Радость

Радость порождается бесстрастием.

В противном случае, как и с любовью и счастьем, происходит подмена понятий: любовь путают со страстью или другими статьями биокодекса, а счастье смешивают с благом. Точно также за радость часто принимают эйфорическую взвинеченность чувств, хмельное хихиканье, стимулированное хорошей дозой психоактивного токсина, пьяное братание в толпе на площади или на вечеринке.

Радость – это не то, что мы чувствуем, когда получаем подарки или с удовольствием проводим время в благоприятной обстановке.

Мы уже рассматривали понятие "Благо" – как реакцию на возможность удовлетворять свое влечение, не затрачивая слишком большого количества сил и энергии. Но исключительная ориентация на комфорт оборачивается и своей темной, липкой стороной, приклеиваясь к которой, субъект становится аморфным, ленивым, инертным. Озабоченный вопросами удобства, он делается озабоченным вообще, и приторная, тошнотворная пресыщенность лишает его возможности переживать радость как таковую. Тогда он превращается в стертого. Порабощенный косностью ум, уже не способен продуцировать радость и заставляет своего владельца отправляться на охоту за различного рода острыми ощущениями, "встрясками", ситуациями, в которых можно "оторваться на полную катушку". Но, когда действие допинга заканчивается, наступает период тяжелого, грузного, отупляющего мрака, называющегося еще похмельем. И здесь подразумевается не только похмелье от вина, но и – отравленность душевная, психологическая, та, которая развивается на фоне интоксикации ложными ценностями.

Но что, собственно, считать ценностями ложными и ценностями истинными?

И не впадаем ли мы в напыщенную риторику с кликушествующей страстью к обличениям, когда говорим об этих пресловутых "ложных" ценностях?

Чтобы разобраться в нюансировке данной темы, отвлечемся с уровня метафизического на область вполне практическую и, при том, такую, которая сталкивается с самой сердцевиной человеческого страдания – область психотерапевтического консультирования, где мы имеем дело с проблемами не столько событийного, сколько с проблемами бытийного порядка – которые не очерчиваются четким рядом внешних факторов, таких, например, как ситуация с падением, сломанной ногой и болью в качестве реактивного ответа на травму.

Бытийная боль не имеет связи с внешними проявлениями, но она заявляет о себе порою с гораздо большей интенсивностью, чем неприятности, возникающие в цепочке событийных физических взаимодействий. Здесь мы соприкасаемся с такой формой страдания, которая никак не зависит от влияний внешней среды, и никакие внешние меры не способны его исцелить. И история изобилует подобными примерами, иллюстрирующими то, как социально успешные субъекты, оказывающиеся на самом дне бездны личного краха, безуспешно пытаются защититься от собственного отчаяния погружением в алкоголь, наркотический транс или оргиастическое наваждение. В таком положении мы усматриваем фиксацию на том, что и являет собой "ложные ценности" – ценности, которые вечером представляются воплощением алчущих мечтаний, а поутру превращаются в груду бесцветных обломков.

Ценности, которые сами по себе обманывают своего обладателя, по определению, и есть ложные. Ложные – поскольку лживые. Нетрудно увидеть в них ценности биомассы.

Биомасса совсем не бескорыстна, она не дает, а продает. И одновременно она покупает целиком того, кому она продает свой товар. Купленный биомассой, перестает принадлежать себе, становится стертым и дезориентированным в собственной сущности. Кайф требует расплаты, и охотник за кайфом – хронический должник.

Поэтому, когда мы говорим о радости, то имеем в виду, прежде всего, самодостаточность – такое состояние, которое не зависит ни от каких внешних явлений и, тем самым, находится ближе к счастью, нежели к благу. Простое, четкое и ясное осознавание " я есть", раскрытие себя навстречу непреходящему – существующему независимо от наших идиологем и общественных предписаний, осознание себя самовыражающимся бытием, уже представляет собой начало радости.

Радость – это не праздники по календарным датам, но это, по удивительно меткой формулировке Эрнеста Хемингуэя с подачи Гертруды Стайн – "Праздник, который всегда с тобой".

Таким образом, речь идет о радости жизни – жизнерадостности, которая достигается через обретение внутренней свободы и знаменует собой новый прорыв, чувство чудесного возрождения и перерождения.

В нашей жизни бывали состояния, когда после периодов тяжких испытаний, душевной смуты, тревог, печали или после болезни наступал переломный момент, в котором мы, вдруг, начинали ощущать, что тяжесть отпустила, лихорадка отступила, температура спала, и пришло время выздоровления, сопровождающееся ощущением легкости и обновленности. Можно привести и другой пример – когда после долгих странствий, мы вновь возвращаемся к себе домой, встречаясь с жилым пространством как с живым и родным существом. И в этом миге сочетаются два, на первый взгляд, полярных чувства – встреча со старым, по которому мы соскучились, и пронзительная новизна самого момента узнавания хорошо знакомого, как бы заново открываемого.

Когда я каждое утро пробуждаюсь, я обнаруживаю новый день, я заново открываю для себя мир, как открываю дверь такого знакомого и такого еще неизведанного дома, и я начинаю с ним взаимодействовать как с хорошим другом, которого я знал всю свою жизнь, но которого мне предстоит еще узнавать на протяжении все той же всей моей жизни. И я испытываю наслаждение, не сравнимое ни с какими эйфоризирующими стимуляторами. Такое наслаждение и есть точка радости, импульс нескончаемого праздника. Я узнаю своего старого, доброго знакомого. Наш диалог с ним не исчерпан и неисчерпаем, и наше совместное с ним молчание столь же бездонно…

Я не задаюсь томительными и утомляющими вопросами – "ах, чем бы мне сегодня заняться… куда бы пойти… куда бы сунуться… кому бы позвонить… с кем бы поболтать… чего бы выпить…", потому что все то, что мне надо сейчас, у меня уже есть в этом самом сейчас.

Следующая причина, которая подрубает корни радости – долженствование – состояние, вынуждающее меня думать, будто я кому-то чем-то обязан с неизбежным отсюда ощущением вины. Биомассе выгодно, чтобы я чувствовал себя виноватым и долженствующим, ибо такое мое дезорганизованное состояние дает ей возможность более эффективно проявить надо мной ее манипулятивный контроль. Здесь я напомню, что биомасса проявляется не только на уровне политической идеологии, но она просачивается через любую микроскопическую щель нашей повседневности посредством своих агентов, которыми могут предстать и наши родители, и наши знакомые, соседи, приятели… и, в первую очередь, наши собственные души. А посему, я, прежде всего, с себя и начинаю отмерять свое существование, центральным персонажем которого являюсь именно я, и никто другой. А раз так, то мне и не к кому предъявлять претензии по поводу того, что происходит в моей жизни. В общем-то, я и к себе перестаю предъявлять какие бы то ни было претензии – и тем самым, слезаю с крючка биомассы. Ведь любая претензия – это знак отравленности, омраченности, недовольства – качеств, которые с радостью несовместимы.

Нет претензий – нет и забот. Но в таком случае, подобная позиция дает мне полное право не принимать и претензии других ко мне. С какой стати? Ведь, я никому ничего не должен, в том числе и себе! И если кто-то думает обратное, что ж, это означает только то, что он всего лишь так думает и не более того, и я здесь совершенно ни при чем.

Я никому ничего не должен, и я существую в этом мире не для того, чтобы оправдывать ожидания других. И если кому-то не нравится моя позиция, я могу помочь ему, порекомендовав придерживаться такой же. Она освобождает от гнета самоненависти и самоуничижения, а, стало быть, приближает к радости – чистому и неизбывному источнику незамутненного удовольствия.

Соответствия: Развитие, рост, расцвет, добро во всех его проявлениях, радость жизни, оптимизм, здоровье, продвижение; удовлетворение, достигнутое при помощи дисциплины и добросовестности; просветление; интеллектуальное и духовное наслаждение.

Что мне делать?: В первую очередь, освободиться от того, что омрачает радость саму по себе. Враги радости – это основополагающие установки биомассы: долженствование, претензии и убеждение, что источник радости находится вне нас.

По отношению к долженствованию эффективным средством окажется применение следующей формулы:

"Я никому ничего не должен, в том числе и себе.

И если я никому ничего не должен, то и мне никто ничего не должен.

Долженствования во вселенной нет – Солнце светит не потому, что оно должно светить, а просто, потому что оно светит, и в этом заключается вся тайна, и она же – вся радость бытия.

Разве я говорю себе – я должен попить чаю? Я пью чай, просто потому, что я хочу пить чай.

Разве я говорю – я должен любить свою жену? Я просто люблю ее.

Разве я должен любить Бога? Нет. Я просто хочу любить Бога.

Я хочу то, что я люблю, и я люблю то, что я хочу, и у меня уже все это есть. У меня есть моя любовь и у меня есть моя радость. И если у меня никто не может это отнять, то это истинно мое.

Если никто ничего мне не должен, то я, самым естественным образом, снимаю все свои претензии с кого бы то ни было по поводу того, что кто-то, дескать, меня недо-любил, недо-носил, недо-дал мне – они и не обязаны были всего этого делать. И если они что-то делали, то только потому что они хотели это делать.

Я живу сам и жить даю другим. Нет претензий – нет и проблем.

Я снимаю с себя чувство ложной ответственности за других, равно как и отказываюсь от того, чтобы кто-то нес ответственность за меня.

А что касается моего долга, то у меня есть лишь один священный долг – исполнить свое предназначение, реализовать свой дар, ради чего я и обрел свое существование".

ПЕЧАЛЬ

Мы подсознательно воспринимаем жизнь не как серию ситуаций, но как сумму переживаний, которые соотносим с некими ситуациями.

Это значит, что наше корневое существование ориентировано, прежде всего, на то, чтобы испытать, пережить определенное чувство, ради чего, собственно, и совершаются различные поступки. И в этом случае, если ситуация и интенсивность ее переживания-проживания совпадают, рождается событие.

Событие, в отличие от ситуации, никогда не бывает внешним. Оно предстает как, своего рода, значимый символ, подтверждающий, что мы живы. Именно из событий, а не из ситуаций слагается история нашей души.

Мы решаемся на какой-то поступок – ради того, чтобы испытать определенное переживание, сформировать и закрепить опыт этого переживания. Таково требование нашего внутреннего, глубинного побуждения, и оно настойчивым императивом пронизывает сквозной нитью ось нашего бытия.

Мы, например, ошибаемся, когда думаем, будто хотим денег – мы, в действительности, хотим пережить нечто такое, что способно быть соотнесенным в нашем сознании с темой денег – чувство свободы, независимости, власти, возможностей, превосходства, спокойствия, возможностей и т.д. – в зависимости от мотиваций обладателя.

Очевидность такова, что ядерный, побудительный импульс человеческого существа – внутренне ориентированный, то есть устремленный не на объект, а на желание быть в переживании.

Но вся стратегия нашего воспитания постепенно перепрограммирует нас таким образом, что мы начинаем видеть в средствах цель, забывая о том, к чему действительно стремимся, подавляя свои нативные (естественные) влечения. И, в конечном итоге, мы уже не можем сами себе разъяснить, зачем нам, на самом деле, нужно то, чего мы так упорно добиваемся, тогда в душе возникает раскол между желаемым и получаемым, и такое расщепление переживается как печаль.

В психоаналитическом толковании печаль рассматривается как реакция на утрату. Мы сначала срастаемся, складываемся с тем, что нам дорого и близко. Мы поглощаем это, вводя его внутрь себя, делаем его своей частью, идентифицируемся с ним настолько, что перестаем замечать границу между "мною" и "не мною". Под тем, что мы здесь определяем словом это, можно подразумевать любой значимый для нас объект, будь то вещь, животное или человек…

Почему мать может пожертвовать собственной жизнью, чтобы спасти своего ребенка? Именно потому, что она считает его своим, то есть усвоенным настолько, что она бессознательно начинает воспринимать его как собственную часть себя. И в реальности, в силу подобного отождествления, мать, строго говоря, жертвует собой, не чтобы спасти другого человека, а чтобы спастись самой. Звучит парадоксально, но таков факт.

Отчего рьяный автолюбитель способен возненавидеть пешехода или другого водителя, представляющего угрозу его "четырехколесному другу"? Оттого, что он уже перестает видеть разницу между собой и транспортным средством, которым пользуется. Он настолько срастается с машиной, что сам становится машиной, управляемой собственной машиной в той же мере, в которой он управляет ею.

Стирается грань между хозяином и слугой, и оба действуют теперь как единый организм. И оба делаются вещью одного Владельца, одного Пользователя – Мозга Биомассы, который зачастую оценивает человеческую жизнь совсем не дороже, а в большинстве случаев и куда дешевле, чем стоимость вещи.

И весь казус состоит в том, что, как только мы получаем вещь, объект, мы одновременно получаем и страх – потери объекта. Нам кажется, что мы обретаем любовь, но в этот же миг мы обретаем и страх – потери любви. Таким образом, изначально, наша жизнь пронизывается печалью.

Печаль – это одна из разновидностей страха.

Мы наделяем ее различными наименованиями, в зависимости от тех или иных оттенков – грусть, тоска, меланхолия, апатия, депрессия – которыми она окрашивает наше личное отчаяние, но в своей основе – это спрессованный страх. Тот самый страх, который, направляясь в будущее, переживается как тревога и, разворачиваясь в прошлое, проявляется печалью.

Существование, тронутое надрывом, становится беспокойным, озабоченным существом – растерянным, заблудившимся, несчастливым, ненавидящим, безрадостным существом, утерявшим связь с бытием.

Мы испытываем горе, когда умирает наш близкий. Еще Монтень говорил, что в этом случае мы плачем не о нем, а о себе. Мы переживаем свою потерю, свое горе, свою оставленность. Мы привыкли к объекту, и теперь этого объекта лишились, словно лишились какой-то части собственной души. Свершилось самое страшное – реализовался наш страх. И наш плач – о нас, оставшихся-оставленных, а не о нем – ушедшем.

Однако, при этом не стоит безоговорочно соглашаться с тем, что в данном случае проявляет себя во всей своей себялюбивой мощи наш эгоизм. С одной стороны эго потеряло одну из своих любимых игрушек, выполнявших функцию своеобразного предохранителя от переизбытка тревожных напряжений души. Но, вместе с тем, мы также отдавали Другому часть себя – равную той части Его, которой мы наполняли часть своего внутреннего пространства. И наше единение осуществлялось поддержанием этой циркулирующей взаимосвязи:

Я	ОН(А)
Отдаю часть себя	Принимает эту часть меня и делает ее своей
Принимаю часть него и делаю ее своей	Отдает мне часть себя

И на каком-то этапе наших отношений грань между "мною" и "не мною" стирается:

Это Я		Это ОН(А)
Это Я + ОН(А) = ЯОН(А) = 3-е существо = "Наш Внутренний Ребенок"

Состояние ЯОН(А) есть выражение связующего творческого принципа каждого из нас, рождающего новое существо отношений – "Нашего Внутреннего ребенка", которого не следует путать с ребенком биологическим. И данный "Внутренний Ребенок" выражает самую суть нашего союза. Он может быть болезненным, хилым, уродливым, нежизнеспособным, и таковой, соответственно, становится наша с партнером взаимосвязь. Если же ЯОН(А) обладает силой, жизнерадостностью, жизнестойкостью, устремленностью к развитию, здоровьем, то именно такими и предстают наши отношения.

Мы – родители наших отношений. Потому что мы их зачинаем, зарождаем, вскармливаем, питаем и воспитываем.

Мы – дети наших отношений. Потому что, выпестованный нами ребенок, вырастает, набирает силу, делается самодостаточным и, в конце концов, приобретает родительские полномочия по отношению к нам, и теперь уже он поддерживает нашу жизнедеятельность.

Мы взаимоузнаваемы, и подобное узнавание является напоминанием, свидетельством того, что наша жизнь продолжается.

Я – только тогда я – когда узнаю себя в другом и через него организую собственное бытие. Когда же эта обменная связь прерывается, одной из причин чего может послужить уход Другого, наступает крушение моего индивидуального мира, и в таком случае мне уже больше ни в ком и не через кого узнавать, обретать и приобретать себя. Я теряю ориентацию в пространстве и времени собственных смыслов, я рассыпаюсь как целостность – я умираю. И я инстинктивно устремляюсь вслед за ушедшим – тем, в ком (или в чем) оставил часть самого себя. Но, в тоже время, и его часть пока остается во мне, она живет, но при этом она и страдает от боли самопотери, самоутраты. И именно данная часть рефлекторно тянется к воссоединению к той, которая исчезла. И ее боль – боль потерянного, растерянного, одинокого ребенка, отзывается во мне чувством, которое описывается как печаль.

Соответствия: Меланхолия, уныние, отречение, усталость, мрачные мысли, сожаление, одиночество, страх, озлобление, скупость, утрата интереса, чувство враждебности, уход в себя, неудовлетворенность, опустошенность.

Что мне делать?:

Прежде всего, освоить ряд основополагающих стратегических положений:

"Не следует бороться с тем, что причиняет мне страдание -

Я неизбежно становлюсь тем, против чего я борюсь.

Не следует убегать от того, что причиняет мне страдание –

Оно, все равно меня, догонит и накроет полностью собой.

Я принимаю страдание – как очищение и освобождение от мозга биомассы, осознавая, что страдание – это отдавание (в смысле освобождения) страсти.