В городе

Нет, не о пределе человеческого существования задумался Фёдор Александрович, прочтя известие о смерти Артура Д. Форрингтона, большого учёного, своего ровесника, истинной причине смерти которого было суждено остаться тайной. И не о себе он думал, – не о том, что и он, наверно, не так уж далёк от естественного, неизбежного завершения каждой жизни.

Однажды, по какому-то случайному поводу сказал Фёдор Александрович сыну и нескольким близким друзьям:

– Я хотел бы умереть на работе!

И, как бы подчеркнув поднятым пальцем эту истину, Фёдор Александрович с мыслью о смерти покончил навсегда. Жизнь была до предела полной! И сейчас задумался он совсем о другом – о предстоящей работе.

Раз в полугодие, по порядку, установившемуся уже более шести лет назад, Фёдор Александрович должен был делать краткий доклад о работах в области энергии. Дважды в год его и его сотрудников заслушивали на небольшом совещании. Место совещания чаще всего указывалось в одном из зданий, расположенных за древней кремлёвской стеной. Иногда же совещание созывалось в другом месте, – в высоком здании, расположенном недалеко от исторической крепости в центре столицы, на одной из высоких точек холмистого города. Несмотря на свидания с членами этих совещаний, а изредка и с председателем их в порядке текущей работы, Фёдор Александрович встречал окончание каждого полугодия с особым подъёмом мыслей и чувств. Это понятно тому, кто живёт для идеи и дела.

Академика не ограничивали в составлении зависящего от него раздела списка участников совещаний. Конечно, от полугодия к полугодию состав списка менялся. Старый учёный включал в него три категории: тех, кто должен был докладывать, тех, кто должен был выполнять намеченное по важным заданиям, и, наконец, тех, для которых первое присутствие на полугодичных совещаниях было посвящением в высшую степень «рыцаря энергии», так как побывавший там однажды уходил уже иным, чем входил…

В тишине прохладного и в жаркие августовские дни Старого Корпуса Института Энергии о многом думал Фёдор Александрович, занятый составлением своего раздела списка участников совещания.

Академик думал о материальных ресурсах своей родины. Ведь если сложить воедино все воды, пролившиеся на горы или упавшие снегом только за несколько тысячелетий, то хватит на все океаны. Если сложить усилия ветра, давившего на горы и долины со дня их рождения и до нашего дня, и сумму усилий направить в пространство, это будет куда сильнее; чем рычаг мечты Архимеда. Чудесная сила растений биллионами корней дробила, в поисках пищи, камни и сделала их плодородными…

И учёный думал о своём народе, первым из всех замыслившим изменить мир согласным сложением усилий общества людей и уже совершающим задуманное…

Список участников совещания был окончен и отложен до чтения газеты и до разговора со служителем Степаном Семёновичем. Но, прочтя известие о смерти Форрингтона, Фёдор Александрович почувствовал, что чего-то ему не хватает, что составленный им перечень имён неполон. Он взял исписанный твёрдым, острым почерком лист бумаги и добавил в конце ещё два имени под номерами 24 и 25. «Теперь всё!» – сказал он себе.

Так были дополнительно включены старым академиком в ответственный список участников очередного полугодичного совещания два молодых человека из группы новой темы, темы жизни. А не было ли это ответом на прошедшую стороной мысль о смерти?

Входит Степанов.

– Посмотрите-ка, Михаил Андреевич, список наших участников совещания. Не забыт ли кто-нибудь мной?

Внимательно читает ответственный список Степанов, останавливается на каждом имени…

Тихо в большом кабинете. Степан Семёнович, технический служитель, неслышно проходит по комнате, поправляет по дороге телефонный аппарат, – он сдвинут с места и трубка соскользнула с одного рожка. Степан Семёнович выходит: всё в порядке у них с Фёдором Александровичем в кабинете.

Фёдор Александрович откинулся на спинку своего жёсткого кресла. Старая вещь, но какая же прочная! Это работа «навек», талантливый труд московского столяра-краснодеревца.

Он смотрит на тёмную склонённую голову своего ученика. Волосы тщательно зачёсаны назад, но на темени упрямится хохолком непослушная прядь. Густые брови разделены глубокой, не по возрасту, прямой морщиной. Углы рта опущены.

Вчера для предстоящего полугодичного совещания был доработан доклад о последних наблюдениях Красноставской Энергетической Станции Особого Назначения. Учитель и ученик закончили его вместе.

Хотя Фёдор Александрович и называет по-прежнему загадочные излучения лунными аномалиями, но в самом конце доклада есть ответственнейшие слова: «…последние наблюдения могут дать право предполагать искусственную причину…»

– Вы включили…? – и Михаил Андреевич назвал две фамилий новичков, прерывая мысли старого академика.

– Да, я считаю, пора. Они заслужили это. Новые люди на наших совещаниях – это наш успех. Да! А теперь нам нужно начать пересматривать наш учебный план. Опять! И план экспериментальных работ тоже.

Первая очередь Соколиной Горы начнёт действовать с весны.

Последующие часы были посвящены оживлённому обмену мнениями с несколькими работниками Института Энергии. Подготовлялся проект решения Министерства о создании эксплуатационного факультета нового профиля.

Вечерело. Наступил час, когда на улицах города, открытых на закат, низкое солнце слепит пешеходов и водителей машин, тянет за ними длинные тени. Улицы, расположенные по меридиану столицы, уже закрываются первыми, ещё ясными сумерками. Зной спадает, и близится ночная прохлада, столь желанная в дни этого необычайно жаркого августа.

Технический служитель руководителя Института Энергии, по своему негласному праву, вошёл без предупреждения в кабинет и остановился перед столом академика. Зная привычки Фёдора Александровича, он молча стоял и смотрел на старого учёного.

– Что, Степан Семёнович?

– Человек приехал, сейчас с аэродрома. Был у вас дома, ждать не хочет ни минуты. Говорит – от Алексея Фёдоровича с Николаем Сергеевичем.

– Где же он?

– Здесь.

Постукивая искусственной ногой и помогая себе костылём, вошёл гонец лебяженского «командира полка». Не смущаясь пристальными взглядами, встретившими его, он внимательно оглядел кабинет и людей, чуть задерживая на каждом пронзительный взгляд ястребиных глаз, казавшихся очень светлыми на фоне загорелого, усталого лица.

– Мне лично профессора, Фёдора Александровича!

– Это я, садитесь, пожалуйста. Чем могу быть вам полезен?

Но гость не собирался воспользоваться приглашением сесть. Он пристально смотрел на приподнявшегося в кресле Фёдора Александровича.

– Я у вас дома был. Мне сказали, вы на работе…

Тут посетитель замялся.

– Мне бы подтверждение, чтобы ошибки не вышло!

«Видно старого солдата», – подумал Михаил Андреевич и сказал:

– Вот я, – он назвал себя. – Вот это – товарищи… – и он перечислил присутствовавших. – Мы все подтверждаем, что перед вами действительно Фёдор Александрович. Его сын и его племянник сейчас должны быть в селе Лебяжьем, у Павла Ивановича Кизерова. Посланец был удовлетворён.

– Вижу, дело верное, – сказал он, сел на стул, расстегнул гимнастёрку, дёрнул нитку зубами и вытащил из холщового мешочка, хранившегося на груди, довольно толстый пакет.

– Вам от сына! – Он встал и, не обращая внимания на Степана Семёновича, хотевшего взять письмо, шагнул и вручил его Фёдору Александровичу.

– Приказано в собственные руки! – добавил он.

Фёдор Александрович положил пакет в ящик стола:

– Очень благодарен. Прошу вас быть моим гостем. Степан Семёнович отвезёт вас ко мне домой.

Но гость не уходил.

– Это срочное! В собственные руки! – повторил он.

Фёдор Александрович посмотрел на своего гостя с некоторым удивлением, но ястребиные глаза того выражали совершенную решимость.

– Вы тут же прочтите! – проговорил он тоном приказания. И обложка срочного письма была разорвана.

Прочтя первую страницу, академик поднял плечи, бросил взгляд на посланца, кивнул головой и продолжал чтение. Окончив, он пожал руку Петру Кондратьевичу:

– Очень, очень вам благодарен. Вы отлично выполнили поручение. Сегодня вечером мы с вами увидимся…

Проходя через актовый зал, Тагилов сказал сопровождавшему его Степану Семёновичу:

– Все живы, здоровы. Что пишут, не моё дело, – не знаю. Сказано важное, срочное. Всё!

Сидя в автомобиле, Пётр Кондратьевич вынул из кармана потёртый фронтовой пистолет Павла Кизерова, извлёк патрон, досланный в патронник ствола, защёлкнул кассету назад, в плоскую ручку, и громко, протяжно зевнул. Сейчас ему очень захотелось спать. Закачало, с непривычки, в самолёте.

Фёдор Александрович внимательно и спокойно прочёл письмо из Лебяжьего. Не торопясь, он положил в карман пиджака отдельную маленькую записку от сына. Затем он сказал, что переносит начатую работу на завтра, попросил остаться с ним только двоих – Ивана Петровича и Михаила Андреевича – и, когда все остальные вышли, поручил своему старому другу прочесть вслух письмо.

– Что же это всё значит? – спросил Иван Петрович, окончив чтение. Увлечённый новой темой, – темой жизни, – он был знаком с последними августовскими наблюдениями Красноставской только в общих чертах и не понимал волнения, которого теперь не скрывал руководитель Института Энергии.

Фёдор Александрович стоял, опираясь руками о стол и подавшись вперёд. Против него, с окаменелым, неподвижным лицом, напряжённо скрестив руки на груди, сидел его ученик. Так они глядели друг другу в глаза, слушая чтение, и со стороны могло показаться, что сейчас произойдёт что-то решительное и неожиданное…

Листы письма задрожали в руках Ивана Петровича. Он кинул их на стол и схватил себя за бородку:

– Что же это? Да говорите же, наконец!

Жёсткие подрубленные усы старого академика чуть шевелились, точно Фёдор Александрович беззвучно шептал… События двух ночей на озере объясняли наблюдения тех же двух ночей на Красноставской. Озеро в степи пришлось в предполагаемом квадрате прикосновения к Земле волн, которые до сих пор назывались только лунными аномалиями! Что это за волны, теперь было известно! Да, сейчас никто не мог отрицать, сомневаться! Сомнения кончены!

Фёдор Александрович, преодолев волнение, заговорил:

– Конечно, как и откуда – сейчас не в этом дело! Теперь мы все понимаем и Красноставская проверена. Михаил Андреевич предвидел, да-с! Всё дело в том, что во вторую ночь он выключил защиту! Поэтому получился законченный опыт, и имеются сопоставимые данные. А если бы он защиту не выключил? Что мы могли бы сказать? Посветило две ночи на озере – и только! А действия – никакого! А как теперь быть с докладом? Как, Михаил Андреевич?

Степанов отвечал взволнованным, прерывающимся голосом:

– Фёдор Александрович, право же, вы преувеличиваете!.. Ведь каждый на моём месте провёл бы ту же работу.

С юношеской живостью вскочил старый учёный и неожиданным движением обнял одной рукой молодого. Палец его ткнулся в грудь Степанову:

– Вот, изволите видеть! Я могу сказать, как он мне первый зачёт сдавал и на чём я его тогда провалил! А он мне теперь замечания делает! Преувеличиваю? Нет, не преувеличиваю. Уметь решать, уметь управлять, это значит – предвидеть. Так нас учит наша партия, да-с! И наша наука!.. Вы мне обещали никакой работой не брезговать, – продолжал Фёдор Александрович, – а самая трудная работа – это решать! Теперь, Михаил Андреевич, я вам буду сдавать зачёт, вы принимайте, а Иван Петрович запишет…

И академик стал медленно говорить, точно читая невидимую запись:

– Высказанные предположения полностью подтверждаются наблюдениями на озере Большие Мочищи, расположенном в восьми километрах к югу от села Лебяжьего Чистоозёрского района Н-ской области. Наблюдаемые в течение последних двух с половиной лет Красноставской Энергетической Станцией Особого Назначения излучения имеют искусственный источник, расположенный, очевидно, в восточном полушарии и использующий Луну как отражающий экран. Излучения вызывают гибель птиц и малых животных. На насекомых действия не отмечено. Облучение человека вызывает тяжёлую болезнь, а возможно, и смерть. С целью предупреждения поражения этими излучениями нашей территории Красноставская Станция, во время стояния Луны в нашем полушарии, готова к работе на отражение всеми сериями, находящимися на её вооружении. Всё!

Окончив диктовать, Фёдор Александрович спросил Степанова:

– Принимаете?

– Да! – ответил молодой учёный старому академику.

Когда они шли по пустынному коридору и затем спускались по широкой каменной лестнице в актовый зал, Михаил Андреевич говорил:

– Недоверчивое и, я бы сказал, насторожённое поведение посланца из Лебяжьего показалось мне и напоминанием и предостережением. Подумайте сами, Фёдор Александрович, – ведь сюда, в Старый Корпус, без особого труда и без проверки, – если не считать вопросов Степана Семёновича и вашего секретаря, – может войти каждый.

– Я так привык! – решительно возразил старый учёный. – Моя дверь всегда открыта. Во всех других местах – в лабораториях, в Экспериментальном Корпусе – совсем другое дело… Здесь же нет ничего интересного – ведь я вас отлично понимаю, Михаил Андреевич!.. Я не храню здесь ни одного документа. И за всю свою жизнь я никогда не имел повода жалеть о том, что ко мне свободно приходит каждый, кому я нужен. Я так привык. И в этом вы меня никогда не переубедите!..

Глава шестая