2015-10-16
358
борт самолета, мы тревожимся об аварийных ситуациях вроде воз-
горания двигателя или заклинивания руля при набирании высоты, Но
подобные происшествия крайне редки. Обычный современный
коммерческий авиалайнер по надежности почти не уступает тостеру. В
большинстве случаев авиакатастрофы происходят в результате
наложения друга на друга незначительных неполадок и случайных
обстоятельств.
Часто в катастрофах бывает повинна плохая погода — необя-
зательно ужасная, но достаточно плохая для того, чтобы пилот
нервничал чуть больше обычного. В подавляющем количестве случаев
самолет вылетает с опозданием, поэтому пилоты торопятся. В 52%
случаев пилот бодрствует более 12 часов, поэтому из-за усталости
медленнее соображает. В 44% случаев два пилота летят вместе впервые
и поэтому не успевают сработаться друг с другом. Затем следует череда
ошибок. Типичная катастрофа характеризуется последовательностью
просчетов, связанных с человеческим фактором. Кто-то из пилотов
допустил оплошность, которая сама по себе не является роковой. На это
|
|
|
накладывается еще одна оплошность второго пилота, которая даже
вкупе с первой не ведет к катастрофе. Но потом они допускают еще одну
ошибку, потом еще одну, и еще, и еще, и еще. И в результате череды
ошибок происходит катастрофа.
Более того, эти ошибки редко совершаются по незнанию или
непрофессионализму. Дело не в том, что пилот не справляется с каким-
либо важным техническим маневром. Причина, как и в случае с
«Тримайл-Айленд», в неэффективности командной работы и обмена
информацией. У одного пилота были важные сведения, но почему-то он
не поделился ими с другим. Один пилот допустил ошибку, а другой ее не
заметил. Проблемная ситуация требует решения, состоящего из сложной
последовательности шагов, но пилоты, которым почему-либо не удается
скоординировать свои действия, пропускают один из них.
«Кабина самолета спроектирована таким образом, чтобы управ-
ление находилось в руках обоих пилотов, и при идеальном раскладе
один контролирует другого или они следят друг за другом, — говорит
Эрл Уинер, многие годы занимавший должность главного инженера по
безопасности компании Boeing. — Самолеты не прощают ошибок. Уже
давно не вызывает сомнения тот факт, что два пилота, совместно
управляющие самолетом, обеспечивают безопасность полета гораздо
лучше, чем один, который управляет самолетом, в то время как другой
просто сидит рядом на тот случай, если его напарник утратит
дееспособность».
Говоря о наличии у авиакомпании проблем по части безопасности,
мы имеем в виду весьма специфические вещи. Речь идет не о
|
|
|
технических неполадках в самолетах. И не о непрофессионализме
пилотов. И даже не о незначительных нарушениях правил безопасности.
Другими словами, предполагаемое курение пилотов Korean Air во время
заправки и чтение газет во время полета, разумеется, нельзя сбрасывать
со счетов. Но эти проблемы, какими бы серьезными они ни были, не
являются истинными причинами катастроф. А истинная причина кроется
в том, как пилоты обмениваются информацией.
Вечером 25 января 1990 г.
авиалайнер
колумбийской
авиакомпании Avianca, совершавший рейс 052, разбился, не долетев до
Международного
аэропорта
Кеннеди
в
Нью-Йорке.
Капитаном
воздушного судна, вылетевшего из города Медельина, был Лауреано
Кавьедес, вторым пилотом — Маурицио Клотц. Произошедшая в тот день
катастрофа так похожа на крушение на Гуаме, случившееся семь лет
спустя, что ее можно считать наиболее подходящей отправной точкой в
нашем расследовании.
В тот день стояла не самая лучшая погода. Все восточное по-
бережье накрыл пришедший с севера-востока шторм, принеся с собой
густой туман и резкие порывы ветра. В Ньюаркском аэропорту отменили
203 рейса, в аэропорту Ла-Гуардиа — 200, в Филадельфии — 161, в
аэропорту Логана в Бостоне — 53, а в аэропорту Кеннеди — 99. Из-за
плохих погодных условий авиадиспетчерская служба три раза
задерживала самолет на пути в Нью-Йорк. Сперва он 19 минут кружил
над вирджинским Норфолком, затем 29 минут над Атлантик-Сити, а
потом еще 29 минут на подлете к аэропорту Кеннеди, 65 километрами
южнее.
После более чем часовой задержки экипаж наконец получил раз-
решение на посадку. Снизившись до 150 метров, самолет вошел в зону
сдвига ветра. Какое-то время он летел при сильном встречном ветре, что
вынудило пилотов включить двигатели на большую мощность, чтобы
сохранить инерцию при планировании.
В следующую секунду встречный ветер внезапно стих, и по-
лучилось, что самолет летит слишком быстро для приземления на
взлетно-посадочную полосу. В таких ситуациях, как правило,
включается автопилот, который своевременно реагирует на сдвиг ветра.
Но автопилот на самолете был неисправен, и поэтому его отключили. В
последнее мгновение пилот набрал высоту и пошел на второй круг.
Самолет облетел Лонг-Айленд и вновь приблизился к аэропорту
Кеннеди. Внезапно отказал один из двигателей. Через несколько секунд
отказал и второй. «Покажите же мне полосу!» — закричал пилот,
отчаянно надеясь на то, что он находится достаточно близко к
аэропорту, чтобы как-нибудь спланировать на посадочную полосу.
Однако до аэропорта Кеннеди было 25 км. «Боинг-707» рухнул на
земельный участок, принадлежавший отцу известного теннисиста Джона
Макэнроя в крошечном городке Ойстер-Бей на Лонг-Айленде. Из 158
пассажиров 73 погибли. Установить причину происшедшего удалось в
тот же день: нехватка топлива. Никаких технических неполадок.
Никаких проблем в аэропорту. Пилоты не были пьяны и не находились
под действием наркотиков. Просто в самолете закончилось горючее.
«Это классический случай», — говорит Сурен Ратватт, пилот-
ветеран Emirates Airlines. Многие годы он занимался изучением че-
ловеческого фактора — анализом взаимодействия людей с такими
сложными системами, как самолеты или, скажем, атомные электро-
станции. Ратватт родом из Шри-Ланки. Ему идет пятый десяток, и почти
всю свою жизнь он пролетал на реактивных самолетах в бизнес-
авиации. Мы сидим в вестибюле гостиницы «Шератон» на Манхэттене.
Только сегодня после длительного перелета из Дубая он посадил в
аэропорту Кеннеди самолет, принадлежащий Emirates Airlines. Ратватт,
хорошо знающий историю крушения «Боинга» авиакомпании Avianca,
начинает перечислять типичные предпосылки авиакатастрофы. Северо-
восточный ветер. Задержка рейса. Техническая неполадка автопилота.
|
|
|
Три задержки, когда диспетчерская служба заставляла самолет летать
кругами в течение длительного времени — а это означало не просто
лишние 80 минут полета. Это лишние минуты полета на малой высоте,
когда самолет сжигает гораздо больше горючего, чем в разреженном
воздухе высоко над облаками.
«Они летели на "Боинге-707", а он довольно сложен в управлении,
— объясняет Ратватт. — Это модель старого поколения. Она доставляет
массу хлопот. Системы управления не имеют гидроприводов, а с
рулевыми плоскостями самолета они соединены посредством ременных
передач и тяговых штанг. Управлять этим воздушным судном может
только физически сильный человек, поскольку усилий требуется не
меньше, чем при гребле на лодке. Самолет, на котором я летаю сейчас,
подчиняется легкому нажатию пальцев. В моей кабине огромные
приборы, а в том самолете они размером с кофейные чашки. К тому же у
них был сломан автопилот. Поэтому капитану приходилось следить за
этими приборами, каждый из которых размером с кофейную чашку, в то
время как правой рукой он контролировал скорость, а левой управлял
самолетом. Капитан просто разрывался на части, и у него больше ни на
что не оставалось сил. Именно это и происходит с уставшим человеком:
у него притупляется способность принимать решения. Он пропускает то,
что в любой другой день обязательно заметил бы».
На записях черного ящика, найденного на месте крушения,
явственно слышно, что в последний час полета капитан Кавьедес
постоянно просил авиадиспетчерскую службу переводить указания
оператора на испанский язык, словно он выбился из сил и не в со-
стоянии был понимать английский. Девять раз он просил повторить
указания. Под конец попросил: «Повторите громче, я не слышу». Когда
самолет кружил к юго-востоку от аэропорта Кеннеди — и все
находившиеся в кабине пилотов точно знали, что горючее на исходе, —
капитан мог запросить посадку в Филадельфии, ведь она была всего в
104 км. Но он этого не сделал. Похоже, что он просто зациклился на
|
|
|
Нью-Йорке. В процессе захода на посадку система предупреждения
приближения к земле раз 15 сообщала, что самолет снижается слишком
быстро, но казалось, капитан даже не слышал этих пред упреждений.
После отмены посадки ему следовало бы немедленно пойти на второй
круг — однако этого не произошло. Капитан был совершенно измучен.
В кабине экипажа все это время царило молчание. Рядом с Ка-
вьедесом сидел второй пилот, Маурицио Клотц, но в записи черного
ящика имеются длинные паузы, в течение которых не слышно ничего,
кроме гула двигателей. В обязанности Клотца входили переговоры с
авиадиспетчерской
службой,
иными
словами,
он
выполнял
исключительно важную функцию. Однако в тот день он вел себя на
удивление пассивно. О недостатке горючего, необходимого для того,
чтобы дотянуть до ближайшего запасного аэропорта, Клотц сообщил
лишь при третьей задержке посадки. От авиадиспетчера поступили
следующие указания: «Только держитесь» и «Разрешена посадка в
аэропорту Кеннеди». Позже следователи выдвинут версию о том, что
экипаж Avianca решил, будто диспетчер передвинул их в начало
очереди, пропустив перед десятком других самолетов, находившихся в
зоне ожидания аэропорта Кеннеди. На самом деле их не передвигали
вперед, а поставили в конец очереди. Именно это трагическое
непонимание и предрешило судьбу «Боинга-707». Пытались ли пилоты
прояснить этот вопрос? Нет. Они вообще не поднимали его еще в
течение 38 минут.
Ратватт никак не может объяснить молчания в кабине экипажа.
Пока мы беседуем в вестибюле гостиницы, он рассказывает мне о про-
исшествии во время утреннего рейса из Дубая. «В самолете одной
индийской леди стало плохо. Ее трясло и рвало. Ей было совсем худо.
Они с мужем летели навестить дочь, живущую в Соединенных Штатах.
Муж не говорил ни на английском, ни на хинди, только на панджаби,
поэтому мы не могли с ним объясниться. Выглядел он так, словно только
что вышел из пенджабской деревни, к тому же у них совершенно не
было денег. Мы как раз пролетали над Москвой, но я понимал, что там
сесть мы не сможем, потому что непонятно, что тогда будет с этими
людьми. И я приказал второму пилоту: "Бери управление. Мы летим в
Хельсинки"».
Перед Ратваттом встала проблема: они пролетели лишь половину
длинного маршрута, а это значило, что в баках самолета оставалось
гораздо больше горючего, чем обычно при посадке. «У нас Имелся
солидный перевес, на 60 тонн больше допустимого максимального
посадочного веса. Мне предстояло принять решение. Можно было бы
слить топливо, хотя эта очень непопулярная мера.
Меня бы перенаправили куда-нибудь к Балтийскому морю, но на
это ушло бы минут сорок. Пожилая леди могла умереть. Так что я решил
садиться. Это был мой выбор».
Самолет шел на посадку перегруженным. Воспользоваться авто-
пилотом было нельзя, поскольку он не предназначен для таких случаев.
«В этот момент я принял управление, — продолжает Ратватт. —
Посадка должна была пройти очень мягко, иначе самолет мог получить
повреждения, и все закончилось бы плачевно. К тому же при перевесе,
если вы уже начали снижаться, а потом вынуждены идти на второй круг,
вам может не хватить силы тяги, чтобы снова подняться.
Задачка предстояла не из простых, нужно было все тщательно
продумать. Поскольку рейс был очень длинным, со мной летели еще два
пилота. Я разбудил их и подключил к делу. Еще четыре человека из
запасного экипажа помогали нам, все координируя. Раньше я не летал в
Хельсинки и понятия не имел о том, какой там аэропорт и какая взлетно-
посадочная полоса. Мне нужно было войти в схему воздушного
движения незнакомого аэропорта и сообщить компании о своих
действиях. Мне приходилось одновременно разговаривать с Дубаем, с
Medlink, специальной службой в Аризоне, соединившей меня с врачом, и
с двумя докторами, присматривавшими за леди в салоне самолета. И так
сорок минут без перерыва.
Нам повезло: в Хельсинки стояла хорошая погода. Садиться в
плохую погоду, да еще с перевесом и в незнакомом аэропорту — хуже не
придумаешь. К счастью, финские диспетчеры хорошо подготовлены и
умеют быстро ориентироваться. Я предупредил их: "Самолет
перегружен, нам лучше садиться против ветра". (В такой ситуации вы
должны немного сбросить скорость.) "Хорошо, садитесь", — ответили они
и провели нас не там, где они обычно заводят на посадку. Мы пролетели
над городом, хотя обычно этого стараются избегать из-за шума».
Эта ситуация не была такой опасной, как в случае с рейсом 052
компании Avianca. Но представьте себе, что требовалось от Рат-ватта.
Само собой разумеется, он должен был быть хорошим пилотом и
обладать достаточными техническими навыками, чтобы посадить
перегруженный самолет. Но все остальное, что помогло Ратватту
успешно выполнить эту задачу, выходит за рамки летного мастерства.
Ему предстояло взвесить риск повреждения самолета и угрозу
жизни пассажирки, а потом, после принятия решения, проана-
лизировать, что будет лучше для заболевшей леди — оказаться в
Хельсинки или в Москве? Ему предстояло быстро ознакомиться с
параметрами аэропорта, в котором он никогда раньше не бывал: примет
ли тот воздушное судно, вес которого на 60 тонн превышает допустимую
посадочную массу? Но самая сложная задача, вставшая перед ним, —
необходимость общаться с пассажирами, врачами, вторым пилотом,
членами второго экипажа, которых он разбудил, со своим начальством в
Дубае, с диспетчерами в Хельсинки. Можно с уверенностью сказать, что
за те 40 минут, что прошли с начала приступа у женщины до
приземления в Хельсинки, молчание в кабине экипажа воцарялось едва
ли на несколько секунд. На Рат-ватта была возложена функция
взаимодействия — он должен был не просто отдавать команды, а
ободрять, уговаривать, успокаивать, вести переговоры и обмениваться
информацией. И делать это максимально четко и внятно.
Для сравнения приведу запись разговоров на борту Avianca 052,
когда была в первый раз отменена посадка. Погода все портит. Туман
настолько плотный, что Кавьедес и Клотц не в состоянии определить, где
они находятся. Но обратите внимание не на содержание их диалогов, а
на форму. В частности, на продолжительность пауз между репликами и
на характер замечаний Клотца.
Кавьедес: Полоса, где она? Я ее не вижу. Не вижу.
Они выпускают шасси. Капитан приказывает Клотцу запросить
новый маршрут. Проходит 10 секунд.
Кавьедес (словно говорит сам с собой): У нас нет горючего…
Проходит 17 секунд, в течение которых пилоты обмениваются
техническими инструкциями.
Кавьедес: Не понимаю, что случилось с полосой. Я ее не вижу.
Клотц: И я не вижу.
Диспетчер дает им указание выполнить разворот влево.
Кавьедес: Сообщи, что у нас аварийная ситуация.
Клотц (обращаясь к диспетчеру): Подтверждаю, на курс сто во-
семьдесят, мы попробуем еще раз, и, кстати, у нас заканчивается
горючее.
Представьте, что творится в этот момент в кабине экипажа.
Горючего катастрофически не хватает. Первая попытка сесть не удалась.
Экипаж понятия не имеет, сколько еще самолет продержится в воздухе.
Капитан в отчаянии: «Сообщи, что у нас аварийная ситуация». А что
говорит Клотц? «Подтверждаю, на курс сто восемьдесят, мы попробуем
еще раз, и, кстати, у нас заканчивается горючее».
Надо сказать, что фраза «у нас заканчивается горючее» в терми-
нологии обеспечения безопасности полетов лишена всякого смысла. На
подлете к конечной цели у всех самолетов топливо так или иначе
заканчивается. Имел ли он в виду, что рейсу 052 не хватает топлива,
чтобы дотянуть до другого запасного аэропорта? Или хотел сказать, что
они начинают тревожиться из-за нехватки топлива? Далее обратите
внимание на структуру ключевого предложения. Клотц, как положено,
подтверждает инструкции диспетчера, а свою тревогу относительно
топлива выражает лишь во второй части реплики. Все равно как если бы
он заявил в ресторане: «Да, еще кофе, пожалуйста, и, кстати, я
подавился куриной косточкой». Насколько серьезно официант воспримет
его заявление? Диспетчер, с которым говорил Клотц, позднее
подтвердит: «Я счел эту фразу ничего не значащей». В разгар штормов
диспетчеры постоянно слышат от пилотов о нехватке топлива. «Кстати»,
которое Клотц вставляет между двумя частями предложения, принижает
важность всего сказанного им. По отзывам второго диспетчера,
курировавшего в тот день рейс 052, второй пилот говорил
«бесстрастным тоном… по которому невозможно было оценить
серьезность положения».
То, как Клотц сообщил диспетчеру о ситуации на борту, лингвисты
называют смягчающим приемом, под которым понимаются попытки
сгладить значение произносимого. Мы прибегаем к смягчающему
приему, когда проявляем вежливость, испытываем стыд или смущение
либо выражаем почтение по отношению к вышестоящим лицам. Если вы
хотите, чтобы начальник оказал вам услугу, то не потребуете: «К
понедельнику все должно быть готово», а постараетесь смягчить свое
высказывание: «Если это займет слишком много времени, то не стоит
беспокоиться. Но если на выходных вы найдете время просмотреть эти
документы, буду благодарен». В подобных ситуациях смягчение
значения произносимого более чем уместно. В других обстоятельствах —
например, в кабине самолета, находящегося в аварийной ситуации, —
оно только мешает.
Лингвисты Уте Фишер и Джудит Орасану провели такой экс-
перимент: они предложили группе капитанов и вторых пилотов ги-
потетический сценарий и попросили сформулировать свой ответ:
«Вы видите, что метеорадиолокатор показывает область значи-
тельных осадков на расстоянии 40 км впереди. Пилот ведет самолет
прежним курсом на скорости 0,73 Маха, несмотря на сообщение о
скрытых грозах в данном районе и небольшую турбулентность. Вы
хотите обойти этот район стороной. Вопрос: что вы скажете пилоту?»
По мнению Фишер и Орасану, убедить пилота изменить курс
можно, по меньшей мере, шестью способами, каждый из которых
отличается степенью смягчения.
1. Приказ: «Поворот на 30 градусов вправо». Это наиболее прямо-
линейный и недвусмысленный способ выражения мысли. Смягчающий
прием отсутствует.
2. Настоятельная рекомендация: «Думаю, мы должны срочно
поворачивать
вправо».
Обратите
внимание
на
использование
местоимения «мы» и менее конкретный характер требования.
Формулировка чуть более мягкая.
3. Предложение: «Давайте обойдем непогоду». Здесь подразуме-
вается: «Мы справимся вместе».
4. Запрос: «В какую сторону вы бы хотели повернуть?» Этот
вариант еще мягче предложения, поскольку говорящий признает, что не
является главным.
5. Предпочтение: «Думаю, стоит повернуть влево или вправо».
6. Намек: «Эти осадки не предвещают ничего хорошего». Наиболее
смягченный вариант.
Фишер и Орасану установили, что в таких случаях капитаны в
подавляющем большинстве отдали бы приказ: «Выполняйте поворот на
30 градусов вправо». Ведь они разговаривают с младшим по званию. Им
не нужно стараться быть вежливыми. Вторые пилоты, напротив,
разговаривают со старшим по званию, поэтому и выбирают наиболее
смягченный вариант — намек.
Читая выводы, сделанные Фишер и Орасану, невозможно не
заволноваться: ведь намек труднее всего поддается расшифровке и в
просьбе, выраженной намеком, легче всего отказать. В 1982 г.
недалеко от Вашингтона, округ Колумбия, произошла печально из-
вестная авиакатастрофа рейса Air Florida. До того как самолет упал,
второй пилот три раза пытался предупредить капитана об опасном
обледенении крыльев. Но вслушайтесь, как он это делал, — сплошь одни
намеки:
— Смотрите, сколько намерзло льда, вон там, там, видите? Затем:
— Вы видите, сколько сосулек висит там сзади, и не только там?
Наконец:
— Эх, все попытки удалить лед впустую, они только дают ложное
ощущение безопасности, вот что они делают.
Получив разрешение на взлет, второй пилот повысил статус своих
высказываний до предложения:
— Давайте еще раз проверим поверхности, раз уж нам все равно
сидеть здесь еще какое-то время.
Капитан:
— Думаю, через минуту будем взлетать.
Последняя фраза, которую второй пилот успел произнести прямо
перед тем, как самолет рухнул в реку Потомак, была не намеком, не
предложением, не приказом, а обычной констатацией факта. И на сей
раз капитан с ним согласился.
Второй пилот:
— Ларри, мы падаем, Ларри. Капитан:
— Я вижу.
Смягчающий прием объясняет одну из самых больших загадок
авиакатастроф. В коммерческих авиакомпаниях капитаны экипажа и
вторые пилоты делят летные обязанности пополам. Но как сви-
детельствует история, гораздо чаще катастрофы происходят тогда, когда
капитан «на первых ролях». Казалось бы, это утверждение нелепо, ведь
капитаном почти всегда становится пилот с большим опытом.
Но давайте вернемся к катастрофе самолета Air Florida. Если бы
второй пилот выполнял обязанности капитана, стал бы он три раза
делать намеки? Нет, он бы отдал приказ — и самолет не потерпел бы
крушение. Полет становится более безопасным, если лайнером
управляет менее опытный пилот, ибо в таком случае второй пилот не
боится говорить все как есть.
В последние годы борьба со смягчающими приемами в речи пре-
вратилась в коммерческой авиации в настоящий крестовый поход.
Теперь каждая крупная авиакомпания внедряет программу оптимизации
использования возможностей летного состава, призванную обучить
младших членов команды выражать свои мысли четко и уверенно. United
Airlines обучает своих пилотов по системе CUSS, стандартизированной
процедуре, позволяющей открыто выражать свои опасения в случае
кризисных ситуаций. («Капитан, меня беспокоит…», «Капитан, мне не
нравится…». Если же капитан не реагирует на замечания, то «Капитан, я
считаю ситуацию опасной». Если и это замечание игнорируется, второй
пилот вправе взять на себя управление воздушным судном.) Эксперты в
области авиации подтвердят, что благодаря борьбе со смягчающими
приемами в речи авиакатастроф стало меньше.
«У себя в Эмиратах мы настаиваем на том, чтобы второй пилот и
капитан экипажа называли друг друга по именам, — говорит Ратватт. —
Нам кажется, это разумно. Гораздо легче обратиться по имени, чем
сказать: "Капитан, вы ошибаетесь"».
Ратватт всерьез обеспокоен проблемой смягчающих приемов в
речи. После расследования причин крушения борта Avianca остаться
равнодушным к этой проблеме просто невозможно. Ратватт продолжает:
«Лично я всегда стараюсь вести себя с пилотами на равных.
Я говорю им: "Я не очень часто летаю. Три-четыре раза в месяц.
Вы летаете чаще. Поэтому если я ошибусь, дайте мне знать. Помогите
советом". Надеюсь, после этого они могут высказываться свободно».
Вернемся в кабину экипажа рейса Avianca 052. После первой
неудавшейся попытки приземления самолет разворачивается и
удаляется от аэропорта Кеннеди.
Клотц только что был на связи с авиадиспетчерской службой,
выясняя, когда они могут зайти на посадку снова. Кавьедес пово-
рачивается к нему.
Кавьедес: Что он сказал?
Клотц: Я уже сообщил, что мы попробуем еще раз, потому что мы
не можем…
Четыре секунды тишины.
Кавьедес: Предупреди, что у нас аварийная ситуация.
Еще одна четырехсекундная пауза. Капитан снова задает вопрос:
— Сообщил?
Клотц: Да, сэр. Уже сообщил.
Клотц переговаривается с авиадиспетчером — стандартное под-
тверждение:
— Avianca ноль пятьдесят два, курс сто пятьдесят, сохраняю две
тысячи.
Похоже, капитан близок к панике. Кавьедес: Предупреди, что у нет
горючего.
Клотц снова обращается к диспетчеру:
— Держим высоту три тысячи, и, кстати, у нас не хватает горючего,
сэр.
И снова никакого упоминания об «аварийной ситуации», хотя
диспетчеры обучены немедленно реагировать на эти слова. Всего лишь
«у нас не хватает горючего» в конце фразы и смягчающее «кстати».
Итак, если говорить об ошибках экипажа Avianca, счет пошел уже на
десятки.
Кавьедес: Ты сообщил, что у нас нет горючего? Клотц: Да, сэр.
Сообщил. Кавьедес: Bueno.
Если бы за этим обменом репликами не последовала трагедия, то
он был бы похож на типичную комедию Эбботта и Костелло. Проходит
чуть больше минуты.
Диспетчер: Avianca ноль пятьдесят два, я переведу вас на двадцать
пять километров к северо-востоку и разверну на заход. Горючего
хватит?
Клотц: Думаю, да. Большое спасибо.
Думаю, да. Большое спасибо. Они же вот-вот разобьются! Одна из
бортпроводниц заходит в кабину пилотов, чтобы узнать, насколько
серьезно положение. Бортинженер молча показывает на пустой
указатель топлива и проводит пальцем поперек горла. В течение
следующих пяти минут никто не произносит ни слова. Слышны
переговоры в радиоэфире, и вдруг бортинженер кричит:
— Четвертый двигатель горит! Кавьедес просит:
— Дайте мне полосу.
Но посадочная полоса находится в 25 километрах. Тридцать шесть
секунд стоит тишина. Диспетчер запрашивает В последний раз:
— У вас хватает горючего, чтобы добраться до аэропорта? Запись
заканчивается.
«В связи с этой катастрофой нужно понять одну вещь, — говорит
Ратватт. — Нью-йоркские диспетчеры известны своей грубостью,
агрессивностью и бесцеремонностью. Но они также хорошие про-
фессионалы. Им приходится координировать огромные потоки движения
в ограниченном пространстве. Есть одна известная история о пилоте,
который потерялся в аэропорту Кеннеди. Вы даже не представляете,
насколько просто там заблудиться, оказавшись на летном поле. Это
настоящий лабиринт. Женщина-диспетчер пришла в ярость и приказала:
"Ничего не предпринимайте. И не связывайтесь со мной, пока я сама с
вами не свяжусь". И отключилась. Через какое-то время пилот взял
микрофон и спросил: "Мадам, не был ли я женат на вас в прошлой
жизни?"
Это невозможные люди. Они рассуждают так: "Здесь командую я.
Заткнись и делай, что я говорю". Они могут огрызнуться на вас. И если
вам не нравятся их указания, нужно огрызаться в ответ. Они становятся
более покладистыми. А если этого не сделать, они будут навязывать вам
свое мнение. Помню один рейс British Airways в Нью-Йорк.
Авиадиспетчерская служба долго не давала им посадку. Британские
пилоты заметили: "Вам стоит поучиться вести самолеты у службы
Хитроу". Все дело в характере. Если вы не привыкли к подобному
"обмену любезностями", авиадиспетчерская служба Нью-Йорка внушает
страх. Ребята из Avianca просто испугались их напора».
Трудно представить, чтобы Ратватт не сумел объясниться с
авиадиспетчерской службой аэропорта Кеннеди — и не потому, что он
отличается агрессивностью, напористостью или непомерным эго, а
