2015-10-13
271
- Не понимаю: что мы здесь делаем? - Фролович воровато осмотрелся. – Тут уже все перерыто. Лет двадцать, почитай, как живого места не осталось. Ты уверен, Семен, что клад тут?
- Лучше посвети мне, дядя Коля, - я просунул гвоздодер между досками, которыми была заколочена дверь синагоги. – Сюда фонарик направляй. Так. Отлично.
Чтобы оторвать две доски и сделать проход достаточный для того, чтобы внутрь мог пролезть человек, больших усилий не потребовалось. Мне вообще показалось, что кто-то уже проделывал тот же фокус с досками совсем недавно.
Первым в отверстие нырнул я, за мной – Фролович. Как и он предупреждал, живого места внутри здания не осталось. Если быть точным – сохранились лишь стены, да небольшое возвышение на месте алтаря. Луч фонарика скользил по кучкам битого кирпича на полу, пустым отверстиям для балок, каким-то ржавым крюкам и сводчатому потолку со следами чудом сохранившихся барельефов.
Я развернул заранее распечатанный на принтере план. Сверился с ним и взял фонарик у дяди Коли.
- Нам сюда. Средний неф. Вторая колонна.
- Неф. Колонна, - бурчал Фролович. - Проклятье, да тут ноги переломать можно. Ну, Семен, если ничего не найдем, я…
- Спокойно, - я обошел вокруг нужной колонны. – Что-то мы в любом случае найти должны. Ага!
Я заметил отверстие у самого основания колонны. Небольшое, всего двадцать на сорок сантиметров, но довольно глубокое. Кому бы взбрело в голову вытаскивать кирпичи из-под колонны? Если тайник и существовал, то это он и был. Я сунул в него руку.
- Ну? – Фролыч от нетерпения не мог стоять на месте. – Чего там? Есть?
- Нет. Но это означает, что здесь уже побывали до нас.
- Эх, а я-то думал…
- Не расстраивайся, дядя Коля, кладов на твой век еще хватит. Я вот все думаю:, что может быть дороже золота…
- Платина! Брильянты!
- Примитивно мыслишь. Ладно пойдем домой, пока нас здесь не застукали. Надо все хорошенько обмозговать. Что-то в тайнике было…
Дома, заварив себе крепкий кофе, я решил расположиться в кресле и, уподобившись гению с Бейкер-стрит, применить дедуктивный метод. Для этого у меня имелось все – даже трубка покойного полицая, которую я забыл отдать майору.
Итак, клад… Его искали совсем недавно: кто-то от имени отца связывался с профессором. Рабби Соломон, незадолго до смерти, написал что-то на платке. Дальше – надпись на фотографии, сделанная на иврите. Возможно, кто-то скопировал текст с платка. Кто? Все ниточки вели к покойному Музыченко. Так может в тайнике была менора? Нет. Размер углубления под колонной был слишком мал, чтобы вместить семисвечник. Тут, что другое. То, что дороже золота…
Размышления мои прервал телефонный звонок. Я снял трубку.
- Багров.
- Семен Борисович, здравствуйте. Не стану представляться. Мое имя и фамилия значения не имеют.
- Все зависит от того, что вы скажете.
- Не волнуйтесь, никаких угроз. Просто мне хочется сообщить одну вещь, которая вас обязательно интересует.
- Гм… Что ж, говорите, дорогой аноним.
- Все дело в том, что не только гитлеровцы и полицаи сжигали деревни, убивая жителей. Иногда это делали и ваши соплеменники, евреи.
- Ну, это уж полный анекдот.
- Ошибаетесь. Есть одна белорусская деревенька, которую еврейский партизанский отряд выжег дотла, стер, так сказать с лица земли. По просторам интернета даже гуляет фильм об этом. Называется «Кровь и пепел Бережно». Посмотрите на досуге. Возможно, тогда перестанете делить все на черное и белое…
Прежде чем я успел что-то сказать, в трубке раздались короткие гудки. Я включил компьютер.
Фильм о трагедии деревни Бережно действительно был. Документальный, минут на пятнадцать. Однако эффекта, на который рассчитывал мой неизвестный собеседник, киношка на меня не произвела. Деревня, о которой шла речь, была сплошь нашпигована ДЗОТами и защищали ее полицаи. А партизаны, штурмуя Бережно, применили зажигательные патроны. Это был бой. С чересчур жесткой тактикой со стороны партизан. Но все-таки бой, а не какая-то бойня…
Задумался я о другом. Причем не в первый раз. О черном, белом и бесконечном множестве оттенков серого. О выборе, которого у тех, кто пошел на службу в полицию, порой не было да и не могло быть. Сейчас ведь легко рассуждать о том, кто стал пособником оккупантов, и о тех, кто остался на стороне защитников Родины. Одних называют предателями, других – героями. Одних клеймят позором, другим воздают почести. Но ведь не так все просто. Трижды лжецом будет тот, кто скажет: я бы никогда не стал изменником. Чтобы узнать это, надо оказаться там, где оказывались те, кто изменил. Уроды вроде братьев Яценко и уголовника Музыченко, понятное дело, не в счет. Но ведь были и другие. Какими-путями дорогами пришли к своим Гоньковым рвам? Не суди, да не судим будешь… А звонил мне, конечно Владимир Сергеевич Шмыдов. Больше некому.
Пора отвлечься от крови и пепла, вернуться мыслями к кладу. И тот меня словно ударило током. Кровь, пепел и стружки у печи! Все это я видел в доме Музыченко. А еще – столярные инструменты в коридоре и скомканные обои в мусорном ведре. Неужели покойный в свободное от сбора компромата время еще и столярничал? Быть такого не может! Уж не тайник ли он мастерил?
Надо звонить майору и ехать с ним в дом Музыченко. Менора и столовое серебро были только частью клада. Стоп. Кому звонить в три часа ночи?
Придется ждать. Какое-то время входил по комнате, потом оделся, вышел на улицу и сел на скамейку у ворот. Закрыл глаза и мысленно представил себе все то, что видел в доме Музыченко. К тому времени, когда забрезжил рассвет я уже был уверен в том, что знаю где тайник.
Я не помнил, когда в последний раз встречал восход солнца. Может в детстве, может в юности? В любом случае настолько давно, что уже успел позабыть то, как выглядит это явление. И вот сегодня, после бессонной ночи, наконец нашел время увидеть восход таким, каким видели его мои предки, жившие на этой улице, каким видел его Борька Багров, выходивший утром из калитки с удочкой в руках.
Зрелище было поистине завораживающим. Из-за своей величественности, из-за своей постепенности. Сначала лучи солнца сделали чуть ярче желтую краску на куполах старой церкви. Потом их золотые переливы коснулись основания крестов. И вот уже солнечное пламя охватило кресты целиком, заставив их сверкать всеми оттенками расплавленного золота. Длилось это всего несколько секунд, а затем над крышами домов появилось само солнце. Таинство восхода закончилось, начался новый день. Я достал из кармана сотовый телефон и визитку Шмыдова.
Майор откликнулся на мое приглашение сразу и вскоре перед домом остановился его потрепанный УАЗ.
- Значит, стружки и столярные инструменты? Я так и думал, что вы не успокоитесь.
- Надо же как-то заканчивать все, что начал.
- Считаете, Музыченко с Семеновым отыскали еще что-то, кроме серебра? - Шмыдов вырулил на центральную улицу. – Ох, уж мне эти кладоискатели.
- Отыскали. То, что дороже золота.
- И что же? Камешки?
- Вы, майор, прямо, как мой сосед. Не все можно измерить в граммах и картах.
- Ладушки, поглядим, что у вас там измеряется не в каратах.
Войдя в дом Музыченко, я сразу направился к портрету. В нескольких шагах от него, моя уверенность пошла на убыль. Что, собственно говоря, из того, что картина висела криво? И стружки на стуле, и у печи могли иметь очень простое объяснение. А тут еще этот насмешливый взгляд майора, которым он буквально сверлил мне спину. Итак, вот он момент истины. Я снял портрет с гвоздя и не смог сдержать радостного возгласа. За ним было сделанное в стене квадратное углубление.
- Ближе, майор. Подходите ближе. Будете за понятого.
В тайнике был только продолговатый, обшарпанный деревянный футляр. Я аккуратно, двумя руками достал его и поставил на стол. Крышка футляра запиралась на простую медную, позеленевшую от времени застежку. Легонько надавив на нее я открыл крышку. Внутри оказалось два покрытых письменами бумажных свертка, намотанных на полированные деревянные ролики.
- Что это? – Шмыдов заглянул мне через плечо. – Карта?
- Нет, майор. То, что дороже золота. Свиток Торы. Его-то спрятал от гитлеровцев последний раввин нашей синагоги. В сорок первом…
- Ух ты! Ну, дела! И что теперь? В музей его?
- Пока в музей, а там видно будет. Вообще-то место этого свитка – в синагоге…
Общаться с музейными работниками я предоставил майору. Сам остался в машине. Думал о рабби Соломоне, сумевшем передать послание потомкам, об отце, который был свидетелем гибели Гурвица, который принял мученическую смерть, но так и не открыл полицаям свою последнюю тайну.
Шмыдов вернулся только через полчаса.
- Порядок. Шума из-за этого свитка, много будет, Семен Борисович. Съедутся товарищи ученые, доценты с кандидатами. Изучать будут… А ты че нос повесил? Большое же дело сделал! Ну, да ладно. Не в настроении, так не в настроении. Домой подбросить? Мне как раз по пути – в суде дела.
- В суде?
- Ага.
- А в суде я-то еще и не был…
- Чего?
Суд! Память вернула меня к самому началу расследования. Фролыч ведь говорил, что столкнулся с отцом, который выходил из здания суда. Причем папа был очень взволнован. Чем? Узнал что-то о Малыгине-Яценко? Или о связи Музыченко с его родственничком-душегубом? Нет. Я достаточно хорошо знал отца и поверить в то, чтобы он так расстроился из-за парочки гитлеровских прихвостней, не мог. Много чести. Борис Багров сумел пройти через все круги ада и закалил свои нервы не где-нибудь, а в пламени пекла. И никакие полицаи, ставшие дряхлыми стариками, не смогли бы вывести его из равновесия.
Там может дело касалось вовсе не врагов, а друзей? А единственным другом отца, в дни тяжких испытаний, был загадочный полицай по имени Абрам. Рыжий и голубоглазый парень. Чем закончились для него конец лета и начало осени сорок первого?
- Майор, а судья Лайков еще работает?
- Ага. На пенсии уже, а все судит.
- Значит, мне к нему.
Судья Александр Михайлович Лайков был хорошим знакомым отца. Я собирался постучаться к нему в кабинет, но увидел судью идущим по коридору. Высокий и поджарый он остался таким, каким я его помнил при нашей последней встрече. Было это лет десять назад. С тех пор он не очень-то изменился. Меня Лайков тоже сразу узнал.
- Здравствуйте, Александр Михайлович.
- С каких это пор, Семен, ты меня по имени-отчеству называть стал? Привет.
- Так ведь давно не встречались.
- А с судьей чем реже встречаешься, тем для здоровья лучше, - усмехнулся Лайков. – Слыхал про отца. Мои соболезнования. Ты ко мне?
- Да.
- Милости прошу.
Александр Михайлович запер дверь на ключ, достал из сейфа пару рюмок, бутылку коньяка и тарелку с нарезанным лимоном.
- Присаживайся, Семен. Давай-ка, для начала, Бориса Яковлевича помянем.
Помянули. Я для приличия выдержал паузу. Дождался пока Лайков закусит лимоном.
- Тут такое дело, Михалыч. Папа в суд незадолго до смерти ходил. Не к тебе ли?
- Ко мне, ко мне, - Лайков вновь наполнил рюмки. – Сидели мы с ним. Совсем как с тобой сейчас. Нормально он выглядел. Не думал, не гадал я, что встреча эта последней будет.
- А о чем говорили?
- Да так. Делом он одним интересовался. Административным. Ерунда в общем-то. Но после того, как я ему о деле-то рассказал, батя твой как-то странно повел. Занервничал даже. А чего нервничать? Куры какие-то…
- Что за куры?
- Сначала давай выпьем, Семен, а уж потом я все по порядку. Значит так. Есть тут один правдоискатель. Фамилия – Шмыдов. Между прочим, отец майора Шмыдова из нашего РОВД. С кем только не судился! Сутяга, каких свет не видывал. Но особенно взъелся почему-то на пенсионера из своей деревни. Год назад заявление накатал – мол, ружье у того незарегистрированное. И угрожает он этим ружьем всем подряд. Выяснилось: все зарегистрировано честь по чести и никому тот старик ничем не угрожал. А где-то с месяц назад Шмыдов опять с заявлением приперся. На этот раз куры того самого пенсионера у Шмыдова в огороде какую-то очень ценную культуру склевали. Чушь полнейшая! И никаких ценных культур не было, и кур у того деда – всего две штуки. В общем, закончилось все пшиком, но и мне, и старику Шмыдов немало кровушки попил. А на самом деле ни ружье, ни куры отношения к делу не имели. Шмыдов, видишь ли, как великий вояка, не мог в своей деревне полицая терпеть…
- А старик был полицаем?
- Был. Только после этого он побольше Шмыдова повоевал. Орден даже получил. Вообще, человек сложной судьбы. Служил в полиции, потом убежал к партизанам, в сорок четвертом был мобилизован, за бои под Кенисбергом орден Красной Звезды получил. И дернул его черт после войны сюда вернуться. Сразу доброжелатели нашлись, которые заявили о том, что парень в полицаях побывал. И отбыл наш орденоносец на пятнадцать лет в лагеря… Потом где-то на Гродненщине жил. Ну, а под старость сюда потянуло. В городе дедуле, понятное дело, жилья не выделили бы. Нашел он бесхозный домик в деревне. На жизнь зарабатывал тем, что корзины плел. Только вот со Шмыдовым ему не повезло. Такие дела.
- Он жив? – голос мой дрожал так, что судья сразу это заметил. – Старик жив?
- Успокойся, Семен. Жив. По крайней мере, когда эта разборка с курами шла, был жив. Крепкий такой дед… Он, между тем, тех злополучных куриц Шмыдову отдал. Ну, чтоб не приставал.
- Как его зовут? Александр Михайлович, ради всего святого, как его зовут?!
- Ну дела! Выпей, Семен Борисыч, и сейчас уже успокойся! Зовут его… Чудные такие имя и отчество. Ах, да. Мирон Онуфриевич. Да-да. Мирон Онуфриевич Абрамович.
Лайков разинул рот, пораженный тем, что я не дожидаясь приглашения, сам наполнил свою рюмку и залпом ее выпил.
- Ясно. Абрамович. Абрам. И как же все просто, Александр Михайлович! Это была кличка! Понимаете? Кличка! – я подхватил трость и, не пользуясь ею, бросился к двери. – Спасибо за угощение!
Круг замкнулся. Все, наконец, встало на свои места. Отец нашел полицая, спасшего ему жизнь в сорок первом, но встретиться с ним не успел. Абрам тоже выжил, прошел через лагеря и вернулся в родные места. Какое-то время Борька и его спаситель ходили совсем рядом, но так и не увидели друг друга. Чудес не бывает...
Ехать к Абрамовичу прямо сегодня? Не стоит. Надо все обдумать. Утром. Оно, как известно мудренее вечера. А часы ожидания я скоротаю за чтением последних листов отцовских записок.
[1] Неф (фр. nef, от лат. navis — корабль) — вытянутое помещение, часть интерьера храма.
[2] Апси́да (от др.-греч. ἁψίς, ἁψῖδος — свод), абси́да (лат. absis) — примыкающий к основному объему пониженный выступ здания, полукруглый, граненый, прямоугольный, перекрытый полукуполом.
[3] Сабиловка – район на окраине Быхова.
[4] Fahrzeug! Schnell einen Platz auf den Maschinen! (нем.) - По машинам! Быстро рассаживаемся по машинам!
