2015-10-16
323
инструктажей. «Американская фирма Alteon проводила все обучение на
английском, — рассказывает Гринберг. — Ее инструкторы не говорили
по-корейски».
Гринберг
руководствовался
простым
правилом:
английский стал новым языком общения в Korean Air, стало быть, если
ты хочешь сохранить работу, то должен бегло говорить на этом языке.
«Этот шаг не был чисткой, — поясняет Гринберг. — У всех были равные
возможности, а тем, кому английский давался с трудом, предлагалась
последняя соломинка: учить его самостоятельно за собственные деньги.
Но язык служил своего рода фильтром. Не могу припомнить, чтобы кого-
нибудь уволили из-за недостатка летного мастерства».
Гринберг вовсе не пытался американизировать Korean Air. Ан-
глийский язык — это язык авиационного общения. Пилоты, сидящие в
кабине, руководствуются письменными инструкциями,
которым во время полета следуют все экипажи. И инструкции эти
составлены на английском языке. Все переговоры с авиадиспетчерскими
службами в любой стране также ведутся на английском.
|
|
|
«Если вы пытаетесь приземлиться в Международном аэропорту
Кеннеди в час пик, ни о какой невербальной коммуникации не может
быть и речи, — говорит Гринберг. — Люди постоянно переговариваются
друг с другом, поэтому нужно быть на сто процентов уверенным в том,
что ты понимаешь все происходящее. Кто-то возразит, что двум сидящим
рядом корейцам нет нужды говорить на английском. Но если они спорят
о том, что говорят диспетчеры, то нужно знать язык».
К сожалению, пилоты Korean Air действовали в рамках ролей,
навязанных им культурными традициями их страны. Садясь в кабину
экипажа, они должны были выходить каждый из своей роли — и
английский язык служил основным средством превращения. Больше
никаких крутых ступеней корейской иерархии: официальное уважение,
неформальное уважение, грубость, знакомство, близость и нейтральные
отношения. Теперь они могли погрузиться в культуру и язык с
совершенно иным наследием.
После ухода из Korean Air Гринберг помогал встать на ноги грузо-
вой авиакомпании Cargo 360 и пригласил туда нескольких корейских
пилотов. Все они были бортинженерами — то есть, согласно прежней
иерархии Korean Air, третьими лицами после капитана и второго пилота.
«Эти ребята работали в прежнем режиме Korean Air по 1518 лет. И
смирились со своей ролью подчиненных. Все это время они находились в
самом низу лестницы. Мы переучили их и поместили в западную
команду. Они показали прекрасные результаты. Полностью изменили
манеру поведения. Проявляли инициативу. Несли свою долю
ответственности. Не ждали, пока кто-то отдаст распоряжение. Все это
|
|
|
были люди в возрасте, за 50, с долгим опытом работы в одних и тех же
условиях. Они прошли переподготовку и теперь успешно работают с
западными коллегами. Мы извлекли их из привычной культуры и
обучили другим нормам».
Я понимаю, откровенно обсуждать подобные темы нелегко. Они
заставляют нас нервничать. Когда в 1994 г. Boeing впервые опубли-
ковала данные по безопасности, в которых прослеживалась явная
взаимосвязь между авиакатастрофами, приходящимися на долю той или
иной страны, и ее положением в измерениях Хофстеда, исследователи
компании в буквальном смысле из кожи вон лезли, чтобы не написать
чего-нибудь оскорбительного. «Мы не говорим, что здесь что-то есть, но
нам кажется, что-то там все-таки имеется, — примерно так выразился
главный инженер по безопасности авиаперевозок. — Мы должны все
изучить».
Но почему мы так остро реагируем? Почему нас так коробит тот
факт, что каждый из нас принадлежит к культуре с уникальным
сочетанием положительных и отрицательных характеристик, тенденций
и склонностей? Ведь культура — это не смирительная рубашка, что
убедительно доказал Гринберг, работавший с Korean Air и Cargo 360.
Мы, люди, способны примерять новую личность и входить в новые роли
— и это делает нас свободными. Мы не узники своего культурного
наследия. Но прежде чем решить, куда двигаться, мы должны осознать,
откуда пришли.
Вернемся в кабину пилотов. «Метеорадиолокатор нам очень
помог».
Сегодня этот бортинженер высказался бы иначе. Но описываемые
события происходили в 1997 г., еще до того, как Korean Air начала
всерьез воспринимать свои национальные особенности. Капитан очень
устал и не уловил истинный смысл фразы.
— Да, — соглашается он. — Полезная штука.
Он так и не понял, что в действительности хотел сообщить ему
бортинженер.
Самолет летит, ориентируясь на маяк VOR, а тот находится на
склоне горы. Погода не становится лучше. Так что пилоты ничего не
видят. Капитан выпускает шасси и закрылки.
В 01:41:48 капитан командует: «Включить стеклоочистители», — и
бортинженер выполняет приказ. Идет дождь.
В 01:41:59 второй пилот спрашивает: «Не видно?» Он высма-
тривает взлетно-посадочную полосу, но не может ее разглядеть. Уже
какое-то время его мучает нехорошее предчувствие. Через секунду
система предупреждения приближения к земле сообщает своим
электронным голосом: «Сто пятьдесят метров». Самолет находится на
высоте ста пятидесяти метров от земли. В данном случае — от Нимиц-
Хилла. Но пилоты думают, что земля — это взлетно-посадочная полоса.
Тогда
почему
они
ее
не
видят?
Удивленный
бортинженер
переспрашивает:
— Что за дела?
Можете представить, с какой лихорадочной скоростью они пы-
таются сопоставить показания приборов и собственные предположения
относительно местонахождения самолета.
В 01:42:19 второй пилот предлагает пойти на второй круг.
Наконец-то он переходит от намеков к настоятельным рекомендациям и
хочет отменить приземление. Позднее, во время расследования, было
установлено, что, возьми он в тот момент управление в свои руки, у
команды осталось бы время на то, чтобы набрать высоту и избежать
столкновения с холмом. Вторых пилотов учат принимать командование в
тех случаях, когда они уверены в ошибочности решений капитана. Но
одно дело — изучать это в теории в классе, и совсем другое —
выполнять в реальной жизни, в воздухе, когда рядом сидит тот, кто
может отвесить тебе пощечину за допущенную ошибку.
01:42:20 Бортинженер: Не видно.
Наконец-то, когда катастрофа уже неминуема, второй пилот и
бортинженер отваживаются говорить открыто. Они требуют, чтобы
капитан «шел на второй круг» — поднялся вверх и предпринял по-
вторную попытку зайти на посадку. Но уже слишком поздно.
01:42:21 Второй пилот: Не видно, заходим на второй круг.
|
|
|
01:42:22 Бортинженер: Заходим на второй круг! 01:42:23 Капитан:
Заходим на второй круг!
01:42:24:05 Система предупреждения приближения к земле
(GPWS): Сто.
01:42:24:84 GPWS: Пятьдесят.
01:42:25:19 GPWS: Сорок.
01:42:25:50 GPWS: Тридцать. 01:42:25:78 GPWS: Двадцать.
01:42:25:78 (звук первого удара) 01:42:28:65 (звуковой сигнал)
01:42:28:91 (крики)
01:42:30:54 (звуковой сигнал) Конец записи.
ГЛАВА 8
Рисовые поля и тесты по математике
«СЕМЬЯ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ КРУГЛЫЙ ГОД ВСТАЕТ ДО ЗАРИ,
БЕДСТВОВАТЬ НЕ БУДЕТ»
Если отправиться из Гонконга вглубь страны и добраться до
широкой плодородной долины реки Чжуцзян, то можно легко
представить, как выглядел юг Китая до того, как превратился в
промышленный
цех,
обслуживающий
весь
мир.
Ни
сетей
электропередачи, ни дымки смога, ни автострад, забитых тягачами с
прицепами. Ни фабрик по производству фотоаппаратов, компьютеров,
часов, зонтиков и футболок. Ни тесно прижавшихся друг к другу
многоквартирных домов, ни полей с банановыми и манговыми
деревьями,
сахарным
тростником,
папайей
и
ананасами,
выращиваемыми на экспорт. Чжуцзян — это Миссисипи Южного Китая,
широкая извилистая река, несущая свои воды среди плодороднейших
земель. До того как в Китае стала развиваться промышленность, илистые
поля, раскинувшиеся по берегам Чжуцзян, были сплошь засеяны рисом.
В верховьях реки расположен город Гуанчжоу, где еще сохрани-
лись остатки прошлого. От красоты местных пейзажей захватывает дух.
На фоне гор Наньлин возвышаются холмы, усыпанные точками
выходящих на поверхность залежей известняка. Тут и там разбросаны
домики из сырцового кирпича, в которых живут крестьяне. В маленьких
городках на рынках под открытым небом продают цыплят и гусей,
усаженных в искусно сплетенные бамбуковые корзины, на земле рядами
разложены овощи, огромные куски свинины и связанный в толстые
пучки табак. И повсюду на многие километры тянутся рисовые поля.
Зимой из голой земли торчат сухие стебли прошлогоднего урожая.
Ранней весной дожди приносят влагу, и после посева поля
окрашиваются в изумрудно-зеленый цвет, а когда на концах рисовых
|
|
|
побегов появляются зерна, превращаются в бескрайнее желтое море.
Рис в Китае выращивают уже много тысяч лет. Все страны Южной
Азии — Япония, Корея, Сингапур, Тайвань — заимствовали у Китая
способы возделывания риса. Из года в год, с древнейших времен,
крестьяне по всей Азии занимаются одной и той же мудреной формой
земледелия.
В отличие от пшеничных, рисовые поля не расчищаются, а «возво-
дятся». Недостаточно выкорчевать деревья и кустарник, убрать камни и
вспахать поле. Рисовые поля высекаются на горных склонах затейливым
каскадом уступов или кропотливо сооружаются на болотах и речных
равнинах. Рисовое поле требует орошения, поэтому его должны
окружать дамбы. Необходимо выкопать каналы, соединяющие поле с
ближайшим водным источником, и соорудить в дамбах заслонку с тем,
чтобы поддерживать оптимальный для посевов уровень воды.
Само поле должно иметь толстый слой глиняной основы, иначе
вода будет сразу уходить в землю. Но ведь в глину рис не высадишь,
значит, на эту основу нужно насыпать толстый мягкий слой ила.
Глинистый слой должен быть идеально ровным, в противном случае вода
будет стекать к одному краю поля, и часть посева окажется залитой, а
остальное засохнет. Рис требует регулярного внесения удобрений — а
это само по себе искусство. Крестьяне традиционно использовали для
подкормки органические отходы и смесь сожженного компоста, речного
ила и конопли. Применять удобрение нужно было в правильно
выбранное время и с осторожностью: его избыток вреден так же, как и
недостаток.
Когда подходило время посева, китайские крестьяне могли вы-
бирать из сотен разнообразных сортов риса, различающихся по
урожайности, скороспелости или устойчивости к засухе. Чтобы не
остаться без урожая, крестьяне одновременно высаживали несколько
сортов да еще каждый год варьировали сочетания. Зерна проращивали,
а через несколько недель молодые ростки высаживали в землю ровными
рядами на расстоянии 15 см друг от друга и окружали усердной заботой.
Пропалывать их надо было вручную, ежедневно и старательно,
поскольку другие растения легко могли задушить молодые ростки.
Иногда каждый росток по отдельности обрабатывался бамбуковым
гребнем — так уничтожались насекомые-вредители. При этом крестьянам
приходилось регулярно и многократно проверять уровень воды и
следить за тем, чтобы она не сильно нагревалась под летним солнцем. А
когда рис вызревал, крестьяне созывали всех друзей и родственников и
одной слаженной командой собирали урожай как можно скорее, чтобы
успеть высадить вторую партию и получить до наступления зимы еще
один урожай.
На завтрак в Южном Китае едят конджи — кашу из белого риса с
салатом-латуком, побегами бамбука и паштетом из рыбы. На обед тоже
конджи. На ужин рис с подливами. Рис продается на рынках, а на
вырученные деньги покупается все необходимое. Рис служит мерилом
богатства и статуса. Он определяет каждый рабочий момент каждого
дня. «Рис — это жизнь, — говорит антрополог Гон-кало Сантос,
изучающий традиционный уклад деревень Южного Китая. — Без риса
обойтись невозможно. Если вы хотите добиться чего-то в этой части
страны, вам обязательно нужно выращивать рис. В этом мире рис
занимает главное место».
Азиатам хорошо дается математика. Студенты из Китая, Южной
Кореи и Японии, а также дети недавних иммигрантов из этих стран
успевают по математике намного лучше своих западных сверстни-ков 1.
[ Вдоказательство можно привести множество примеров. Исследователь
Эрлинг Боу подсчитал, что Япония, Южная Корея, Сингапур, Гонконг и
Тайвань показывают по математике примерно одинаковые результаты,
около 98-го процентиля. США, Англия, Франция, Германия и прочие
западные промышленные страны располагаются где-то между 28-м и 36-
м процентилями. Это большой разрыв. Одним из первых идею о том, что
азиаты обладают более высокимIQ, чем остальные жители Земли,
выдвинул британский психолог Ричард Линн. Он разработал
замысловатую теорию, построенную на эволюционном объяснении, в
котором фигурируют Гималаи, очень холодный климат, древние методы
охоты, размер мозга и особые гласные звуки. ] В математике азиаты —
несомненно первые, и их успех неминуемо влечет за собой вопрос,
ответить на который пытались многие исследователи: почему?
Пытаясь вскрыть истоки таланта к математике, обычно обращаются
к интеллекту. Мы подсознательно убеждены: сложные подсчеты и
высшая математика требуют выдающегося ума. Вот почему способности
азиатов к математике вызывают у нас соблазн предположить наличие у
них некоего врожденного когнитивного преимущества. Однако это не
так 2. [ Теория
Линна,
правда,
была
разгромлена
другими
специалистами,
которые продемонстрировали,
что его доводы
непоказательны, поскольку в качестве примеров были взяты городские
жители с высоким уровнем доходов. Джеймс Флинн, вероятно, ведущий в
мире специалист поIQ, выдвинул весьма занимательную встречную
теорию. Согласно его утверждению, по историческим причинамIQазиатов
был ниже, чемIQевропейцев. Другими словами, они демонстрируют
превосходство в математике не благодаряIQ, а вопреки ему. Свои
рассуждения на эту тему Флинн изложил в книге «Американские азиаты:
Успех вопрекиIQ» (AsiansAmericans:AchievementBeyondIQ), 1991 ] И, что
не менее важно, изначальное предположение также неверно. Талант к
математике не связан с одними только когнитивными способностями. Он
по большей части обусловлен культурой.
Взгляните, к примеру, на ряд чисел: 4, 8, 5, 3,9, 7,6. Назовите их.
Отведите глаза и в течение 20 секунд запоминайте эту последова-
тельность, а потом повторите вслух. Если вы говорите по-английски,
ваши шансы на правильное запоминание цифр составляют примерно
50%. Если вы китаец, то, скорее всего, воспроизведете по-
следовательность безошибочно. Почему? Потому что люди хранят
цифры в отрезке памяти, не превышающем двух секунд. За эти две
секунды мы наиболее легко запоминаем все, что читаем или произносим
(вот почему память лучше у тех, кто умеет быстро говорить или читать).
Те, для кого китайский является родным, правильно запоминают
последовательность цифр 4, 8, 5, 3, 9, 7, 6, потому что этот язык, в
отличие от английского, позволяет уложить все семь цифр в две
секунды.
Этот пример взят из книги Станисласа Дехэйна «Чувство числа»
(Number Sense). Вот что пишет сам автор:
«Китайские слова, обозначающие цифры, очень короткие.
Большинство из них можно произнести менее чем за четверть секунды (к
примеру, 4 — это «си», 7 — «ки»). Английские эквиваленты длиннее:
«four» и «seven» соответственно. На их произнесение требуется около
трети секунды. Отмеченная разница в длине слов, очевидно, объясняет
различие в свойствах памяти тех, кто говорит по-английски, и тех, кто
говорит по-китайски. В таких разнотипных языках, как валлийский,
английский, арабский, китайский и иврит, наблюдается повторяемое
соотношение между временем, затрачиваемым на произнесение чисел, и
объемом памяти носителей данного языка. По данному критерию на пер-
вое место выходит кантонский диалект китайского языка, благодаря
краткости которого жители Гонконга могут похвастаться уникальной
памятью на числа».
Западные и азиатские языки отличаются друг от друга и формами
образования слов, обозначающих числа. В английском языке, к примеру,
названия чисел довольно беспорядочны. Четырнадцать звучит как
«fourteen», 16 — как «sixteen», 17 — как «seventeen», 18 — как
«eighteen», 19 — как «nineteen», поэтому можно предположить, что 11
будет звучать как «oneteen», 12 — как «twoteen», а 13 — как
«threeteen». Но нет. Для этих чисел существуют иные формы: «eleven»
(одиннадцать), «twelve» (двенадцать), <<thirteen>> (тринадцать) и
«fifteen» (пятнадцать). Или сравним «forty» (сорок) и «sixty»
(шестьдесят) с «fifty» (пятьдесят), «thirty» (тридцать) и «twenty»
(двадцать). На слух они воспринимаются как образованные по одному и
тому же принципу, но на самом деле это не так. И подумайте еще вот
над чем. При формировании чисел больше двадцати мы на первое место
ставим десятки, а на второе единицы: «twenty опе» (двадцать один),
«twenty two» (двадцать два). Но числа от одиннадцати до девятнадцати
образуются иначе. Сначала идут «единицы», а уж потом «десятки»:
«fourteen», «seventeen», «eighteen». Разве это не странно? В китайском,
японском и корейском языках все совсем не так. Их система счета
отличается логичностью. Одиннадцать — это десять-один, двенадцать —
десять-два, двадцать четыре — два десятка четыре и т. д.
Это различие дает азиатским детям два преимущества. Во-первых,
они гораздо быстрее обучаются считать. Четырехлетний китайский
ребенок в состоянии считать до 40. Американские дети в этом возрасте
умеют считать до 15, а счетом до 40 овладевают только годам к пяти.
Другими словами, в этом базовом математическом навыке американские
дети уже на год отстают от своих азиатских сверстников.
Во-вторых, азиатским детям гораздо легче выполнять основные
арифметические действия, например складывать. Попросите английского
семилетнего ребенка сложить в уме тридцать семь и двадцать два.
Сперва ему придется перевести слова в числа (37 + 22) и только потом
произвести сложение: 2 плюс 7 равняется девять, 30 плюс 20 равняется
50, в сумме выходит 59. Попросите азиатского ребенка сложить три
десятка семь и два десятка два, и в голове у него сразу возникнет
готовое решение, заключенное в самих словах: пять десятков девять.
«Азиатская система счета прозрачна, — говорит Карен Фьюзон,
психолог Северо-Западного университета, занимающаяся изучением
различий между Азией и Западом. — Думаю, это обусловливает
совершенно иной подход к изучению математики. Бездумная зубрежка
заменяется системой, логика которой поддается постижению. Я
понимаю, что могу справиться. Я понимаю, что эта система разумна.
Оперируя дробями, мы говорим три пятых. Китайцы говорят буквально:
"из пяти частей отнимите три". На понятийном уровне эта языковая
форма сразу разъясняет вам, что такое дробь и каковы взаимоотношения
между числителем и знаменателем».
По мысли Фьюзон, эти различия, хоть и кажутся нам, взрослым,
незначительными, очень существенны для шести-, семи- и восьмилетних
детей, постигающих азы математики. У западных школьников
нарастающая неприязнь к математике впервые проявляется в третьем
или четвертом классе, и можно предположить, что, по крайней мере
отчасти, она объясняется отсутствием в математике логики, смысла. Ее
лингвистическая структура слишком громоздка, а основные правила
отличаются произвольностью и запутанностью.
Азиатские дети избавлены от подобных трудностей. Они удер-
живают в голове больше чисел, быстрее производят арифметические
расчеты, а словесные формы, которыми в их языке представлены дроби,
соответствуют внутренней сути дробей. Возможно, это побуждает их
больше любить математику; возможно, чуть большая любовь к
математике побуждает их чуть старательнее заниматься, посещать
больше занятий и с большей охотой выполнять домашние задания и т.д.
и т.п. Получается замкнутый круг. В отношении математики у них
имеется готовое преимущество, никак не связанное с интеллектом
отдельно взятого азиатского ребенка. Просто их язык идеально
приспособлен к определенным типам интеллектуальных задач. Это
культурное наследие.
Глубоко укоренившаяся культурная традиция мешает корейцам
справляться с управлением самолета. Но мы только что познакомились с
иной разновидностью культурного наследия, доставшегося от древних
времен, которая прекрасно соответствует требованиям XXI в. Культурное
наследие имеет большое значение, в связи с чем встает вопрос:
существуют ли какие-либо иные аспекты этого наследия, связанные с
математическим талантом? В этой главе я хочу обратить ваше внимание
на рисовые поля. Что, если на математических способностях сказывается
принадлежность к культуре, сформированной под влиянием тонкостей
выращивания риса?
Когда смотришь на рисовое поле — только нужно стоять в самом
центре — наибольшее впечатление производит его размер. Оно кро-
шечное. Размер рисового поля составляет, как правило, один му, что
равняется одной пятнадцатой гектара. Это размер гостиничного номера.
Типичная азиатская рисовая плантация не превышает в размере двух-
трех му. Китайская деревня, насчитывающая 1500 жителей, может
обеспечивать себя всем необходимым, имея 180 га земли. Это размер
обычной семейной фермы на американском Среднем Западе. При таких
масштабах, когда семья из пяти-шести человек ведет хозяйство на
территории с два гостиничных номера, подход к земледелию в корне
меняется.
Западная агрокультура тяготеет к автоматизации. Если западный
фермер желает повысить эффективность своего труда или увеличить
урожай, он внедряет все больше и больше сложного оборудования,
заменяя ручной труд механическим. Молотилка, сноповязалка,
зерноуборочный комбайн, трактор. Он расчищает еще одно поле и
увеличивает посевную площадь, поскольку теперь в состоянии
обрабатывать больше земли, затрачивая прежние усилия. Но в Японии
или Китае крестьяне не могли позволить себе покупку техники; к тому
же нехватка земли не позволяла разбивать новые поля. Поэтому
крестьянам, выращивавшим рис, приходилось повышать урожайность за
счет рационального распределения Времени и грамотных решений. Как
говорит антрополог Франческа Брей, рисовая агрокультура «основана на
мастерстве»: если вы готовы чуть тщательнее полоть, учиться правильно
удобрять почву, чаще проверять уровень воды, старательнее
выравнивать глинистый слой и максимально использовать каждый
квадратный сантиметр своего му, то пожнете более богатый урожай.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что людям, которые
выращивали рис, всегда приходилось работать усерднее тех, кто
занимался другими видами сельского хозяйства.
Последнее утверждение может показаться странным, ведь
считается, что в древности все были вынуждены трудиться в поте лица.
Но это не так. Нашими предками, к примеру, были охотники и
собиратели, а многие из них, по общему мнению, вели весьма приятную
жизнь. Бушмены канг, населяющие пустыню Калахари в Ботсване, —
одни из последних людей на Земле, кто ведет подобный образ жизни, —
питаются преимущественно орехами монгонго, которые богаты белком, а
также фруктами, ягодами и корнями. Они ничего не выращивают и не
разводят животных. Время от времени мужчины канг выходят на охоту,
но делают это по большей части из спортивного интереса. Мужчины и
женщины канг работают не больше 12-19 часов в неделю, все остальное
время отдавая танцам, развлечениям и визитам к друзьям и родствен-
никам. В общей сложности на работу у них уходит около тысячи часов в
год. (Когда одного бушмена спросили, почему его племя не занимается
сельским хозяйством, тот удивленно ответил: «А зачем нам что-то
выращивать, когда в мире полным-полно орехов монгонго?»)
Давайте для сравнения рассмотрим жизнь европейского крестья-
нина XVIII в. В те времена мужчины и женщины работали от рассвета до
полудня, двести дней в году, что в сумме составляет 1200 рабочих
часов. В период сбора урожая или весеннего посева рабочий день был
длиннее. Зимой он существенно сокращался. В своей книге «Открытие
Франции» (The Discovery of France) историк Грэм Робб пишет, что жизнь
французских крестьян даже в XIX в. представляла собой длительные
периоды праздности, прерывавшиеся короткими периодами работы.
«Девяносто девять процентов активной деятельности, описанной в
этой и прочих книгах [о французской сельской жизни], — пишет он, —
приходилось на период с конца весны и до начала осени». В Пиренеях и
Альпах с первым ноябрьским снегом целые деревни буквально впадали в
спячку, оживая лишь к марту или апрелю. В районах Франции с более
мягким климатом, где редко случаются заморозки, наблюдалась та же
тенденция. Далее Робб пишет:
«Поля Фландрии большую часть года пустовали. В одном
официальном отчете по департаменту Ньевр от 1844 г. сообщалось о
странном поведении поденщиков после сбора урожая и сжигания
виноградных лоз. Починив все необходимые инструменты, эти
энергичные люди днями напролет валялись в постели, тесно прижавшись
друг к другу ради сохранения тепла, и поглощали очень мало пищи. Они
ослабляли себя намеренно. Эта зимняя спячка обусловливалась
экономической и физической необходимостью. Замедление метаболизма
помогало экономить тающие запасы продовольствия и притуплять
чувство голода… Люди бездельничали даже летом… После революции
чиновники жаловались, что виноделы и независимые фермеры Эльзаса и
Па-де-Кале "погрязли в бессмысленной праздности" вместо того, чтобы в
зимний сезон посвятить себя "мирным и малоподвижным занятиям"».
Но если бы вы были крестьянином с юга Китая, вам не удалось бы
проспать всю зиму. Короткая пауза, приходящаяся на сухой сезон — с
ноября по февраль, — была бы заполнена множеством дел. Надо было
бы наплести бамбуковых корзин или шляп и продать их на рынке.
Починить дамбы на рисовом поле, подремонтировать дом. Отправить
сына на работу к родственнику в ближайшую деревню. Приготовить
соевый сыр тофу, наловить змей (деликатесное угощение!), насобирать
насекомых. А с наступлением весны вы бы вновь с рассветом выходили в
поле. В сравнении с кукурузой или пшеницей выращивание риса требует
в 20 раз больше усилий! По некоторым оценкам, азиатский крестьянин,
возделывавший рис, трудился около 3000 часов в год.
Задумайтесь на минуту, какую жизнь он вел. Три тысячи часов ра-
боты — это колоссальная нагрузка, учитывая, что большую часть
времени ему приходилось стоять, согнувшись, под палящим солнцем и
пропалывать рисовое поле.
Утешением для него служила лишь природа этой работы. Во-
первых, в выращивании риса есть прямая взаимосвязь между вло-
женными усилиями и получаемым вознаграждением. Чем усерднее вы
работаете на поле, тем богаче будет урожай. Во-вторых, это сложный
процесс. Крестьянин не просто бездумно высеивал зерна весной и
собирал урожай осенью. Фактически он был мелким предпринимателем,
координирующим работу семейного подряда, преодолевающим сомнения
при отборе семян, возводящим сложную систему ирригации и следящим
