Введение 10 страница

Начнем с наркомании. Нашему обществу свойственно расценивать алкоголизм и наркоманию либо как прискорбное слабоволие, либо как «болезнь», а последнее слово в наше время указывает на беспомощную виктимность. Но есть и третий вариант: к наркоманам относятся не высокомерно и не покровительственно, а вселяют в них уверенность. Наркомания — одна из форм самолечения, она подобна зависимости от любого лекарства, позволяющего функционировать нормально.

Любопытно и важно то, что словом «наркотики» называются и наркотические вещества, применяемые в медицине, и алкоголь, кокаин, героин и т.п. Даже в традиционной медицине активные компоненты таких веществ, как опиум или кокаин, а также их химические аналоги играют важную роль. Задумайтесь: возможно, алкоголь и ему подобные — и вправду сильнодействующие лекарства гораздо более широкого спектра, чем принято считать.

В медицине родственные героину по химическому составу морфин и кодеин применяются как обезболивающие. Если рассматривать боль в широком смысле, стоит ли удивляться, что страдальцы прибегают к этим средствам избавления от нее?

Среди алкоголиков и наркоманов, с которыми я знаком, немало выдающихся людей, обладателей исключительного интеллекта, восприимчивых, нередко наделенных талантом музыканта или художника. Как мы, широкие массы, можем судить их за то, что они просто пытались избавиться от боли, которую причинял им жестокий мир?

Алкоголь тоже приглушает боль, но его действие этим не ограничивается. Алкоголь помогает нам раскрыться, переступить границы, утратить бдительность. Я знаю немало людей, для которых истинная близость возможна только при сексе и под влиянием алкоголя. Многие способны говорить правду только во хмелю, к худу или к добру для себя. Более того, алкоголь может действовать и по-другому: он дарит поэтическое вдохновение. Древние и первобытные народы почти единодушно считали алкоголь божественным напитком, который поднимает дух (spirit — отсюда и произошло слово «спирт»).

Чтобы читатель не решил, что я оправдываю наркоманию, спешу заверить, что в обычных обстоятельствах наркотики и алкоголь устраняют лишь симптомы. Такое обезболивание не имеет никакого отношения к источнику боли. Многие фармацевтические средства также предназначены для устранения симптомов болезни, и даже те из них, которые применяются с учетом первопричины, например пенициллин при отитах, затрагивают ее лишь поверхностно. (Почему именно этот человек предрасположен к ушным инфекциям?) Подавляющее большинство лекарств, особенно для хронических заболеваний, о которых я и веду речь, просто смягчают симптомы, делают состояние пациента более сносным. На какое-то время они дают людям возможность «функционировать нормально».

У обладателей наркотической зависимости есть, вероятно, более веские причины для самолечения, чем мы можем себе представить. Инстинктивно их тянет к веществу, которое смягчает симптомы душевной боли. Когда я вижу такого наркомана, зачастую передо мной ребенок, который просто пытается сделать так, чтобы больше не болело.

А теперь совершим терминологический скачок, экстраполируем мысль от химических веществ до других видов зависимостей, отвлекающих факторов, прихотей, стимуляторов и образа жизни.

Однажды, проезжая по нью-йоркской шестиполосной автотрассе в полночь, я заметил, что один мотоциклист несется со скоростью более 150 км в час, лавируя между машинами, скорость которых не превышала сотню километров — уверен, такое развлечение одобрили бы лишь немногие. Но по-моему, есть что-то прекрасное и пронзительное в молодых лихачах, ради забавы рискующих жизнью и конечностями. Откажемся от осуждающих заявлений «с ними наверняка что-то не так» и «я бы так никогда не поступил». Лучше задумаемся о другом: какой должна быть моя жизнь, чтобы я отважился на такое? Симптомы какого духовного недуга можно устранить подобным способом? Представьте себе безнадежно унылую и бесперспективную жизнь, бессмысленную и тупую учебу, тупиковую работу, дух, почти надломленный учреждениями правопорядка, и яростное желание исцелить его. Когда мы порицаем юных бунтарей и отмахиваемся от них, понимающе и покровительственно подмигивая, мы не желаем даже признавать, что бунт бывает оправданным. Вероятно, бунт этих людей, несмотря на всю его разрушительную силу, призван доказать, что они еще полны жизни; возможно, мы сумеем разглядеть в этих сорвиголовах героизм и неукротимость человеческого духа, пусть даже искаженного до неузнаваемости. Почему такое поведение, кажется привлекательным для них и не прельщает меня? Просто потому, что мне от природы досталась простейшая добродетель — ответственность? Или отчаянные поступки совершают люди, которым в жизни чего-то недостает, а их опыт существования в мире крайне негативен? Возможно, они просто лечатся единственным доступным им способом.

С какой готовностью мы осуждаем людские слабости! Я уже не раз писал о пагубном, наркотическом влиянии телевидения, отнимающего у нас душу. Однако можно понять, что телевидение — тоже лекарство: паллиативная замена унылому и бесплодному социальному ландшафту, имитация домашнего очага, призванная рассеять щемящее чувство тоски и одиночества, характерное для современного общества.

В «Йоге питания» я пишу о притягательности отравы из нашего рациона — рафинированного сахара. Сахар — бледное подобие изысканной сладости, которая присуща близости и духовным узам; но когда во взаимоотношениях наступает разлад, а в жизни царит духовная пустота (обычное дело в материалистической культуре), возникает ошеломляющая потребность даже в заменителях этой сладости.

Теперь задумаемся о мелком грешке — привычке постоянно смотреться в зеркало. Какую болезнь можно лечить таким способом? Каким человеком надо быть, чтобы смотреться в любую попавшуюся на пути отражающую поверхность? Отражение успокаивает: да, я здесь. Да, со мной все хорошо. Выгляжу прекрасно. Можно любить себя. Конечно, слабое утешение по сравнению с зияющей бездной отчужденности, влияние которой ощущаем мы все, но на какое-то время и оно избавляет от беспокойства.

Называть эти лекарства паллиативами, вызывающими острую зависимость, но не исцеляющими, — значит недоговаривать всей истины. Ее часть тем не менее красноречива. Очевидно, езда на мотоцикле в потоке транспорта со скоростью 150 км в час не избавит от неудовлетворенности и тоски, которые являются результатом сложной совокупности укоренившихся социальных, кармических и биографических факторов. Поедание конфет не принесет духовной сладости, лакомства не избавят от низкой самооценки. Телевидение ненадолго прогоняет одиночество, но не обогащает социальную жизнь — напротив, усугубляет отчуждение, потому что телевизор обычно смотрят в одиночку. Ролевые игры по фэнтези и эскапистским книгам не уведут от унылой и мучительной реальности навсегда. Точно так же, как наркотики приглушают боль, не устраняя ее источник, все эти виды деятельности смягчают симптомы болезни (по крайней мере, на время), делая ее более терпимой.

Но действие этих лекарств в конце концов заканчивается. Рано или поздно любой медикаментозный препарат или класс препаратов становится токсичным, перестает действовать ввиду сопротивления организма, оказывается неуместным в изменившихся обстоятельствах. Например, сладости превращаются в яд для больных диабетом второго типа. Телепередачи и другие развлечения надоедают, кажутся скучными. Зеркала оказываются бесполезными для цели, упомянутой выше, когда любитель смотреться в них вдруг замечает, как он постарел, или попадает в аварию и становится безобразным в собственных глазах. Так или иначе, возможность лечиться привычным способом утрачена. И тогда всплывает первопричина болезни.

Рано или поздно грянет кризис. Это неизбежно. Вот почему медикаменты, о которых идет речь, не просто паллиативы, а ступеньки на пути к истинному исцелению. Каждая символизирует этап, необходимый конкретному человеку. Кризис приведет его к настоящему лекарству, которое вскроет нарыв и залечит рану. Очень часто ключ к исцелению таких ран таится в ранних, паллиативных средствах; их неэффективность указывает на то, чего недостает пациенту. Пока лекарство не дает сбой, даже симптомы наших душевных ран туманны, не говоря уже о причинах появления самих ран. Когда подводит лекарство, боль наконец-то удается прочувствовать. А-а, думает человек, оказывается, все это время я просто был одинок. Все это время я злился. Боялся. Поступки, которые общество расценивает как пороки, а я — как паллиативные средства, внезапно обретают смысл.

Только когда начинают вырисовываться истинные очертания недута, а это обычно происходит в момент кризиса или непосредственно перед ним, тогда, и только тогда, пора отказываться от привычного лекарства. Если попробовать бросить его прежде, чем будешь готов, прежде чем появится возможность испытать боль, результатом станет обострение страданий, а оно приведет к увеличению дозы прежнего лекарства или к поиску нового. Вот почему насильственные попытки отрезвить алкоголика редко бывают успешными. В следующий раз, когда начнете пилить кого-нибудь за болезненную зависимость или другой порок, спросите, надо ли отнимать у больного лекарство. (Никогда не делайте так, пока не убедитесь, что лекарство больше не помогает.)

Вместо того чтобы лишать больного его лекарства, устраните условия, в которых возникла потребность в этом лекарстве. Нередко случается, что эти условия отчасти создают друзья, родные или партнеры. Например, скрытничая и обманывая, мы усугубляем чувство одиночества и потребность в близости. Еще один способ помочь — выяснить, что скрывают поступки, изучить вызвавшую их боль. Когда увидите, что самолечение уже не помогает пациенту, окажите ему услугу, объясните, в чем дело, чтобы подчеркнуть бесполезность дальнейшего приема лекарства.

Что касается ваших личных пороков, то, пока вы не научитесь смотреть сквозь них и видеть боль, не принуждайте себя отказаться от лекарств только потому, что «так надо», — может быть, это именно то, что доктор прописал. Вспомните, что душа мудра и что она стремится подыскать самое эффективное средство для исцеления. Будьте добры к себе, не устраивайте себе жизнь, полную лишений.

С другой стороны, когда лекарство перестанет действовать, не прячьтесь от открывшейся истины. Откажитесь от неэффективного лекарства. Когда придет время, не бойтесь встретиться с болью лицом к лицу. Истина не повредит вам, но может оказаться горькой. Вот и хорошо. Ах, эти горькие истины! А у вас, читатель, есть какая-нибудь горькая истина, слишком ужасная,

чтобы признаться в ней даже самому себе? Средства, с помощью которых вы оттесняете ее в дальний угол памяти, и есть ваши лекарства. Когда-нибудь они перестанут действовать. Истина вырвется на свободу.

Порой сбой в действии лекарства бывает драматичным: таким, как серьезная болезнь, встреча со смертью, унизительное разоблачение, нервный срыв, припадок ярости и насилия, банкротство. Иногда, как в случае с Андреа Йейтс, трагедии оказываются задуманными. Бывает, что люди подсознательно организовывают катастрофу: к примеру, бизнесмен, уже давно отдалившийся от близких, нарочно не замечает, что очередная сделка обречена на провал, таким образом приближая разорение. Даже если случившееся оказалось полной неожиданностью, такой, как авиакатастрофа, возможно, душа все-таки стремилась к ней[61].

Если такие лекарства, как лихачество, алкоголь, сладости, телевидение, зеркала и так далее, все эти привычки, слабости, прихоти можно уподобить паллиативным средствам длительного действия, то жизненные трагедии и катастрофы равносильны серьезной хирургической операции. Их последствия, угрызения совести, физическая боль, скорбь, тюремное заключение не дают забыть о существовании раны. Такие страдания — истинное лекарство, но не потому, что лечит: оно не оставляет нам другого выхода, кроме как выздороветь.

В этот момент афоризм «болезнь ищет лекарство» можно заменить другим: «Болезнь есть лекарство». Точнее, лекарство — это симптомы болезни. Разлука с Богом мучительна. Больно терять целостность. Эта боль, приглушить которую можно лишь временно, неизбежно заставит нас искать исцеления. Мы прилагаем все старания, постоянно учимся, отказываемся от мер, оказавшихся бесполезными, копаем глубже и глубже, приближаясь к источнику боли.

Сострадание к другим, а тем более к себе не требует сквозь пальцы смотреть на пороки и не обращать внимания на темные стороны. Божественное в нас не отделено от наших самых постыдных грехов: оно содержится в них. В самой глубине скрывается милое, невинное существо, которое просто пытается выжить в негостеприимном мире, куда оно попало. Вы — чистый, серьезный ребенок, которого закружил вихрь событий, где лишь тончайшие нити связывают его с матерью. Не судите себя слишком строго, вы сделали все возможное, руководствуясь знаниями, какими располагали.

Если вы поймете, что каждый ваш поступок и действие окружающих — трогательно наивная реакция невинного малыша в теле взрослого человека, реакция на непостижимо жестокий мир, свойственное всем живым существам стремление избежать боли в этом мире, необходимость гнуться, подобно деревьям в грозу, под действием внешних сил, по сравнению с которыми любой человек — карлик, попытка скрыть бездонную печаль и боль утраты, желание во что бы то ни стало преодолеть все трудности, несмотря на почти невыносимые страдания, если осознаете, что во всех этих обстоятельствах человек все-таки проявляет героизм, живет, держится и наконец возвышается над ними, вопреки всем ожиданиям, — тогда вы разглядите в каждом божественную, сияющую красоту. И убедитесь, что, подобно всем людям, вы поступили точно так, как поступил бы Бог, окажись Он на вашем месте.

Приложение II
ЭТИКА ПОЕДАНИЯ МЯСА:
РАДИКАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД

А сейчас

Камень напугался

"Увидев меня.

И спасся,

Притворившись мертвым.

Норберт Майер

И значальные мотивы большинства знакомых мне вегетарианцев далеки от стремления питаться правильно. Они настаивают на том, что вегетарианская диета полезна для здоровья, тем не менее, многие воспринимают крепкое здоровье. Как награду за чистоту и добродетель диеты или как дополнительный приз. На своем опыте я убедился, что гораздо более действенным мотивом для самых разных людей, от идеалистически настроенных студентов колледжей, активистов социальных и экологических движений до приверженцев восточных духовных учений вроде буддизма и йоги, оказывалась нравственная или этическая сторона вегетарианства. Сформулированная такими авторитетными духовными светилами, как Махатма Ганди, и инициаторами экологического движения, такими, как Фрэнсис Мур Лаппе, нравственная причина отказа от мяса поначалу ошеломляет. Как мясоед, который всеми силами стремится жить в мире с окружающей природой, и как честный человек, пытающийся покончить с лицемерием, царящим в нашей жизни, я был вынужден принять эти доводы со всей серьезностью.

Самый типичный из них звучит так: чтобы удовлетворить существующий в современном обществе колоссальный спрос на мясо, животных заставляют терпеть немыслимые страдания, держат в тесноте, в грязи, взаперти. В одну клетку запихивают двадцать кур, свиней держат в бетонных загородках — таких узких, что не повернуться. Эта жестокость отвратительна, но еще хуже негативное влияние на окружающую среду. Животным мясных пород скармливают 3‑7 кг растительного белка на каждые полкило мяса — непростительное явление в мире, где столько людей голодает. 0,1 гектара достаточно, чтобы целый год кормить вегетарианца, но более 1,5 гектаров потребуется, чтобы вырастить зерно для производства мяса, которого среднестатистическому мясоеду хватит на год. Иногда эти гектары — вырубленные тропические леса. Истощаются и водные ресурсы: на долю мясной промышленности приходится половина всей воды, потребляемой в США. Около 10 тыс. литров требуется для производства полкило говядины, а между тем для выращивания полкило пшеницы нужно всего 100 литров воды. Расходование запасов полезных ископаемых — еще один серьезный недостаток мясной промышленности. Питьевые воды загрязняет около 1,6 млн. тонн животноводческих стоков, и не будем забывать о том, что вместе с ними в воду, а значит, и в муниципальные водопроводы попадают антибиотики и синтетические гормоны. Даже если не принимать во внимание убийства (об этом позднее), вышеперечисленных фактов достаточно, чтобы понять, как безнравственно поддерживать эту систему потреблением мяса.

Не стану оспаривать приведенные статистические данные, скажу только, что они относятся к мясной промышленности, существующей в настоящее время. Это весомый аргумент, но не против мясоедения, а против мясной промышленности. На самом деле есть и другие способы выращивания домашнего скота мясных пород, — способы, при которых животные способствуют восстановлению окружающей среды, а не загрязняют ее, к тому же избавлены от страданий. Возьмем, к примеру, традиционную ферму, на которой выращивают различные культуры, где есть пастбище и фруктовый сад. В этом случае навоз не загрязняющее вещество и не побочный продукт, а ценное удобрение, повышающее плодородность почвы. Вместо того чтобы лишать зерна миллионы голодных, животных выпускают на пастбище, где они питаются травой на земле, непригодной для выращивания других культур. Когда животные выполняют тяжелую работу — возят плуги, склевывают насекомых, роются в компосте, — они помогают экономить природное топливо, а фермер не пользуется пестицидами. К тому же содержание животных на свободном выгуле не требует так много воды.

На ферме, где не только занимаются производством, но и заботятся об экологии, домашний скот играет важную роль. Циклы, связи, взаимоотношения сельскохозяйственных культур, деревьев, насекомых, навоза, птиц, почвы, воды и людей на ферме образуют сложную сеть, паутину, органическую по сути, которую невозможно причислить к той же категории, что и свиноферму на 5000 голов. Любая естественная среда — дом для животных и растений, поэтому само собой разумеется, что сельское хозяйство, которое стремится быть как можно ближе к природе, занимается и тем, и другим. Конечно, на исключительно растениеводческой ферме дикие животные могут представлять серьезную проблему, потребуется отпугивать их. Грядки с латуком и морковью — лакомая приманка для кроликов, бурундуков, оленей, способных за ночь уничтожить целое поле. Фермерам, выращивающим овощи, приходится огораживать поля проволокой под током, пользоваться силками, капканами и гораздо чаще, чем думают люди, применять для защиты полей оружие и яды. Даже если фермер воздерживается от убийств, выращивание овощей требует постоянного ухода за землей, в первую очередь — возможности отгородиться от окружающей природы.

Да, наверняка возразит кто-нибудь, но идиллические фермы прошлого не удовлетворят гигантские потребности нашего общества, привыкшего к мясу. Даже если питаешься только органическим мясом, твоя диета неэтична, поскольку того же уровня потребления придерживается еще шесть миллиардов жителей Земли.

Подобные доводы проистекают из ничем не обоснованного предположения, что наша нынешняя мясная промышленность стремится к росту производительности. На самом деле ее задача — получение максимальной прибыли, то есть увеличение не производства, а отдачи с каждого затраченного доллара. С финансовой точки зрения более целесообразно держать тысячу коров в тесном помещении, кормить их зерном, выращенным на обработанном химикатами поле площадью 2500 га, а не выгонять на каждое из двадцати пяти полей площадью 100 га сорок коров, содержащихся на семейной ферме. Первый способ производства более рентабелен, особенно с точки зрения использования наемного труда. При нем требуется меньше рабочих рук, а это неплохо в нашем обществе, где не ценится фермерский труд. Однако в первом случае затраты на производство говядины в пересчете на гектар площади поля (на литр воды, единицу топлива или другие статьи расходов) гораздо выше.

В идеальном мире мясо имелось бы в избытке, но стоило бы оно гораздо дороже. Иначе и быть не может. Племенные сообщества понимали, что мясо — особенная еда, его ценили как высший дар природы. Если бы в нашем обществе такое отношение к мясу выражалось ценой, она была бы баснословной. Однако средние цены на мясо (и другие продукты) удивительно низки по сравнению с общими расходами покупателей — и по историческим меркам, и по сравнению с ценами в других странах. Смехотворно дешевые продукты разоряют фермеров, умаляют значимость самой пищи, делают менее эффективные способы производства экономически невыгодными. Будь пища, а мясо в особенности, более дорогой, мы, вероятно, не расходовали бы его так бездумно: этот фактор тоже следует принять во внимание, оценивая нынешние масштабы потребления мяса.

До сих пор я вел речь о жестокости производителей мяса и влиянии производства на экологию — важных нравственных мотивах вегетарианства. Но вегетарианство существовало еще до появления нынешней мясной промышленности, основанное на простом убеждении, что убийство — грех. Несправедливо отнимать у животного жизнь, если в этом нет необходимости, это кровавая, жестокая и варварская затея.

Разумеется, растения тоже живые, а большинство вегетарианских диет предусматривает убийство растений (исключение — фруктарианская диета, состоящая только из фруктов). Впрочем, мало кто приравнивает убийство животного к убийству растения: большинство считает, что животные — более высокоорганизованная форма жизни, с развитым сознанием и способностью ощущать страдания. Животным люди сочувствуют охотнее, тем более что те испускают крики страха и боли, но лично мне жалко и садовые сорняки, которые приходится вырывать с корнем. Тем не менее довод «растения тоже живые» вряд ли охладит нравственные порывы вегетарианца.

Следует также отметить, что механизированное выращивание овощей сопряжено с массовым убийством микроорганизмов, находящихся в почве, насекомых, грызунов и птиц. И опять-таки, этот довод не затрагивает главную мотивацию вегетарианцев, поскольку речь идет о случайных убийствах, которые можно свести до минимума. Как нам всем известно, почва и сама Земля — существа, наделенные чувствительностью, и сельскохозяйственное производство, пусть даже растениеводство, убивающее почву, реки, землю, в нравственном отношении заслуживает такого же порицания, как свиноферма. У нас вновь возникает насущный вопрос: разве это хорошо — убивать наделенные чувствительностью существа?

Можно также задаться вопросом, так ли необходимо это убийство. Специалисты в области питания в основном благосклонны к вегетарианству, однако небольшая часть исследователей яростно оспаривает пользу, которую оно приносит здоровью. Анализ этих споров в данной статье неуместен, но после долгих лет экспериментов на себе я убедился, что мясо необходимо мне, чтобы сохранить здоровье, силу и энергию на различных жизненных стадиях. Перевешивает ли мое здоровье право другого существа на жизнь? Этот вопрос возвращает нас к проблеме убийства. Пора отбросить все невысказанные предпосылки и ответить на него напрямик.

Начнем с очень наивного и провокационного вопроса: «А что плохого, в сущности, в убийстве?» И кстати, что плохого в смерти?

Невозможно подробно изучать нравственную сторону мясоедения, не задумываясь о смысле жизни и смерти. Иначе мы рискуем впасть в лицемерие, поскольку отделены от реальной смерти, стоящей за каждым куском съеденного нами мяса. Физическая и социальная дистанция от бойни до обеденного стола изолирует нас от страха и боли, испытываемых животными, которых ведут на убой, после чего умерщвленное существо превращают в куски мяса. Наши предки не знали подобной роскоши: в древних сообществах охотников и земледельцев убийства совершались совсем рядом, были личным делом каждого, не давали возможности игнорировать тот факт, что еще недавно кусок мяса был живым, дышащим существом.

Наша отделенность от смерти выходит далеко за пределы пищевой индустрии. Собирая земные сокровища — богатство, положение в обществе, красоту, опыт, репутацию, — мы не задумываемся о том, что они недолговечны, а потому ничего не стоят. «В могилу их с собой не унесешь», — гласит пословица, однако американское общество, зацикленное на мирском стяжательстве, поддерживает убеждение, что и такое возможно, что и наши накопления имеют подлинную ценность. Зачастую лишь близкое знакомство со смертью помогает людям осознать, что для них важно на самом деле. Реальная смерть убедительно доказывает, как нелепы цели и ценности привычной современной жизни, будь она личной или общественной.

Неудивительно, что в нашем невероятно богатом обществе распространен страх перед смертью, столь же беспрецедентный в истории, как наше богатство. На личном и общественном уровне продолжительная и стабильная жизнь значит больше, чем то, как прожита эта жизнь. Особенно наглядно об этом свидетельствует наша система здравоохранения, считающая смерть «отрицательным результатом», предпочитающая ей даже длительную агонию. С подобными взглядами я сталкивался, общаясь со студентами Пенсильванского университета, которые предпочитали мучиться, изучая ненавистные дисциплины, чтобы получить нелюбимую работу, обещающую, однако, финансовую стабильность. Они боятся жить как подобает, требовать того, что принадлежит им по праву, а именно радости и увлекательной работы. На тех же опасениях основана одержимость нашего общества вопросами безопасности. Главная американская мечта нашего времени — максимально отгородиться от смерти и почувствовать себя защищенным. Только эго способно добиваться постоянства от того, что по определению не является постоянным.

Если копнуть поглубже, думаю, корни этого страха кроются в присущем нашей культуре разделении души и тела, материи и духа, человека и природы. Научное наследие Ньютона и Декарта говорит о том, что мы ограниченные и разобщенные существа, что жизнь и ее события случайны, что устройство жизни и вселенной можно полностью объяснить объективными законами, применимыми к неодушевленным элементарным частицам, следовательно, смысл жизни — иллюзия, а Бог — воплощение наших напрасных желаний. Если материя — все, что есть в мире, если жизнь лишена смысла, тогда, конечно, смерть — величайшая из катастроф.

Любопытно, что религиозное наследие Ньютона и Декарта немногим отличается. Когда религия уступает физике право объяснять, как устроен мир, то есть космологию, она устремляется в возвышенные сферы. Дух противопоставляется материи, как нечто высшее и обособленное. Неважно, чего мы добились в материальном мире, — главное, чтобы ваша нематериальная «душа» была спасена. При таком дуалистическом подходе к духовности жизнь в материальном мире, населенном существами из плоти и крови, теряет всякое значение. Человеческая жизнь превращается в подобие экскурсии, несущественного развлечения для вечного духа.

Другие народы, более древние и мудрые, обладающие богатой культурой, относились к жизни иначе. Они верили в священный мир, Где дух пронизывал материю. Мы называем такие верования «анимизмом», их объединяет наделение душой всех окружающих предметов. Но даже это определение выдает дуализм наших представлений. Вероятно, правильнее было бы сказать, что все существующее в мире есть душа. А если все вокруг душа, тогда жизнь во плоти, в материальном мире, священна. Эти же народы верили в судьбу и считали, что не стоит пытаться прожить дольше отпущенного каждому срока. Праведной жизни на земле придавалось первостепенное значение, эту жизнь считали священным путешествием.

Когда катастрофой называют не потраченную впустую жизнь, а смерть, легко понять, почему человек, верный принципам этики, выбирает вегетарианство. Для него лишение существа жизни — самое тяжкое преступление, особенно в условиях общества, которое ценит безопасность больше, чем радость, а стабильность — больше, чем риск, сопряженный с творчеством. Если смысл жизни — иллюзия, тогда эго, внутреннее отражение себя по сравнению с окружающими, — это все, чем мы располагаем. Смерть никогда не бывает уместной, частью высшей гармонии и смысла, божественным замыслом, поскольку никакого божественного замысла нет. Вселенная обезличена, механистична и бездушна.

К счастью, наука Ньютона и Декарта уже устарела. Ее столпы, редукционизм и объективность, рушатся под тяжестью открытий XX века — в области квантовой механики, термодинамики, нелинейных систем, где порядок возникает из хаоса, простота из сложности, а красота нигде и в то же время везде, где все взаимосвязано, где целое невозможно понять, не постигнув его составляющие. Предупреждаю: мало кто из ученых согласится со мной, но я считаю, что в современной науке собрано немало подтверждений одушевленности мира, в котором сознание, порядок и высший смысл вплетены в канву реальности.

С анимистической и холистической точки зрения, в нравственных рассуждениях о еде следует задать себе вопрос не о том, было ли совершено убийство ради той или иной еды, а скорее была ли она добыта праведным и гармоничным способом. Да, корова наделена душой, как и земля, и экосистема, и вся планета. Жила ли эта корова так, как полагается жить коровам? Каким способом ее вырастили — достойным или отвратительным (по крайней мере, согласно моим нынешним представлениям)? Призывая на помощь интуицию и факты, я задаюсь вопросом, вносит ли эта пища свой вклад в тот крохотный клочок божественной канвы, который я в состоянии узреть.

Всему свое время, есть время жить и время умирать. Такова природа. Если вдуматься, продолжительные страдания встречаются в природе редко. Прибыль нашей мясной промышленности продлевает страдания животных, людей и Земли, но это не единственный способ производства мяса. Когда корова живет так, как ей полагается, когда жизнь и смерть гармонируют с нашим прекрасным миром, тогда убийство коровы ради мяса не ставит передо мной этическую дилемму. Разумеется, на бойне корова испытает страх и боль (подобно червяку, которого глотает малиновка, оленю карибу, которого завалил медведь, сорняку, выдернутому из почвы), и это меня печалит. В жизни немало печального, но под грустью скрывается радость и полнота бытия, путь к которым — не бегство от боли и не стремление к удовольствиям любой ценой, а достойная, правильная жизнь.

С моей стороны было бы лицемерием применять этот принцип только к корове, но не к себе. Чтобы вести гармоничную жизнь убийцы растений и животных, я должен совершать достойные поступки, особенно в тех случаях, когда мои решения ставят под угрозу мой комфорт, безопасность и личные интересы в разумных пределах, но даже в этом случае жить как полагается — значит рисковать жизнью. Время жить и время умирать есть не только у животных, но и у меня. То, что хорошо для любого существа, хорошо и для меня. Мясоедение должно быть не демонстрацией превосходства одного вида над другим, а смирением и признанием существования жизни и смерти.

Если эти рассуждения показались вам слишком радикальными, а цели — недостижимыми, задумайтесь о том, что бесконечная погоня за собственной выгодой, действия в своих интересах и определение возможностей рано или поздно станут утомительными. Когда мы живем достойно, принимая одно решение за другим, душа поет — даже если рассудок не соглашается с ней и эго протестует. И кроме того, у человеческой мудрости есть предел. Несмотря на всю склонность к интригам, нам не избежать боли, утрат и смерти. Для животных, растений и людей жить гораздо важнее, чем не умирать.