Промокнув лицо и шею полотенцем, он немного размялся и стал одеваться

На работе его ждала новость: вчера вечером мать Валентины Шевкопляс изрядно потрепала Легостаеву. Сейчас они обе сидели в его кабинете и обвиняли друг друга в хамстве и бесчеловечности, правда, разными словами. Если Елена Константиновна еще держала себя в руках, то Гарпенко выражений не выбирала. Это была крупная сутулая женщина без талии. Казалось, ее широко развернутые бедра начинаются сразу же из-под грудей, таких же мощных, как и плечи. И жестикулировала она с той же неистовой выразительностью, которая свойственна натурам истеричным.

— А вот этого вот не хотишь? — хлопала она себя по ляжке, обращаясь к Легостаевой, и за этим следовала комбинация из трех пальцев. — Хрен ты зятя моего получишь!

Урезонить ее стоило труда. С непонятным ожесточением она обвиняла Елену Константиновну в желании разбить семью ее любимой дочери.

— Придумала сынка себе, лахудра сытая, и шагу не дает ступить! Володьку она, видишь, караулит! Я тебе покараулю! — грозилась она кулаком и тут же начинала жаловаться Климову: — У меня на нее нервов ни вот столько не осталось! Тварь кусучая! Зараза! Ходит, ходит… Чего ходишь, — тыкала она раскрытой пятерней перед собой, так и норовя зацепить Легостаеву, и стул под ней начинал шататься. — Вальку затиранила, Володьку, зятя мово славного, измучила, не кается…

— Побойтесь Бога! — горестно восклицала Елена Константиновна, пытаясь возразить. — Ведь он мой сын…

— Ага! Как бы не так! Не твоего засола огурец! И неча губы-то кусать… Ишь, примадонна…

— Спокойней, — постучал по столу карандашом Климов и, несмотря на всевозрастающее в нем чувство недоверия к слезам Легостаевой, осадил ее обидчицу.

Гарпенко с этим была в корне не согласна.

— Гляди, гляди! Как бы гляделки-то не проглядел! Мы тоже права знаем!.. А ее… ниче… — поворачиваясь всем корпусом к Елене Константиновне, добавила она, — еще сойдемся с ей на узенькой дорожке…