основным положением, что сексуальные влечения вступают в борьбу с инстинктами сохранения или, выражаясь биологическим языком, хотя и менее точно, что одна позиция Я как самостоятельного отдельного существа противоречит другой его позиции как звена в цепи поколений. Возможно, что до такого раздвое­ния дело доходит только у человека, и поэтому в общем и целом невроз является его преимуществом перед животными. Слишком сильное разви­тие его либидо и ставшее, по-видимому, благодаря этому возможным бо­гатое развитие многообразной душевной жизни, как кажется, создали условия для возникновения такого конфликта. Совершенно очевидно, что в этом заключаются также условия его больших успехов, которые поста­вили человека над его общностью с животными, так что его способность к неврозу — это только обратная сторона его одаренности в остальном. Но и это лишь умозаключения, отвлекающие нас от нашей задачи.

До сих пор предпосылкой нашей работы выступало то, что мы мо­жем отличить друг от друга стремления Я и сексуальные влечения по их проявлениям. При неврозах перенесения это удавалось без труда. Энергию, направляемую Я на объекты сексуальных стремлений, мы на­зывали “либидо”, все другие виды энергии, исходящие из инстинктов са­мосохранения,— “интересом”, и мы могли получить первое представление о механизме душевных сил благодаря наблюдению за привязанностями либидо, их превращениями и окончательной судьбой. Неврозы перенесе­ния предоставили нам для этого самый подходящий материал. Но Я, его состав из различных структур, их организация и способ функционирова­ния оставались скрытыми от нас, и мы могли предполагать, что только анализ других невротических нарушений помог бы нам это понять.

Мы давно начали распространять психоаналитические взгляды на по­нимание этих других заболеваний. Уже в 1908 г. после обмена мнениями со мной К. Абрахам высказал положение, что главной чертой Dementia ргаесох [причисляемой к психозам] является то, что при ней отсутствует привязанность либидо (Libidobesetzung) к объектам (“Психосексуальные различия истерии и Dementia ргаесох”). Но тогда возник вопрос, что же происходит с либидо слабоумных, которое отвернулось от объектов? Аб­рахам не замедлил дать ответ: оно обращается на Я, и это отраженное обращение является источником бреда величия при Dementia ргаесох. Бред величия, безусловно, можно сравнить с известной в (нормальной) любовной жизни сексуальной переоценкой объекта любви. Так нам впер­вые удалось понять какую-то черту психотического заболевания по связи с нормальной любовной жизнью.

Скажу сразу, что эти первые взгляды Абрахама сохранились в психо­анализе и были положены в основу нашей позиции по отношению к пси­хозам. Со временем укрепилось представление, что либидо, которое мы находим привязанным к объектам, которое является выражением стрем­ления получить удовлетворение от этих объектов, может оставить эти объекты и поставить на их место собственное Я; постепенно это пред­ставление развивалось со все большей последовательностью. Название для такого размещения либидо — нарциссизм — мы заимствовали из описанного П. Некке (1899) извращения, при котором взрослый индивид дарит своему собственному телу все нежности, обычно проявляемые к постороннему сексуальному объекту.

Но вскоре говоришь себе, что если существует такая фиксация либи­до на собственном теле и собственной личности вместо объекта, то это не может быть исключительным и маловажным явлением. Гораздо ве­роятнее, что этот нарциссизм — общее и первоначальное состояние, из ко­торого только позднее развилась любовь к объекту, причем из-за этого нарциссизм вовсе не должен исчезнуть. Из истории развития объект-либидо нужно вспомнить, что многие сексуальные влечения сначала удовлетворяются на собственном теле, как мы говорим, аутоэротически и что эта способность к аутоэротизму является причиной отставания развития сексуальности при воспитании по принципу реальности. Таким образом, аутоэротизм был сексуальным проявлением нарцистической стадии размещения либидо.

Короче говоря, мы составили себе представление об отношении Я-ли-бидо и объект-либидо, которое я могу показать вам наглядно на срав­нении из зоологии. Вспомните о тех простейших живых существах, со­стоящих из малодифференцированного комочка протоплазматической субстанции. Они протягивают отростки, называемые псевдоподиями, в которые переливают субстанцию своего тела. Вытягивание отростков мы сравниваем с распространением лщждо на объекты, между тем как ос­новное количество либидо может оставаться в Я, и мы предполагаем, что в нормальных условиях Я-либидо беспрепятственно переходит в объект-либидо, а оно опять может вернуться в Я.

С помощью этих представлений мы теперь можем объяснить целый ряд душевных состояний или, выражаясь скромнее, описать их на языке теории либидо; это состояния, которые мы должны причислить к нор­мальной жизни, как, например, психическое поведение при влюбленно­сти, при органическом заболевании, во сне. Для состояния сна мы сдела­ли предположение, что оно основано на уходе от внешнего мира и установке на желание спать. То, что проявлялось во сне как ночная ду­шевная деятельность, служит, как мы обнаружим, желанию спать и, кроме того, находится во власти исключительно эгоистических мотивог. Теперь в соответствии с теорией либидо мы заявляем, что сон есть си-стояние, в котором все привязанности к объектам, как либидозные, так и эгоистические, оставляются и возвращаются в Я. Не проливается ли этим новый свет на отдых во сне и на природу усталости вообще? Впе­чатление блаженной изоляции во внутриутробной жизни, которое вызы­вает у нас спящий каждую ночь, восполняется, таким образом, и со сто­роны психики. У спящего восстановилось первобытное состояние распре­деления либидо, полный нарциссизм, при котором либидо и интерес Я живут ещё вместе и нераздельно в самоудовлетворяющемся Я.

Здесь уместны два замечания. Во-первых, чем отличаются понятия нарциссизм и эгоизм? Я полагаю, что нарциссизм является либидозным дополнением эгоизма. Когда говорят об эгоизме, имеют в виду только пользу для индивида; говоря о нарциссизме, принимают во внимание и его либидозное удовлетворение. В качестве практических мотивов их мож­но проследить порознь на целом ряде явлений. Можно быть абсолютно эгоистичным и все-таки иметь сильные либидозные привязанности к объ­ектам, поскольку либидозное удовлетворение от объекта относится к по­требностям Я. Эгоизм будет следить тогда за тем, чтобы стремление к объекту не причинило вреда Я. Можно быть эгоистичным и при этом также очень нарцисстичным, т./е. иметь очень незначительную потреб­ность в объекте, и это опять-таки или в прямом сексуальном удовлетво­рении, или также в тех высоких, исходящих из сексуальной потребности стремлениях, которые мы как “любовь” иногда имеем обыкновение про­тивопоставлять “чувственности”. Во всех этих отношениях эгоизм явля­ется само собой разумеющимся, постоянным, нарциссизм же — меняю­щимся элементом. Противоположность эгоизма — альтруизм — как поня­тие не совпадает с либидозной привязанностью к объектам, он отличается от нее отсутствием стремлений к сексуальному удовлетворению. Но при сильной влюбленности альтруизм совпадает с либидозной привязанностью к объектам. Обыкновенно сексуальный объект привлекает к себе часть нарциссизма Я, что становится заметным по так называемой “сексуаль­ной переоценке” объекта. Если к этому прибавляется еще альтруистиче­ское перенесение от эгоизма на сексуальный объект, то сексуальный объ­ект стс.^.овится могущественным; он как бы поглотил Я.

Я думаю, вы сочтете за отдых., если после сухой, в сущности, фан­тастики науки я приведу вам поэтическое изображение экономической противоположности " нарциссизма и влюбленности. Я заимствую его из Западно-восточного дивана Гете:

Зулейка Раб, народ и угнетатель

Вечны в беге наших дней

Счастлив мира обитатель

Только личностью своей.

Жизнь расходуй как сумеешь.

Но иди своей тропой.

Всем пожертвуй, что имеешь,

Только будь самим собой.

Ха тем

Да, я слышал это мненье,

Но иначе я скажу:

Счастье, радость, утешенье —

Все в Зулейке нахожу.

Чуть она мне улыбнется -

Мне себя дороже нет.

Чуть, нахмурясь, отвернется —

Потерял себя и след.

Хатем кончился б на этом.

К счастью, он сообразил:

Надо срочно стать поэтом

Иль другим, кто все ж ей мил.

(Перевод В. Левика)

Второе замечание является дополнением к теории сновидений. Мы не можем объяснить себе возникновение сновидения, если не предположим, что вытесненное бессознательное получило известную независимость от Я, так что оно не подчиняется желанию спать и сохраняет свои привя­занности, даже если все зависящие от Я привязанности к объектам остав­лены ради сна. Только в этом случае можно понять, что это бессозна­тельное имеет возможность воспользоваться ночным отсутствием или уменьшением цензуры и умеет овладеть остатками дневных впечатлений” для того чтобы образовать из их материала запретное желание сновиде­ния. С другой стороны, и остатки дневных впечатлений частью своего противодействия предписанному желанием спать оттоку либидо обязаны уже существующей связи с этим бессознательным. Эту динамически важную черту мы хотим дополнительно включить в наше представление об образовании сновидений.

Органическое заболевание, болезненное раздражение, воспаление ор­ганов создают состояние, имеющее последствием явное отделение либидо от его объектов. Отнятое либидо снова находится в Я в форме усилив­шейся привязанности к заболевшей части тела. Можно даже решиться на утверждение, что в этих условиях отход либидо от своих объектов бро­сается в глаза больше, чем утрата эгоистического интереса к внешнему миру. Отсюда как будто открывается путь к пониманию ипохондрии, при которой какой-то орган подобным образом занимает Я, не будучи боль­ным с нашей точки зрения.

Но я устою перед искушением идти дальше или обсуждать другие ситуации, которые становятся понятными нам илиглегко поддаются опи­санию благодаря предположению перехода объект-либидо в Я, потому что мне не терпится дать ответ на два возражения, которые, как мне из­вестно, вас теперь занимают. Во-первых, вы хотите потребовать от меня объяснений, почему я непременно хочу различать в случаях сна, болезни и тому подобных ситуациях либидо и интерес, сексуальные влечения и инстинкты Я, тогда как наблюдения вполне позволяют обойтись предпо­ложением [о существовании] одной однородной энергии, которая, явля­ясь подвижной, заполняет то объект, то Я, выступая на службе то одно­го, то другого влечения. И во-вторых, как я могу решиться рассматри­вать отделение либидо от объекта в качестве источника патологического состояния, если такой переход объект-либидо в Я-либидо — или, гово­ря более обще, в энергию Я — относится к нормальным, ежедневно и еженощно повторяющимся процессам душевной динамики.

На это можно ответить: ваше первое возражение звучит хорошо. Объ­яснение состояний сна, болезни, влюбленности само по себе, вероятно, никогда не привело бы нас к различению Я-либидо и объект-либидо или либидо и интереса. Но при этом вы пренебрегаете исследованиями, из которых мы исходили и в свете которых теперь рассматриваем обсуж­даемые душевные ситуации. Различение между либидо и интересом, т. е. между сексуальными влечениями и инстинктами самосохранения, стало необходимым благодаря пониманию конфликта, из-за которого происходят неврозы перенесения. После этого мы не можем вновь отка­заться от него. Предположение, что объект-либидо может превратиться в Я-либидо, так что с Я-либидо приходится считаться, казалось нам единственно способным разрешить загадку так называемых нарцисстиче-ских неврозов, например Dementia praecox, и уяснить их сходства и раз­личия в сравнении с истерией и навязчивыми состояниями. В случаях болезни, сна и влюбленности мы применяем теперь то, что нашли впол­не оправданным в другом месте. Мы можем продолжить это применение и посмотреть.. чего мы этим достигнем. Единственное утверждение, не являющееся прямым отражением нашего аналитического опыта, со­стоит в том, что либидо остается либидо, независимо от того, направлено ли оно на объекты или на собственное Я, и оно никогда не превраща­ется в эгоистический интерес, как не бывает и обратного. Но это утверж­дение равноценно разделению сексуальных влечений и инстинктов Я, уже оцененному критически, которого мы будем придерживаться из эв­ристических мотивов, пока оно, быть может, не окажется неправильным.

И второе ваше возражение содержит справедливый вопрос, но идет по ложному пути. Разумеется, переход объект-либидо в Я не является непосредственно патогенным; ведь мы знаем, что он предпринимается каждый раз перед отходом ко сну, чтобы проделать обратный путь при пробуждении. Мельчайшее животное, состоящее из протоплазмы, втяги­вает свои отростки, чтобы снова выпустить их при следующем поводе. Но совсем другое дело, если какой-то определенный очень энергичный процесс вынуждает отнять либидо у объекта. Тогда ставшее нарцисстическим либидо может не найти обратного пути к объектам, и это нару­шение подвижности либидо становится, конечно, патогенным. Кажется, что скопление нарцисстического либидо сверх определенной меры нельзя вынести. Мы можем себе также представить, что именно поэтому дело до­шло до привязанности к объектам, что Я должно было отдать свое либи­до, чтобы не заболеть от его скопления. Если бы в наши планы входило подробное изучение Dementia praecox, я бы вам показал, что процесс, отделяющий либидо от объектов и преграждающий ему обратный путь, близок к процессу вытеснения и должен рассматриваться как дополне­ние к нему. Но прежде всего вы почувствовали бы знакомую почву под ногами, узнав, что условия этого процесса почти идентичны — насколько мы пока знаем — условиям вытеснения. Конфликт, по-видимому, тот же самый и разыгрывается между теми же силами. А если исход иной, чем, например, при истерии, то причина может быть только в различии предрасположения. Развитие либидо у этих больных имеет слабое место в другой своей фазе; столь важная фиксация, которая пролагает, как вы помните, путь к образованию симптомов, находится где-то в другом ме­сте, вероятно, на стадии примитивного нарциссизма, к которому в своем конечном итоге возвращается Dementia praecox. Весьма достойно внимания то, что для всех нарцисстических неврозов мы должны пред­положить фиксацию либидо на гораздо более ранних фазах, чем при истерии или неврозе навязчивых состояний. Но вы слышали, что поня­тия, выработанные нами при изучении неврозов перенесения, оказались достаточными и для ориентации в гораздо более тяжелых в практическом отношении нарцисстических неврозах. Черты сходства идут очень далеко;

в сущности, это та же область явлений. Но вы можете себе также пред­ставить, каким безнадежным кажется объяснение этих заболеваний, от­носящихся уже к психиатрии, тому, у кого для решения этой задачи недостает аналитического представления о неврозах перенесения.

Картина симптомов Dementia praecox, впрочем очень изменчивая, определяется не исключительно симптомами, возникающими вследствие оттеснения либидо от объектов и его скопления в виде нарцисстического либидо в Я. Большое место занимают другие феномены, которые сводят­ся к стремлению либидо вновь вернуться к объектам, т. е. соответствуют попытке восстановления или выздоровления. Эти шумливые симптомы даже больше бросаются в глаза; они обнаруживают несомненное сходство с симптомами истерии или — реже — невроза навязчивых состояний, но отличаются от них во всех отношениях. Кажется, что либидо при Dementia praecox в своем стремлении снова вернуться к объектам, т. е. к представлениям объектов, действительно что-то улавливает от них, но как бы только их тени, я имею в виду относящиеся к ним сло­весные представления. Здесь я больше не могу говорить об этом, но по­лагаю, что такое поведение стремящегося обратно либидо позволяет нам понять, что действительно составляет различие между сознательным и бессознательным представлением.

Я ввел вас в область, где следует ожидать новых успехов аналитиче­ской работы. С тех пор как мы решились пользоваться понятием Я-либидо, нам стали доступны нарцисстические неврозы; возникла задача найти динамическое объяснение этих заболеваний и одновременно попол­нить наше знание душевной жизни пониманием Я. Психология Я, к ко­торой мы стремимся, должна основываться не на данных наших само­наблюдений, а, как и в случае либидо, на анализе нарушений и распа­дов Я. Вероятно, когда будет проделана эта большая работа, мы будем невысокого мнения о нашем нынешнем знании о судьбах либидо, почерп­нутом из изучения неврозов перенесения. Но ведь мы еще и не продви­нулись в ней далеко. Нарцисстические неврозы едва ли проницаемы для той техники, которой мы пользовались при изучении неврозов перенесе­ния. Вы скоро узнаете почему. Здесь у нас всегда происходит так, что после короткого продвижения вперед мы оказываемся перед стеной, заставляющей нас остановиться. Вам известно, что и при неврозах пере­несения мы наталкивались на подобные препятствия, но нам удавалось устранять их по частям. При нарцисстических неврозах сопротивление непреодолимо; в лучшем случае мы можем лишь бросить любопытный взгляд за стену, чтобы подглядеть, что происходит по ту ее сторону. Наши технические методы должны быть, таким образом, заменены дру­гими; мы еще не знаем, удастся ли нам такая замена. Но и эти больные дают достаточно материала для нас. Они много говорят о себе, хотя и не отвечают на наши вопросы, и пока мы вынуждены толковать эти вы­сказывания с помощью представлений, приобретенных благодаря изуче­нию симптомов неврозов перенесения. Сходство достаточно велико, чтобы обеспечить нам начальный успех. Вопрос, насколько достаточной будет эта техника, остается открытым.

Возникают и другие затруднения, мешающие нашему продвижению вперед. Нарцисстические заболевания и примыкающие к ним психозы мо­гут быть разгаданы только теми наблюдателями, которые прошли школу аналитического изучения неврозов перенесения. Но наши психиатры не изучают психоанализ, а мы, психоаналитики, слишком мало наблюдаем психиатрических случаев. Должно еще подрасти поколение психиатров, прошедших школу психоанализа как подготовительной науки. Начало этому положено в настоящее время в Америке, где очень многие веду­щие психиатры читают студентам лекции о психоаналитическом учении, а владельцы лечебных учреждений и директора психиатрических боль­ниц стремятся вести наблюдения за своими больными в духе этого уче­ния. Да и нам удалось здесь несколько раз заглянуть за нарписстическую стену, и в дальнейшем я хочу рассказать вам кое-что из того, что нам, кажется, удалось подсмотреть.

Форма заболевания паранойей, хроническим систематическим умопо­мешательством, при попытках классификации в современной психиатрии пе занимает определенного места. Между тем ее близкое сходство с De­mentia praecox не подлежит никакому сомнению. Однажды я позволил себе предложить объединить паранойю и Dementia praecox под общим названием парафрения. По их содержанию формы паранойи описывают­ся как: бред величия, бред преследования, любовный бред (эротомания), бред ревности и т. д. От психиатрии попыток объяснения мы не ждем.

В качестве образца таковой, хотя и устаревшего и не совсем полноцен­ного примера, приведу вам попытку вывести один симптом из другого по­средством интеллектуальной рационализации: больной, который по пер­вичной склонности считает, что его преследуют, должен делать из этого преследования вывод, что он представляет из себя особенно важную лич­ность и поэтому у него развивается бред величия. Для нашей аналитиче­ской точки зрения бред величия является непосредственным следствием возвеличивания Я из-за отнятия либидозных привязанностей у объектов, вторичным нарциссизмом как возвращением к первоначальному нарцис­сизму раннего детства. Но на [материале] случаев бреда преследования мы сделали некоторые наблюдения, которые заставили нас пойти по оп­ределенному пути. Сначала нам бросилось в глаза, что в преобладающем большинстве случаев преследователь был того же пола, что и преследуе­мый. Этому еще можно было дать невинное объяснение, но в некоторых хорошо изученных случаях явно обнаружилось, что лицо того же пола, наиболее любимое в обычное время, с момента заболевания превратилось в преследователя. Дальнейшее развитие возможно благодаря тому, что любимое лицо заменяется другим по известному сходству, например, отец учителем, начальником. Из таких примеров, число которых все увеличи­вается, мы пришли к выводу, что Paranoia persecutoria * — это форма, в которой индивид защищается от гомосексуального чувства, ставшего слишком сильным. Превращение нежности в ненависть, которая, как из­вестно, может стать серьезной угрозой для жизни любимого и ненавист­ного объекта, соответствует превращению либидозных импульсов в страх, являющийся постоянным результатом процесса вытеснения. Вот, напри­мер, последний случай моих наблюдений такого рода. Одного молодого врача пришлось выслать из его родного города, потому что он угрожал жизни сына профессора из того же города, бывшего до того его лучшим другом. Этому прежнему другу он приписывал поистине дьявольские на­мерения и демоническое могущество. Он был виновником всех несчастий, постигших за последние годы семью больного, всех семейных и социаль­ных неудач. Но мало того, злой друг и его отец, профессор, вызвали вой­ну и привели в страну русских. За это он тысячу раз должен был бы по­платиться жизнью, и наш больной был убежден, что со смертью преступ­ника наступил бы конец всем несчастьям. И все-таки его прежняя нежность к нему была настолько сильна, что парализовала его руку, когда ему однажды представился случай подстрелить врага на самом близком расстоянии. В коротких беседах, которые были у меня с больным, выяс­нилось, что дружеские отношения между обоими начались давно, в гим­назические годы. По меньшей мере один раз были перейдены границы дружбы; проведенная вместе ночь была поводом для полного сексуаль­ного сношения. К женщинам наш пациент никогда не испытывал тех чувств, которые соответствовали его возрасту и его привлекательности. Один раз он был обручен с красивой и знатной девушкой, но та рас­строила помолвку, так как не встретила нежности со стороны своего

-------------------------------------------------------

* Бред преследования (лат.).— Примеч. ред. перевода.

------------------------------------------------

жениха. Годы спустя его болезнь разразилась как раз в тот момент, когда ему в первый раз удалось полностью удовлетворить женщину. Когда эта женщина с благодарностью и в самозабвении обняла его, он вдруг почувствовал загадочную боль, которая прошла как острый надрез вокруг крышки черепа. Позднее он истолковал это ощущение так, будто ему сделали надрез, которым открывают мозг при вскрытии, а так как его друг стал патологоанатомом, то постепенно он открыл, что только TOT'Mor подослать ему эту женщину для искушения. С тех пор у него открылись глаза и на другие преследования, жертвой которых он стал благодаря действиям бывшего друга.

Но как же быть в тех случаях, когда преследователь не одного пола с преследуемым, которые, кажется, противоречат нашему объяснению за­щиты от гомосексуального либидо? Недавно у меня была возможность исследовать такой случай, и в кажущемся противоречии я мог обнару­жить подтверждение. Молодая девушка, считавшая, что ее преследует мужчина, с которым она имела два нежных свидания, в действительности сначала имела бредовую идею по отношению к женщине, которую можно считать заместительницей матери. Только после второго свидания она сделала шаг вперед и, отделив эту бредовую идею от женщины, перенесла ее на мужчину. Таким образом, условие наличия того же пола у пре­следователя первоначально было соблюдено и в этом случае. В своей жа­лобе другу-наставнику и врачу пациентка не упомянула об этой предва­рительной стадии бреда и этим создала видимость противоречия нашему пониманию паранойи.

Гомосексуальный выбор объекта первоначально ближе к нарциссизму, чем гетеросексуальный. Если затем необходимо отвергнуть нежелательно сильное гомосексуальное чувство, то обратный путь к нарциссизму осо­бенно легок. До сих пор у меня было очень мало поводов говорить с вами об основах любовной жизни, насколько мы их узнали, я и теперь не могу это восполнить. Хочу лишь подчеркнуть, что выбор объекта, шаг вперед в развитии либидо, который делается после нарцисстической ста­дии, может осуществиться по двум различным типам. Или по нарциссти-ческому типу, когда на место собственного Я выступает возможно более похожий на него объект, или по типу опоры, когда лица, ставшие доро­гими благодаря удовлетворению других жизненных потребностей, выби­раются и объектами либидо. Сильную фиксацию либидо на нарписстиче-ском типе выбора объектов мы включаем также в предрасположенность к открытой гомосексуальности.

Вы помните, что во время первой нашей встречи в этом семестре я рассказал вам случай бреда ревности у женщины. Теперь, когда мы так близки к концу, вы, конечно, хотели бы услышать, как мы психоанали­тически объясняем бредовую идею. Но по этому поводу я могу вам ска­зать меньше, чем вы ожидаете. Непроницаемость бредовой идеи так же, как и навязчивого состояния для логических аргументов и реального опыта объясняется отношением к бессознательному, которое представ­ляется и подавляется бредовой или навязчивой идеей. Различие между ними основано на различной топике и динамике обоих заболеваний.

Как при паранойе, так и при меланхолии, которая представлена, меж­ду прочим, весьма различными клиническими формами, мы нашли место, с которого можно заглянуть во внутреннюю структуру заболевания. Мы узнали, что самоупреки, которыми эти меланхолики мучают себя самым беспощадным образом, в сущности, относятся к другому лицу, сексуаль­ному объекту, который они утратили или который по своей вине потерял для них значимость. Отсюда мы могли заключить, что хотя меланхолик и отвел свое либидо от объекта, но благодаря процессу, который следует назвать “нарцисстической идентификацией”, объект воздвигнут в самом Я, как бы спроецирован на Я. Здесь я могу вам дать лишь образную характеристику, а не топико-динамическое описание. Тогда с собствен­ным Я обращаются, как с оставленным объектом, и оно испытывает на себе все агрессии и проявления мстительности, предназначавшиеся объ­екту. И склонность к самоубийству меланхоликов становится понятнее, если принять во внимание, что ожесточение больного одним и тем же ударом попадает в собственное Я и в любимо-ненавистный объект. При меланхолии, так же как при других нарцисстических заболеваниях, в ярко выраженной форме проявляется черта жизни чувств, которую мы привыкли вслед за Блейлером называть амбивалентностью. Мы подразу­меваем под этим проявление противоположных, нежных и враждебных, чувств по отношению к одному и тому же лицу. Во время этих лекций я, к сожалению, не имею возможности рассказать вам больше об амби­валентности чувств.

Кроме нарцисстической идентификации, бывает истерическая, извест­ная нам очень давно. Я бы сам хотел, чтобы оказалось возможным объ­яснить их различие несколькими ясными определениями. О периодиче­ских и циклических формах меланхолии я могу вам кое-что рассказать, что вы, наверное, охотно выслушаете. При благоприятных условиях, оказывается возможным — я два раза проделывал этот опыт — предот­вратить повторение состояния такого же или противоположного на­строения благодаря аналитическому лечению в свободный от болезни промежуток времени. При этом узнаешь, что и при меланхолии, и при мании дело идет об особом способе разрешения конфликта, предпосылки которого полностью совпадают с предпосылками других неврозов. Може­те себе представить, сколько психоанализу еще предстоит открыть в этой области.

Я сказал вам также, что благодаря анализу нарцисстических заболе­ваний мы надеемся узнать состав нашего Я и его построение из различ­ных инстанций. В одном месте мы положили этому начало. Из анализа бреда наблюдения мы сделали вывод, что в Я действительно есть инстан­ция, которая беспрерывно наблюдает, критикует и сравнивает, противо­поставляя себя, таким образом, другой части Я. Мы полагаем поэтому, что больной выдает нам еще не вполне оцененную правду, жалуясь, что любой его шаг выслеживается и наблюдается, любая его мысль докла­дывается и критикуется. Он ошибается лишь в том, что переносит эту неприятную силу, как нечто постороннее, во внешний мир. Он чувствует в своем Я господство какой-то инстанции, которая сравнивает его действительное Я и любую его деятельность с Я-идеалом, созданным им в процессе своего развития. Мы думаем также, что создание этого идеала произошло с целью восстановления самодовольства, связанного с пер­вичным инфантильным нарциссизмом, но претерпевшего с тех пор так много неприятностей и обид. Наблюдающая за самим собой инстанция известна нам как цензор Я, как совесть, это та же самая инстанция, которая ночью осуществляет цензуру сновидения, от которой исходят вытеснения недопустимых желаний. Когда она при бреде наблюдения распадается, то раскрывает нам свое происхождение из влияния роди­телей, воспитателей xi социальной среды, из идентификации с отдельны­ми из этих лиц, служащих идеалом.

Таковы некоторые результаты, полученные нами до сих пор благо­даря использованию психоанализа в случаях нарцисстических заболева­ний. Они, разумеется, еще слишком незначительны и зачастую лишены той ясности, которая может быть достигнута в новой области лишь благодаря основательной осведомленности. Всем им мы обязаны исполь­зованием понятия Я-либидо, или нарцисстического либидо, с помощью которого мы распространили на нарцисстические неврозы представления, подтвердившиеся на неврозах перенесения. Но теперь вы поставите во­прос: возможно ли, чтобы нам удалось объяснить теорией либидо все на­рушения нарцисстических неврозов и психозов, чтобы мы везде признали виновником заболевания либидозный фактор душевной жизни и никог­да не считали ответственным за него изменение в функции инстинктов самосохранения? Уважаемые дамы и господа, мне кажется, что не сле­дует спешить с решением этого вопроса, которое, прежде всего, еще не созрело. Мы спокойно можем предоставить его научному прогрессу. Я бы не удивился, если бы способность патогенного воздействия действи­тельно оказалась преимуществом либидозных влечений, так что тео­рия либидо могла бы праздновать свой триумф по всей линии от простейших актуальных неврозов до самого тяжелого психотического отчуждения индивида. Ведь мы знаем характерную черту либидо про­тивиться подчинению реальности мира, судьбе. Но я считаю в высшей степени вероятным, что инстинкты Я вторично захватываются патоген­ными импульсами либидо и вынуждаются к нарушению функции. И я не могу признать поражение нашего направления исследования, если нам предстоит узнать, что при тяжелых психозах инстинкты Я даже первич­но бывают сбиты с пути; это покажет будущее, по крайней мере, вам.

А мне позвольте еще на одно мгновение вернуться к страху, чтобы осветить оставшееся там темное место. Мы сказали, что нам не следует соглашаться со столь хорошо известным отношением между страхом и либидо, будто реальный страх перед лдцом опасности должен быть проявлением инстинктов самосохранения, хотя само по себе это едва ли оспоримо. Но как обстояло бы дело, если бы аффект страха исходил не из эгоистических инстинктов Я, а из Я-либидо? Ведь состояние страха во всяком случае нецелесообразно, и его нецелесообразность очевидна, если он достигает более высокой степени. Он мешает действию, будь то бегство или защита, что единственно целесообразно и служит самосохранению. Таким образом, если мы припишем аффективную часть реально­го страха Я-либидо, а действие при этом — инстинктам самосохранения, то устраним все теоретические трудности. Впрочем, вы ведь не думаете всерьез, что человек убегает, потому что испытывает страх? Нет, испы­тывают страх и обращаются в бегство по общей причине, которая воз­никает, когда замечают опасность. Люди, пережившие большие жизнен­ные опасности, рассказывают, что они совсем не боялись, а только дей­ствовали, например, целились из ружья в хищника, а это было, конеч­но, самым целесообразным.