История Роберты

А потом было так, что предложили эту возможность поехать учиться в Англию, и в тот момент я поехала бы всё равно, куда. Четыре года там была.

Там-то у меня и началось. Мне было шестнадцать, когда я однажды сидела у бассейна и увидела свой труп там, в воде, он плавал вот так, лицом вниз. Я испугалась. Что за фигня, я вижу свой труп. Совершенно freaked out от этого.

И потом прошла пара месяцев, и у меня случился полный психоз. И как бы так, что мои родители там справляли новый год, и когда они уехали, то я как бы в один день сошла с ума...Тогда-то и было, что я совершала международные звонки, что было самой дорогой штукой, и просто часами плакала в телефон, и дрожала, и ночами не спала, и видела галлюцинации и так далее.

Поскольку моя мама была медсестрой, то она очень быстро организовала мне лекарства, и от этих лекарств мне было так-так плохо, я натыкалась на стены и падала с лестницы, и мне было физически плохо и так далее и так далее, и я плакала типа месяцами просто без остановки. Потом всё же, мама мне сказала, что я не могу себя убить, потому что она не убила себя из-за меня.

Там, в Англии, я пошла к детскому психологу, который сказал мне, что я сумасшедшая. Потому что я ему сказала, что вдруг, если бы я родила, то не занималась бы только собой, а занималась бы заботой о жизни этого ребёнка, и на это этот врач сказал, что я сумасшедшая. А ты-то нормальный, как ты дошёл до этого, взрослый человек, чтобы сказать какой-то семнадцатилетней до чёртиков напуганной девчонке, что ты сумасшедшая?!

И тогда в один момент как бы полностью проявилась эта маниакальная депрессивность.

Это значит, что то ты на ужасном пике, типа у тебя горячечная эйфория, но, чем выше ты поднимаешься, тем ниже ты падаешь.

Так и было, что я не понимала, что происходит, как может быть такое, что в один момент я выступаю на школьном концерте с какой-то танцевальной программой и пою и так далее, а в следующий момент я как бы ночами напролёт вою и хочу себя убить.

А потом, когда я вернулась в Эстонию, мне тогда было восемнадцать, у меня начался действительно депрессивный период, и я снова попала к какому-то такому психиатру, которая так безумно надо мной издевалась, что у меня снова возникло желание жить, я хотела ей показать, что I can do better, что я этим справлюсь, или что-то типа того. Это была мамаша за пятьдесят, которая вообще не слушала, что я говорю, всё время говорила мгмгм мгмгмг, даже, когда я ничего не говорила, она говорила мгмгм. Она и была тем человеком, который сказал: «Посмотри на себя, ты красивая молодая девушка, у тебя есть работа, ты учишься в университете и у тебя нет никаких проблем». Боже, как здорово, что ты так думаешь, но так это не работает, ты вообще не понимаешь, что такое депрессия. Смотри, как бы всё, абсолютно всё, что я хочу делать в любой момент времени, это убить себя.

И тогда я начала съезжать. Я всё время уезжала жить за границу, в разные места. А потом однажды я поняла, что это бесполезно. И тогда в США у меня возникли отношения, и потом мы приехали в Эстонию, и как раз на это время и выпало...У меня всё лето была довольно сильная депрессия, но там я должна была постоянно делать какие-то вещи, а когда мы приехали в Эстонию, я как бы ничего не должна была делать, и тогда я как бы просто месяц лежала в кровати и плакала. Потом иногда этот мой парень относил меня в ванну, и тогда я плакала в ванной, а потом он доставал меня из ванной и вытирал и нёс в кровать, и тогда я плакала там дальше.

А потом каждый день я начала примерно с трёх-с четырёх дня употреблять алкоголь, а потом шла к знакомым. Так и было типа того, что ночью примерно до трёх пьёшь, а потом утром в восемь снова идёшь на работу. Сегодня я такой жизни больше вообще не представляю. Это было так темно, так темно, так темно, так темно, так темно...

Сейчас-то я понимаю, что на самом деле у меня каждое утро было похмелье, и от этого было ещё хуже, ещё и вместе с какими-то лекарствами. Вот тогда и было такое, что у всех было ужасно много лекарств, и все принимали их вперемежку с водкой и...

Я не знаю, возможно ли эту депрессию как-то объяснить, это просто такое чёрствое и насквозь пустое чувство, и эту пустоту ничем не измерить, ни одного слова нет, которое было бы хоть как-то близко. Ты просто погружаешься всё глубже, глубже, глубже, всё идёт в замедленном темпе, каждая секунда длится миллион лет.

Я помню, однажды мне было нужно очень быстро установить контакт с реальностью, и тогда я долго держала ножницы на пламени свечи, в пламени свечи, а потом с силой прижала их себе сюда, и это было неописуемо больно, когда это раскалённое докрасна железо прожигает следы в твоей коже, но в тот момент ощущение той боли и было то единственное, что смогло связать меня с реальностью, и тогда я делала так очень много раз, и с каждым разом было всё больнее, а потом в один момент я подумала, что, окей, теперь я пойду в магазин Сяястумаркет в Ласнамяэ и куплю бутылку водки и буду сидеть на своём линолеумном полу и выпью её.

А в больницу я попала так, что я тотально переработала. Я, я ехала на работу, и внезапно я поняла, что я не выполнила ни одного своего рабочего задания. И тогда у меня возникло такое чувство, что, как, мол, это возможно, что я еду на работу, где у меня должна быть сделана сотня дел, а у меня ничего из этих дел не сделано, потому что я про них ни разу не вспомнила. И потом посреди какого-то собрания, всё начальство там было, я поняла, что, окей, вот она – эта точка, и с этой точки я больше ничего не могу делать, и я сказала своему начальству, что всё как бы очень плохо, я должна сейчас уйти.

И тогда я на такси поехала в Зевальд. Я была на высоких каблуках, в короткой юбке, с сумочкой, просто как бы вот так туда свалилась, и потом, и потом пошла туда в регистратуру, где, как бы в то время, пока я там сидела и выла, туда доставили одну очень старую женщину, которая в Мустамяэ делала молотком и гвоздями дыры в трубах.

И я подумала, что вот так и будет, но я поняла, что мне больше некуда идти, что у меня нет ни одного пути к спасению.

И потом начался какой-то очень странный период, когда я вообще была непохожа на себя, устраивала сцены и...а потом прошло несколько недель, и потом я очутилась в самой банальной ситуации за всю мою жизнь, когда я сидела в сумасшедшем доме и смотрела вместе с другими психами сериал «Храбрые и прекрасные» и думала, что, окей, вот он, лучший момент моей жизни, ты в сумасшедшем доме и смотришь «Храбрые и прекрасные».

И это невероятно, насколько ты можешь выздороветь за три недели. Если тебе попадутся правильные лекарства, и ты каждый день можешь ходить на терапию, то больница как бы немеряно помогает, и тогда в тот момент, было так жаль, что я не легла в больницу раньше, что я так ужасно этого раньше боялась. Я никогда не чувствовала себя в такой безопасности, я могла выражать все свои эмоции...

Там была одна совсем сумасшедшая русская женщина, которая что-то сказала мне по-русски, я не поняла, и тогда она сказала по-эстонски: «У тьебья голливудская улыппка!», и тогда я подумала, что боже, как мило, а потом рядом с ней был один шестидесятилетний очень-очень депрессивный мужчина, который сказал, что правда, у тебя гореватная улыбка! И я как бы до сегодняшнего дня не знаю, он пошутил, он был настолько сообразительным человеком, что в тот момент смог из Голливуда сделать слово «горевать», или у него получилось случайно, но, в любом случае, в первый и единственный раз вот здесь, в уголке рта возникло какое-то подобие улыбки.

А потом в больнице, на групповой терапии, один молодой парень, он сказал, он никогда не ходил на групповую терапию, потому что знал, что не сможет там, что он там упадёт в обморок, что у него начнутся такие безумные приступы тревоги, что он потеряет сознание. На терапии он сказал, что, знаете, я не мог сюда раньше прийти, потому что думал, что не выдержу, но, когда я смотрю на неё, понимаю, что справлюсь. Тогда я подумала, что, боже мой, теперь я стала вдохновением для других психов, потому что, когда такой безумный человек, как я, может справиться, то другие психи чувствуют, что они тоже справятся. Тогда я подумала, какого хрена?! Как я дошла до этого?!

И когда меня перевели туда в отделение получше, то сначала туда пришла моя мать, которая поговорила с врачами и сказала мне: «У тебя замечательная молодая женщина-врач!» И тогда я подумала, что, боже мой, вы шутите, что ли, какая-то молодая женщина будет мной заниматься?! Я таких за завтраком ем!

А она поставила мне совсем другой диагноз. Borderline, драматическая личность. Мне это так понравилось! Я подумала, что, правда, есть такой диагноз, как это возможно?

А потом было так, что она стала на мне пробовать такие методы лечения, до которых раньше никто не додумывался, и они реально помогли и они реально помогают до сих пор. И её целью было то, чтобы сделать меня как бы совсем независимой от лекарств, и от депрессий, и от психозов, и от всего-всего, и если другие как бы добивались того, что ты возвращалась на терапию и платила за это деньги, то её как бы целью жизни было то, чтобы меня вылечить.

(У меня будильник сработал, я должна принять лекарство).

И называется это mindfulness, чуткость...и она говорила со мной метафорами. Всё, что она говорила, всё было метафорами...и потом она сказала, что «Мысли – как поезда, они приходят и уходят, а ты стоишь на перроне, а поезд проезжает вперёд и открывает дверь, а ты выбираешь, сядешь ты в поезд или не сядешь.» И она как бы сказала, что не обязательно идти на поводу у своих мыслей. Для меня это было как бы немыслимо – как это я не пойду на поводу у мыслей?! Просто будешь стоять и смотреть, как поезд отъезжает, а потом как бы, если ты никогда на него не сядешь, то этот поезд снимут с линии, потому что видно, что в этой линии нет смысла. Какие-то такие вещи.

Это очень круто, теперь на работе, теперь у меня новая работа и там, ну, я такая профессиональная тётка, и однажды я подумала, что я ношу конторскую униформу как камуфляж, ну, утром одеваюсь для этой роли, надеваю какую-нибудь такую юбку-карандаш, блузочку на пуговицах и каблуки и выхожу на свою сцену, смотрите.

А потом у нас была рождественская вечеринка, и эта девчонка, которая никогда ни по какому поводу не говорила ни слова, потом мы на рождественском корпоративе выпили водки, и эта девчонка села рядом со мной и сказала, что, знаешь, я тоже...И как бы сейчас на работе, когда меня совсем срывает, то я иду к её столу, и говорю ей тогда, какая галлюцинация у меня сейчас была или что угодно, и тогда каждый раз она рассказывает какую-нибудь ещё более безумную штуку о себе и это как бы так утешает, что у нас на двоих образовался как бы какой-то тайный клуб, мы как бы напрочь, мы играем эти роли, потом в промежутках рассказываем друг другу такие безумные истории, что это невозможно, а потом в какой-то момент я говорю примерно, что...примерно, что ааа, я надеюсь, что здесь нет никаких микрофонов, и тогда она говорит «да-да, я уже посмотрела, нет ли камер». Так классно!

Депрессия – это вообще самая тяжёлая вещь, которая может случиться с человеком. Это тяжелее, чем войны, ну, что угодно. Это идёт у тебя изнутри, ты не борешься ни с каким врагом, только сам с собой, и это сильнее тебя. Но на самом деле я как бы сама выбрала для себя быть несчастной, потому что это не требовало усилий. Это как бы, то, что ты пытаешься быть счастливой, как бы найти работу, которая тебе нравится, найти любовь и заниматься этим и все как бы такие вещи. Ты каждый день рискуешь тем, что завтра у тебя не будет этой большой любви, которая сделала так, что твоя жизнь стоит того, чтобы её жить и так далее. В этом смысле, пока я была в депрессии, я не рисковала, у меня в жизни просто не было ничего, что я могла бы потерять, я была как бы голодная и бездомная, но это было окей. А в тот момент, когда ты начинаешь бороться за счастье, вот в этот момент ты начинаешь рисковать потерями, потому что раньше тебе нечего было терять.