II. Распространений христианства на Востоке

В Иудее христианство развивалось, все время испытывая давление, и пока иудейское государство существовало, у него оставалась такая иска* женная, придавленная форма. Назореи и эбиониты¹⁷ были, по всей видимости, последними из первых приверженцев Христа, это была небольшая кучка людей, которая давным-давно перевелась, и теперь ее упоминают только, когда перечисляют ереси, потому что, по их мнению, Христос был простым человеком, сыном Иосифа и Марии. Как хорошо, если бы евангелие их не погибло, ведь оно, по всей вероятности, было — пусть даже не вполне безукоризненным — собранием самых первых, самых ближайших сведений о Христе, какие существовали в иудейской традиции. Не были, по-видимому, лишены интереса и древние книги сабеев, или христиан-иоаннитов¹⁸; хотя, конечно, нам не приходится ждать от этой смешанной, состоявшей из иудеев и христиан, мечтательной секты четкого рассказа о древних событиях, но ведь и фантазии проясняют что-то в вещах подобного рода^2*.

Иерусалимская церковь пользовалась большим влиянием на другие общины, потому что велик был авторитет апостолов; брат Иисуса Иаков, человек разумный и достойный, возглавлял ее на протяжении долгих лет, и организация ее, несомненно, послужила образцом для других общин. Итак, прообраз был иудейским, а поскольку почти всякий город и почти всякая страна древнейшего христианского мира, как утверждалось, обращены были в христианство тем или иным апостолом, то повсеместно возникли отображения иерусалимской церкви — апостольские общины. Место апостола, а вместе с тем и его авторитет, наеледовал епископ, помазанный апостолом,— духовные силы, воспринятые им, он сообщал другим, а потому вскоре стал чем-то вроде первосвященника — посредником между богом и людьми. Первый иерусалимский собор ²⁰ говорил от имени святого духа, а последующие соборы вторили ему,— пугает та духовная власть, которую уже очень рано возымели епископы многих азиатских провинций. Итак, авторитет апостолов непосредственно переходил к епископам, а этим объяснялось аристократическое устройство древнейшей церкви, в котором был зародыш позднейшей церковной иерархии и папства. Когда говорят о непорочности и девственности церкви первых трех столетий, это выдумки и преувеличения.

От первых времен христианства нам известна так называемая восточная философия, широко распространившаяся; при ближайшем рассмотрении она оказывается не чем иным, как побегом эклектической мудрости неоплатонизма в том виде, в каком могла взойти она в этих местах и в

2* Самые новые и надежные сведения об этом вероучении — в «Commentatio de religione et lingua Sabaeorum» Норберга, 1780. Следовало бы напечатать эту работу вместе с трактатами Вальха " и других на ату тему, как то делали прежде.

488

эти времена. Эта мудрость тесно прильнула к иудейскому и христианскому духу, но и не вышла из христианства и не принесла ему плодов. С самого начала гностиков стали называть еретиками, потому что не желали терпеть суемудрия, и многие из них так и остались бы в безвестности, если бы не оказались в списках еретиков. Хорошо бы, если бы сочинения их сохранились,— их книги о каноне Нового Завета были бы нам весьма кстати, пока же дошли до нас отрывочные мнения этой многочисленной секты, и они кажутся довольно неуклюжими попытками прицепить к иудаизму и христианству выдержанные в восточно-платоническом духе фантазии о божественной природе и о сотворении мира, построив из всего этого метафизическую теологию, изложенную аллегорически и вкупе с теодицеей и философской моралью. Но для истории человечества еретиков нет, а потому и каждый неудачный опыт ей ценен и замечателен, хотя для истории христианства и благо, что подобные мечтания не возобладали в церкви. И поскольку церковь такие усилия затратила на борьбу с этой сектой, то для истории человеческого разума небесполезно было бы и чисто философское исследование — откуда взяты были эти идеи и представления, в чем заключался их смысл и к чему, в конце концов, они повели **. Большего добилось учение Мани²², и цель оно преследовало прямо-таки великую — именно основание некоего совершенного христианства. Попытка такая потерпела крах, а расселившихся во все концы приверженцев Мани повсеместно и во все времена преследовали столь жестоко, что имя «манихей» стало с тех пор ужасным словом, означающим еретика,— особенно после того, как Августин выступил против манихеев. В нас этот дух церковных гонений вселяет ужас, мы видим, что многие из фантастов-ересиархов были людьми предприимчивыми и мыслящими, что они смело пытались привести в единство и религию, и метафизику, и мораль, и учение о природе, но и больше того — они пытались использовать их для построения реального общества — философско-политического ордена. Некоторые из них любили науку, и огорчительно, что в тогдашних условиях у них не могло быть более точных знаний, но нужно сказать, что правоверный католицизм сам по себе превратился бы в стоячее болото, если бы такие неукротимые ветры не приводили его в возбуждение и по крайней мере не вынуждали энергично защищать букву традиции. Времена чистого разума н основанного на разуме гражданского совершенствования нравов еще не подошли, и для церковной общности Мани не находилось места — ни в Персии, ни в Армении, ни — в позднейшие времена — среди болгар и альбигойцев²³.

Христианские общины проникли и в Индию, и на Тибет, и в Китай, хотя пути, какими они шли сюда, нам до сих пор не ясны^4*, однако

3* После Бособра, Мосхейма, Брукера, Вальха, Яблонского, Землера²¹ мы проще и спокойнее смотрим на эти вещи.

4* Было бы желательно собрать и перевести из трудов Академии надписей статьи Дегиня, как это сделано с работами Кейлюса, Сен-Пале н др. Это, как кажется мне,— лучший способ извлечь замечательные работы из множества преходящих, извлечь пользу из открытий выдающихся ученых и соединить их труды.

489

заметна в истории самых удаленных областей Азии встряска, которую пережили они в первые века христианского летосчисления. Учение Будды, или Фо, которое будто бы сошло в Индию из Бактр, обрело в это время новую жизнь. Это учение, распространяясь, проникло на Цейлон в южном направлении, на Тибет и в Китай — в северном; индийские книги, содержащие это учение, были переведены на китайский язык, и так сложилась огромная секта бонз. Нельзя приписывать христианству все творимые бонзами ужасы, равно как и всю монастырскую систему лам и талапойнов, но христианство, как кажется, было той каплей, которая от Египта и до Китая вновь пробудила былые сны и мечтания народов и придала им более или менее четкие очертания. В рассказы о Будде, Кришне и т. д. проникли, как кажется, христианские понятия, но только в индийском обличий, и тот великий лама, который восседает на горах Тибета и появился тут, наверное, только в XV в., эта священная особа, наставления которой жестоки и которая окружена колокольчиками и жрецами-монахами,— это как будто отдаленный родственник другого ламы, восседающего на реке Тибр, только что у первого манихейство и несторианство²⁵ привилось к азиатским идеям и церемониям, а у этого второго правоверное христианство — к римским представлениям и обрядам. Но едва ли братья признают друг друга — точно так же, как не отправятся они друг и другу в гости.

Яснее видим мы ученых несториан, которые, в основном начиная с V века, распространились в глубь Азии и здесь сделали много доброго^5*, Почти с самого начала христианского летосчисления процветала школа Эдессы — средоточие сирийской учености. Царь Абгар, имя которого даже связывали с именем Христа, потому что думали, что он переписывался с ним, книжные собрания разных храмов перенес в Эдессу, когда этот город стал столицей его царства; из всех близлежащих стран в Эдессу съезжались в то время все, кто хотел учиться наукам,— здесь, помимо христианской теологии, преподавали и свободные искусства на греческом и сирийском языке, так что Эдессу, наверное, можно считать первым христианским университетом мира. Четыреста лет существовал он, но, наконец, разгорелись споры об учении Нестория, школа Эдессы держалась этого учения, и тогда учителя ее были изгнаны, а их аудитории даже разрушены до основания. Но вследствие этого сирийская литература распространилась не только в Месопотамии, Палестине, Сирии и Финикии, но даже и в Персии, здесь ее встретили с почестями, и здесь, в конце концов, появилось даже некое подобие несторианского папы, воцарившегося над всеми христианами этого царства, а впоследствии и над христианами Аравии, Индии, Монголии и Китая. Был ли он тем самым знаменитым пресвитером Иоанном (Прес-Тадшани, жрецом мира)²⁶, о котором много сказок

^8* Извлечения Пфейффера из «Восточной библиотеки» Ассеманн (Эрлангея, 1776)²⁷ полезны для знакомства с этой мало изученной областью истории; особая история христианского Востока, в частности и несторианства, пока остается только пожеланием.

490

рассказывали в Средние века, не произошел ли от него, путем замысловатого смешения учений, сам великий лама,— этого мы решить не можем^6*. Довольно того, что в Персии, где несторианам благоволили, они были лейбмедиками, посланниками и министрами царей; христианские сочинения были переведены на персидский язык, а язык сирийский стал в этой стране языком науки. Когда установилась империя Магомета, а особенно при его преемниках, оммиадах, несториане занимали самые высшие и почетные должности, были наместниками завоеванных провинций, а когда в Багдаде стали править калифы, и позже, когда столица их была перенесена в Самарайю, патриарх несториан был приближенным их. В правление Аль-Мамуна, поощрявшего ученость и приглашавшего в Багдадскую академию врачей и астрономов, философов, физиков, математиков, географов и летописцев, сирийцы были среди учителей арабов, были их учителями. И сирийцы, и арабы, словно соревнуясь между собой, переводили на арабский язык сочинения греков, многие из которых уже существовали в сирийском переводе; а когда свет наук, идя из арабского Мира, возжегся и для темной Европы, то получилось так, что сирийцы-христиане в свое время уже внесли вклад в просвещение Европы. Язык сирийцев, первый из всех восточных наречий, в котором появились гласные, который может гордиться самым древним и самым красивым переводом Нового Завета,— это своего рода мост, по которому науки греков перешли в Азию, а через арабов и в Европу. При таких благоприятных обстоятельствах несторианские миссии расходились во все концы света, и им удавалось уничтожить или удалить другие христианские секты. Но даже и при преемниках Чингиз-хана несториане имели вес: патриарх несториан нередко сопровождал хана в походах, и таким путем учение их распространилось среди монголов, игурийцев и других татарских народов. В Самарканде была митрополия, в Кашгаре и других городах — епископства; а если бы знаменитый христианский монумент в Китае был подлинным, то мы нашли бы на нем целую записанную хронику приездов священников из Татсины²⁹. Если присовокупить к сказанному, что и вся магометанская религия, не будь к тому времени христианства, не будь его постоянного влияния и воздействия, вообще никогда не возникла бы, то, очевидным образом, в христианстве заключен фермент, который в разной степени, в большей или меньшей, в разное время, раньше или позже, привел в движение всю Южную, а отчасти и Северную Азию, изменив так или иначе присущий ее народам образ мысли.

Но, конечно, не следует ждать, что движение это приведет к новому расцвету человеческого ума и духа, как то было, скажем, при греках или римлянах. Как бы много ни совершили несториане, они все же не были Народом, не были племенем, органически выросшим на материнской земле. Они были христиане, были монахи. Языку своему они могли научить; но

6* Фишер во введении к «Сибирской истории»²⁷ (§ 38) показал, что мнение это весьма: вероятно. Другие говорят об Унг-хане, хане кераитов. См.: Кох. Table des revolutions²⁸, t. I, p. 265.

491

что же учили они писать на этом языке? Литургии, толкования Священного писания, монастырские наставления, проповеди, полемические книги, хроники, скучные стихи. Вот отчего во всей сирийской христианской литературе нет и проблеска поэтического дара, зажигающегося в душе и согревающего сердца: жалкая игра, перечни имен, проповеди, хроники в стихах — вот и все их поэтическое искусство. И ничего нового не внесли они ни в одну науку, которой занимались, ни одну не разрабатывали они своеобразно и своебытно. Печальное доказательство того, что при всем дипломатическом хитроумии аскетический и настроенный на полемику дух монаха может достичь лишь очень малого. Во всех частях света явил он себя во всей своей бесплодности, он и до сих пор царит еще в горах Тибета, и там, при всей установленной законом поповской иерархии, не найти и следа свободы, фантазии, изобретательности. Что вышло из монастыря, тому — вот правило — и место в монастыре.

Итак, историк может не останавливаться подолгу на каждой провинции христианской Азии. В Армению христианство пришло рано, даровало особую письменность древнему замечательному языку, а вместе с письменностью и два и три перевода Священного писания, а кроме того историю Армении. Но ни Месроп, изобретший буквы, ни ученик его Моисей из Хорены^7*, написавший историю страны, не могли дать народу литературу или национальный строй жизни. Издавна Армения лежала на перепутье исторических дорог; прежде ею владели персы, греки, римляне, теперь — арабы, турки, татары, курды. И теперь еще жители Армении занимаются своим древним промыслом — торговлей; здание науки, государства нельзя было возвести здесь — ни с помощью христианства, ни без его помощи.

Еще более жалка судьба христианской Грузии. Тут есть церкви и монастыри, патриархи, епископы, монахи; женщины-грузинки красивы, грузины — смелы; и все же родители продают тут своих детей, мужи — жен, князья — подданных, верующие — священника. Странное христианство царит в этом бодром духом и неверном в сердце своем воровской народце.

Евангелие было рано переведено и на арабский язык, и немало христианских сект потрудилось на благо этой прекрасной страны. Иудеи и христиане нередко враждовали тут между собой, но ни из тех, ни из других, хотя иной раз они даже давали стране царей, не вышло ровно ничего замечательного. При Магомете все погибло; и теперь еще в Аравии существуют целые иудейские племена, но нет христианских общин. Три религии, возникшие одна из другой, взаимно ненавидят друг друга и охраняют святую свою колыбель — аравийскую пустыню^8*.

7* Предисловие Уистона к «Mosis Chorenesis historia Armenica» 1736, «Thesaurus lingua Armenicae» Шредера³⁰, с 62.

8* «Путешествия в Абиссинию» Брюса³¹ содержат замечательную историю христианства в здешних местах; время покажет, произойдут ли отсюда новые результаты

492

* * *

Итак, обозрим теперь результаты христианского влияния на азиатские Провинции; но сначала нам нужно договориться о точке зрения, в согласии с которой мы будем сравнивать преимущества, принесенные той или иной религией стране или части света.

1. Незаметно, в глубине вещей, христианство, быть может, и способствовало царству небесному на земле, то есть более совершенному устройству жизни на пользу народам; но до цветения, до того, чтобы где-либо появилось совершенное государство, дело никогда не доходило — ни в Азии, ни в Европе. Сирийцы и арабы, армяне и персы, иудеи и грузины остались прежними, чем были и раньше, и ни один государственный строй, какой существует в тех местах, не может похвалиться происхождением своим от христианства,— если только жизнь отшельника и монаха, равно как и иерархию любого рода, с беспокойными ее последствиями, не принимать за идеал христианского государства. Патриархи и епископы заняты миссионерской деятельностью,— это нужно им, чтобы усилить свою секту, расширить общину, умножить власть; они заинтересованы в благосклонном отношении к ним государя, чтобы влиять на государственные дела или сохранить свои монастыри н общины; одна партия противодействует другой, стремясь захватить господство; иудеи и христиане, не-сториане и монофизиты³² жестоко преследуют друг друга, и ни одной стороне не может прийти в голову мысль о необходимости чисто и бескорыстно способствовать благу государства или области земли. Духовенство в восточных странах, которому всегда были присущи какие-то монашеские черты, желало служить богу, а не людям.

2. Было три способа воздействовать на людей — с помощью учения, авторитета и богослужебных обрядов. Учить — это, конечно, средство наиболее чистое и действенное, если только учить верно. Если обучение детей и взрослых касалось самых существенных обязанностей и отношений людей, то оно не могло не распространять в народе всевозможные полезные знания или хотя бы питать их; во многих областях христианам, и только христианам, принадлежит та заслуга и слава, что они лучше других, сумели объяснить народу и даже самому простому люду все необходим мое ему в жизни. Благодаря проповедям, религиозным наставлениям, песнопениям, символам веры, молитвам среди народа ширились знания о боге и морали; когда переводились и объяснялись священные книги, к народу приходили письменность и словесность, а если народы, находившиеся на ступени развития детей, могли понять только басню, рассказ, то по крайней мере священный рассказ облекался в новую форму. Но, очевидно, все зависело от того, умел ли учить человек, желавший наставлять народ, и чему учил он его. Ответ на оба вопроса, в зависимости от того, о каких людях, народах, временах и сторонах света пойдет речь, будет столь различен, что для простоты приходится останавливаться лишь на содержании учения, — этого же держалась и господствующая церковь. Ей приходилось бояться неумения и дерзости многих из учителей, поэтому она стремилась к краткости и не выходила за пределы крайне узкого круга

493

вещей. Но тогда опасность состояла уже в том, что учение скоро подойдет к концу и придется повторяться, что на протяжении немногих поколений унаследованная религия успеет утратить блеск новизны, а бездумный наставник кротко почиет на мягком ложе своей древней религии. Такое бывало не раз: христианские миссии давали толчок, чтобы пробудилась жизнь, но затем складывалось так, что за одной слабой волной следовала другая, еще более слабая, и, наконец, все они терялись на гладкой поверхности древнего христианского обряда. Именно обрядами и пытались заменить то, чего недоставало душе культа — содержание веры; в религиозную жизнь постепенно проникали пустые, бесчувственные церемонии, театр кукол, роскошно разодетых, неподвижных. Куклы были придуманы для удобства учителей и наставников, ибо и те и другие, глядя на них, могли думать все, что могло взбрести им в голову, а если и не думали ничего, то все-таки, как говорилось, само средство — религия — от этого не терялась. А поскольку с самого начала церковь очень ценила единство, то для такого бездумного единства самым лучшим средством были формулы, символы, которые никак уж не могли распылить и рассеять стадо. Всему сказанному церкви Азии служат полнейшим подтверждении; они и до сих пор суть то самое, чем были почти две тысячи лет тому назад,— усопшие тела, душа которых отлетела; даже всякая ересь в них повымерла, ибо сил не хватает даже и на ереси.

Но, может быть, авторитет священников возместит то, чего недостает почившему учению или замершему движению? В какой-то мере да, но не вполне. Конечно, вид старого, всеми почитаемого человека. распространяет вокруг некое кроткое сияние — это отеческий опыт, зрелый ум, ненарушимое спокойствие души; вот почему так любят вспоминать путешественники, какое глубокое чувство почтения внушили им престарелые патриархи, священники, епископы восточных стран. Благородная простота жестов, одежды, движений, образа жизни способствовали такому впечатлению, и может случиться так, что благочестивый отшельник, не отказывая миру в наставлении, в поучении, в утешении, принес больше пользы людям, чем сотни бездельников и болтунов, погруженных в уличный шум и суету. Но, впрочем, авторитет человека — это только урок, пример, основанный на жизненном опыте и уразумении, а если место истины займут близорукость и предрассудки, то авторитет и самого достопочтенного человека — вреден и опасен.

3. Коль скоро жизнь людей основана на том, что все общество в целом занято делом, то ясно, что и в христианстве рано или поздно отомрет всякое стремление отойти от дел людских. Мертвая рука — мертва, ее отрезают, если живое тело чувствует в себе жизнь и ощущает бесполезное бремя мертвого члена. Пока христианские миссии на Востоке были деятельны, они даровали жизнь и питались жизненными соками, но когда светская власть — арабы, татары, турки воспрепятствовали их живой деятельности, христианство уже не могло распространяться вширь. Монастыри и епископаты в наши дни —развалины былых времен; и терпят их нередко лишь ради подарков, податей и рабского труда.

494

4. Поскольку христианство в первую очередь воздействует наставлением, то очень многое зависит от языка, на котором учат народ, от той культуры, которая уже содержится в языке и к которой примыкает христианство. Пользуясь языком общепринятым, культурным, христианство не просто сеет свои семена, но и поддерживает на должном уровне свою культуру и пользуется всеобщим уважением; если же, напротив того, христианство отстает от других, гораздо более живых языков, как некое священное наречие божественного происхождения, тем более, если оно оказывается в тесных границах замкнутого, неповоротливого наречия предков, словно зачарованное в каком-то пустынном замке, то ему и остается только одно — словно несчастный тиран или невежественный узник влачить жалкое существование в этом заброшенном замке. Когда победный арабский язык вытеснил в Азии языки греческий, а потом и сирийский, то утрачены были в живом обиходе и знания, запечатленные в названных языках; они могли продолжать существовать лишь в литургии, в исповедании веры, в формах монашеского богословия. Итак, весьма обманчиво приписывать содержанию религии то, что принадлежит, собственно говоря, лишь ее вспомогательным средствам, благодаря которым религия оказывает свое влияние. Взгляните на христиан в Индии, кого крестил апостол Фома, на грузин, армян, абиссинцев, коптов — что они такое? в чем переменило их христианство? Копты и абиссинцы хранят целые библиотеки древних, непонятных им книг, которые, быть может, принесли бы пользу в руках европейцев; сами же народы не пользуются и не могут пользоваться ими. Христианство их опустилось, превратившись в самое жалкое суеверие.

5. Итак, вновь приходится воздать должное греческому языку за заслуги его в истории человечества; весь свет или все то мерцание, которым озарило христианство нашу часть света, был зажжен им. Если бы язык этот не был так распространен после завоевательных походов Александра, в империях его преемников, не был сохранен благодаря тому, что. римляне владели и пользовались им, то едва ли христианство могло принести свой свет в Азию; ибо и правоверные, и еретики, прямо или косвенно, возжигали свои свечи от его факела. Искра света перешла от греческого языка в языки армянский, сирийский и арабский; и вообще — если-бы первые христианские сочинения не были написаны по-гречески, а были бы составлены на тогдашнем иудейском наречии, то евангелие нельзя было бы проповедовать на греческом языке, нельзя было бы сеять его в мире, и тот поток, который излился на все народы, вероятно, угас бы у самого своего источника. И христиане, должно быть, стали бы чем-то похожи на эбионитов, или христиан-иоаннитов, или учеников святого Фомы, то есть были бы жалкой, всеми презираемой горсточкой людей, не оказывающей ни малейшего воздействия на дух народов. Итак, оставим эти восточные страны, эту колыбель народов, и отправимся на ту сцену, на которой христианство сыграло свою первую большую роль.

495